Молебен и благословение

Люди религиозные и сколько-нибудь состоятельные, поддерживавшие связь с приходским священником и своим духовником, перед отправлением в дальнюю дорогу непременно старались получить благословение.

И. Т. Посошков в книге «Завещание отеческое» (законченной в 1719 г.) советовал сыну, когда тот войдёт в возраст, во всём слушаться «отца духовного», то есть священника-духовника. Он писал: «И ты, сыне мой, ничесого (ничего. – В. К.) не моги без благословения отца своего духовнаго творити. И аще поедеши в путь, то, не приняв от него благословения, отнюд не езди»[199]. Получается, что нужно так поступать при всяком сколько-нибудь значимом житейском деле. Однако же в качестве примера Посошков приводил именно отправление в дорогу. Видимо, он подразумевал, что предстоящий дальний путь – это как раз тот самый случай, когда благословение совершенно необходимо.

У дворян и горожан было принято заказывать молебны перед отъездом.

Марта Вильмот из Великобритании, пожившая некоторое время в России начала XIX в., в письме из Москвы на родину от 18 декабря 1803 г. (по новому стилю) сообщала: «Перед дорогой княгиня с истинным благочестием приложилась к иконам всех святых и распорядилась, чтобы священник отслужил молебен за наше благополучное путешествие (русские всегда соблюдают и чтут этот обычай, который, мне кажется, заслуживает уважения)»[200].

В первой части повести М. П. Погодина «Невеста на ярмарке», опубликованной в 1827–1828 гг., дано описание отъезда барыни Анны Михайловны с тремя дочерьми в дальний путь – на Нижегородскую ярмарку, чтобы там как-нибудь пристроить замужхоть одну из них. Пригласили к себе в дом священника с причтом. «Священник отпел путевой молебен, благословил дорожных, наделил их вынутыми просфирами и по получении двугривенного отправился домой, рассуждая с причетом дорогой о причинах путешествия, о скупости и прочих нравственных качествах Анны Михайловны». После этого «челядинцы мужеского и женского пола подошли с подобострастием к барыне и барышням, поцеловали у них руки и, получив наставление… вышли на крыльцо, кроме Емельяновны.

– Присядемте ж, друзья мои, – сказала Анна Михайловна, – по нашему православному обычаю, – а ты, Емельяновна, хоть на полу! – Все уселись, посидели несколько минут, встали, помолились богу… вышли к колымаге»[201].

В повести В. А. Вонлярлярского «Ночь на 28-е сентября» (1852) дворянское семейство на зиму отправляется из своего поместья в Москву: «Выпал снег; уложили сундуки, обложили ими возок, кибитку, сани; отслужили напутный молебен, пообедали в десять часов утра, надели тёплые капоты, шапочки, присели на минуту, простились со мною, с дворней – и уехали!»[202] Главный герой повести Н. Г. Помяловского «Молотов» (1860) выпускник университета Егор Молотов, прижившийся было в усадьбе помещика Аркадия Обросимова, уезжал оттуда: «Вот уже в зале накрыт стол белой салфеткой, раскинут огромный дорогой ковёр, из спальной комнаты принесена большая икона, свечи зажжены. Аркадий Иваныч настоял, чтобы отслужили напутственный молебен. Пришли священник и дьячок. Во время обряда, от которого Молотов хотел было уклониться, его посетили кротость и смирение. Ему представилось, что он, быть может, никогда не встретится с этими людьми, а после этого ему казалось дико и нелогично сердиться на них»[203].

Вообще в дворянских семьях, что жили в усадьбах, при собственных крестьянах, приезд и отъезд превращался в целый ритуал, в котором обычно принимали участие и «люди» тоже[204].

Про Н. В. Гоголя рассказывали такой анекдот. Как-то раз его, дескать, спросили, отчего это он «сочинения свои испещряет грязью самой подлой и гнусной действительности». И он отвечал: ничего не поделаешь, я как нарочно натыкаюсь «на картины, которые ещё хуже моих». Вот, мол, вчера отправился он в церковь. Шёл по проулку, в котором располагался бордель. «В нижнем этаже большого дома все окна настежь; летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный; всё видно. Женщин много; все одеты будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут; посреди залы столик покрыт чистой белой салфеткой; на нём икона и свечи горят… Что бы это могло значить?» Встреченный пономарь, уже завернувший было в этот дом, отвечал, что там – молебен: «Едут в Нижний на ярмонку; так надо же отслужить молебен, чтобы господь благословил и делу успех послал». Такая запись находится среди бумаг известного литератора Н. В. Кукольника (1809–1868)[205]. В XIX в. известна была и другая, краткая версия этого же анекдота[206].

Писатель и публицист Н. Н. Златовратский (1845–1911) в рассказе о своём детстве «Мой “маленький дедушка” и Фимушка» вспоминал, как однажды его дед, сельский дьячок, провожал в путь свою родню:

«Но дедушка сделался ещё серьёзнее. Вдруг он как-то весь выпрямился и голосом, каким он обыкновенно говорил только в церкви, и то во время особенно торжественной службы, сказал строго бабушке:

– Анна, подай-ка мне образ!.. Ну, присядемте все, как по порядку, – прибавил он, когда бабушка подала ему образ.

Бабушка теперь совсем изменилась и стала такая смирная, послушная деду.

Мы все сели. Посидев несколько минут молча, все поднялись. Дедушка стал молиться, потом благословил образом батюшку и матушку (родителей рассказчика. – В. К.), потом меня с сестрой»[207].

В допетровской России множество священников, монахов и прочих «духовных» собиралось по большим дорогам и по берегам рек, чтобы, завидя прохожего-проезжего, благословить его крестом в надежде за это получить от него награду[208]. Такое полученное от «духовного лица» благословение оберегало на трудном пути.

И. С. Аксаков летом 1865 г. совершал путешествие по югу России. В двух подряд письмах к будущей своей жене А. Ф. Тютчевой, от 29 и 30 июня, он размышлял о напутственных молитвах. «Перед отъездом моим Маменька служила молебен о путешествующих в (московском. – В. К.) Благовещенском соборе (тут есть на стене особенный образ Спаса). Меня поразило Евангелие этого молебна: “Аз есмь путь и живот, и никто не придет к Отцу, разве Мною”». Аксаков обращался к Тютчевой: «Недаром Вы молились о путешествующих – я чувствовал, что несётся за мной по волнам чья-то молитва, я как-то смело и бодро опирался на чью-то молитву. О если б Вы испытывали то же ощущение! Как хорош молебен о путешествующих! Люди молят о хорошем шоссе – “Аз есмь путь”, – говорит Христос». По мысли Аксакова, хороший путь как раз в том и состоит, чтобы соответствовать воле Божией и покоряться ей: «Если б меня постигла беда в пути, и я умер хорошею кончиною, может быть, это и был бы настоящий путь, может быть, молитва достигла бы только тогда настоящей цели, а не той, которая видится сквозь призму человеческой конечности и ограниченности» (курсив автора. – В. К.)[209].

А в простом народе было принято перед отправлением в путь прощаться, низко, «в ноги», кланяясь, – то есть просить прощения за вольные или невольные грехи, чтоб оставшиеся дома близкие «не поминали лихом». Распространённое обязательное выражение «не поминайте лихом» укоренилось настолько, что повсеместно бытует и ныне. Сходным образом прощения просила у близких и женщина, чувствовавшая приближение родов. Если роды были трудными и затягивались, то и она сама, и её мужобращались к пришедшим односельчанам: «Простите меня!»[210] В общем, дальняя дорога, подобно трудным родам, воспринималась как тяжёлое и опасное для жизни испытание (да и сами роды представлялись чем-то вроде тяжкого и опасного пути – и для младенца, и для роженицы).

У русских Вятского края в XX в. получение напутствия, благословения на дорогу или на какое-либо иное предприятие выражалось словами «бласловить(ся)», «басловить(ся)», «бласловенье», «басловленье», «бласловление». Говорили: «Басловился ли ты у матери в дорогу? – Дала крестик на басловление»; «Этот крестик тебе даю на бласловенье от матери»; «Без родительского басловенья не будёт тебе пути»; «Ну, давайтё, бласловесь, поехали потихонькю»[211].

А нищая братия, благодаря за полученную милостыню, непременно призывала Божье благословение доброму человеку на случай путешествия «по путям по дорожкам / и по чужим дальним сторонам…»[212]. Или так:

Сохрани и помилуй

При пути, при дороге,

При тёмной при ночи!

От бегучего от зверя,

От ползучего от змея.

Закрой его, Господь Бог,

Своею пеленою!

От летучего от змея,

При пути его, при дороге,

Сохрани его, Господь Бог![213]

Примечательно, кстати, что в перечень опасностей попадал и «летучий змей» – явный образ мифологически понимаемого зла[214].

Вообще же в исполнявшихся нищими странниками и каликами перехожими духовных стихах тема дороги, осмыслявшаяся с точки зрения человеческой судьбы и суда Божьего, весьма выразительна. «Вы», то есть грешные души, обрекаемые на вечные муки, – это, в частности, те, которые при земной своей жизни ходили неверными путями:

И вы в Божию церковь не хаживали,

Заблудящим дороги не показывали

И вы мёртвых в гробах не проваживали[215].

Нетрудное, но зачастую спасительное побуждение – показать дорогу «заблудящему» – осмысляется здесь в переносном, в религиозном смысле как возможность «направить на путь истинный», «открыть глаза», привести к свету истины. Такая метафора, очевидно, подкреплялась и распространёнными легендами о том, как Бог (Христос, Богородица, святой Николай и т. п.) в виде простого человека, нищего, странника ходил по земле и как по-разному на него реагировали встречные. Например, в Полесье, в д. Присно Ветковского района Гомельской обл. в 1982 г. была записана легенда о том, как женщина не показала дорогу странствующему Господу: «И шоў гасподь па дарозе, а жэншчына жыта жала. А ён спрасиў: “Пакажы мне дарогу”. А ана яму рукой махнула: “Мяне врэмэни нема”. И ён казаў: “Дак нехай тебе век не буде врэмэни!”»[216]

Указать путь страннику – действие обыденное, но при этом и символическое, религиозно значимое, ставшее частью народно-православного этикета.

Знаток удмуртских обычаев Г. Е. Верещагин подробно описал, как в ночь на Великий четверг – на 6 апреля 1889 г. – в удмуртской д. Ляльшур Шарканского прихода Сарапульского уезда Вятской губернии он, будучи священником, в качестве наблюдателя принимал участие в «слушании» (то есть гадании по доносящимся звукам о том, что может случиться в течение года). Одним из мужиков среди собравшейся идти за околицу «слушать» компании был С. И. – человек зажиточный и опытный.

«…С. И. начал давать нам “наставления” относительно того, что мы ничуть не должны нарушать правил гадания, т. е. чтобы ни идя, ни выслушивая, не издавали бы никаких звуков, а в случае надобности объяснялись бы мимикой. Наконец, когда он кончил свои наставления и предупреждения, взял кочергу, а Е. отдал косу, чтобы провести ей вокруг себя черту на месте выслушивания. Потом он сел на лавку, давая тем пример нам, чтобы сели и мы. Я не хотел сесть, думая, что это по отношению ко мне, как стороннему, не имеет важного значения. Но когда он сказал, что без этого нельзя идти выслушивать, я поневоле должен был покориться.

– Ну, ребята, идём, – сказал он. – Да смотрите, ничуть не издавайте никаких звуков, – повторил он свои наставления. – Говорить можно после, а теперь нельзя, – добавил ещё он.

С этими словами он встал и, сказав: “Остэ, Инмарэ” (благослови, Господи), пошёл к дверям.

– Зачем говоришь “Остэ”? Ведь выйти надо не благословясь, – заметил кто-то.

– Нельзя, брат, без этого! – сказал он. Пускай кто как хочет, так и делает. Но я теперь без этого на улицу не выйду. Как знать? Неровен час – встретишься с колдуном или с самим шайтаном; а благословясь безопасно. Хотя прежде старики и выходили не благословясь, но те времена прошли»[217].

Для уважаемого, знающего местные традиции крестьянина благословение при выходе из дома – всё равно как словесный оберег от колдуна или шайтана. Хотя, действительно, выходить на гадание, по народным представлениям, лучше бы без призыва к высшим силам. В заговорных текстах путь за желаемым так и изображается: «Выйду не благословясь…» Быть может, он принимал в расчёт, что с ними в компании священник (пусть даже интересующийся всякими нехристианскими обрядами). Отметим в этом рассказе и указание на обычай присесть перед выходом на серьёзное дело, который касался всех присутствующих.

А у менее христианизированных по сравнению с удмуртами марийцев имелись специальные, оберегающие путников «божества дороги» – Корнымбал Юмо, Корно Юмо. К ним и им подобным мифологическим персонажам обращались при выходе из дома с просьбами о благополучном и безопасном пути[218].