Лук и стрелы

Лук и стрелы

Это самое грозное оружие из всех, созданных первобытным человеком. Еще недавно ученые полагали, что оно появилось сравнительно поздно: около 10 тысяч лет назад. Но теперь многие археологи уверены в том, что в действительности лук начал применяться значительно раньше. Миниатюрные кремневые наконечники стрел ныне обнаружены на поселениях, где люди жили и 15, и 22, и даже 30 тысяч лет тому назад!

Правда, в течение всего верхнего палеолита эти находки так и не стали массовыми. Вот немного позднее, в неолите, они встречаются повсеместно и в очень большом количестве. Палеолитические же наконечники стрел характерны лишь для отдельных культур, да и там их сравнительно немного. Это говорит о том, что на протяжении, по крайней мере, двадцати тысяч лет применение лука и стрел было весьма ограниченным, несмотря на явные достоинства этого оружия (см. гл. «Конфликты и войны»).

Возникает вполне естественный вопрос: почему так случилось? Почему лук не стал распространяться немедленно и повсеместно, вытесняя ту же копьеметалку? Что ж, этому есть свое объяснение. Всякое изобретение, даже самое совершенное, внедряется в жизнь и начинает совершенствоваться лишь тогда, когда оно действительно необходимо своей эпохе, своей культуре. В конце концов, принцип парового двигателя был впервые открыт и применен не Уаттом и даже не Ползуновым, а Героном Александрийским. Случилось это в I веке до нашей эры, задолго до появления на карте мира и Англии, и России. Но тогда, в рабовладельческом обществе, такое изобретение могло использоваться лишь как забавная игрушка.

При загонной охоте, вполне обеспечивавшей человека необходимой добычей, лук, конечно, не был совсем бесполезен, однако решающей роли не играл. Вообще, значение лука как охотничьего оружия изрядно преувеличено в нашей литературе. Те же этнографические наблюдения показывают, что весьма развитые охотничье-собирательские племена успешно добывали себе нужное количество дичи, главным образом, «безлучными» способами. К примеру, народы таежной зоны Сибири и Крайнего Северо-Востока, как правило, знали лук, но искусством стрельбы не отличались. На северных оленей там охотились с помощью копий, а на морского зверя — с поворотными гарпунами и сетями.

По-видимому, уже в мезолите-неолите лук был не столько охотничьим, сколько военным оружием. И именно в этом качестве он оказался действительно незаменим. Дальнейшее совершенствование лука и развитие приемов стрельбы связаны прежде всего с участившимися столкновениями между человеческими коллективами.

Лук и стрелы не в чести у охотников на мамонтов, описанных в романе Олега Микулова. Однако сам главный герой становится искусным стрелком. Причина тому ясна: еще подростком он попадает к тем, кто издавна хорошо владеет стрельбой из лука.

…Лук! Нагу, как и положено сыну Тигролъва, относился к этому оружию с недоверием и насмешкой. Виду, конечно, не показывал, но, глядя в первый раз, как волчата натягивают тетиву, — усмехался. Однако увидев, что выделывают они, еще даже не охотники, с этой «игрушкой», был поражен. Каждый из малолетних лучников за тридцать шагов без промаха вгонял стрелу в еле заметную щепочку, налету валил утку или тетерева, причем стрела прошивала птицу насквозь. Йорр же ухитрялся своей стрелой расщеплять стрелу, выпущенную в воздух кем-нибудь из его приятелей. Не каждую, конечно, но уж одну из трех — обязательно.

И Нагу буквально влюбился в лук, — к большой радости Йорра, принявшегося наставлять своего друга в многочисленных премудростях, связанных с этим оружием. Им повезло: Йорра не взяли в Мужской дом в ту, первую зиму, и целое лето он учил Нагу, как подобрать подходящее дерево, как тетиву изготовить и натянуть.

— …И помни: лук отдыхать должен. Пострелял — спусти тетиву, в хорошее место поставь и поговори с ним, похвали. Тогда он и в деле тебя не подведет…

Вернувшись к своим, пройдя обряд посвящения и получив «взрослое» имя, герой романа демонстрирует на охоте свое мастерство лучника, однако одобрения старших не получает:

…Кустарник. С такого расстояния, через ложок, — даже самая сильная, самая умелая рука дротик не метнет. Их не услышат даже чуткие оленьи уши: мешает ветер. Но Аймик, натягивая тетиву, невольно сдерживает дыхание. Теперь — стрела. ОН САМ — СТРЕЛА! …Колотится сердце: «Не подведи, родной, моими руками согнутый, берестой оплетенный!..» Руки прикидывают прицел… Ветер попутный, отклонит вправо… Так! А которого из двоих?.. Решено!

Гудит тетива, почти неощутимо ударяет по галъке-защитке, и… Удар! Удача!! Воистину, — сами духи-покровители направили его стрелу! С победным криком, не разбирая дороги, Аймик мчится туда, где бьется смертельно раненный олень.

Они разделывают добычу кремневыми ножами, помогая себе длинными узкими лопаточками, изготовленными из ребер мамонта. Солнце жарит вовсю, и гнус тут как тут: слетелся на запах крови и человеческого пота. Отмахиваться бесполезно.

— Что, припекло? — усмехается в бороду Оимирон. — Давай-ка я дымокур сооружу, все будет полегче.

Действительно, с дымокуром дело заспорилось. Старший брат знает, как надо: такие травы подмешал, что дым хотя и пощипывает глаза, а запах приятный, какой-то пряный.

Работают молча, но Аймик чувствует: Оймирон заговорит, обязательно заговорит о чем-то важном. Да и ему самому есть что сказать брату.

— Металкой ты плохо владеешь. Хуже Мосластого, должно быть.

Аймик вздрогнул от неожиданности и обиды. Он-то ждал похвалы своему выстрелу! И Оймирон угадал его мысли.

— Твой выстрел хорош! Хорош, да оружие не наше. Даже у Ледяных Лисиц лук не в такой уж чести; тоже металку предпочитают. Забыл, что мы говорим? Лук — оружие труса! А ты — словно и не сыном Тигрольва, а сыном Волка от духов вернулся. Вот и прозвали тебя… так, что и называть не хочется…

В конце концов и самому Аймику и его жене Ате приходится бежать из рода. Однако погоня, посланная убить беглецов, настигает их:

…Пейяган сразу оценил положение: действовать металкой вверх, да еще против солнца… Хуже не придумать! Следовало отвлечь, приманить добычу… Но в тот момент все испортил его собственный сынок, у которого некстати прорезался голос.

Мосластому все казалось просто: их трое, и они вооружены, а у Аймика и копья-то нет в руке! Если он и заметил лук, то не придал этому никакого значения: оружие труса у труса в руке, — было бы о чем думать! И заговорил, — себе на погибель!

— Эй, Чужак, хватит дурить; давай, спускайся к нам со своей бабой! Я повиниться хочу. Ей понравится!

Два дурака расхохотались, — а у Пейягана упало сердце. Он понял, что все кончено, и самое лучшее — рвануться всем троим наверх. Быть может…

Он не успел даже подать знак.

Аймик словно не расслышал оскорбления. Пейяган по-прежнему не видел его лица, скрытого капюшоном, но был уверен: младший брат пристально смотрит на него, и только на него, словно они здесь — один на один.

— Говоришь: вас ТРОЕ?

Свистнуло слева и справа; стон и звук падающих тел… Скосив взгляд, Пейяган на краткий миг, врезавшийся в память на всю оставшуюся жизнь, увидел своего сына, — еще живого, еще пятящегося на негнущихся ногах, но уже обреченного. Мосластый силился, и словно не решался донести руки до горла, из которого торчала стрела с черным оперением, издавал булькающие звуки, — а рот еще улыбался, несмотря на струящуюся по губам кровь, и в глазах были не страх и не боль, — недоумение…