Оттон III, император тысячного года: мечта о возрождении единого государства (944-1002)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Оттон III, император тысячного года: мечта о возрождении единого государства (944-1002)

Оттон III перенял от своей матери намного больше, чем от бабушки. Она доверила Бернварду, видному деятелю своей эпохи, научить его грамоте и, оставаясь верной своим греческим корням, просила калабрийца Филогата обучить его языку Гомера. Она также воспитала в будущем императоре практичного человека. Вместе они путешествовали по Саксонии и Рейнской области. Еще будучи совсем маленьким, Оттон принимал участие в походах против славян, а во время регентства Аделаиды руководил взятием Бранденбурга. Итак, его образование было закончено, когда смерть лишила его присутствия той, что дарила не только ласку, но и освещала ему путь. Его манера правления несет на себе отпечаток материнского влияния. Безусловно, он придерживался основного направления властвования своих предшественников. Строгий и твердый, он порой проявлял жестокость; но у него был сложный характер, свойственный полукровкам. Он предпочитал греческую изысканность саксонской неотесанности. Его волновали интеллектуальные проблемы. Познав глубины духовного мира, он не был чужд тяге к мистическому. Наконец, «быстро повзрослев в связи с событиями, произошедшими в детстве», он остался открыт сердцем.[7] Он нуждался в друзьях; пристально выбирал их и ревностно сохранял дружеские отношения. Обладая такой богатой, без сомнения, слишком богатой натурой, он еще более утяжелил груз наследства, которое получил от своих предков, что для него выразилось в честолюбии, которого не знали первые императоры.

Сложность его задачи стала ясна очень быстро. Мольбы папы Иоанна XV, которого Кресценции, одна из аристократических семей Рима, вынудили бежать, достигли Оттона III весной 995 г. Прежде, чем отправиться на помощь суверенному понтифику, он усилил позиции королевства на востоке. Польские и чешские наемники помогли ему победить ободритов и лютичей. Чтобы разделить Богемию и Польшу, отношения между которыми часто были напряженными, он действовал из Миснии, своеобразной нейтральной зоны. Наконец, в марте 996 г. он отправился в Италию. В Павии он узнал о смерти Иоанна XV и тут же назначил его преемником Бруно, своего капеллана и двоюродного брата, как если бы речь шла о назначении простого епископа. Бруно, ставший Григорием V, короновал Оттона на управление римской империей 21 мая 996 г. С тех пор римляне, как и саксы, баварцы, франки, швабы, эльзасцы и жители Лотарингии, являлись частью народа, которому провидение поручило империю, о чем свидетельствуют документы, изданные канцелярией правителя.

На такую чувствительную натуру, как у молодого правителя (ему было шестнадцать лет), церемония коронования должна была непременно произвести большое впечатление. Рим вошел в его жизнь, он влюбился в него; величие прежних дней сохранялось там во всем, а римляне «оплакивали попранный город, могущественную прародительницу, превратившуюся в нищенку». За первым озарением должно было последовать впечатление Оттона от встречи двух очень разных, но удивительных людей. Адальберт, епископ Пражский, которому Пржемысловичи, влиятельное оппозиционно настроенное семейство, помешали выполнять его миссию, открыл в Риме свое настоящее призвание — миссионерство. Император познакомился с ним и в бесконечных беседах поддерживал дружбу, которую не могло нарушить их расставание. Мистические нотки во всех проектах Оттона III дают возможность нам услышать отголосок мощного духовного влияния Адальберта. Герберт Орильякский, вероятно, по-другому затронувший сердце Оттона, поразил его главным образом своим умом. Будучи архиепископом Реймсским, он явился в Рим, чтобы узаконить свои права, попранные на месте его служения. Он слыл самым высокообразованным человеком своего времени. Взаймы дают только богатым; безусловно, ему слишком многое было дано, и он стал легендой, страшной легендой. Неизвестно, он ли изобрел новые математические средства исчисления, но он прекрасно умел пользоваться уже существующими. Его интересовали музыка, астрономия, арифметика, геометрия. Прекрасный преподаватель, он обучался ораторскому мастерству в школе Цицерона. Отнюдь не витая в облаках, этот человек низкого происхождения охотно посещал представителей знати, которые пользовались его дипломатическими способностями. Когда они познакомились, Оттон сначала попросил его смягчить ему разум, освободив от «саксонской неотесанности» и развив «греческую изысканность», воспринятую им от матери. Но Герберт решил, что он мог бы стать Аристотелем нового Александра, Боэцием цивилизованного Теодора. Он, не колеблясь, предложил правителю фантастическую программу политических реформ. «Римская Империя наша, наша», сделал он ему надпись в книге о «рассудительности и умении рассуждать». «Италия, Галлия и Германия вверяют ему свои силы, и Скифские королевства не обделяют его вниманием. Ты один из нас, Цезарь, августейший император римлян, рожденный от самой почитаемой крови греков, превосходящий греков размерами империи, управляющий римлянам по праву наследства, превосходящий и тех, и других своим талантом и красноречием».

Оттона переполняло такое количество великих идей, что он постоянно обдумывал их. Даже когда он покинул Рим всего после нескольких недель своего пребывания, он постоянно размышлял над проблемами, над которыми Адальберт и Герберт заставили его задуматься. Вечный город очаровал его, но он не забывал про то, что его предшественники следовали каролингской модели управления государством. Поэтому он старался подчеркнуть значимость Ахена, который должен был сохраняться в пределах империи, и требовал от папы воспитывать священников и дьяконов, которые бы поддерживали в часовне дух, приличествующий кардинальскому положению. Однако Карл Великий, чью могилу Оттон должен был вскрыть в тысячном году, почтив память покоящихся останков, следовал девизу «обновления Римской империи». Его далекий потомок использовал подобную надпись на печати, скреплявшей документы, заменив все-таки прилагательное «римской» именем существительным «римлян», чтобы показать, что империя, которую он намеревался возродить, была действительно империей Рима и его жителей. Итак, истинная столица не располагалась больше на севере Альп, а излюбленное местопребывание Карла Великого стало вторым пристанищем императорской власти.

Оттон III вынужден был вернуться скорее, чем сам того ожидал, вновь преодолев горный массив. Григорий V был изгнан римлянами, которые возвели на его место того Филогата, который еще недавно преподавал греческий язык сыну Феофано. Зачинщиком этих событий оказался посланец Византии, который попытался восстановить в октябре 996 г. власть басилевса в Риме. Западный император, задержанный немецкими делами, смог присоединиться к своему кузену Григорию V в Павии только через год. Он позаботился о том, чтобы поручать регентство своей тете Матильде, аббатисе Кведлинбургской, принявшей новый титул matricia, кальку слова «патриций». Вновь женщина оказалась наделена высокими полномочиями. Наказание римского мятежа было безжалостным и жестоким. Филогат, ужасно изуродованный людьми Оттона, был низвержен. Предводитель римской аристократии Кресценций был изгнан из замка Св. Ангела и обезглавлен. Расставив все по местам, правитель все тут же поменял. Хотя «Константинов дар» запрещал императору находиться в городе, где жил преемник Петра, Оттон приказал устроить себе жилище на Палантине, древней обители Цезарей. Обычно запросто встречавший друзей или провожавший их по окончании беседы, император установил правила церемониала, в котором переплелись византийские и античные представления об этикете. Он принимал пищу отделено от других гостей. Был обновлен штат придворных: В него вошли немецкие дворяне наряду с римскими аристократами, зачастую находившиеся в родстве с оппозиционерами Кресценциями. Титулы были эллинизированы, таким образом, щитоносец, Truchsess, стал discoforus. Городские должности, находившиеся до сих пор в юрисдикции папы, были перераспределены императором, а самые важные, префектура города и командование милицией, переданы доверенным лицам. Наконец, после смерти Григория V в 999 г. Оттон III на его место возвел Герберта, который взял себе имя Сильвестра II.

Выбор этого имени ясно означал, что Оттон играет роль Константина, современником которого он был, тогда как суверенный понтифик был Сильвестром I. Но если актеры и хотели остаться теми же персонажами, это уже была другая пьеса. Наоборот, новый Константин пообещал себе исполнить то, что некогда было предложено прежнему Сильвестру. В торжественной речи в январе 1001 г. отношения между папой и императором были ясно определены. Там было сказано, что «Константинов дар» был подделан; бесхозяйственность пап ее полностью обесценила. Что касается привилегии, которую передавал его дедушка Папскому престолу, Ottonianum, Оттон III всегда отказывался ее подтверждать. Конечно, Оттон передавал преемнику Петра восемь графств Пентаполя, но, как уточнялось в документе, речь шла лишь об имуществе, принадлежащем императору, то есть о передаче в дар, а не о возвращении. «Раб апостолов», император являлся прямым наследником Петра и нес ответственность за свое имущество. Вместе с папой, практически также как он, он стал управлять христианским миром, возглавляя синоды со своей стороны. Рим был столицей мира, прародительницей всех церквей, но Оттон желал быть настоящим правителем. В Риме Сильвестр так же зависел от Оттона, как патриарх в Константинополе от басилевса. Эта программа была плодом сотрудничества императора, папы и одного из советников, Льва Верчеллийского, к которому больше всех прислушивался Оттон. На пороге второго тысячелетия император мог сказать, что был преодолен значительный этап. Была утверждена новая печать, надпись на которой своей краткостью напоминала трубный глас: Aurea Roma. Вновь луч славы позолотил лик Рима.

Поскольку Константин называл себя isapostolos, равноапостольным, Оттон III провозгласил себя servus Apostolorum (рабом апостолов) либо servus Jesu Christi (рабом Иисуса Христа). Вторая версия титула означала, что Христос напрямую дал ему право расширять и укреплять свое господство. Империя и христианство стали для него единым понятием. Это предназначение миссионера и реформатора он воспринял от Адальберта, своего дорогого друга, встретившего свою смерть среди язычников Нижней Вислы, воспоминание о котором Оттон всегда бережно хранил.

Религиозные стремления, не так давно обуявшие епископа Пражского, были усилены двумя другими духовными наставниками, Нилом Россанским, который упрекал императора за безжалостность по отношению к Филогатаму, и будущим основателем монашеского ордена, Ромуальдом, которого Оттон сделал своим доверенным лицом и советником. Правитель, убежденный, что Рим стал гнездом порока, был полон решимости его очистить. Дело было срочным, поскольку, никто не знал ни день, ни год наступления страшного суда, а Господь мог прийти неожиданно; горе тому слуге, которого он застал бы спящим! Поэтому следовало действовать быстро, чтобы помешать христианству увязнуть в обыденных заботах. Не был ли это лучший способ возродить его силу, осуществляя великое дело христианизации? Оттон, стремившийся возглавить эту миссию с должным пылом, попытался избавиться от всего греховного в нем самом. Он вновь спустился в подземелье близ монастыря Св. Климента, возможно, бывшего когда-то алтарем Митры. Это место заключало в огромный смысл, в двух шагах от него покоился прах Святого Кирилла, апостола славянского мира, посланного вместе со своим братом Мефодием в эти края басилевсом. Таким образом, миссионерские приемы Византии и сына Феофано оказались поразительно схожи. Он быстро признал самостоятельность церковных структур по отношению к новым христианским объединениям. Он также не касался независимости государств, правители которых приняли крещение. Они вошли в семью христианских государей благодаря связям, которые создавало между ними крестничество: император охотно становился крестным отцом нового крестившегося. Однако такая политика не нравилась немецким прелатам Майнца, Магдебурга и Зальцбурга, которые намеревались подчинить своей власти новые церкви.

Польша первой воспользовалась этой рискованной политикой. Она была союзницей немцев в 984 и 985 гг., когда предательски напала на язычников-лютичей; в 997 г. герцог Болеслав Храбрый выкупил тело Адальберта у его убийц и приказал похоронить в Гнезно.

В самом начале тысячного года Оттон III совершил пешее паломничество, чтобы поклониться могиле своего друга, но его поездка также преследовала папские цели. С согласия папы он превратил Гнезно в архиепископский центр, от которого зависели три викарных епископства — Колобжег, Вроцлав и Варшава. Таким образом, польская Церковь избавилась от германской зависимости. В знак дружеского договора, который его связывал с императором, Болеслав получил копию Святого Копья; на несколько мгновений его увенчали короной Оттона, и он был назван «братом и соратником империи, другом и союзником римского народа». Свободные и верные Церковь и Государство Польши нашли, таким образом, свое место в христианстве. Оттон посетил также Венгрию, чья конница прежде на протяжении полувека внушала животный страх соседним странам. Адальберт смог в течение одной из своих миссионерских поездок подтвердить обращение короля в христианство, сын которого Вайк был окрещен в 994 г. в Кельне в присутствии Оттона III, ставшего его крестным отцом. Вайк, принявший имя Стефана, вступил в бой с противниками христианства. Все так же по воле Сильвестра II в Гране была основана церковная провинция, гарантирующая религиозную самостоятельность Венгрии. В то же самое время император торжественно признал королевскую власть своего крестника, который был коронован 15 августа 1001 г. Как и с Болеславом, отношения Стефана с Оттоном III строились исключительно на их духовной связи. Вдоль далматского берега христианство распространялось под влиянием Венеции, дож которой просил Оттона стать крестным его сына и дочери. Таким образом, сформировалась семья христианских князей; их земли теперь простирались до Вислы, с одной стороны, и до Карпат, с другой. Оттон III сразу стал правителем империи, включающей германцев и итальянцев, от Милана до Рима, и духовным главой всех государств, где соседствовали славяне и мадьяры. В обоих случаях единство не нарушало разнообразия. Для Оттона тысячный год был отмечен не символом страха, а знаком надежды.

Столь живая надежда, как он считал, могла еще больше раздвинуть горизонты его политики. Гордясь тем, что он сумел использовать наследие матери, Оттон считал себя достаточно культурным человеком, чтобы Византия не воспринимала его больше как варвара. Перенял ли он принципы и характер правления императоров Востока? Если бы он попросил руки порфироносной княжны, осмелились бы ему отказать? Возможно, когда-нибудь он заменил бы басилевса, у которого не было наследника мужского пола. Тогда обе части империи, разбитой в былые времена вторжениями, были бы воссоединены, а Рим вновь стал бы «главой мира». Разве не справедливо, что Оттона изобразили на переднем плане, благословляемым рукой Господа, окруженным королями, принимающим клятву верности от Рима, Галлии, Германии и Славии?

От славы до позора один шаг. В ноябре 1000 г. произошло восстание в Тиволи. Римляне проявили снисходительность, которая стала для Оттона доказательством его слабости. 20 января 1001 г. они также восстали. Император, обратившийся к ним с речью, тщетно старался напомнить, что ради них он оставил свою родину и вовсе позабыл своих немцев. Трогательное красноречие молодого человека тронуло любителей изящной словесности, но отнюдь не успокоило их. Оттону пришлось уехать из Рима. Что-то в нем сломалось. Вначале он собирался отступить, предполагая провести в удалении не более трех лет, чтобы исправить ошибки, серьезность которых показал римский мятеж. Затем он отправился бы обращать язычников в христианство и добыл бы, как Адальберт, лавры мученика. Однако он взял себя в руки и начал реализовывать свой план, отправив епископа Миланского в Константинополь просить руки одной из княжон. Не дождавшись конца осени, он покинул Равенну, куда отступил, но так и не смог вступить в Вечный город. Истощенный напряженной жизнью, не достигнув и 22 лет, 24 января 1002 г. он умер от малярии. Его смерть оставила в сердце его друзей такую непреодолимую пустоту, что им казалось, будто хоронят они mirabilia mundi, все чудеса света. Папа пережил его немногим более года: Оттон и Герберт всегда были неразделимы; одна из «двух половин Бога» не могла жить без другой.

Здание, построенное Оттоном III, обрушилось; мечта о единстве в разнообразии рассеялась, как дым. Его стремления были необъятны; он переоценил свои силы, опираясь больше на силу духа, способную воодушевлять, чем на силу оружия. Очарованный Вечным городом и его историей, он недооценил боязнь римлян перед иностранцами, которые не смирились с тем, что их империю воскресил варвар, хотя бы он и был наполовину греком. То, что было построено Оттоном I, расшатал Оттон III, потому что он переместил центр с севера на юг Альп и предпочел Рим Ахену. Чтобы избежать полного краха, было необходимо пригасить идеализм и дать возможность развиваться реалистичной политике.