Б. Вставка внутри вставки

Б. Вставка внутри вставки

Вот, учитывая всё это, и посмотрим на знаменитый текст о пути из варяг в греки. В первую очередь мы видим, что расположен он в не датируемом введении. Вполне очевидно, что текст летописи вообще изначально был не датируемым, а по датам он был разнесён позже. Одним из ярчайших примеров этого, отмеченных ещё Шахматовым, является наличие «пустых» годов, то есть тех, под которыми ничего не записано. Это имеет логичное объяснение лишь в том случае, если автор летописи сначала проставил на страницах годы, а потом начал вписывать под ними события, черпая их из других источников, в которых этих годов не было.

Шахматов в своей «Истории русского летописания» подробно объясняет, почему летописец поместил то или иное событие под определённым годом. Объяснения эти можно принимать, а можно и нет, но возразить против самого факта нечего. Те же сведения, которые расположены до первой «погодной записи», явно не удалось датировать ни из каких соображений. То есть они совершенно легендарные.

Да, в общем-то, датировать их и не нужно было. Ведь там помещены преимущественно рассказы о расселении народов (в том числе славян) по земле. То есть, скорее, география и мифология, а не история. Или история столь древняя, что русский автор мог почерпнуть её только у греков. Пардон, применительно к его времени — у византийцев. Что летописцы и делали. Опять же Шахматов указывал, что источниками послужили, в основном, Хроника Георгия Амартола второй половины IX века и Хронограф, близкий по составу к «Елинскому» и «Римскому летописцу». А там (впрочем, как и в большинстве византийских «историй») дат нет.

Но интересующего нас места, где описан путь из варяг в греки, в византийских источниках не имеется. Шахматов выделяет часть текста от слов «по мнозехъ же времянехъ…» в особое «Сказание о грамоте словянской». Кусок о пути из варяг в греки помещён внутри него, то есть является, очевидно, оригинальным славянским творением.

Столь же очевидно, что рассказ о пути из варяг в греки, а также следующий за ним рассказ о поездке по этому пути с юга на север апостола Андрея (их связь совершенно очевидна) внутри «Сказания о грамоте словянской» является вставкой же. Иначе довольно затруднительно объяснить, почему отрывок о пути и следующий за легендой об Андрее абзац начинаются практически одинаково. В первом случае: «Поляномъ же жившимъ особе…», во втором: «Полем же живущимъ (в Лаврентьевской летописи — жившемъ) особе…»[10]. Видно, что текст летописи был разорван вставкой, а потом повествование начато снова.

Но и это ещё не всё. Столь же очевидно, что кусок о «Волковском лесе», начиная со слов «Днепръ бо потече…» и заканчивая началом рассказа об апостоле, является вставкой в текст о пути. Хотя бы потому, что в нём опять рассказывается о Днепре, о котором уже речь шла в предыдущем отрывке. И тем более потому, что тут описан другой путь к варягам — по Двине. При том, что потом повторено объяснение: от них (варягов) можно добраться до Рима. Если бы это был один текст, то автор не стал бы второй раз повторять одно и то же объяснение. Зато признание данного места вставкой, как делает, к примеру, А. Л. Никитин[11], ставит всё на место.

Нужно бы только отметить ещё одно: в первом куске говорится о Варяжском море, по которому можно плыть до Рима и Царьграда, а во втором — только о том, что по Двине можно прийти к варягам, а от них добраться до Рима и потом до «пределов Хамовых». То есть на самом деле тут о плавании по морю ничего нет. Добраться-то можно и по суше.

Итак, перед нами «матрёшка»: три текста, вставленных один в другой (даже четыре, если брать недатированное введение в летопись целиком). Думается мне, не слишком большой наглостью будет предположить, что сначала в текст рассказа о «Пути» (или, может быть, вернее было бы сказать, об «апостоле Андрее») была внесена вставка о «Волковском лесе», а потом уже это произведение внесено в «Сказание». Ну действительно, сложно представить, что кто-то специально разыскивает в «Сказании о грамоте словенской» внутреннюю вставку, чтобы её разорвать и поставить ещё одну!