4.5.Официальные взаимоотношения СССР и партизанского движения до осени 1944 г

В отличие от непрекращавшихся в течение всей войны закулисных связей по линии ИККИ — ЦК КПЮ, установление официальных связей между Народно-освободительным движением Югославии и СССР произошло сравнительно поздно. Под установлением официальных связей подразумевается прибытие в штаб И.Б. Тито советской миссии. Этой теме уделили внимание многие титовские историки. Однако большинство из них рассматривали советскую миссию как нечто поверхностное и малозначащее по сравнению с судьбоносными решениями маршала Тито[739]. По-другому взглянул на роль советской миссии и военной помощи лишь Никола Попович, причем его работа сразу же вызвала огонь критики местной историографии за неортодоксальность[740]. Монография Н. Поповича положила начало не идеологическому, а научному подходу в изучении советско-югославских отношений в годы Второй мировой войны.

Очевидно, что до прибытия английской миссии в штаб Тито Сталин не мог послать свою официальную миссию к югославским коммунистам. Торопливость в этом вопросе грозила бы подрывом авторитета НКОЮ в глазах англо-американцев. Еще более опасным для СССР было бы прежде времени возбудить опасения англичан, и без того чувствительных к советской экспансии в Центральной и Юго-Восточной Европе. Это могло бы подтолкнуть англо-американских союзников к целому вееру нежелательных для СССР шагов: от свертывания ленд-лиза до сепаратного мира с Германией. При этом, каким бы невероятным ни казалось в наши дни соглашение между нацистским рейхом и демократическими англо-американцами, советские круги допускали такую возможность. Например, 17 января 1944 г. «Правда» без комментариев опубликовала «сообщение спецкора из Каира»: «По сведениям из заслуживающих доверия источников, состоялась секретная встреча гитлеровского министра иностранных дел Риббентропа с некоторыми английскими руководящими лицами с целью выяснения условий сепаратного мира с Германией»[741]. Ясно, что в таких условиях советская официальная миссия не могла прибыть в Югославию без предварительной договоренности с союзниками.

Следует заметить, что в историографии есть крайне фрагментарные и расплывчатые упоминания о существовании некоторого неофициального сообщения между СССР и Югославией, помимо эфемерных волн радиостанций разведцентров и ИККИ. Летом 1942 г. Коминтерн подготовил к переброске в Югославию нескольких ответственных работников КПЮ[742]. АДД совершала одиночные полеты на Балканы (в том числе в Югославию) задолго до ноября 1943 г., причем первые группы подрывников и парашютистов из состава интернационального батальона ОМСБОН забрасывали с крымских аэродромов уже с лета 1941 г.[743] Есть и упоминания о неких советских десантниках — парашютистах, захваченных в октябре 1943 г. в ходе антипартизанской операции частями Казачьей дивизии фон Паннвица[744].

У англичан идея об установлении контактов с Тито возникла в начале 1943 г. Примерно в то же время к ним обратилась советская сторона с идеей об образовании совместной миссии к партизанам[745]. Однако англичане от этого отказались и начали подготовку собственной миссии к Тито весной 1943 г. Прямой переход от четников к партизанам, разделенным гражданской войной, был рискованной идеей. Для реализации своих планов УСО нашло подходящих людей: каменщика Павла Павлича и рабочего судоверфи Петра Эрдельца, двух бывших интербригадовцев, перебравшихся через Францию в Канаду после падения испанской республики. К двум этим хорватам из Лики (Хорватия) был придан один серб — офицер УСО радист Александр Симич. В ночь с 20-го на 21 апреля 1943 г. всех троих сбросили с парашютами в Лике (Хорватия), где они вскоре установили связь с партизанами, о чем и доложили в югославский отдел УСО, размещавшийся в Каире. Так была установлена радиосвязь между югославскими партизанами и англичанами, не прерывавшаяся до конца войны. В то же время в Боснию к партизанам также успешно была заброшена миссия-дублер в составе трех сербов, бывших шахтеров из Канады: Стевана Сердара, Джордже Диклича и Милана Дружича. Таким образом, успех радиоконтакта партизан со штаб-квартирой УСО в Каире был закреплен[746]. После успешных экспериментов «на аборигенах» в штаб Тито 28 мая 1943 г. спустился и настоящий английский джентльмен из УСО — блестящий питомец Оксфорда Фредерик Уильям Дикин, ставший офицером УСО в 1941 г.[747] В сентябре 1943 г. он отбыл из Югославии с самыми радужными впечатлениями о партизанах и Тито. Лишь после этого, 18 сентября 1943 г., к Тито вместе с четырьмя офицерами связи и мощной радиостанцией прибыл получивший незадолго до этого звание бригадного генерала сэр Фицрой Мак-Лейн[748].

Вопрос о том, когда началась подготовка советской миссии в Югославию, остается открытым. Всего два члена миссии, оставившие опубликованные мемуары, ее начальник Н.В. Корнеев и переводчик В.В.Зеленин, ни слова не упомянули о том, когда же начали готовить миссию к Тито. Однако как историк В.В. Зеленин отметил, что уже в октябре 1943 г. на Московской конференции министров иностранных дел СССР, Англии и США Советский Союз сообщил о решении послать собственную миссию к Тито[749]. По словам начальника Оперативного управления Генштаба С.М. Штеменко, Генеральный штаб и вовсе получил распоряжение направить в Югославию к Тито советскую военную миссию лишь после окончания Тегеранской конференции (28 ноября — 1 декабря 1943 г.), когда и были предприняты кадровые решения![750]

С другой стороны, следы подготовки к отправке миссии в Югославию можно искать и в опубликованных журналах записей лиц, принятых И.В. Сталиным. Точно так же, как перед отъездом в Белград первой советской миссии в Королевство Югославия в 1940 г. И.В. Сталин дал указания полпреду В.А. Плотникову, советский лидер должен был, очевидно, дать инструкции и лично Н.В. Корнееву. Согласно журналу записей за 1943 год, Н.В. Корнеев посетил Сталина до отъезда только один раз — 15 апреля 1940 г. В тот день у Сталина в течение всего приема присутствовало, как обычно, ближайшее окружение: (В.М. Молотов, Л.П. Берия, Г.М. Маленков, А.С. Щербаков). В тот день эти советские лидеры приняли две группы лиц: авиаторов — А.А. Новикова, А.В.Никитина, А.Е. Голованова; и вторую группу лиц из РУ РККА и госбезопасности — В.С.Абакумова, Ф.И. Голикова, И.И. Ильичева, Ф.Ф. Кузнецова, П.Н. Вавилова, А.И. Каминского. Кроме того, в составе второй группы лиц прибыли первый замначальника Главного управления тыла В.И. Виноградов и начальник отдела внешних сношений НКО СССР В.Н. Евстигнеев. Последним был внесен в регистрационный журнал Н.В. Корнеев, также прибывший в составе второй группы визитеров, будущий глава военной миссии в Югославию[751].

Разумеется, в течение рабочего дня Сталин обсуждал много вопросов. На состав приглашенных могло сказаться и то, что в тот момент проводилась реструктуризация советских военных и политических спецслужб. Однако это было первый и единственный в 1943 г. визит Н.В. Корнеева к И.В. Сталину. До этого Корнеев не выполнял никаких поручений столь высокого ранга, чтобы ему нужно было отчитываться напрямую Сталину. Поэтому велика вероятность того, что именно 15 апреля 1943 г. была начата подготовка советской военной миссии в Югославию.

Биография Н.В. Корнеева также дает возможность судить о характере советской миссии в штаб Тито. Шеф британской миссии Ф. Мак-Лейн вполне серьезно считал, что генерал Корнеев, «как и многие другие высшие офицеры Красной армии», был не пролетарского, а благородного происхождения, профессиональным офицером еще царской армии[752]. На самом деле Н.В. Корнеев родился в 1900 г. в деревне Каменка Богородицкого уезда. Тульской губернии. В восемнадцать лет вступил в РККА и стал слушателем Екатеринославской инженерной школы, которую и закончил в 1919 г. После этого в 1919–1921 гг. находился в войсках по специальности — связист. В 1921–1924 гг. обучался в Высшей военной школе связи. В 1924–1925 гг. снова оказался в войсках, занимая различные должности, вплоть до начальника связи стрелкового корпуса. С 1926 г. находился в распоряжении Разведупра Штаба РККА. В 1926–1929 гг. окончил восточный факультет Военной академии им. Фрунзе. В 1929–1934 гг. — начальник разведотдела стрелкового корпуса. В 1934–1935 гг. — начальник штаба стрелковой дивизии. В 1935–1939 гг. помощник начальника Разведотдела Ленинградского военного округа. С 1939 г. преподавал в Академии Генштаба РККА. Участвовал в советско-финляндской войне в качестве зам. начальника оперативного отдела Северо-Западного фронта, а потом командира дивизии. Во время Великой Отечественной был начальником штаба нескольких армий. Войну начал в 20-й армии и участвовал в боях под Смоленском и Вязьмой. С 24-й армией участвовал в начальной фазе Сталинградской битвы, с 11-й армией — в тяжелых боях в районе Демьянска. В начале апреля 1943 г. 11-я армия была отправлена на переформирование, а Корнеев попал в резерв Ставки. Именно после этих событий генерал Корнеев и попал на прием к Сталину. Еще одним косвенным свидетельством того, что подготовку миссии Н.В. Корнеева начали до Тегеранской конференции, может быть и то, что 4 октября 1943 г. после полугода пребывания в резерве Н.В. Корнеев получил звание генерал-лейтенанта. Это соответствовало практике присвоения внеочередного звания перед посылкой в иностранную миссию[753].

Кроме Н.В. Корнеева, в миссию были включены и другие высококвалифицированные специалисты. Заместителем начальника миссии был назначен генерал-майор Анатолий Петрович Горшков, с первых месяцев войны занимавшийся организацией партизанских и диверсионных отрядов по линии НКВД СССР. Непосредственно до откомандирования в состав миссии (до сентября 1943 г.) А.П. Горшков был представителем Центрального и Белорусского штабов партизанского движения при штабе Первого Белорусского фронта.[754]Третьим человеком миссии был старший помощник начальника миссии полковник Николай Кириллович Патрахальцев[755]. Н.К. Патрахальцев был старшим инструктором корпуса Д. Унгрии во время гражданской войны в Испании. В 1938–1940 гг. являлся заместителем начальника специального диверсионного отделения «А» РУ РККА. До отбытия в миссию генерала Корнеева (до июня 1943 г.) Н.К. Патрахальцев возглавлял диверсионный отдел РУ РККА[756].

Высокими были квалификация и подготовка и других членов миссии. Секретарь миссии майор Г.С. Харитоненков, так же как и Н.К. Патрахальцев, активно участвовал еще в Гражданской войне в Испании. Старший помощник начальника миссии майор В.М. Сахаров и помощник начальника миссии майор П.М. Коваленко работали в советском посольстве в Югославии еще в 1940–1941 гг.[757]Одним из наиболее молодых сотрудников миссии был переводчик В.В.Зеленин[758].

Позднее (с 1 июля 1944 г.) статус заместителя начальника миссии получил и полковник Степан Васильевич Соколов, «сорокалетний опытный человек, хорошо знавший работу авиации в условиях горного театра»[759], назначенный командиром базы миссии в Италии, в Бари. Судя по выписке из личного дела, выданной 26 ноября 1952 г. в/ч 75 033, полковник С.В. Соколов был кадровым сотрудником РУ РККА. Его боевой путь начался еще в 1924 г. на Кавказе, где он участвовал в боях с грузинскими повстанцами. В Бари советской миссии предоставили аэродром, необходимые склады, средства связи. С июня 1944 г. С.В. Соколову также была подчинена Авиагруппа особого назначения (АГОН) из двух эскадрилий: военно-транспортной авиации (12 Си-47) и истребительной авиации (12 Як-9ДД). Они перевозили грузы в интересах миссии — вооружение, боеприпасы, медикаменты для НОАЮ, забрасывали командный и медицинский состав, вывозили раненых. Пилотам приходилось летать и над морем, и в горах: в Черногорию, Сербию, Боснию, Далмацию, Македонию, Словению, Хорватию, Албанию и Грецию. Поскольку база и авиагруппа в Италии находились на территории, контролируемой нашими союзниками, боевые действия советской авиации координировались со штабом Балканских воздушных сил союзников в Италии. В гарнизонном отношении база подчинялась английскому командованию в Бари, а по вопросам аэродромной службы — командующему 15-й воздушной армией ВВС США. В целях обеспечения успешной работы миссии служба радиосвязи военной разведки на базе в Бари развернула радиоузел «Гроза-1».

Согласно воспоминаниям генерала Корнеева, окончательное решение о сроках вылета миссии было принято в конце 1943 г.[760]Миссия вылетела из Москвы в 7 часов утра 17 января 1944 г. с Центрального аэродрома[761]. Полет по маршруту Москва — Астрахань — Баку — Тегеран — Багдад — Каир — Триполи — Тунис — Бари выполнили экипажи капитана А.С. Шорникова и майора А.М. Лебедева[762]. В Каире члены миссии встретились с представителями УСО, среди которых был и Ф. Дикин, который к тому времени уже вернулся из Югославии. В Каире миссия встретилась также с офицерами НОАЮ М. Поповичем и В. Дедиером. К тому времени в Каир уже приехали югославский король Петр II и его премьер Б. Пурич. Однако генерал Корнеев категорически отклонил английское предложение устроить ему встречу с ними[763]. Наконец в Италии члены миссии встретились с представителями НОАЮ при англо-американских союзниках — В. Велебитом и М. Милоевичем. В конце своего длительного путешествия в Италии миссия была вынуждена задержаться, т. к. прибыла во время зимней непогоды, которая мешала уверенной посадке самолетов на полевые аэродромы в горах. Поскольку высадка с парашютами была чревата непредвиденными осложнениями, было решено спустить миссию планерами. Именно так 23 февраля 1944 г. миссия была переброшена на импровизированный аэродром у села Медено Поле, в 7 км от г. Петровац (Босния)[764].

Участники событий сохранили в памяти разнообразные детали прибытия миссии. В. Велебит написал, что генерал Корнеев «был достаточно упитан и поэтому не готов к спортивным подвигам [прыжкам с парашютом— А.Т.], а кроме того, во время войны он был ранен в колено и потерял необходимую форму»[765]. В. Дедиер, базируясь на воспоминаниях Тито, описывал помпезный характер встречи советской миссии и его значение «в деле укрепления связей народно-освободительного движения со странами — союзниками». Подробно пересказывая речи Мак-Лейна, Корнеева и Тито, произнесенные на торжественном приеме по поводу прибытия советской миссии, В. Дедиер пришел к выводу, что само прибытие советской миссии означало признание председателя НКОЮ Тито в статусе, чуть ли не равном главам других союзных правительств — Черчилля и Сталина[766]. М. Джилас вспомнил нарочитую холодность отношения генерала Корнеева к маршалу Тито[767]. Корнеев, Зеленин и Шорников посвятили самое большое внимание тяжести пути и сложности переброски членов миссии в Боснию[768]. Наиболее детальную и эмоциональную картину произошедшего дал в своих воспоминаниях К. Попович: «23.II приземлилась у Петровца советская военная миссия во главе с генерал-лейтенантом Корнеевым. В Дрваре 24-го числа вечером был устроен ужин, на котором присутствовали маршал Тито, генерал-лейтенант Корнеев, бригадный генерал Мак-Лейн… полковник Териш, майор Черчилль и около 20 высших и низших офицеров из советской миссии. Речь произнесли Тито, Корнеев и Мак-Лейн. Парадные красноармейские погоны несколько облегчили нам протокольное обращение: “господин майор”, “господа офицеры”. Когда официальная часть встречи закончилась, мы остались в зале с несколькими советскими офицерами, вместе пели, и никто никого не называл господином. За ужином слева от меня сидел Черчилль (сын британского премьера Рандольф Черчилль. — А.Т.), с короткой острой бородкой, какой-то напряженный, рассеянный, как всегда, когда он был не подогрет. Он разговаривал на английском с майором Захаровым (вероятно, имеется в виду В.М. Сахаров. — А.Т. [769]), который сидел справа от меня, и со мной. Меня он наскоками, назойливо, упрямо спрашивал обо многих вещах, о которых я не очень-то и хотел говорить… Обращался ко мне то по-французски, то по-английски — потому что вообразил, что я полностью понимаю английский. Захаров — светловолосый, активный молодой человек, приятный, сердечный и непосредственный. Он сказал мне, что все себя чувствуют, как дома — и было видно, что они действительно себя так чувствуют»[770]. Члены миссии вскоре полностью расслабились и установили крайне непосредственные отношения с членами партизанского штаба. Тито, по словам Джиласа, «рассказывал, как генерал Корнеев — когда они как-то вечером остались вдвоем наедине — подвыпил и, обняв его, восклицал по-дружески: «Оська, Оська!»[771].

Конкретная повседневная деятельность советской миссии до сих пор покрыта непроглядным мраком. Ф. Мак-Лейну, точность наблюдений которого могла бы вдохновить тонкий юмор Ивлина Во[772]. даже показалось, что русские наполнили планеры одной лишь водкой и икрой и сами не знали, что им делать от скуки[773].

Единственная исследованная сторона деятельности миссии — «определение важнейших потребностей НОАЮ и сотрудничество в определении объемов и места доставки материальной помощи». Эту помощь (которая на регулярном основании начала прибывать лишь с июня 1944 г.) члены советской миссии оценивали как эффективную, В. Велебит признал столь же объемной, как и английская, а В. Дедиер в соответствии с пропагандистскими надобностями, назвал минимальной[774]. Реальный объем советской помощи, особенно в последний год войны, был решающим в преобразовании НОАЮ из партизанской в регулярную армию[775]. Для координации помощи и придания Народному комитету освобождения Югославии (НКОЮ) дипломатического статуса 12 апреля 1944 г. в Москву прибыла военная миссия НОАЮ, которой руководили Велимир Терзич и Милован Джилас[776]. Сталин получил от них детальный список необходимых медикаментов и военных материалов и одобрил существенные объемы помощи в соответствующем приказе ГКО № 5847 от 8 мая 1944 г. После месяца, проведенного в Москве в консультациях и переговорах, связанных с деталями осуществления советской помощи, 19 мая 1944 г. В. Терзич и М. Джилас были приняты Сталиным, у которого задержались сравнительно долго (около полутора часов)[777].

Кроме координации материальной помощи частям НОАЮ, миссия генерала Корнеева и база в Бари имели и другие задачи, разведывательного характера. СССР стремился получить информацию об оккупированных немцами Балканах не только из донесений коминтерновских кадров. Поэтому отдельные группы офицеров РУ РККА сразу же после прибытия миссии Корнеева в Бари стали рассредоточиваться по всем Балканам. В воспоминаниях ветеранов службы радиосвязи военной разведки сохранились упоминания о том, что по прибытии миссии Корнеева в Юго-Восточной Европе заработала целая радиосеть: 2 радиоузла (один в Бари и один сопровождал Корнеева в Боснии, на Висе и в Румынии) и 12 радиостанций в Югославии (в Сербии, Хорватии, Словении, Македонии, Черногории, Боснии и Воеводине), а также в Албании и Греции. Таким образом, вне этой сети на Балканах оказались лишь Турция и Болгария, где в течение всей войны действовали советские дипломатические миссии[778]. Радиостанция, сопровождавшая генерала Корнеева, имела позывной «Пурга-1» и действовала из Дрвара очень активно: «Ежедневно 30–40 обязательных двусторонних сеансов связи, в том числе шесть сеансов и круглосуточный контроль на дежурных частотах с Москвой, четыре сеанса с радиоузлом ''Гроза-1'' и по 2–3 сеанса связи со всеми другими 12 радиостанциями миссии. Кроме того, в зависимости от обстановки радиооператорам узла часто приходилось проводить дополнительные сеансы связи с некоторыми корреспондентами. Радиоузел ''Пурга'' нередко выполнял также функции ретранслятора на радиолинии Каир — Москва. В целом радиообмен на радиоузле был очень интенсивным и составлял в среднем 12–18 тысяч пятизначных групп в сутки»[779]. Ясно, что миссия генерала Корнеева стала советским разведывательным центром, покрывавшим всю охваченную войной территорию Балкан.

При этом трудно сказать, была ли эта высокая активность «Пурги-1» дополнительным катализатором, подтолкнувшим немцев к проведению операции «Ход конем» (Rosselsprung) по высадке парашютного десанта на Верховный штаб НОАЮ, размещенный в Дрваре (Босния), с целью уничтожения или захвата Тито и союзных миссий. О подготовке немцев к этой операции генералу Корнееву стало известно за несколько недель до нападения, после чего глава советской миссии попросил Тито усилить меры безопасности и подготовить план эвакуации на случай неожиданного нападения немцев[780]. Однако десант высадили позднее — 25 мая 1944 г., когда осторожность руководства миссии и партизан ослабла. В то же время немцы замкнули кольцо окружения, а потом с массированным применением артиллерии и бронетехники стали ускоренно пробиваться на помощь к высаженному в район партизанского штаба десанту. Благодаря самоотверженности принявшего на себя основной удар батальона охраны штаба и слушателей офицерской школы маршал Тито, советская и британская миссии ускользнули от немецких парашютистов, но оказались в большом кольце немецкого окружения.

То, что случилось в последующие несколько дней, было по-разному отражено в воспоминаниях английских и советских участников событий. При этом отметим, что, к вящей подозрительности советской миссии начальник британской миссии Ф. Мак-Лейн и сын У. Черчилля за несколько дней до высадки десанта покинули расположение штаба Тито. Современные английские историки утверждают, что Британия не имела заранее точных данных о высадке десанта, хотя до них и до ходили некоторые обрывочные сведения[781]. Ф. Мак-Лейн в своих мемуарах опирается на донесения своего заместителя — Вивиена Стрита. По словам Мак-Лейна, после отступления Вивиен Стрит постоянно находился рядом с Тито. Спустя некоторое время Тито обратился к нему с просьбой эвакуировать его и его людей самолетом в Италию, пока ситуация не позволит им вернуться в Югославию. Вивиен Стрит немедленно послал радиограмму в Бари. Тем же вечером «Дакота» британских ВВС вывезла Тито, его овчарку Тигра, пять-шесть человек сопровождения, майора Вивиена Стрита и советскую миссию. Пилотировал «Дакоту» какой-то советский офицер, который «cлучайно получил это задание на вылет»[782]. Такая версия произошедшего до сих пор доминирует в англоязычной историографии[783].

Советская версия описывала события иначе. Реконструкция тех дней возможна на основании воспоминаний Корнеева, Зеленина и Шорникова (того самого пилота, который управлял «Дакотой», вывезшей из немецкого окружения маршала Тито и личный состав иностранных миссий), а также радистов РУ РККА[784].

Как только купола немецких парашютистов стали раскрываться над Дрваром, по приказу помощника начальника миссии по радиосвязи майора Л.Н. Долгова была уничтожена главная радиостанция миссии. После того как 25 мая «Пурга-1» исчезла из эфира, тревога была поднята и в Москве, и в Бари. В течение недели на Центральном радиоузле военной разведки пытались восстановить потерянную связь с «Пургой-1». О происходившем в Югославии было доложено лично Сталину, который поставил Генштабу задачу «выяснить обстановку и при необходимости оказать помощь товарищам»[785].

Тем временем события в Боснии развивались драматически — под прикрытием частей 1-го Пролетарского корпуса группе, собравшейся вокруг Тито и иностранных миссий, удалось пробиться в район Купрешко Поле, где было принято решение об эвакуации в Италию, а оттуда на подконтрольные союзникам югославские острова в Адриатическом море. При этом, согласно донесениям, поступившим к С.М. Штеменко, именно Н.В. Корнеев уговаривал маршала Тито временно покинуть Югославию, т. к. в сложившейся ситуации руководство действиями НОАЮ было затруднено, и существовала прямая угроза того, что немцам удастся выполнить «работу над ошибками».

Радиосвязь с базой в Бари и с Москвой удалось установить благодаря находчивости майора Долгова, который воспользовался аппаратурой находившейся в районе Купрешко Поле радиоточки «Вега». Для обеспечения связи радиостанцию подняли на вершину одной из самых высоких гор в округе, установили максимально высокую антенну. В радиограмме, отправленной «рано утром 2 июня», Долгов передал в Бари С.В. Соколову и в Москву просьбу выслать на Купрешко Поле самолет к 22.00 в ночь с 3-го на 4 июня. Однако ситуация осложнилась в результате того, что по решению руководства Советской миссии для надежности просьба о высылке самолета была продублирована через радиостанцию английской миссии в Югославии. При этом в радиограмме, принятой в Бари советским радистом А.М. Каргашиным, самолет в Купрешко Поле просили прислать в ночь на 4 июня, а в телеграмме английского командования, переданной Соколову, дата прибытия самолета указана на сутки позже — в ночь на 5 июня. При этом запросить уточнение было невозможно — после радиосеанса связь с миссией была потеряна[786].

Представитель английского командования на авиабазе в Бари капитан Престон запретил Шорникову преждевременный вылет. Однако С.В. Соколовым было принято решение послать самолет в любом случае, ориентируясь на дату, переданную «Вегой». Ленд-лизовскую «Дакоту» (Си-47) радикальным образом выпотрошили перед вылетом — извлекли из нее пассажирские сиденья, столики и все оборудование салона. Командир экипажа А.С. Шорников и второй пилот, Б.Т. Калинкин запросили разрешения на обычный разведывательный полет, но, находясь над Боснией, приземлились на площадку, подготовленную для них в районе Купрешко Поле находившимся при советской миссии в Боснии штурманом их экипажа — П.Н. Якимовым. В самолет А.С. Шорникова вошли 20 человек: маршал Тито, члены ЦК КПЮ Э. Кардель, А. Ранкович и И. Милутинович, начальник штаба НОАЮ А. Йованович, Н.В. Корнеев, Вивиан Стрит, сотрудники советской и английской миссий и любимая овчарка Тито по кличке Тигр, которая никак не хотела залезать в самолет. После того как важные пассажиры были выгружены на аэродроме в Бари, экипаж Шорникова выполнил еще один рейс на Купрешко Поле, причем на этот раз вместе летали и два английских самолета. Три «Дакоты» вновь сели на Купрешко Поле и вывезли еще около полусотни человек[787]. А утром в район Купрешко Поле уже вышли передовые части немецких войск[788].

Несмотря на эвакуацию самого Н.В. Корнеева? на оккупированной территории осталась обширная сеть советских миссий, которая даже расширила свою работу после того, как в течение лета 1944 г. к ним прибыло подкрепление[789]. В то же время эвакуированная часть миссии во главе с Корнеевым сопровождала Тито сначала в Италии, а потом на острове Вис, занятом союзниками и партизанами. Была значительно расширена и советская база в Бари, которая 15 июля получила свой сектор. Разместившимся на нем АГОН командовал полковник В. Щелкунов. Именно благодаря действиям АГОН начала еще больше расширяться сеть советских офицеров связи не только в Югославии, но и в Греции, и в Албании[790]. В июле 1944 г. в Москву отбыл генерал Корнеев, который 17 августа 1944 г. лично доложил Сталину о результатах миссии[791]. Остававшийся в то время на Висе Тито продолжал активно укреплять свои связи с английскими офицерами, что не могло вызвать особых симпатий у советской стороны[792]. Формально югославская территория острова Вис была превращена англо-американцами в настоящую военно-морскую базу, на которой роль партизан, не говоря уже о советской миссии, была довольно скромной[793].

Поэтому уже 10 сентября на самолете Александра Шорникова с острова Вис в г. Крайова (Румыния), куда уже вступила РККА, перелетела большая часть персонала Советской военной миссии и там занялась подготовкой условий для размещения в Крайове маршала Югославии[794]. При этом уже в августе 1944 г. был определен расширенный список членов миссии, которая должна была разместиться в Крайове. Среди прочих в состав этой расширенной миссии вошел и новый начальник штаба миссии — И.Г. Старинов. И.Г. Старинов вместе с остальным пополнением для состава миссии прибыл в Румынию уже 8 сентября 1944 г. и активно включился в работу по подготовке базы, необходимой для размещения Тито и Советской военной миссии[795].

Кроме стремления вырвать из объятий англичан неожиданно удобно в них устроившегося лидера КПЮ, намерение советского руководства перебросить Тито в Румынию могло быть вызвано и другими причинами. Скорцени в своих воспоминаниях писал, что немцы узнали, где находится Тито, и начали подготовку к тому, чтобы исправить неудачу, потерпленную под Дрваром…[796] Как бы то ни было, очевидно, что советская миссия настаивала на скорейшем отбытии Тито с Виса[797].

Ф. Мак-Лейн вспоминал, что для него исчезновение Тито с Виса было полной неожиданностью. Как-то утром заместитель Ф. Мак-Лейна Вивиен Стрит пошел к месту, где проживал Тито, и убедился, что маршал НОАЮ пропал. Вместе с маршалом исчезли и высокопоставленные люди из его окружения: «Расспросы о том, где может быть Тито, дали лишь неопределенные ответы. Это был старый способ, такой знакомый по московским дням: болеет, занят, вышел погулять… В дальнейшем в ходе расследования было выяснено, что какой-то неопределенный русский самолет прилетел на Вис и потом улетел, вероятно, с Тито»[798]. Джилас также вспоминал о резком и таинственном отъезде Тито с острова вместе с Корнеевым и Милутиновичем[799]. Еще более детально атмосферу отъезда Тито с Виса передал советский пилот П.М. Михайлов из АГОН, осуществивший эвакуацию. Поздно вечером 18 сентября Михайлов и его второй пилот Павлов получили приказ вылететь с острова Вис на материк в зону расположения РККА. Вылет был запланирован в 3 часа ночи. Летчикам было приказано взлетать, не зажигая огней, без получения разрешения аэродромного начальства (союзников) на взлет. Когда Михайлов вошел в самолет, он с удивлением увидел, что в кабине уже сидит один неизвестный ему пассажир в сером плаще и со звездочкой на пилотке. Михайлову захотелось подойти к пассажиру и узнать, что он делает в самолете. В то же мгновение он почувствовал прикосновение чьей-то руки и за спиной увидел полковника из советской миссии, который коротко приказал: «Занимайтесь своим делом!»[800]. В ту же ночь «Дакота» с Тито приземлилась на погруженный во мрак советский полевой аэродром в Крайове.

Когда Тито прилетел в Крайову, его встретил на месте начальник штаба советской военной миссии в Югославии И.Г. Старинов. «На Тито была маршальская форма. Выглядел он довольно молодым и энергичным, но мне показалось, что был чем-то недоволен… Крепко пожав мою руку, Тито сказал по-русски: «Наконец-то я воочию вижу Вас, Рудольфо! (Под этим псевдонимом меня знали в Испании). Надеюсь, что наша совместная работа будет полезной. Можете, кстати, связаться с Вашим другом Иваном Харишем». Он пригласил меня в свои апартаменты. Мы поднялись на второй этаж, где он жил со своей женой и ребятишками… Я видел, как Тито тяготился приставленным к нему подразделением чекистов под начальством заместителя начальника охраны Сталина. Соратники Тито, которых я знал по войне в Испании, жаловались мне, что наши и на территории Югославии продолжали так оберегать Тито, что к нему можно было попасть, только пройдя через советскую охрану. Тито тяжело переживал такую изоляцию…» [801]

В конце сентября Тито на несколько дней летал в Москву к Сталину. О том, как выглядела эта встреча, осталось очень мало сведений. Очевидно, что описание придворного титовского летописца В. Дедиера, который дал описание этой встречи, крайне далеко от происходившего на самом деле. Например, утверждение В. Дедиера о том, что Сталин 2–3 раза встречался с Тито в кабинете и 2 раза в личной резиденции, крайне сомнительно[802]. Если поверить этому, то можно прийти к выводу, что Сталин чаще встречался с Тито, нежели чем с Черчиллем в Тегеране или чем с Молотовым за то же время![803]Трудно представить, что что-либо могло бы заставить Сталина так часто встречаться с Тито. Карманный диссидент титовского режима М. Джилас вспоминал, что Тито рассказывал ему о том, что осенью 1944 г. у него было всего две встречи со Сталиным: один раз в кабинете, а один раз — на даче[804]. Интересно, что журнал записей лиц, принятых И.В. Сталиным, содержит упоминания о более поздних визитах Тито к Сталину (6.04.1945, 12.04.1945, 27.05.1946, 10.06.1946), но не упоминает ни одного визита лидера КПЮ в 1944[805]. С другой стороны, единственной причиной полета Тито в Москву был визит к Сталину, т. к. югославский вопрос не мог не интересовать генсека перед встречей с Черчиллем, собиравшимся посетить Москву 9 — 18 октября[806]. О том, что он один раз встретил Тито у Сталина, вспоминал и советский участник этой встречи — А.Е. Голованов. По словам командующего АДД, он встретил Тито у Сталина в сентябре 1944 г.[807]По данным журнала записей, А.Е. Голованов в сентябре 1944 г. был у Сталина только 27 сентября[808]. Эта дата хронологически возможна и вполне правдоподобна, если учесть, что на следующий день было опубликовано соглашение Сталин — Тито, касающееся просьбы НКОЮ о временном входе Советской армии на территорию Югославии, чтобы помочь разгромить немецких оккупантов. Не ясно все же, почему журнал записей не упоминает И.Б. Тито среди лиц, принятых И.В. Сталиным в тот день. Кроме первых лиц из окружения И.В. Сталина 27 сентября 1944 г. у Сталина был не только А.Е. Голованов, но и другие лица из АДД, связанные с авиацией (А.А. Новиков, М.М. Громов, И.В. Марков), командующий ВДВ РККА И.И. Затевахин и несколько военачальников (С.М. Штеменко, А.И. Антонов, И.Д. Черняховский). Единственной «необычной» деталью приема у Сталина 27 сентября 1944 г. было то, что в тот день в течение всего приема (с 20.00 до 00.15) у Сталина присутствовал некто Тимофеев, идентифицированный издателями журнала как Петр Васильевич Тимофеев (1902–1982 гг.) — талантливый конструктор в области ИК-техники. Эта идентификация выглядит достаточно сомнительной, если сопоставить ее с хронометражем пребывания в кабинете Сталина остальных, достаточно легко идентифицируемых участников встречи. За 5 минут до прихода Тимофеева к Сталину пришел Молотов. Потом втроем они беседовали в течение почти 2 часов, когда к ним присоединился Маленков (21.40). В 22 часа в кабинет Сталина вошли Штеменко, Антонов, Черняховский и Марков, а через час — в 23.00 — Голованов, Громов, Новиков, Затевахин. В то же время в кабинет Сталина вошел Щербаков (22.30). Примерно в одно время (23.15–23.30) ушли и авиаторы, и военные. Сталин остался с высшим руководством страны: Молотовым, Маленковым, Щербаковым и звездой вечера — Тимофеевым. Спустя некоторое время (в 00.10) к ним присоединились Берия и Булганин. Наконец присутствующие разошлись в 00.15, причем «Тимофеев» присутствовал до самого конца встречи… По мнению К.В. Волкова, последнего крупного советского специалиста в области Второй мировой войны на Балканах и бывшего директора Инслава РАН, до сих пор недоступна исследователям стенограмма беседы Сталина и Тито осенью 1944 г., которая хранится в Архиве Президента РФ. При этом уже опубликованы стенограммы более поздних бесед, как, например, запись разговора И.В. Сталина с Тито от 27 мая 1946 г., хранящаяся там же[809].

На сегодняшний день о встрече Сталина и Тито можно судить лишь по мемуарам М. Джиласа, чьи слова, учитывая воспоминания А.Е. Голованова и журнала записей, куда больше походят на правду, чем фантазии В. Дедиера. Встретившись с Тито, Сталин откликнулся на его просьбу помочь югославским партизанам и пообещал выдвинуть им на помощь для взятия Белграда «танковый корпус» (т. е. 4-й мехкорпус генерала Жданова). Это была уже не первая просьба Тито к советскому руководству об оказании вооруженной помощи в деле освобождения Югославии. В последний раз до этого такая просьба была зафиксирована 29 апреля 1944 г. в бумагах В.М. Молотова. Тогда лидер КПЮ просил прислать ему на помощь советскую дивизию ВДВ, но в Москве сочли этот шаг преждевременным[810]. Без помощи РККА бойцы НОАЮ могли бы продолжить партизанскую войну и даже попытаться рассчитаться с «внутренними врагами» — «четниками», но «не были способны в то время сами освободить Белград». Кроме мехкорпуса, Сталин пообещал лидеру КПЮ помочь вооружением (танковым, авиационным и пехотным), а также прямо в присутствии Тито позвонил стоявшему перед границей северной Сербии Р.Я. Малиновскому, приказав ему «не спать, а наступать». После делового разговора в кабинете Сталина лидер КПЮ посетил «виллу Сталина» (вероятно, Ближняя дача в Кунцеве), где участвовал в застолье, сопровождавшемся обильным возлиянием. По словам М. Джиласа, подтверждаемым даже сервильным В. Дедиером, Тито, «непривычный к алкоголю, вышел поблевать в сопровождении Берии, который цинично заметил: “Ничего, ничего, бывает”»[811].

Из Москвы Тито вернулся в Крайову, откуда вместе с Советской миссией он перебрался в г. Вршац, который к тому времени уже освободили войска маршала Р.Я. Малиновского. Затем лидер КПЮ в сопровождении Советской миссии перебрался в Белград, освобожденный от немцев войсками обещанного Сталиным механизированного корпуса генерала Жданова. Вместе с Тито и Советской миссией в пригород Белграда Панчево перебрались и советские радисты с новой радиостанцией. Вместо «Пурги» в эфир вышла новая мощная радиостанция cоветской миссии в Югославии — «Альфа», вновь ставшая центральным радиоузлом разветвленной советской радиосети на Балканах. Впоследствии «Альфа» стала радиостанцией советского посольства в Югославии[812].