Первобытные святилища и «школы»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Первобытные святилища и «школы»

Знания, касающиеся мифической эпохи, а также изображения и ритуалы с нею связанные, считаются в архаическом обществе священными — как и сами события. Священными — это значит тайными, запретными для всех непосвященных, для детей и женщин. Только мужчины, успешно прошедшие сложные и мучительные обряды посвящения, получают доступ к этой информации.

Так обстояло дело в архаических обществах, описанных путешественниками и этнографами. Ряд их существует на Земном шаре и по сей день. Так же было и много тысяч лет назад, в коллективах, от которых до нас дошли лишь вещественные, археологические источники. Среди различных археологических памятников особенно сильное впечатление производят пещеры, стены и потолки которых украшены разнообразными знаками, в первую очередь — изображениями животных, фантастических существ, а порою — людей. Некоторые изображения животных, выполненные в цвете, поражают художественным совершенством их исполнения. Почти все эти пещеры расположены во Франко-Кантабрийском регионе: на территории южной Франции и северо-западной Испании. На других территориях подобные памятники встречаются как редчайшее исключение. В нашей стране известны только две подобные пещеры: Каповая и Игнатьевская. Обе они находятся на Урале.

В районе обитания охотников на мамонтов таких памятников нет, поскольку нет и самих пещер. Но они настолько важны для понимания особенностей первобытного мышления, что нам придется на время покинуть Русскую равнину и перенестись в Пиренеи.

На протяжении ста лет ученые бьются над загадкой монументального пещерного искусства. Сейчас известно, что оно создавалось в течение тысячелетий, примерно от 30 до 11 тысяч лет назад. Еще аббат А. Брейль — крупнейший знаток этого искусства, создавший первую классификацию и хронологию франко-кантабрийских панно, совершенно справедливо отмечал их тесную связь с «большой охотой» на крупных животных.

Но пещерная живопись, гравировки, барельефы — вовсе не плоды досуга охотников, отдыхавших после удачной охоты. Нельзя считать их и декоративными украшениями мест обитания древнего человека. Именно в этих пещерах чаще всего никто не жил, а рисунки делались, как правило, в очень трудно доступных местах. Добираться до них приходится по узким лазам, через подземные источники. Ученые давно подметили, что изображения, зачастую перекрывавшие друг друга, наносились, однако, вовсе не как попало. Они составляют определенную композицию, тесно связанную с особенностями рельефа самих пещер. Причем композиции эти построены так, что некоторые фигуры «открываются» зрителю только из самого неестественного положения. Иной раз увидеть их можно сквозь узкую щель, припав к полу пещеры, а то и встав на голову! Не случайны и сочетания самих изображений. Французский исследователь Андре Леруа-Гуран, первым начавший детально изучать сюжеты монументального пещерного искусства, их количественное распределение, связь с топографией пещер, пришел к выводу, что композиции этих панно и структурно, и знаково соответствуют мифологическим схемам. То есть это — своеобразная запись древнейших мифов! Его последователи углубили эти разработки, показав, что в пещерном искусстве мы имеем дело с самой настоящей знаковой системой — своего рода «языком», «праписьменностью», если угодно! Однако раскрыть их конкретное содержание пока все-таки не удается.

А. Леруа-Гуран писал:

«Мы видим лишь слабую тень религии палеолита. Одно можно сказать теперь твердо: эти изображения скрывают исключительно богатый и сложный мир представлений, гораздо более сложный и богатый, чем считалось до сих пор».

В романе «Тропа длиною в жизнь» колдунья Инельга приводит главного героя, Аймика, в свои владения и показывает ему воочию, как создается великая пещерная живопись:

Звери. Как в тех странных снах, как в повествовании Айриты, они выплывали откуда-то из стен, из темноты; живые, они словно танцевали в голубом сиянии, в переливчатом тумане, вдруг поднявшемся от пола, изумленно поглядывая то друг на друга, то на этих людей, вызвавших их… из небытия? Вот скачет жеребая кобыла, мамонт косит удивленный глаз. А вот появляется голова его Тотема: тигрольвица гибко и мягко выбирается из тумана… Завороженный ритмом их движений, Аймик догадался, что ритм этот не случаен… Ну, конечно! Это же Инельга поет какую-то дивную песнь! Давно поет; но почему он понял это только сейчас?

И под это пение звери, то по одиночке, то сразу по несколько, подплывали к каменным стенам, касались их поверхности и замирали, навсегда сохранив в своем застывшем движении один из звуков колдовской песни Инелъги.

Вот лошади, одна за другой, проскакали из тумана прямо на скалу. Медведь выгнал стадо желтых, красных и черных оленей и сам застыл вместе с ними на камне, даже не попытавшись кому-то из них переломить хребет. И выплыло пять гигантских круторогих быков, и нависли они над лошадьми и оленями, направив друг на друга рога. Два против трех.

А вот целое стадо бизонов, самцов и самок, резвящихся, катающихся в тумане, словно в весенней траве, вдруг подплыло к потолку, нависшему чуть ли не над головой Аймика, и осталось на нем. Голос Инельги стал тоньше, завибрировал, — и к ним присоединились два кабана. И лани…

(Как же так? Потолок — над моей головой, а те стены, где жеребая кобыла… они же гораздо выше! И эти, с быками…).

Аймик вдруг осознает, что он одновременно — и здесь, и тут, и там, и еще невесть где.

Мелодия меняется. Теперь из тумана выплывают диковинные существа: не звери, не люди. Духи, — догадывается Аймик. Духи и предки. Живые, как и звери, они кружатся в колдовском танце, прежде чем присоединиться к застывшим на стенах теням зверей. Один, оленерогий, с круглыми совиными глазами, вдруг подмигнул Аймику как старому знакомому.

(Это — Аймик сразу вспомнил, — тот самый, что заглянул в их жилье. Его и Аты. И Хайюрр был с ними в ту ночь…)

СМОТРИ ЖЕ!

Он смотрит. Он уже привык к тому, что одновременно он — везде. И может различать…

Появляются люди. Тени людей; они не замечают ни Инельги, ни Аймика; они заняты своими делами. Оказывается, тени, вызванные песней Инельги из небытия и замершие на стенах, должны быть закреплены человеческой рукой… Аймик вглядывается в действа мужчин-колдунов, наконечниками дротиков, резцами и красками закрепляющих то, что уже создано песнопением Бессмертной. Порой видимое стирают, замазывают, — чтобы вновь и вновь, от обряда к обряду закреплять Вечное.

Но в отличие от нас, археологов, Аймику раскрывается и скрытый смысл этого чуда света. Он узрел в росписях не просто содержание различных мифов — всю историю человечества — ни больше, ни меньше! Это, конечно, фантазия. А вот то, что узнав об изменчивости Мира, он испытал сильнейший шок — это вполне согласуется с тем, что мы знаем о первобытном мышлении как таковом. Ведь важнейшее представление, характерное для архаического сознания, формулируется так: Мир неизменен и должен пребывать таким во веки веков! Осознание того, что мир меняется, хотя и очень медленно, поначалу вызывает у охотника на мамонтов ужас, ставит его почти на грань смерти.

…О да! Он смотрит и слушает! Его сознание скользит вдоль колец Великого Червя, то выхватывая отдельные части с яркостью только что пережитого, то воспринимая все сразу… И отказывается верить — так несовместимо все это с тем, чем он жил до сих пор, чем жили и живут все, с кем сводила его Долгая Тропа. И друзья, и враги…

Мир… ИЗМЕНЯЕТСЯ!

ЭТО проникало в сознание помимо воли. Хотелось зажмурить глаза, зажать уши, но не было сил. Хотелось убежать, но его ноги словно вросли в камень. Да и куда бежать? Хотелось…

УМЕРЕТЬ!

Их Мир, такой устойчивый, такой прочный, такой… неизменный…

ИЗМЕНЯЕТСЯ!..

…С детства он знал, —- и это было даже не знание, а салга жизнь, ее суть, самое главное:

МИР НЕИЗМЕНЕН!

Потом, во время Посвящения, он понял:

Мир ДОЛЖЕН быть неизменным, ибо всякое изменение опасно и гибельно.

Поэтому нельзя терять связь с Предками. Поэтому нужно все делать так, кик научили людей Перво-предки: раскалывать кремень, мастерить копье, строить жилище… Поэтому в Обрядах нужно вновь и вновь возвращаться к Изначальному, соединяться с Ним, возрождать Его…

И тогда Мир пребудет неизменным вовеки.

И вот — все рухнуло!

Так зачем он шел сюда? Зачем он здесь?

Зачем жить?

Однако здесь мы ведем речь об искусстве франко-кантабрийских пещер… Что же, у охотников на мамонтов ничего подобного не было? Нет, подобное — было! Мы знаем совершенно точно, по крайней мере, об одном назначении пещер, где ныне найдены стенные росписи: это были Святилища. Подростки проходили там Обряд Посвящения и вступали во взрослую жизнь.

Посвящение — непременный и важнейший элемент любой архаической культуры! Безусловно, и у охотников на мамонтов были свои Священные места — хранилища коллективной памяти, предназначенные для церемоний такого рода. Но где они располагались и как выглядели, мы пока ничего не знаем.

Однако не в одном лишь монументальном искусстве отображалась коллективная память. Мелкая пластика — так называемое «искусство малых форм» — передает все основные сюжеты монументального искусства. Видимо, оно было призвано говорить о том же. Этнография свидетельствует: не только изображения зверей или человека, не только загадочные для нас «символические» или «знаковые» изображения, но и то, что мы воспринимаем как простой орнамент — на орудии или одежде — для его создателя мог иметь вполне определенный смысл, содержание, полностью для нас утраченное.

…После Аймик вспоминал с несказанным удивлением: на какой-то неуловимый миг (длившийся вечность?!) ему показалось вдруг, что ОН ПОНЯЛ ВСЕ! И свою жизнь, свое предназначение, и то, что скрывалось в самой глубине его души… как часть невероятно сложного в своей простоте, восхитительного узора… Прежде такого не случалось никогда. Но вынести из этой стремительно промелькнувшей вечности не удалось ничего, кроме ощущения: БЫЛО! Было, но осталась лишь череда беспорядочных, сменяющие друг друга видений…

…Ты малая часть Целого, узелок в узоре, не тобой творимом. Но ты — един и целен. Ты малая часть этого Мира, но и Мир — только часть тебя самого и принадлежит тебе, как ты — ему. Ты не властен изменить предначертанное, спрямить или искривить чужие пути. Но на своей Тропе ты волен. Решай же, — выбор за тобой.

…Когда женщины нашивают на одежду узор, самые важные места закрепляются узелками. И если такой узелок порвется — рассыплется целое звено, быть может, самое важное. Он, Аймик, — сам такой узелок в узоре, который создают, должно быть, Могучие, так и не снизошедшие до своего избранника. И кто знает, какая часть их загадочного творения погибнет, если оборвется этот узелок?

К сожалению, мы, современные люди, не в состоянии не только «прочесть» древние узоры, но даже разгадать подлинный смысл, казалось бы, вполне понятных изображений зверей и людей. Для чего охотники на мамонтов вырезали из бивня или мягкого камня своих знаменитых «венер»? Кого они изображали? Обычных женщин? Неких «богинь»? Символы плодородия? Хранительниц очага? Тут сколько археологов, столько и мнений, а однозначных ответов как не было, так и нет.

Впрочем, мы все-таки можем сказать кое-что интересное об этих статуэтках, причем, опираясь не на одну лишь фантазию, а на научный анализ. Какой бы скрытый смысл ни стоял за этими фигурками — охотники на мамонтов передавали его через образы конкретных женщин. В подавляющем большинстве случаев эта конкретность воплощалась не в лицах — «палеолитические венеры» в основном безлики — а в формах тела (точнее, его наиболее «сексапильных» частей: груди, живота, ягодиц), а также в характере украшений или, может быть, татуировки.

Раньше многие ученые думали: статуэтки безлики потому, что палеолитический мастер боялся их «оживить», изобразив лицо и особенно глаза. Действительно, этнографам известны представления о том, что передача глаз может «вдохнуть душу» в само изображение. Однако позднее на тех же памятниках виллендорфско-костенковской культуры и некоторых других стоянках были найдены фигурки, выполненные по тем же канонам, что и «безликие», однако передающие черты лица, включая глаза. Видимо, дело было все же не в представлениях об «опасности», а в чем-то другом. Может быть, в том, что палеолитические охотники на мамонтов по-своему воспринимали женскую красоту и ее неповторимость?.. К этому сюжету мы еще вернемся в главе о семейно-брачных отношениях охотников на мамонтов. И об их любви.

Описанный тип женских изображений возник, по-видимому, именно в среде охотников на мамонтов. Впервые он появляется в Центральной Европе около 28 тысяч лет назад. На территорию Восточной Европы проникает тоже вместе с этими охотниками — тут сомнений давно уже нет. А вот на запад, на территорию современной Франции и Италии, подобные статуэтки проникли как бы «сами по себе». Там их находят на стоянках, относящихся к различным археологическим культурам. Отчасти это может объясняться тем, что женский образ — один из важнейших элементов верхнепалеолитической культуры в целом. Но только отчасти — ибо в подавляющем большинстве культур той эпохи нет и следа не только подобных фигурок, но и вообще каких бы то ни было изображений. Кроме того — уж слишком некоторые из западно-европейских палеолитических «венер» похожи на центрально- и восточно-европейские, чтобы можно было считать это сходство простой случайностью! Видимо, в тот период, когда в центре Восточной Европы формировалась историко-культурная область охотников на мамонтов (24— 21 тысяч лет назад), между значительной частью населения Европейского континента существовали культурные связи.

Как бы то ни было, у восточно-европейских охотников на мамонтов женский образ оставался важнейшим и во второй период существования Днепро-Донской историко-культурной области, когда на большей части Русской равнины костенковско-авдеевские землянки сменились наземными округлыми жилищами аносовско-мезинского типа. Правда, эстетический способ передачи этого образа в это время резко меняется. Бивневые фигурки, найденные на Мезинской стоянке, ученые первоначально приняли за изображения фаллосов (фаллос — мужской половой член). Только потом они заметили, что это одновременно очень стилизованные изображения женщин, у которых выделена седалищная часть, а спереди неизменно выгравирован треугольник — древнейший символический знак женского пола. Очевидно, здесь мы имеем знаковый двойной образ, сочетающий в себе и мужское, и женское начала. Любопытно, что некоторые из таких фигурок удивительно напоминают… птиц. Горлиц! Недаром в науке за ними даже закрепилось название: «мезинские птички».

Конечно, в принципе, первобытный человек мог, как и мы, заниматься тем, что мы называем «художественным творчеством», и для собственного удовольствия. Так, например, по данным этнографов, австралийские аборигены создавали как священные религиозно-магические изображения (в том числе и на скалах!), так и «простые», не имевшие в их глазах ничего священного. Вся трудность заключается в том, что для нас, европейцев, между теми и другими нет ни малейшей разницы! Провести здесь какую-либо грань применительно к эпохе палеолита мы не можем.