Горячее обязательство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Горячее обязательство

В Германии XV век всегда воспринимался как мрачное и тяжелое время. Он прошел под знаком глубокого политического упадка. Однако Клио предпочла пересмотреть это суждение; теперь историки признают, что в горниле несчастий разнородные элементы слились воедино, и в итоге этого процесса появилось некое новое образование, достаточно сильное, чтобы противостоять и испытаниям, и течению времени.

Пусть эта эпоха отмечена невзгодами и бедствиями — это несомненно, но очевидно, что правители не могли их ни избежать, ни даже смягчить. Преемник Сигизмунда, супруг его дочери Елизаветы Альбрехт Габсбургский, был избран без каких-либо затруднений 18 мая 1438 г., но у него возникло множество проблем при вступлении в свои права в Богемии, которую его тесть вернул благодаря уступкам, сделанным гуситам. Альбрехт был непримиримым католиком, что подтолкнуло чехов в объятия короля Польши, чьи убеждения были менее тверды, однако он сумел их оттолкнуть. В Венгрии также росла ксенофобия. Альбрехт пытался завоевать доверие своих подданных, направляясь навстречу туркам, в Трансильванию. Он умер там, пав жертвой дизентерии, 10 октября 1439 г., после двадцати месяцев своего правления. Его сын Владислав Постум, родился только 22 февраля следующего года. Выборщики пришли к соглашению назначить двоюродного брата Альбрехта Фридриха, герцога Штирийского, Карниольского и Каринтского.

Пал ли выбор на него, потому что этот принц постоянно занятый своими землями, мало бы вмешивался в их дела? Или его имя напоминало о былой славе империи? Фридрих III совсем не был похож на своих известных тезок. Ему не хватало блеска и решительности, он так долго принимал решения, что походил на безучастного ко всему; не его ли считали «самым унылым императором»? Мы увидим, что ему не недоставало ни амбиций, ни настойчивости, но затруднения, встречавшиеся ему и в его государствах, и на границах империи, могли бы поглотить всю энергию человека более предприимчивого и более живого, чем он. Понимая необходимость немедленной реформы, он действовал постепенно, улучшая работу некоторых служб, активизируя работу отделов и регулируя отношения с германской Церковью и Курией. Правда, эти скромные и ограниченные действия не подходили тем, кто ожидал коренных изменений и яркого восстановления имперской власти, о которой, казалось, остались одни только воспоминания.

Изнутри империи всегда угрожали частые междоусобицы. Непонятно, на самом ли деле это бедствие еще сильнее разрослось, или же его жертвам этот древний обычай стал казаться невыносимым. Fehde постоянно угрожали путешественникам. В принципе указы ограничивали их четкими областями; но эти границы никогда не соблюдались, и власти сами грели на этом руки. Так, Вейнсберг, казначей императора, взял в плен 135 горожан на пути во Франкфурт, город больших ярмарок, потому что он не видел более верного средства получить их город в свое владение. А что думали иностранцы, путешествуя по стране, где из-за каждого дерева мог появиться рыцарь-грабитель? Один из базельских священников горько жаловался в своей хронике: «Проедьте по государствам Великой Турции, и с вами ничего не случится; как только вы достигнете Сундго (Верхний Эльзас), так грабители с большой дороги вас оберут до нитки». Епископ Страсбургский, как говорили, состоял в сговоре с «разбойниками», они ему выплачивали что-то вроде комиссионных, что способствовало поддержке епископских финансов. Правда, некоторые кредиторы, устав ждать требуемых выплат, прибегали к Fehde, даже если их должники занимали более высокое положение. Фридрих III сам подвергся этому унизительному испытанию. Судебные учреждения были недостаточной защитой против насилия и не наказывали строго тех, кто пользовался незаконными методами. Дело дошло до того, что повсюду в Германии обращались к Veme, очень старому своду законов, сохранившему типично каролингские черты, который вначале касался свободных людей Вестфалии. Но советники этих графских дворов были обязаны наказывать (vemen) преступников всей империи. Они создали что-то вроде тайной организации и получали жалобы от любого человека, получившего отказ в правосудии. Veme располагала обширной сетью сторонников. Ее действия, оставаясь в тени, иногда походили на простое сведение счетов. Сигизмунд, поручивший управление Veme выборщику Кельна, потому что Вестфалия являлась частью его владений, счел необходимым стать членом графского суда, чтобы наблюдать за их действиями. Чтобы изучить организацию, которая намеревалась действовать от его имени, правитель должен был войти в нее как простой человек.

Для Германии XV века было не новостью опасаться несправедливости. Зато уже давно немцы не ощущали больше, что иностранцы, пришедшие с востока или запада, могут диктовать им свои законы. Итак, к концу правления Сигизмунда, а также во времена Альбрехта II и Фридриха III опасность внешней угрозы возросла. Неоднократно происходили короткие, но жестокие вторжения. Первый раз в 1439 г. вооруженные бандиты, которых перемирие, подписанное между Францией и Англией, оставило без работы, разграбили Эльзас и Лотарингию. Нападения возобновились в 1444 г., но на этот раз дофин Людовик и король Карл VII сами участвовали в предприятии, преследовавшем много целей: с одной стороны, очистить войска от бесполезных элементов, чтобы из тех, кто остался, создать профессиональную армию, с другой, строго наказать гельветов, которым Габсбурги пожелали, наконец, напомнить, что «права Франции распространяются до Рейна» и что «земли, которые принадлежали ей испокон веков, должны быть возвращены». Эти заявления будущего Людовика XI нашли поддержку Карла VII: он предписывал Мецу подчиниться «так, как подданные должны подчиняться правителю». Эти события больше не повторялись, воспоминание о них, между тем, глубоко врезалось в память провинций, ослабленных этими вторжениями; остатки ландскнехтов, закалившиеся за годы кампаний, обвиняли в своих страданиях «иностранцев», отличавшихся, по их мнению, жестокой извращенностью, гордостью и вероломством. Спустя тридцать лет эта зловещая репутация нанесла большой ущерб большим планам Карла Смелого, который считал свое наследство недостаточным. Однако наследство было просто великолепным, так как помимо Бургундии, герцогства и Франш-Конте, Филипп Храбрый, Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый присвоили большую часть графств и герцогств Нидерландов. Люксембург принадлежал Бургундии с 1440 г. Владельцы некоторых самых красивых епископств или те, кто владел стратегическими пунктами, были родственниками герцогов или их друзей. Выборщики Трира и Кельна были их союзниками. Благодаря своим приобретениям эти кузены (и соперники) короля Франции становились принцами империи. И какими принцами! Не говорили ли о Карле, что он нашел куда израсходовать за год более полутора миллионов ливров? Согласно матрикулярному списку 1467 г., фиксировавшему призывников от княжеств и городов, Карлу самому удалось собрать больше всадников и почти столько же пехотинцев, чем всем другим принцам. Впрочем, герцог Бургундский не скромничал. На заседании в Регенсбурге в 1454 г. Филипп Добрый выставил напоказ свое состояние и проявил себя столь снисходительным, что уязвил немцев в лучших чувствах. У Фридриха III, очевидно, не было сил вступать в открытую борьбу против этого чужака. У него возникла мысль породниться с ним. «Пусть другие сражаются, — должно было стать девизом Габсбурга, — ты, счастливая Австрия, заключай браки». Если бы Мария, дочь Карла, сочеталась браком с Максимилианом, сыном Фридриха, возможно, однажды бургундские земли стали бы австрийскими. План созрел, когда обоим детям исполнилось только четыре и два года, в 1461 г. Он осуществился только шестнадцать лет спустя, преодолев множество препятствий. Принц империи герцог Бургундский использовал французскую концепцию правления. По его мнению, стремиться к титулам стоило лишь в том случае, если они предоставляли дополнение к власти. Когда в 1447 г. встал вопрос о создании королевства Фрисландии и Брабанта, юристы Филиппа Доброго заметили, что главное была не корона, а суверенитет; если герцог становился королем, но оставался, несмотря ни на что, подчиненным императора, его титул был бы только видимостью. В своих землях он был всегда хозяином и никогда не отказывался от своей независимости. Фридрих вел дела с более сильной, чем он, стороной, когда осенью 1473 г. встретил Карла в Трире. Четырьмя годами ранее герцог Сигизмунд Австрийский отдал Верхний Эльзас в залог Бургундии, облегчив, таким образом, отношения между странами «по ту» и «по эту» стороны. В 1472 г. Гельдерн, также заложенный, удвоил бургундский кредит на правом берегу Нижнего Рейна. Карл был «Великим герцогом Запада», а Фридрих ничего не представлял по сравнению с ним. Было принято соглашение: Карл будет королем Бургундии, сюзереном Лотарингии, герцогства Клевского, Савойи и нескольких епископств. Все было готово, назначена дата коронации, когда ранним утром 24 ноября 1473 г. Фридрих внезапно уехал. Он понял, что ему никогда бы не простили то, что отдал по низкой цене целую часть империи взамен брачного союза, который, возможно, однажды использовал бы единственный дом Австрии.

Этот разрыв выявил ту смесь недружелюбия и страха, которые вызывали в Германии амбиции Карла и поведение людей, выполнявших его желания. Весной 1474 г. удивительное падение союзов сблизило Габсбургов со Швейцарией. Совместно с рейнскими городами они образовали Нижний Союз, который сместил королевского чиновника Петра фон Гагенбаха, которому Карл поручил руководить Эльзасом. Союз подверг его суду и отметил его казнь как победу. Несколько недель спустя Карл предпринял осаду Нейса, города, противостоявшего союзнику выборщика Кельна. Фридрих III именем империи объявил войну герцогу Бургундскому, потому что он «уродовал, дробил и ранил Священную Империю и немецкую нацию». Император нашел правильный тон; дюжина прелатов и принцев, семьдесят графов, сотни сеньоров и городов отозвались на его призыв; более 15 000 человек отправилось на помощь в Нейс. По оценке очевидца, никогда более не собиралось столь красивой армии. Карл вынужден был отступить. Лотарингия, хозяином которой он себя считал, выгодно заменила Эльзас, так как он также позволял соединить Бургундию с Нидерландами (ноябрь 1475 г.). Но он совершил ошибку, напав на швейцарцев, которые разбили его сначала при Грандсоне, а затем в Муртене в 1476 г. Лотарингцы, верные своему герцогу Рене II, вновь восстановили его права в Нанси. Смелый, явившись, чтобы их наказать, потерпел поражение, и был убит под стенами города 5 января 1477 г. 4 апреля Максимилиан сочетался браком с Марией по доверенности. Так как у Карла не было других детей, Фридрих III выиграл свое пари: наследуя Бургундию, австрийский дом достиг уровня великой державы.

На востоке империи Фридрих III не сумел сохранить в целости наследство Люксембурга. Владислав, сын Альбрехта II, родившийся после смерти отца, получил, благодаря энергии своей матери, короны Богемии и Венгрии, но он умер молодым, едва выйдя из юношеского возраста в 1457 г. Венгры, как и чехи, воспользовались пустующим троном, чтобы возвести на них людей своей крови, Матиаша Корвина в Венгрии, Иржи Подебрада в Богемии. Последний вскорости вмешался в немецкие дела. Военная значимость таборитов не была утрачена с окончанием гуситских войн.

В течение всей второй половины XV века Богемия служила поставщиком солдат для вербовщиков, где Подебрад позволял или нет им вербовать наемников. Подебрад мог быть, таким образом, хозяином положения и прекратить, например, в 1463 войну Гогенцоллерна Альбрехта, называемого Ахиллесом, против Нюрнберга и Виттельсбаха. Его позиции были столь сильны, что он мог заставлять избирать себя королем римлян и взойти на трон наряду с Фридрихом III, ставшим императором после коронации в Риме в 1452 г. То, что чех сможет однажды в свою очередь надеть императорскую корону, заставило взорваться от возмущения немецких принцев. Правда, решение, о котором помышлял Альбрехт Ахиллес, не льстило также и национальным чувствам. Он предложил создать в империи два наместничества, правители которых выполняли бы роль коадъюторов при Фридрихе. На востоке Рейна эта функция перешла бы к Подебраду, на западе — герцогу Бургундскому, Карлу Смелому. В конечном итоге, этот проект не был реализован. Однако он показал, что раздел ответственных должностей в 1463 г. между французами, с одной стороны, и чехами, другой, мог бы стать меньшим злом. Подебрад с этого момента становится мишенью для яростных нападок. Папа Пий II отменил «Compactats» и, четырьмя годами позже, сместил короля Богемии, который действительно старался не вмешиваться в права своих подданных утраквистов. Именно в это время на сцену выходит Корвин. Он утверждал, что еретики были хуже, чем турки, так как они осуждали свои души гореть в аду, в то время как Оттоманы отвечали только за тела, и, считая, что наделен священной миссией, он отправился на завоевание Богемии. Ему удалось захватить только принадлежащие ей земли, Силезию, Лужицы и Моравию. Четырехугольник в 1471 г. после смерти Подебрада отошел сыну короля Польши Владиславу. Корвин тогда снова начал сражения в Австрии, утверждая, что Фридрих III был другом венецианцев, которые вступили в соглашение с турками. Следовательно, необходимо наказать этого предателя, что и было сделано. После Каринтии и Штирии, Вена попала в руки венгерского правителя, который расположился в Хофбурге в 1485 г.

Вернемся еще раз к Пруссии, которая, хотя и не входила в империю, но считалась германской территорией, во всяком случае, ею управляли немцы. Дела Тевтонского ордена были плохи. Он отказался разделить власть с дворянами и горожанами портовых городов, которые создали союз и восстали. Тевтонские рыцари вынуждены были нанять чехов и за неимением денег, чтобы платить им, отдавали им свои крепости. Тем не менее они потерпели поражение. Король Польши в 1466 г. навязал им второй Торуньский мирный договор, забрав Эльбинг, Кульм и Померелию, потребовав от Гроссмейстера клятвы верности и приказав ему завербовать половину новых рыцарей среди польских дворян.

Сопротивлялась ли империя всем этим вторжениям? Не грозило ли ей в конечном счете попасть в зависимость от иностранцев, тем более опасных, чем авторитарнее они были? Мог ли потребовать Карл в Трире повиновения от принцев и мятежных городов? Страх потерять свободу вдруг пробудил Германию. Ее охватило что-то вроде безумия осажденных. Лексика официальных документов отражает это патриотическое волнение. Все чаще и чаще после 1430 г. в них встречаются слова deutsche Lande «немецкие земли». Эти земли принадлежали немецкому народу, нации. Тут необходимо уточнить, так как церковный собор под «германской нацией» объединил скандинавов, венгров и поляков; чтобы избежать путаницы, под theutonica pars nationis germanicae понимались только немцы, называемые также Alemanica natio. Чертой, определявшей принадлежность к этой нации, был язык, deutsche Zunge. Германия, следовательно, была родиной тех, для кого немецкий язык являлся родным, но политическое предназначение этой нации выходило за границы Германии; ей принадлежало руководство империей. Это все более четко проявлялось в обозначении этого государственного образования. Сначала в 1441 г. были объединены Sacrum imperium и germanica natio, а затем был использован родительный падеж, обозначавший принадлежность, heilig rumisches Reich der deutschen Nation. Наконец, в 1486 г. появилась окончательная формулировка: Heiliges Rumisches Reich deutscher Nation. Эти слова не обозначают часть империи, населенную немцами; они громко и ясно провозглашают, что империя принадлежит немцам.

Стремительный рост ксенофобии придавал отрицательный оттенок патриотической восторженности. Уже была отмечена антипатия, вызванная присутствием французов. Карл Смелый гордился прозвищем «Великого турка Запада»! Но к итальянцам относились так же плохо, особенно когда они работали на римскую Курию. Немцы больше не могли выносить презрения этих «иноземцев», которые говорили, что «самый плохенький мул умнее немца». Пий II, действительно знавший Германию, долго прожив там, будучи Энео Сильвио Пикколомини хотел, чтобы центр империи возвратился в Италию. «Именно искусные итальянцы породили империю; небрежные немцы похоронят ее», — объяснял он. Подобные высказывания пробуждали старые обиды, восходящие к Каноссе, выраженные Вальтером фон Фогельвейде и оживленные интердиктом, провозглашенным против сторонников Людовика Баварского. Во время соборного кризиса сторонник Курии, Дитрих Ниемский, который вплотную столкнулся с низостью своих римских коллег, дал волю гневу и потребовал основательно очистить эти Авгиевы конюшни. Позже прелаты и доктора захотели последовать примеру короля Франции, прагматическая санкция которого защитила в 1438 г. галликанскую Церковь от римского господства. Принцы, собравшись в Майнце в следующем году, полагали, что они могли бы предписать соблюдение 23 декретов, призванных реформировать германскую Церковь, впервые названную таким образом. Они ошибались, так как, если Всехристианнейший, возглавляя воссоединенное королевство, мог испугать Курию, папа прекрасно понимал, что единство немецких князей может быть легко сломлено. Изощренные действия позволили Папскому престолу заставить принять Соглашение, условия которого обсуждались с Фридрихом III. Не ущемляя серьезно интересы римлян, оно предоставляло германской Церкви ощутимые преимущества — успех этих переговоров позволил Фридриху явиться в Рим, где 16 марта 1452 г. состоялась его коронация, — но, как и все договоры, оно могло по-разному воплотиться в жизнь, в зависимости от того, кто из подписавших был достаточно силен, чтобы воспользоваться его выгодными сторонами. В данном случае, Германия была слишком слаба, чтобы Соглашение не обернулось для нее в невыгодном свете. Протесты начались с 1451 г.; высокопоставленные лица, выборщики Трира в 1452 г., Майнца в 1455 г., взялись за епископскую налоговую систему, которая, как они говорили, превратила бы Германию в пустыню! Юристы на службе этих прелатов, Геймбург и Мэр среди прочих, выступили с обвинением крайнего насилия. Отголоски этой резкой критики достигли горожан. Отдельные хроники обвиняли папство в разорении империи. Будущий Пий II напрасно старался улестить немцев в Germania, он их совсем не успокоил. Легенды, первые следы которых встречаются в рукописях XII века, нашли свое продолжение; их героем был молодой человек из Найма, прозванный римлянами Матерн, проповедовавший Евангелие в Германии. Весть о Спасении, таким образом, пришла прямо из Палестины. Такая непосредственность предписывала немцам выполнения следующих заданий: так как римляне были неспособны реформировать Церковь, Германия должна была взять на себя руководящую роль. Пророчество Гамалеона гласило, что немцы однажды снова будут владеть миром, изберут сильного императора, который соберет церковный собор в Ахене, назначит патриарха в Майнце, заменив ecclesia Romana на ecclesia Germanica. Мессианизм смешивался с патриотизмом.

Если немцы чувствовали в себе призвание реформировать Церковь, они не забывали, что империя также нуждалась в восстановлении. Они не могли утверждать, что империя им была вручена Провидением, и позволить ей плыть по течению. Сознание необходимости ревностно работать в этом направлении, казалось, охватило всех. К 1450 г. театральная постановка, подготовленная в Нюрнберге на Масленицу, изображала Великого турка, предлагающего зрителям навести порядок в делах империи, так как немцы отлынивают от работы. Очевидно, тему реформы чаще поднимали священники, чем либреттисты народного театра. Между 1417 и 1510 гг., одиннадцать различных проектов увидели свет, смешивая утопические взгляды с очень реалистичными размышлениями. Иногда там встречались воспоминания о былой славе. Дитрих Ниемский сожалел о временах Оттона и Барбароссы. Он сравнивал империю с телегой, которая уже потеряла два колеса, Арль и Ломбардию, а два других, Германия и Италия, уже не держатся. Не нужно было современным немцам растрачивать сокровища, накопленные предками, ругал Intelligentia pririncipum в 1461 г., и одновременно д’Андло призывал своих соотечественников вспомнить о translatio imperii; избранные Небесами, чтобы руководить судьбами империи, они были должны последовательно выполнять эту миссию. Еще нужно было указать им дорогу, по которой нужно следовать. Им были представлены дерзкие, слишком дерзкие планы. Иоб Вернер, один из самых преданных сторонников короля Роберта, воспел в Avisamenta свободу. Ничего жестокого, бесполезно авторитарного не должно сохраняться в политической организации империи. Советники, избранные в семидесяти двух провинциях, представляли бы города и князей; они заседали бы в столице, которую выбрал бы император, и, черпая элементы этого законодательства в римском праве, составили бы кодекс, который, говоря простым языком, гарантировал бы всем членам общества гармоничные взаимоотношения. Concordia catholica, составленная Николаем Кузанским пятнадцатью годами позже, подчеркивала необходимость силы, о которой Вернер не заботился. Армия представлялась необходимой этому прославленному кардиналу. Чтобы заплатить людям и за обмундирование, должны были взиматься налоги, умеренные, но достаточные. Как и Церковь, выразителем мнения которой он был, империя должна была подтолкнуть подчиненных к решениям, принятым властью. Следовало создать двенадцать округов, и в каждом из них было бы установлено место суда, где три судьи представляли бы три класса общества: духовенство, дворянство и буржуазию. Эти тридцать шесть судей собирались бы раз в год во Франкфурте и разработали бы новые законы в соответствии со сложившейся ситуацией, а контроль за исполнением возлагался бы на правителя. Этому плану была присуща ясность труда по конституционному праву, но как эта чистая конструкция была далека от многообразия реальности! Этот котлован мог сильно разочаровать тех, кто намеревался его преодолеть. Возникала масса соблазнительных идей реформ, но немцам не хватало именно достижений. Когда они смотрели со стороны Франции, они видели, что государство постоянно меняется, то есть совершенствуется, но очень мало говорилось о реформах.

Реформы Церкви и Государства были тесно взаимосвязаны; не только потому, что в обеих областях именно священники умудрялись находить решение задач, поставленных быстро растущими злоупотреблениями и слабостями, но еще потому, что время глубоких реорганизаций прошло. После роспуска церковного собора в Базеле в 1449 г. папы снова крепко держали в руках бразды правления и не намеревались позволять себе диктовать, как править: речь больше не шла о реорганизации верховной власти, in capite. Но это не было причиной опускать руки. На всех уровнях иерархии, от епископа до приходского священника, от аббата, пожалованного митрой, до настоятеля монастыря, каждый священник должен был улучшать соразмерно с возможностями положения общины, управление которой возлагалось на него. Глава христианства в настоящий момент не мог подвергнуться реформам. Следовательно, они касались его членов. Подобным образом дела обстояли и в империи. Но из-за невозможности подчинить государство единой идее, пропустить через него единый нерв власть, необходимый для сохранения справедливости и мира, не следовало ли в княжествах, сеньориях и городах осуществлять reformatio in membris?