5.2. РККА и ЮВвО осенью 1944 г.: неудачный опыт сотрудничества

Характеризуя роль советского фактора в гражданской войне в Сербии, нельзя не обратить внимание на взаимоотношения, сложившиеся между РККА и ЮВвО осенью 1944 г. Прежде всего стоит отметить, что в российской литературе в связи с движением Д. Михайловича до сих пор встречаются следы «искажения исторической истины» историками, «…которые в советское время в угоду социалистическому интернационализму много сделали для того, чтобы “поправить” историю». До сих пор представители старшего поколения исторической науки сравнивают Павелича и Михаиловича[868], опираясь при этом на сборники документов времен титовского суда над Д. Михайловичем, проводившегося в лучших традициях советских процессов 30-х гг. Тенденция уравнять хорватского фюрера А. Павелича (создавшего систему концентрационных лагерей, строящего партию по нацистскому образцу и говорившего о геноциде как о способе решения политических проблем еще в предвоенное время[869]), словенского лидера Л. Рупника (руководившего словенскими коллаборационистами[870]) и Д. Михайловича (имевшего при своем штабе в 1941–1944 гг. англо-американских представителей и допускавшего лишь отдельные сделки с немцами) является рецидивом титовского стремления «успокоить общественность», замалчивая преступления одних и жертвы других. Сербская академическая наука сформировала собственное отношение к движению Д. Михайловича лишь в 1992 г. в фундаментальном труде корифея сербской исторической науки Б. Петрановича «Сербия во Второй мировой войне», определившем ЮВвО как прозападное и антикоммунистическое движение Сопротивления[871]. Немцы до лета 1944 г. активно занимались поисками сторонников Д. Михайловича, как по линии гестапо, так и по линии недичевской Специальной полиции. Лишь после того, как в конце 1943-го — начале 1944 г. Югославия окончательно перешла в советскую зону влияния, а англичане стали выводить своих представителей из войск Д. Михайловича, дошло до перелома в отношении немцев и ЮВвО. Сербский парламент 21 декабря 2004 принял «Изменения к закону о правах ветеранов, военных инвалидов и членов их семей», в результате чего были уравнены в правах представители четнического и партизанского движений, учрежден памятный знак для бойцов ЮВвО с 1941 г. Хотя стоит признать, что и в нынешней Сербии существуют сопротивляющиеся реабилитации четников ветеранские движения бывших партизан, знаменосцем которых является Союз антифашистов Сербии. Движение это малочисленно и близко по источникам финансирования к Хельсинскому комитету и другим объединениям того же типа. Большинство современных сербов не считает четников коллаборационистами.

В советской историографии тема ЮВвО была мало изучена. Лишь как исключения появлялись публикации, добавляющие неоднозначные черты к облику «предателя и квислинга» Д. Михайловича. В публикацию документов руководства рейха, составленную в брежневскую эпоху маститыми советскими учеными, включены тезисы доклада начальника штаба оперативного руководства генерала Йодля, прочитанного перед рейсхсляйтерами и гауляйтерами 7 ноября 1943 г. в Мюнхене. В этом докладе, разбирающем стратегическое положение рейха к началу пятого года войны, детально описано положение во всех областях, где гитлеровская Германия боролась против внутреннего и внешнего врага. В разделе «Юго-восток», в частности, говорится: «На оккупированной нами территории Балкан происходит малая война. Она ведется против иногда хорошо вооруженных, поддерживаемых англосаксами банд общей численностью около 140–150 тыс. человек. Все банды борются против немцев, однако между ними нет единства. Различают: в Хорватии и Сербии — а) коммунистические партизанские отряды под командованием Тито численностью около 90 тыс. человек; б) четники под командованием Драже Михайловича численностью 30 тыс. человек; в) в Греции — национальные банды под командованием Зерваса численностью 10 тыс. человек и около 15 тыс. коммунистов. Для отражения нападения англосаксов и борьбы против банд в настоящее время мы располагаем войсками численностью 612 тыс. человек»[872].

Стоит отметить, что о «неоднозначности» ЮВвО в годы Второй мировой войны знали и в СССР. Недаром югославская историография времен советско-югославского разрыва 1948 г. упрекала СССР в поддержании контактов с полевыми командирами ЮВвО, утверждая, что СССР хотел навязать Югославии… монархию[873]. О существовании контактов осенью 1944 г. между РККА и ЮВвО писал изучавший историю движения Д. Михайловича югославский историк-эмигрант Й. Томашевич, чья работа была переведена в социалистической Югославии. Он вскользь упомянул попытки сотрудничества с РККА, предпринятые командиром Краинского корпуса В. Пилетичем, командиром Расинско-топлицкой группы корпусов полковником Д. Кесеровичем, командиром 1 и 2-го Равногорских корпусов капитаном П. Раковичем[874]. Намного больше об этих событиях говорится в XIV томе многотомного издания Сборника документов, в котором опубликованы внутренние документы ЮВвО, в том числе и о контактах с наступающими частями Красной армии[875]. Эта тема не могла не привлечь внимание современной сербской историографии, также упоминающей о переговорах командиров четнических корпусов в Восточной и Центральной Сербии с командирами действовавших там стрелковых дивизий РККА[876].

Первый такой контакт произошел в Восточной Сербии, когда по приказу Д. Михайловича от 30 августа 1944 г. полковник В.Пилетич попытался установить контакт с советской комендатурой в Крайове (Турну-Северине), о чем остались воспоминания участников событий — В. Пилетича и его советника по политическим вопросам М. Милуновича[877]. В ночь с 10-го на 11 сентября Велимир Пилетич и около ста пятидесяти его бойцов перешли с сербского на румынский берег Дуная. Находившиеся на другой стороне советские войска частично разоружили бойцов ЮВвО и перебросили их в Крайову. Предоставленный сам себе в Крайове, В. Пилетич решил нанести ряд визитов: сначала к румынскому губернатору П. Антонеску, который не захотел встречаться с В.Пилетичем, потом в американскую военную миссию, откуда В. Пилетич послал «краткую радиограмму президенту советского правительства Сталину»(!), затем В. Пилетич посетил британскую военную миссию и лишь спустя некоторое время догадался зайти и в советскую комендатуру. Там В. Пилетич изложил свои взгляды на будущее: в лучшем случае он соглашался на то, чтобы встать во главе независимой бригады ЮВвО, предлагая сформировать ее из четников, которых можно пригласить из Восточной Сербии и вооружить трофейным румынским оружием, захваченным Красной армией. Другим предложением, сформулированным в переговорах в советской комендатуре, В. Пилетич считал переброску его вместе с подчиненными на другой фронт, где они могли бы бороться под английским или американским командованием. После официальной части переговоров последовала неофициальная часть, во время которой В. Пилетич не преминул сообщить советским офицерам, что если в Югославии и укорениться коммунизм и даже если его и поддержит сербский народ, то он, В. Пилетич, не поддерживал бы коммунистов, т. к. он и его единомышленники «связаны с русскими только через англичан и американцев». Сообщив все эти «идеи» советским офицерам, В. Пилетич удалился и проводил время в ожидании ответа в компании офицеров из английской миссии[878]. Немудрено, что вскоре его арестовали сотрудники Смерша, обвинив в том, что он является английским шпионом[879].

Этот арест был неизбежен в условиях глобальной войны, когда речь шла о переделе мира на зоны влияния сверхдержав. Показательно, что летом 1944 г. не только советские, но и британские контрразведчики арестовывали посланцев Д. Михайловича. Ту же судьбу, что и В. Пилетич в Румынии, «занятой» советскими войсками, переживал Ж. Топалович в Италии, «освобожденной» англичанами. Генерал Михайлович уполномочил Ж. Топаловича, отбывавшего на самолете генерала Армстронга в Италию, восстановить пошатнувшиеся отношения с британцами. «После часа полета сквозь непроглядную ночь мы спустились в море огней на аэродроме в Бари… Комендант аэродрома должен был поступить по закону. Все иностранцы, которые в первый раз прибывают на британскую территорию, должны пройти через т. н. “Patriotic school” —… через обработку в военной полиции, которая должна проверить их патриотизм, отношение к безопасности британских войск и лояльность к британским властям. Нас забрал один офицер-проводник, забросил в старый джип и отвез в огороженный полуразвалившейся стеной старинный дом в десяти километрах оттуда. Местная комендатура передала это здание разведывательной службе для ее надобностей. Здание охраняли около 50 британских солдат. Для себя они поставили палатки во дворе и в саду. Это была не тюрьма, а место предварительного заключения, хотя внутри порядки были, как в тюрьме. Офицер повел нас по темным каменным ступеням на второй этаж, в комнату с пыльным каменным полом. Внутри было множество деревянных нар в два яруса, одни над другими. Унтер-офицер, который вскоре пришел с огарком и четырьмя одеялами, показал нам рукой, что можно занять или нары друг над другом, или соседние. Там было несколько свободных коек, а на других уже спали люди. Моя жена в удивлении оглянулась: “Но мы же в тюрьме”, — проговорила она”[880]. Советская и британская тактики по отношению к “сомнительным личностям” не слишком различались. Подозрительных англичане посылали без долгих разговоров в «… один из своих многочисленных концентрационных лагерей и оставляли там до конца войны, если повезет до него дожить. Англичане давали там немного чая, джема и хлеба. Столько, чтобы лишь не умереть с голоду…» [881].

Вовсе не удивительно, что нарочито активно поддерживавший связи с англичанами В.Пилетич был арестован как английский шпион. Несмотря на союзные отношения между СССР и Великобританией, обе страны активно шпионили друг за другом, при этом активность английской разведки была исключительно высокой[882]. После задержания Пилетича был интернирован и весь его отряд. Пилетича вывезли в Москву, где ему пришлось посидеть в Лубянской внутренней тюрьме НКВД и в Лефортове. Позднее Пилетича перевели в лагерь в Красногорске, где содержались военнопленные, выразившие желание сотрудничать с СССР[883], в том числе югославы[884]. Из Красногорска В. Пилетича этапировали для выдачи новым югославским властям, однако в пути при неясных обстоятельствах В. Пилетич смог сбежать из-под конвоя НКВД и каким-то образом оказался в Западной Европе, где вошел в высшие круги четнической эмиграции[885].

Антисоветские демарши В. Пилетича в Румынии не могли не привести к его аресту. Однако у настороженного отношения к Пилетичу со стороны советских офицеров уже была своя подоплека. Со слов близкого ему М. Милуновича мы знаем, что советские военные делали попытки разобраться в ситуации в приграничных с Румынией районах Восточной Сербии и до прибытия В. Пилетича. Уже 25 августа 1944 г. на румынскую сторону четниками был переброшен вышеупомянутый «русский отряд». При этом, к вящему изумлению проводников из ЮВвО, «советских четников» тут же заперли в отдельно стоявший барак и приставили к ним часовых. Увидевшие это сербы поспешили ретироваться, чтобы и их не постигла та же судьба. Речь шла о первичной обработке бывших военнопленных, обычной процедуре, проводимой по правилу частями Смерш[886]. При этой процедуре из общей массы военнопленных выделяли немецких шпионов и дезертиров и, кроме того, собирали оперативную информацию о ситуации в тылу врага. Уже по материалам этого первичного опроса советская контрразведка могла сформировать достаточно детальное представление о воззрении, поведении и боевой деятельности бойцов Краинского корпуса ЮВвО. Даже половины из всего, что в своих материалах записал Дж. Рутем, могло хватить для того, чтобы скомпрометировать четников в глазах советских офицеров[887].

При этом, согласно воспоминаниям М. Милуновича, поначалу отношения четников и советских военных не были столь негативными. В начале сентября небольшой отряд советских солдат под руководством некоего Кузнецова перебрался через Дунай и произвел вместе с отрядом четников пробное нападение на немецкий гарнизон г. Кладово. Обнадеженный этим В. Пилетич предпринял закончившуюся для него столь печально попытку лично переправиться через Дунай[888]. О полном непонимании ситуации офицерами ЮВвО свидетельствует то, что спустя несколько дней после выдачи СМЕРШу «русского отряда», М. Милунович недоумевал, откуда у Кузнецова столь детальные знания о положении на сербской стороне Дуная. Не намного проницательнее был и командир Краинского корпуса В. Пилетич, из неформальных разговоров с советскими офицерами узнавший, что они уже допрашивали «советских четников». В ответ на достаточно двусмысленное замечание советского офицера о том, что «советские четники» много рассказывали о виденном в Сербии, В.Пилетич лишь самодовольно заметил: «Все, что мы сделали для Советского Союза, мы сделали из чувства долга». Беседовавший с ним советский офицер не нашел, что сказать в ответ, и лишь «поблагодарил его за искренность»[889].

Судя по действиям группы Кузнецова в районе г. Кладово, речь шла о действиях разведывательной группы из состава 75-го корпуса, готовившегося форсировать Дунай. После того как 22 сентября 1944 г. основные силы этого соединения перешли Дунай, вопрос о глобальном сотрудничестве между РККА и ЮВвО больше не поднимался. Единственное предложение, которое получали офицеры четников в Восточной Сербии, был совет вливаться в партизанские части, что в условиях непрекращавшейся гражданской войны было практически невыполнимо[890].

Неуклюжие попытки установления союзнических отношений предпринимались четниками не спонтанно, а были частью общей, хотя и сильно запоздавшей политической линии руководства ЮВвО. Так, 8 ноября 1944 г. генерал Д. Михайлович приказал командующим корпусами на пути наступления Красной армии «и дальше пытаться осуществлять военное сотрудничество с русскими как союзниками в борьбе против оккупантов… чтобы показать нашу решимость бороться против оккупантов[891]. В этом контексте стоит воспринимать и появление отчаянных четнических листовок, в которых, по словам сотрудника политотдела 57-й армии Б. Слуцкого, наивно смешивались призывы «Да здравствует король!» и «Да здравствует СССР!»[892]. Однако все эти усилия имели мало влияния на неудержимо наступавшую на запад лавину Красной армии.

Нельзя забывать и то, что руководству югославских партизан было прекрасно известно, что в соседних Болгарии и Румынии коммунисты должны были войти в регулярную армию, а регулярная армия была поставлена под советское командование. Особенно неприятным для партизанских лидеров был пример соседней Болгарии, не объявлявшей войны СССР и поддерживавшей с ним дипломатические отношения в течение всей войны. В результате переворота 9 сентября 1944 г. абсолютное большинство вчерашних царских офицеров, включая военного министра Ивана Маринова, перешли на сторону нового режима и не только сохранили свои головы, но и остались на пусть и менее престижных, но государственных постах. Опасаясь возможности подобного сальто-мортале со стороны своих заклятых противников по гражданской войне, партизанские лидеры прилагали все усилия, чтобы как можно больше очернить четников в глазах командиров РККА. «Со стороны партизанского командования наблюдалось стремление наговорить на четников пакостей побольше, в особенности по линии их отношения к России»[893].

Это тем более было легко сделать, учитывая высокий авторитет югославских коммунистов, организовавших в отличие от болгарских и румынских коллег сильное партизанское движение. Ключевую роль играла и слабая ориентация руководства ЮВвО во внешней политике, выражавшаяся в том, что после «предательства англичан» Д. Михайлович попытался найти основную опору в США, сохранявших при штабе четников своих наблюдателей до конца 1944 г.[894] Поиск союзников среди заокеанских друзей не всегда находил понимание среди рядового состава ЮВвО[895], которое, впрочем, никак не могло повлиять на решения своего Верховного командования, все еще мечтавшего о высадке англо-американцев на Балканском полуострове. В этих условиях стремление партизан скомпрометировать четников не могло быть слишком сложной задачей.

Следующий эпизод после неудачного начала сотрудничества четников и красноармейцев в румынско-сербском пограничье произошел в Центральной Сербии, в районе г. Крушевац. Крушевац был крупнейшим, освобожденным в 1944 г. городом, о взятии которого любят писать современные историки четнического движения в Сербии. В документах для служебного пользования и в официальных публикациях сторон — участников событий в районе Крушевца в октябре 1944 г. сохранилось несколько версий происходившего. Так, в общей советско-югославской монографии было написано: «…части 64-го стрелкового корпуса Красной армии и 2-й пролетарской дивизии НОАЮ после взятия Крушевца успешно наступали на запад»[896]. Имеется чисто партизанская версия об освобождении Крушевца бойцами Четвертой пролетарской бригады[897]. Существует также донесение Д. Кесеровича Д. Михайловичу о том, что Крушевац освободили его подчиненные[898]. Наконец, в архивных фондах УСО хранится донесение лейтенанта армии США Элсфорта Краммера, который собирался водрузить над освобожденным Крушевцем американский флаг[899]. Серьезно дополняют картину служебные донесения советских частей, первыми вошедших в Крагуевац, а также протокол допроса немецкого офицера, захваченного в Крушевце, который дал свое видение происходившего.

Если попытаться на основе служебных документов реконструировать происходившее, то становится понятно, что освобождение Крушевца представляло собой достаточно запутанную историю. После высадки в Восточной Сербии Красной армии немецкими тылами овладела паника. Решивший воспользоваться этим Д. Кесерович обратился 13 октября с ультиматумом к немецкому коменданту города, в результате чего 14 октября немцы решили капитулировать. При переговорах с немцами о капитуляции присутствовал американский офицер связи лейтенант Э. Краммер. Пригласивший для переговоров в свой штаб немецкого коменданта, Д. Кесерович пытался уговорить немцев сдать город ему, чтобы он передал город американцам, а не наступавшим частям РККА и партизанам. Причем впервые эта идея была выдвинута Д. Кесеровичем еще 22 сентября, но тогда, по словам Э. Краммера, она не вызвала понимания. Лишь когда советские танки оказались на расстоянии одного дневного перехода, немцы заинтересовались этим предложением, и в Крушевац на небольшом самолете «шторх» вылетел Бернгард фон дер Шевалери, полковник немецкого Генерального штаба и начальник штаба корпуса «Мюллер», размещавшегося в Южной Сербии. Однако к моменту его прилета 14 октября ситуация уже так изменилась, что сразу же на аэродроме его взяли в плен бойцы ЮВвО. Это удивило полковника, позднее в советском плену он заявил, что «вообще не опасался насилия со стороны четников, так как они везде действовали в контакте с немцами».

Нельзя не сказать хотя бы пару слов о взаимоотношениях, сложившихся между четниками Д. Михайловича и немцами в Сербии летом 1944 г. На допросе Шевалери показал, что «четники Михаиловича никогда не планировали бороться против русских. Их цель была в том, чтобы, используя немцев, получить патроны и оружие». В то же время для Шевалери была полной неожиданностью «предательство четников и их переход на сторону Красной армии», что, по мнению начальника штаба корпуса «Мюллер», было следствием их стремления «поучаствовать в государственной власти в Сербии»[900]. То же удивление по поводу неожиданного изменения в политике ЮВвО выражали и бойцы РОК, до этого неоднократно участвовавшие с четниками в совместных операциях против партизан[901]. Об определенном доверии, которое немцы испытывали к четникам, свидетельствует и то, что в штаб Д. Кесеровича на переговоры безбоязненно прибыли комендант Крушевца майор Кни и командующий 7-й дивизией СС Отто Кумм. О своеобразных отношениях между немцами и ЮВвО свидетельствует и доклад Э.Краммера, в котором он описал, как 4 октября 1944 г. открыто, средь бела дня, по главной дороге на легковой автомашине ехали В. Пилетич и его адьютант капитан Гордич в сопровождении грузовика, в кузове которого находились двадцать пять вооруженных четников, среди которых сидел и сам Э. Краммер. После того как ехавшие в машинах объяснили, что они четники, которые выдвигаются для борьбы с партизанами, немцы не останавливали эти машины[902].

В Крушевце Шевалери встретился с Краммером, который объяснил полковнику, что окончательная цель его действий — «занять с отрядами четников ряд населенных пунктов», где будет поднят американский флаг и, таким образом, приостановлено продвижение частей Красной армии и шедших в ее тылу партизан в глубь Югославии[903]. Это предложение Э. Краммера не было его собственной инициативой, а исходило из задания, полученного шефом американской миссии при ЮВвО подполковником Р. Мак-Дауэллом от его руководства из УСО: «… если позволят обстоятельства, выступать в роли посредника при всех видах предложений о сдаче, которые исходят от немецких, болгарских, венгерских или других неприятельских и коллаборационистских групп…»[904]В соответствии с этой идеей, кроме переговоров с Шевалери, еще 13 октября Э. Краммер попытался войти в контакт с командиром наступавшей на Крушевац 52-й стрелковой дивизии генералом Л.М. Миляевым, направив ему письмо, в котором он «изложил то, что хочет с ним встретиться, и просил обеспечить ему безопасный путь к нему». Письмо было написано, «когда стало известно о переходе русских войск через реку Велика Морава», в двух десятках километров от Крушевца. Речь, по-видимому, шла о выдвижении в районе Варварина передовой части советских войск — 16-го отдельного штурмового батальона. С этим письмом в расположение советских войск в 18.00 13 октября выехал подпоручик ЮВвО Александр Златкович, доставивший его генералу Миляеву лишь в 10.00 14 октября. Миляев сразу же спросил у Златковича, собираются ли четники бороться против войск его дивизии. Удивленный Златкович заметил, что это невозможно, потому, что РККА и ЮВвО — союзники. В ответ на это Миляев четко возразил: «Нет, мы не союзники». Кроме того, Миляев добавил, что части ЮВвО в Крушевце должны до 16.00 сдать свое и немецкое оружие войскам Красной армии[905]. Это была типичная формула при переговорах с вражескими частями коллаборационистов. «Разоружите командующих вами немцев, сдайте их оружие, свое оружие и после этого сдайтесь сами», — с таким ультиматумом обращались передовые части РККА к румынам, венграм и небольшим частям коллаборационистов на своем пути[906]. Очевидно, что генерал Миляев строго придерживался установок, полученных по линии политотдела и разведотдела дивизиями и корпусами 57-й армии перед переходом границы Сербии. Например, установка разведотдела армии от 5 сентября 1944 г. определяла «четников Дражи Михайловича» как «реакционную армию…. которая сражается на стороне оккупантов с 1941 г.» и «насчитывает около тридцати тысяч человек, с тем что большинство из них размещено в Сербии и Санджаке (двадцать тысяч бойцов)»[907].

Еще до прибытия подпоручика Златковича генерал Миляев приказал своим частям (429, 431, 439-му стрелковым полкам, усиленным частями противотанковой и самоходной артиллерии) выдвигаться в направлении Крушевца[908]. В боевом приказе № 35, полученном в полках в 24.00 13 октября, генерал Миляев определил размещение частей дивизии на тот момент. Согласно этому приказу, части дивизии преследовали отступавшего на северо-запад противника и к 13.00 13 октября заняли г. Парачин и расположились на позиции Стрижа — Доне-Видово. На следующий день было запланированы продолжение наступления и взятие города Крушевац. Дивизия генерала Миляева находилась на крайнем левом фланге наступления 57-й армии и не имела с левой стороны никаких обозначенных советских или союзных войск, а с правой стороны наступали части 68-го стрелкового корпуса. Общей задачей дивизии было до 14.00 перейти западную Мораву и взять город Крушевац. Генерал Миляев разделил свои силы. Захваченные населенные пункты (Парачин, Доне-Видово, Горин, Сикирица, Дреновац) должен был до подхода частей 233-й стрелковой дивизии оборонять 429-й стрелковый полк, усиленный 523-м минометным полком и двумя дивизионами 1028-го артиллерийского полка. После подхода частей 233-й стрелковой дивизии, наступавшей во втором эшелоне, 429-й полк должен был присоединиться к остальным частям дивизии, которые к тому времени уже должны были взять Крушевац. В 09.00 431-й стрелковый полк, усиленный отельным гвардейским самоходным артиллерийским полком и одним дивизионом 1028-го стрелкового полка, должен был взять города Чичевац и Сталач. После этого штаб 431-го стрелкового полка и артдивизион должны были остаться в Чичевце, а два батальона пехоты и самоходки должны были до 14.00 с севера и востока войти в г. Крушевац и занять его северную часть. В то же время 439-й стрелковый полк, усиленный 418-м противотанковым артиллерийским полком, — обойти Мойсиньскую гору в пригородах Крушевца и войти в город с востока и юго-запада, чтобы к 14.00 занять южную часть города. Командный пункт 52-й стрелковой дивизии должен был перемещаться из Стрижи в Чичевац, а затем в Крушевац. Однако честь первым войти в город была закреплена за 16-м отдельным штурмовым стрелковым батальоном 3-го Украинского фронта (16-й ошсб). Этот батальон должен был уже в утром в 9 часов выйти из Варварина в Крушевац и войти в город с северо-западной стороны, после чего закрепиться на северо-западном выходе из города. В то же время разведвзводы частей должны были выйти по направлению наступления еще в ночь с 13-го на 14 октября.

Столь подробное изложение содержания боевого приказа генерала Миляева позволяет читателям ясно представить, в каких обстоятельствах Д. Кесерович послал своего курьера в штаб 52-й дивизии с письмом от американского лейтенанта, предлагавшего советским войскам остановиться перед звезднополосатым флагом над Крушевцем. Переговоры были начаты тогда, когда дивизия уже приступила к выполнению поставленного перед ней боевого приказа. В то время, когда Златкович пытался предложить генералу Миляеву начать переговоры, самоходки ИСУ-122 из отдельного гвардейского самоходного артиллерийского полка уже подходили к расстоянию гаубичного выстрела от окраин Крушевца. При этом во время переговоров самоходки не стояли на месте, а активно двигались к Крушевцу. Учитывая эти обстоятельства, ультиматум Миляева о сдаче города и оружия до 16.00 звучит достаточно ясно. Речь шла не о намеренно невыполнимом и жестком условии, а о том, что сдача города имела бы смысл только к намеченному сроку, после которого город неминуемо должен был оказаться в руках Красной армии, в соответствии с планом наступления не только дивизии, но и корпуса, армии и всего фронта.

Тем временем в самом Крушевце ситуация развивалась по-своему. Согласно донесению Кесеровича, уже в 06.30 14 октября в его штаб прибыл майор Весич вместе «с одним русским лейтенантом». С учетом того, что в дальнейшем этот лейтенант опирался на советские части, наступавшие с северо-запада, можно прийти к выводу, что речь шла о пешем разведвзводе из 16-го ошсб.

Стоит в двух словах объяснить, что из себя представлял 16-й ошсб. Речь шла об особой штрафной части для офицеров. В отдельных штурмовых батальонах лишь командир батальона, его заместитель по кадровым вопросам, начальник штаба и командиры рот были из постоянного офицерского состава. Все остальные были из «специального офицерского контингента»: в основном, окруженцы 1941–1942 гг., которые просто просидели в окружении до прихода войск Красной армии, не приняв участия в партизанском движении. Формально их не осудили и даже не разжаловали, но после фильтрации в лагерях НКВД их на два месяца отсылали в штурмовые батальоны, где они на рядовых должностях возвращали Родине тот долг, который их ровесники платили в то время, пока они выжидали в тылу врага, «чья возьмет». По истечении двухмесячного срока или ранее (в случае ранения или награждения орденом) эти офицеры вновь возвращались на офицерские должности по военно-учетной специальности. Считалось, что штурмовые батальоны являются особенно подходящими частями для того, чтобы первыми входить в небольшие неприятельские города. После ряда таких штурмов командир дивизии, во взаимодействии с которой они участвовали в бою, подписывал на батальон «боевой отзыв» и батальон расформировывали[909].

Именно такой командир разведвзвода из «специального офицерского контингента» и прибыл в сопровождении майора Весича к полковнику Кесеровичу. По словам Кесеровича в его донесении Михайловичу, советский лейтенант сказал, что «имеет полномочия урегулировать отношение наших войск и русских войск, наступающих к Крушевцу. Он сказал, что Кесерович останется комендантом Крушевца и что наши войска считаются союзными, что партизанам не разрешат входить в Крушевац и что, если они попробуют это сделать, то их разоружат». По наблюдениям майора Весича, столь же дружелюбное отношение к четникам выражали и другие военнослужащие из 16-го ошсб, наступавшего по направлению к Крушевцу. Оказавшись в обществе американского и советского лейтенантов, обрадованный Кесерович почувствовал себя в центре внимания союзников. Он получил сообщение о подходе основных сил русских с северо-запада (это были части 16-го ошсб) и поспешил ускорить переговоры с немцами. Именно в этот момент к Д. Кесеровичу прибыли Кумм и Кни для того, чтобы ответить на ультиматум. Майор Кни, по словам Э. Краммера, удивился услышанному и спросил, «почему четники его не защищали, а Кесерович ответил, что он обещал бороться против партизан и коммунистов, но не русских, так как они союзники»[910]. После этого пообещавшие Д. Кесеровичу подумать о сдаче немецкие офицеры свободно покинули его штаб.

На этот раз пришел черед удивляться Д. Кесеровичу, так как О. Кумм вызвал по радиостанции бронетехнику из состава дивизии и под прицелом ее стволов выехал из Крушевца в Кралево, где располагались основные силы немцев. Хотя Д. Кесерович и пишет в своем донесении, что «мало кому из немцев удалось ускользнуть»[911], это явно не соответствует действительности. Командир 7-й дивизии СС О. Кумм даже не упоминает эпизод в Крушевце в своих воспоминаниях о боевом пути дивизии[912]. Один из бойцов ЮВвО из Восточной Сербии куда более реалистично вспоминал, что немцы организованно отступали от Сталача (куда прибыли советские части) и что танки, бронетранспортеры и грузовики с солдатами «промчались без остановок через город и освободили своих солдат» без особых затруднений, «так как по танкам с голыми руками было не ударить»[913]. Из оставшихся в городе немецких складов захватили богатые трофеи. Удалось захватить в плен несколько солдат вермахта и РОК, охранявших объекты в Крушевце.

После отхода из города техники и войск 7-й дивизии СС центр Крушевца украсили югославскими, американскими, английскими и советскими флагами, а жители города сформировали комитет по торжественной встрече. Тем временем в город вошел и 16-й ошсб. Командир батальона подполковник Пронин прибыл во главе своего батальона, передвигавшегося, в основном, пешком и перевозившего на телегах лишь батарею 45-мм орудий, отделение минометов и отделение противотанковых ружей. Ожидавший тяжелого боя подполковник, натолкнувшийся вместо этого на торжественную встречу, был несказанно рад. Сохранилась фотография, где Пронин, Кесерович и Краммер произносят речь, стоя на балконе отеля «Париж» в центре Крушевца[914]. Кесерович вспоминал, что подполковник Пронин, как ранее лейтенант из разведвзвода, заявил, «что он знает о наших боях с 1941 г., и что нашу армию стоит назвать регулярной, а партизан разоружат, так как они — троцкисты».

Судя по всему, речь шла не о намеренном обмане и коварстве (как позднее посчитал Кесерович), а о заблуждении подполковника Пронина и его подчиненных, вероятно, по недоразумению принявших четников за партизан. О боях четников с 1941 г. против немцев в СССР могли знать лишь единицы, так как об этом крайне сдержанно писала даже советская пропаганда в 1941 г. С другой стороны, Пронин мог прочесть в армейской газете статью о НОАЮ и партизанах, где упоминалось об их боях с немцами с 1941 г.[915] Стоит отметить и то, что Пронин и его батальон прибыли на передовую лишь за несколько дней до этого — 10 октября 1944 г. а первый раз участвовали в бою с противником (немцами) в районе г. Парачин 13 октября 1944 г.[916].

Вследствие этого о рекомендованном негативном отношении к ЮВвО Пронин и тем более его люди могли и не знать. Название «четники» избегалось в официальном самоназвании движения Д. Михайловича, так как, используя название ЮВвО, они подчеркивали свою легитимность, в отличие от партизан. А уж перепутать два названия — «Югословенска войска у Отатжбини» и «Народно-ослободилачка войска Югославие» было и того легче. Особенно обещающими должны были казаться Кесеровичу высказывания Пронина по поводу того, что «регулярная армия хорошо, а партизанщина — плохо», но эти высказывания не должны были иметь отношение к переоценке союзников в Югославии, а лишь выражать классические взгляды кадрового офицера на партизан. Определенную роль в недопонимании ситуации Прониным должна была сыграть и та вводная, которую он получил от генерала Миляева. По словам Златковича, Миляев, указывая на карте на районы вокруг Крушевца, достаточно опрометчиво заявил, что там везде партизаны[917]. Если то же было сказано и Пронину, то становится еще более ясной причина его дружественного расположения.

Стоит отметить, что заблуждение Пронина Кесерович не спешил или не желал заметить, пытаясь еще более убедить его в неприязни к партизанам. Только Кесерович мог сказать Пронину, что партизаны — троцкисты. В советских разведсводках и отчетах 57-й армии, корпусов и дивизий нет упоминаний о троцкизме среди партизан. С другой стороны, это была любимая тема пропагандистов ЮВвО, рассчитанная на очернение партизан в глазах их советских союзников. Естественно, что на упоминание Кесеровичем о троцкизме среди партизан Пронин должен был автоматически осудить и сам троцкизм как явление, и носителей этой главнейшей ереси Сталинской эпохи.

Кроме общих разговоров с Прониным, Кесерович попытался узнать у него, движутся ли еще какие-либо советские войска к Крушевцу. На прямо поставленный вопрос Кесеровича Пронин дал решительный негативный ответ. Когда через некоторое время, около 13.00, в Крушевац вошли советские самоходки и два батальона 431-го полка, Кесерович вновь был сильно удивлен. То, что командир корпуса ЮВвО удивился тому, что офицер Красной армии отказался сообщить боевой распорядок дивизии (вероятно, самую секретную информацию, которую знал в тот момент) встреченному только что иностранному военному, намного больше говорит о самом Кесеровиче, чем о «коварстве» Пронина.

Тем временем ситуация начинала удивлять и советскую сторону. Кесерович выехал по главной дороге навстречу наступавшим советским войскам и встретился с командиром 52-й дивизии на полдороге в город. Миляев внезапно понял, что вступил в боевое сотрудничество, которое шло вразрез с установками политотдела 57-й армии, стал «исключительно холоден и надут и не хотел подать руки». Автоматчики, сопровождавшие Миляева, громко комментировали монархические символы (орлов в коронах, череп с перекрещенными костями) на форме охранников Кесеровича. Не знавшему русского языка Кесеровичу вдруг показалось подозрительно понятным то, что эти красноармейцы говорили и что он транскрибировал следующим образом: «Йоп твойу мач, монархисти, это нужно разоружач и зарезач»[918]. Тем временем встретившиеся в пригороде Крушевца Миляев и Кесерович прибыли в центр города и вошли в тот же самый отель «Париж», где еще недавно в компании американского и советского офицеров с балкона выступал Кесерович. На площади перед балконом уже стояли советские самоходки, а улицы заполнялись красноармейцами. Встретивший в отеле «Париж» лейтенанта Краммера генерал Миляев отказался рассматривать его «предложения о переговорах». Более того, Миляев выразил сомнения в личности лейтенанта УСО и приказал его арестовать. Тем временем люди Миляева взяли в свои руки и немецких военнопленных, и захваченные четниками трофеи. Кесерович, в общем-то, не возражал и в довесок к американцу приказал передать еще и Шевалери, и его пилота[919]. Чудом удалось вырваться из рук Смерша лишь Краммеру, так как за него, этапированного уже в то время в Софию, поручился генерал Холл из американской миссии в Софии. Несмотря на это, лишь после нескольких дней подробных допросов лейтенанта УСО Э. Краммера отпустили на свободу[920].

Кесерович, которому после ареста американца все стало ясно, вышел в туалет, через черный выход покинул отель и ушел в свой штаб, после чего в 16.00 того же 14 октября он покинул город[921].

Вслед за советскими самоходками в город вошли югославские партизаны. Началось разоружение четников, которых лихорадочно хватали и связывали по всему городу. Сохранилась фотография, на которой видно, как в то же время с башни самоходки рядом с отелем «Париж» держали перед вновь собранным народом «исправленную версию» речи победителей генерал Миляев и партизанский оратор в сопровождении группы советских и югославских офицеров. В то же время продолжались аресты незадачливых союзников. Взятых в плен четников избивали и грабили. Хотя Д. Кесерович и писал о «гордой и достойной капитуляции», начались перестрелки между четниками с одной стороны и красноармейцами и партизанами с другой[922]. Происходившее подробно описал участник событий М. Младенович, вспоминавший о том, «что в первых сумерках по всей периферии города раздавались выстрелы», «перестрелка в Крушевце и пригородах длилась всю ночь с нестихающим отчаянием. Русские и партизаны захватили Крушевац. На заре от города стали отходить… здоровые и легко раненные. О результатах боя за Крушевац не стоит и говорить. Каждый может понять, как мы себя чувствовали, когда из окрестностей города на нас напали партизаны, а красноармейцы Толбухина из города, и открыли огонь. Мы потеряли пару сотен бойцов в перестрелке и должны были залечивать полученные раны. То, что нас больше всего потрясло, была реакция в народе, который увидел, что мы боремся против русских. Весть о сражении с русскими в Крушевце, раздутая коммунистической пропагандой, действовала на людей угнетающе и деморализовала их. Опять мы не то что потеряли некоторых, а просто половину. Многие наши солдаты разбежались по домам…»[923]

При этом тяжело определить потери бойцов ЮВвО и в регулярных частях 52-й дивизии. Единственные точные данные имеются в поименной Алфавитной книге 16-го ошсб, в которой зафиксированы 16 раненых, из них один тяжело раненный, которого пришлось направить в госпиталь[924]. Немецкое оружие, захваченное четниками, отдали солдатам НОАЮ, кроме того, им же передали и часть захваченных бойцов ЮВвО, которых партизаны тут же и расстреляли[925]. Это было сделано вопреки существовавшим приказам об отправке захваченного трофейного оружия частям РККА, а военнопленных — в тыл для передачи по списку новым югославским частям.[926]Охота на затаившихся и пытавшихся переждать опасность последних четников длилась до 17 октября, когда оставшимся бойцам ЮВвО удалось уйти в горы, а советские и партизанские силы выдвинулись в направлении Кралева.

Вскоре произошла еще одна драматическая история, описанная в мемуарах капитана П.А. Михина, командира 1-го дивизиона 1028-го артиллерийского полка. Михину было всего 23 года, но в Красной армии он служил с 1941 г., что придавало его молодости еще большую уверенность в своих силах и правоте. В то время 52-я дивизия, куда входил 1028-й артполк, наступала по направлению к г. Кралево. Дивизион Михина наступал вместе с 431-м стрелковым полком вдоль северного берега Западной Моравы по направлению к селу Богданье, параллельно два других полка 52-й дивизии наступали вдоль южного берега Западной Моравы по направлению к г. Трстеник, в котором уже не было немцев, а город освободили четники. В своих воспоминаниях, опубликованных спустя шестьдесят лет, Михин воспроизвел формулировки, запавшие в его голову еще в молодости, и отметил, что город «обороняли местные фашисты — четники Драже Михайловича».

В ходе наступления дивизион оставил в пятистах метрах позади себя железнодорожный мост, ведущий через реку в Трстеник. Вдруг к Михину, «не обращая внимания на сильный пулеметный огонь… подполз… мужчина в гражданской одежде… небольшого роста, чернявый, лет под сорок». Он назвался партизаном и на вопрос о численности своего отряда признался, что у него всего двадцать человек, но, если «друг капитан» ему поможет, то он возьмет сам город Трстеник. Когда Михин выразил в этом сомнение, партизан объяснил ему, что в Трстенике засели четники, которое испугаются после первого залпа[927].

Михин обернулся к Трстенику и к своему удивлению, увидел мирный городок, перед которым были укрепления, несколько орудий и пулеметов, причем все это не было подготовлено к бою — оружие не замаскировано, у шалашей сушилось белье. Это очевидно контрастировало с поведением немцев, отчаянно защищавших село Богданье перед позициями 431-го полка. На вопрос Михина о причинах такого спокойствия у гарнизона Трстеника партизан тут же объяснил, что-де это наглость вследствие того, что его оборона знает, что у партизан нет артиллерии. Михин решил помочь «освободить Трстеник» и одним залпом подчиненных ему орудий уничтожил всю незащищавшуюся позицию, не вступавшую с ним в бой. После залпа советской батареи «притаившиеся… в кустах югославские партизаны, увидав результаты стрельбы, возрадовались, как дети, — они прыгали, кричали, визжали». Сразу же на зданиях Трстеника в воздухе появились белые флаги. Капитан Михин, пятеро советских солдат и двадцать партизан двинулись через мост в Трстеник и вошли в город. «Там, у церкви… на площади уже выстроены четники — югославские фашисты, их человек двести, немцев… ни одного». Михин приказал четникам разоружиться, а потом увидел перед собой группу четнических офицеров, приближавшихся к нему. Михин решил, что они идут сдаваться в плен, и тут же поспешил собрать трофеи — отобрал у командира четников плечевую кобуру с браунингом, после чего, «довольный» своей храбростью, вернулся к своей батарее, не забыв доложить начальнику полка, что «освободил Трстеник». После этого Михин быстро ушел на другую сторону реки, а в город вошли части 52-й дивизии, причем впереди опять были части 16-го ошсб, который вновь записал в свой актив еще один «освобожденный город»[928]. До глубокой старости Михин оставался уверен, что Бог «хранил» его во время его «геройского освобождения» Трстеника и разоружения командующего вражеского гарнизона[929].

С другой стороны, тайной останутся возникшие в результате этих событий мысли и чувства офицеров и бойцов ЮВвО, ожидавших прихода «русских союзников» и получавших в те дни инструкции следующего содержания: «… 15 октября 1944. Свободные Сербские горы. Командиру VI батальона II Трстеникской бригады. Сразу же пошлите ваших людей с приказом, чтобы город завтра вышел на дорогу с цветами и флагами по возможности и приветствовал союзную Русскую армию и нашего короля. Армия пойдет по главной дороге. Всем призывникам приказать, чтобы они завтра безусловно и срочно явились в расположение своих частей, так как, вероятно, мы выступим с Богом до наших границ с Италией, Венгрией и Германией. Союзная Русская армия 14 октября вошла в Крушевац и братски была встречена армией и народом сербским, которые после долгого рабства встречали их как освободителей. Все улицы были украшены нашими и союзными флагами, объятиям и приветствиям не было конца. Также сегодня вечером, около двадцати одного часа, русские союзники прибыли и в Стопаню, где наши силы начали борьбу с немцами, где шестьсот немцев были убиты, а наши захватили огромные трофеи: оружие и так далее. С верой в Бога, за Короля и Отечество. Да здравствует Король Петр II! Да здравствует Дража, да здравствуют союзники!»[930]

Неудачные попытки контактов между ЮВвО и РККА продолжались и далее. Наиболее заметный инцидент произошел на этот раз в зоне боевых действий 93-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник С.В. Салычев. Вот как рассматривалось происходившее с официальной точки зрения в донесении разведотдела 68-го стрелкового корпуса от 19 октября 1944 г. «В районе Чачака и Приевора бригада четников, численностью в две тысячи двести человек, перешла на сторону Красной армии и ведет борьбу с немцами. По данным четников, в Кралеве находился корпус четников в три тысячи человек, который ведет борьбу с немецкими войсками…»[931]Похожая информация существует и в официальных донесениях ЮВвО: «…командующий Первого и Второго равногорского корпусов капитан Ракович вступил в бой с немцами у Чачака и Кралева. Когда подошли русские войска, Ракович продолжил эту борьбу в сотрудничестве с ними…», «22.X. Ракович в окрестностях Чачака и под командованием русских участвует в наступлении на Чачак…».[932]

Ясно, что это нападение четников на немцев не было случайным. Лишь «после приближения войск Красной армии ЮВвО вступает в бой против немцев в отчаянном желании обеспечить таким образом политическое будущее движению» Д. Михайловича[933]. Хотя информация о неуспехе попытки полковника Кесеровича и разочаровала командиров корпусов ЮВвО, однако долина Западной Моравы на пути следования левого фланга 57-й армии взорвалась восстанием в мелких городках и населенных пунктах против немцев, которые еще недавно чувствовали себя там совершенно спокойно. Эту внезапность хорошо описал один из бывших бойцов РОК А. Полянский. «Осенью 1944 г. части 3-го и 4-го полка Корпуса вместе с немецкими частями проводили операции против “красных” в районе Чачака. В то же время борьбу с ''красными'' вели и четники, сконцентрированные в районе городка Ужичка-Пожега, который находится примерно в тридцати километрах от Чачака. Четники координировали свои действия с нашими войсками, держали постоянную связь с немецким командованием, которое руководило операциями, и много раз получали помощь как боеприпасами и оружием, так и посылкой воинских частей им на подмогу». В середине октября к немецкому генералу, коменданту г. Чачак, прибыли курьеры из г. Ужичка-Пожега — «представители четников, которые принесли убедительную просьбу своего воеводы о помощи. Воевода сообщал, что на него движутся крупные силы партизан, которых он сам не может остановить, и поэтому просит, чтобы ему послали один отряд. Во исполнение этой просьбы в ночь с 15-го на 16 октября в Ужичку-Пожегу вышел отряд, который состоял из 2-й роты 3-го полка, взвода тяжелых пулеметов и минометов… Ничего не подозревая, наш отряд маршевой колонной вошел в город и остановился на центральной площади… но он оказался в ловушке. Все выходы с площади заняли толпы четников, вооруженных тяжелыми и легкими пулеметами…». Отряду РОК пришлось сдать оружие, после этого у солдат отняли ценные вещи, часы, обувь и отпустили их назад, в Чачак. Воспоминания о подобных метаморфозах четников сохранились и у других соратников А. Полянского[934].

До 18 октября бойцы ЮВвО совершали отдельные небольшие тревожащие нападения на немцев, но не пытались вытеснить их из хорошо укрепленного Чачака. В это время произошла встреча капитана ЮВвО П. Раковича с начальником штаба 93-й стрелковой дивизии Ю. Беловым и командиром 129-го полка этой дивизии М.Ш. Гадельшиным[935]. Подполковник Белов представлял полковника С.В. Саличева, командира 93-й дивизии. Было достигнуто соглашение, по которому части командира 1-го штурмового корпуса ЮВвО будут действовать в осаде Чачака под командованием подполковника РККА Муллояра Шамардановича Гадельшина, командира 129-го полка 93-й стрелковой дивизии[936]. Это экзотическое сотрудничество не привело к намеченным результатам — Чачак взять не удалось. Дополнительную экзотику происходившему, вероятно, добавит то, что Чачак в то время обороняли не только немцы, но и белогвардейские офицеры из Русского охранного корпуса, занимавшие позиции рядом с 786-м туркестанским батальном вермахта[937]. Краткосрочное сотрудничество четников с немцами советская сторона воспринимала настолько неофициально, что даже не обозначала на оперативных картах 68-го стрелкового корпуса (куда входила 93-я дивизия) позиций ЮВвО, хотя разведотдел дивизии и фиксировал существование этого сотрудничества. Впрочем, партизанские позиции также не были отмечены на советских оперативных картах.

После того как темп наступления 68-го стрелкового корпуса был потерян, 1 ноября 1944 г. командование Третьего Украинского фронта решило перенаправить 57-ю армию на северо-запад — в направлении венгерской границы. Поэтому с начала ноября попытки взятия Чачака были прекращены, а советские части перешли в оборону, готовясь передать позиции силам НОАЮ. Поредевший в боях 129-й полк был отведен и расположен в районе Лазаревца, Обреновца и Аранджеловца[938].

Наладившееся сотрудничество с ЮВвО советской стороной было решено канализировать в другом русле. В то время на позиции к городу Чачак была направлена известная 1-я югославская бригада, сформированная в СССР[939]. Большинство ее солдат и офицеров были набраны из бывших военнопленных: хорваты из 369-го хорватского полка, словенцы, рекрутированные в вермахт из западных частей Югославии, включенных в рейх, сербы, рекрутированные в Воеводине в венгерский гонвед и в строительные батальоны, использовавшиеся на Восточном фронте. При формировании 1-й югославской бригады были использованы те же принципы, что и при формировании чехословацкой бригады генерала Л. Свободы и польского корпуса З. Берлинга. Бригаде предписывалась роль запасного корпуса СССР в югославской игре. Это был резервный вариант, создававшийся с 17 ноября 1943 г., причем — в подчеркнуто более мягкой форме, чем партизаны Тито. Символом бригады была не красная звезда, а югославский триколор без звезды. В казармах было разрешено держать портреты короля Петра Карагеоргиевича, использовались звания Королевской югославской армии, запрещенные у партизан как символ классовой армии. Бригада официально праздновала религиозные праздники и организовала торжественный прием советских офицеров на православное Рождество и Пасху. В. Влахович и другие представители КПЮ были страшно возмущены, узнав о том, что в этой югославской части будут использоваться кокарды и погоны по образцу Королевской югославской армии, и добились отмены этого решения. Но с тем, что в качестве герба будет использоваться не звезда, а двуглавый орел, представителям КПЮ в Москве все-таки пришлось согласиться. При обращении к офицерам использовали слово «господин» и офицерское звание; командиры обращались к строю со старым сербским военным приветствием — «Помози Бог, юнаци!», в ответ на что строй слаженно и так же традиционно отвечал: «Бог ти помогo!»; утром и вечером, как и в королевской довоенной армии, читали молитву[940]. Православная Пасха, по воспоминаниям бывших военнослужащих бригады и архивным материалам, считалась и очень торжественно праздновалась как официальный праздник, несмотря на то что сербы не были в бригаде большинством. Присягу военнослужащие бригады приняли 12 марта 1944 г. четырьмя группами: православные (под руководством майора РККА, протоиерея о. Дмитрия Цветкова, ставшего в бригаде референтом по вопросам религии), католики (под руководством капитана дон Анте Вайса, капеллана из состава захваченного в плен 369-го хорватского полка), мусульмане (присягу проводил подпоручик Ахмед Цилимджич, мулла) и самая маленькая группа — атеисты, которыми руководил политрук[941]. Институт военных священников в югославской бригаде действовал по образцу чехословацких и польских добровольческих формирований[942]. Неслучайно во внутренних пропагандистских материалах бригады еще во время ее пребывания в СССР практически отсутствовала критическая риторика в адрес Д. Михайловича, которого упускали из списка «народных врагов» — Павелича, Рупника и Недича[943].

После прибытия в Югославию бригада внезапно оказалась между двумя огнями — хорватско-словенское большинство не могло в достаточной мере вдохновиться идеей борьбы против недавних союзников, что вызвало падение боевого духа и появление дезертиров и перебежчиков. С другой стороны, местное партизанское руководство сразу же взревновало и начало активно критиковать руководство бригады, «душить» ее снабжение и т. д.[944] После переброски бригады к Чачаку ее включили в состав 23-й дивизии НОАЮ, однако сделано это было достаточно формально. Причина переброски бригады в район Чачака стала ясна, когда советские офицеры выдвинули на переговорах с четниками предложение об объединении 1-й югославской бригады и корпуса П. Раковича. Но эта задача натолкнулась на непреодолимые сложности. Трудно было «перемостить» различия между четниками и бывшими усташами, между сербами и хорватами, между теми, кто хранил верность королевской присяге пять лет, и теми, кто за это время успел присягнуть еще несколько раз. Да и боевая мораль хорватских и словенских бойцов бригады в сочетании с амбициями офицеров ЮВвО вряд ли могла составить комбинацию, которая могла бы конкурировать с надежными и проверенными в боях союзниками из НОАЮ. В дальнейшем югославская бригада была окончательно влита в состав НОАЮ, что выразилось в передаче контроля над ее кадрами из рук НКВД титовской спецслужбе ОЗНА (отделение защиты народа). После этого 10–13 ноября 1944 г. в руководстве бригады была проведена значительная чистка с полной сменой кадрового состава и ликвидацией всех «вольностей», отличавших бригаду от других частей НОАЮ[945].

Кроме неприязни четников к бывшим усташам, идея о легализации корпуса П. Раковича вызвала активное сопротивление руководства КПЮ. Сопротивление это выражалось не только в кляузах Толбухину, но и в открытом нападении на «союзных» четников, несмотря на заключенный договор между корпусом П. Раковича и 93-й дивизией РККА. И это при том, что боевое взаимодействие ЮВвО и РККА приносило плоды: четники передавали немецких военнопленных в разведотдел 93-й дивизии, однажды «корпус капитана Раковича встрял в бой нашего батальона с окружавшими его немцами и фактически спас этот батальон от уничтожения… оперативный и разведывательный отделы штаба дивизии поддерживали связь с четническим штабом, получая у него сводки». Это раздражало и озлобляло партизан. «Однажды четники конвоировали пленных немцев, человек 300, к нашим разведчикам. Партизанская засада открыла огонь и по немцам, и по конвою. Стража разбежалась, немцы также исчезли в горах», а «…когда к комдиву 93-й полковнику Салычеву приехали два четнических офицера, присутствовавший при этом подполковник, комдив 23-й партизанской дивизии, в упор пристрелил обоих без объяснений при молчаливом неодобрении нашего штаба»[946]. Этот случай запомнил командир 23-й ударной дивизии Миладин Иванович, в 1986 г. с гордостью рассказывавший, как он вместе с командиром 14-го корпуса НОАЮ Радивоем Йовановичем лично застрелил несколько молодых четников и офицеров ЮВвО, которых они заметили в обществе командира 93-й дивизии[947].

Именно благодаря активности этих двоих и закончилось сотрудничество корпуса П. Раковича и 93-й дивизии. После разрыва СССР и Югославии М. Иванович описал этот случай с пафосной самовлюбленностью, скромно умалчивая о том, что его дивизия прибыла в район Чачака уже после того, как туда с боями вышло левое крыло 68-го корпуса: «Это было в г. Горни-Милановац. За несколько дней до этого туда прибыла 93-я гвардейская дивизия.

— Здравствуйте, товарищ полковник!

— Здравствуйте, — нахмуренно, кисло, надуто, цедит он сквозь зубы, не глядя на нас.

— Знаете, мы тут с четниками заключили союз для совместной борьбы против немцев.

— Да какой союз? Что с вами? Четники целых три года вместе с немцами и итальянцами воюют против нас, а вы теперь с ними союз заключили. Нет, так не пойдет!

— Знаете, тут их тысяч семь-восемь. Мы с ними сейчас будем вместе, а когда уничтожим немцев, тогда и с ними легко разберемся.

— Пусть их будет и двадцать восемь тысяч, а не семь-восемь, мы с ними никакого союза не хотим. Мы с ними боролись три года, а вместо союза мы всегда получали нож в спину… Никакого союза тут быть не может.

И наша Четырнадцатая бригада пошла “пересчитать” эти семь-восемь тысяч “русских” четников. У села Горне-Горьевице застрекотали пулеметы, захлопали винтовки, бабахнули пара бомб. Но все это быстро, за несколько мгновений. Остальные разбежались во все стороны. Четническая бригада, насчитывавшая шесть-семь сотен четников, рассеялась»[948].

Хотя число «врагов народа», вероятно, уменьшено, а боевые успехи явно преувеличены, этот рассказ точно показывает атмосферу, в которой закончилось боевое сотрудничество между четниками и красноармейцами. Несмотря на негативное отношение советских офицеров к кровавым расправам партизан над четниками, вскоре стало понятно, что партизаны проводили «линию большого начальства»[949]. Понять эту линию советским офицерам помогали не только приказы вышестоящего командования, но и армейская газета 57-й армии «Звезда Советов», которая характеризовала четников как «Иуд и предателей народа»[950].

В условиях раздела Европы на зоны влияния попытки офицеров ЮВвО сохранить независимость или сблизиться с англо-американскими союзниками не могли хорошо закончиться. Причиной тяжелого положения ЮВвО было «трагическое непонимание Михайловичем политических проблем»[951]. После того как Черчилль и Сталин поделили Балканы, усилия бойцов Пилетича, Кесеровича и Раковича могли изменить лишь их собственные судьбы, но не будущее страны. Все было предрешено уже тогда, когда британские миссии стали покидать штабы ЮВвО в диких горах восточной Сербии в апреле 1944 г., а в тысячах километрах к востоку на фабрике стали изготавливать ленточки к бескозыркам с надписью «Дунайская флотилия».

Линия раздела на Балканах была достаточно ощутима. Англичане отстаивали ее не менее отчаянно, чем советская сторона. Об этом последовательно, без комментариев, но очень многозначительно сообщали советские армейские газеты: «…в сообщении командующего английскими вооруженными силами говорится, что в целом положение остается без изменений. Новые силы партизан проникают в те районы и предместья Афин, которых английские войска еще не в состоянии достигнуть. После полудня 10 декабря скопление партизанских частей, готовившихся к атаке восточнее Афин, было рассеяно английскими бомбардировщиками. Нанесены некоторые потери…»[952]Речь тут идет о том, что 3 декабря 1944 г. британские войска и греческие части, сформированные из бывших бойцов монархического движения Сопротивления (аналога движения Д. Михайловича) и греческих коллаборационистов (аналога сил М. Недича), силой оружия разогнали коммунистическую демонстрацию в центре Афин. По приказу британского премьера У. Черчилля, командующий английскими войсками в Греции генерал Скоби должен был «… вводить любые правила по своему усмотрению для установления строгого контроля на улицах или для захвата любых бунтовщиков, сколько бы их ни было… Не колеблясь, открывать огонь по любому вооруженному мужчине в Афинах, который не будет подчиняться английским властям или греческим властям, с которыми мы сотрудничаем… действовать без колебаний, так, как если бы находился в побежденном городе, охваченном местным восстанием…», и с помощью «бронетанковых частей… проучить повстанцев так, чтобы другим было неповадно». Лишь с помощью авиации, морской пехоты и подкреплений, переброшенных из Италии, англичане смогли укрепить вышеупомянутую «линию раздела Балкан» и со своей стороны[953].

Непонимание глобальной мировой политики, убеждение в том, что путь королевской румынской и царской болгарской армий неприемлем для бойцов «первой гериллы Европы», предопределили трагическую судьбу лидеров ЮВвО, пытавшихся наладить контакты с РККА. Предраг Ракович погиб 15 декабря 1944 г. в селе Миоковцы, у Чачака, в доме, окруженном бойцами 2-й пролетарской дивизии. Драгутина Кесеровича арестовали и расстреляли 17 августа 1945 г. в Белграде. Велимир Пилетич больше никогда не увидел Родины и умер в изгнании во Франции.

Последними следами советского вмешательства в гражданскую войну в Сербии было взятие в плен группы бойцов Сербского добровольческого корпуса в 1944 г. Вместе с большой волной немецких и румынских военнопленных они были вывезены в лагерь военнопленных в СССР, где остались и после окончания войны. Вследствие близости славянских языков этим сербам удалось выбиться в лагерную элиту, царствовавшую с опорой на румынских военнопленных, коррупцию и приписки. Это привело к тому, что летом 1945 г. дошло до настоящего бунта западноевропейских военнопленных (немцев, венгров, испанцев и даже шведов) в трудовом лагере у г. Горький с единственным требованием «Долой сербско-румынскую мафию!»[954].

Окончательная точка в истории организованной деятельности ЮВвО — арест Д. Михайловича — также была поставлена не без советской помощи. Данные об этом аресте привел в своем интервью Дж. Нешич, занимавший в 1944 г. ответственное место в сыскном отделении титовской службы безопасности[955]. Это интервью совпадает с мемуарными заметками другого участника ареста командующего ЮВвО — С.Борисавлевича[956]. Версия ареста Д. Михайловича, изложенная Нешичем и Будисавлевичем, вызывает доверие и у ведущих исследователей биографии главы ЮВвО[957].

В конце Второй мировой войны советские органы безопасности оказывали «молодым странам социализма» активную помощь инструкторами, методической литературой и обучением контрразведывательных кадров, в том числе и в области «борьбы с националистическим подпольем и государственными преступниками»[958]. Существование твердых контактов между службой государственной безопасности новой Югославии и НКВД, помощь инструкторами, методическими и техническими пособиями были весьма заметны[959]. Особую помощь югославские коллеги получали в организации шифровальной и контрразведывательной службы. По просьбе югославской стороны, на курсы Высшей школы НКГБ в Москве были приняты первые 29 курсантов, они вернулись на Родину в апреле 1945 г.[960]

Поэтому неудивительно, что захват ушедшего в 1945 г. в подполье Д. Михайловича, скрывавшегося в глухих районах Восточной Боснии, столь походил на аресты лидеров ОУН-УПА. Эта схема включала в себя следующие шаги:

– ?захват и вербовка одного из высокопоставленных офицеров движения сразу же после ареста;

– ?подготовка с помощью перевербованных боевиков хорошо залегендированной группы ложных повстанцев из офицеров контрразведки;

– ?использование этой группы, в состав которой включен один или несколько завербованных боевиков, для поимки лидеров движения.

Такую тактику спецгрупп использовали против лидеров националистов на Украине, а позднее в Прибалтике и Польше советские и польские спецслужбы[961]. Та же схема, разработанная весной 1944 г. офицерами НКВД УССР В. Кащеевым и Б. Коряковым, была использована в конце 1945 г. и в Сербии под руководством начальника ОЗНА Сербии Слободана Пенезича («Крцуна»). В начале 1946 г. был арестован и завербован особо близкий соратник Д. Михайловича — Н. Калабич. После вербовки Н. Калабич помог подготовить группу «ложных четников», в состав которой вошли доверенные партизанские офицеры и сам Н. Калабич. В дальнейшем эта группа совершила несколько рейдов по восточной Боснии, в результате которых Д. Михайловича удалось выманить из убежища и взять в плен[962]. Вскоре после этого был организован открытый судебный процесс, Д. Михайлович был признан «врагом народа», расстрелян и похоронен в неизвестном месте — также по образцу советских процессов тридцатых годов.