Глава 2. НА ПУТИ ИЗ ХАРЬКОВА

Глава 2. НА ПУТИ ИЗ ХАРЬКОВА

Слезы коменданта Кремля. — Кого выдвигал Свердлов. — Дон, оцепеневший от ужаса. — Решения принимались на кухне. — Подкосила «испанка»? — «Побили рабочие…»

16 марта 1919 года комендант Кремля П. Д. Мальков решил проверить, как идет подготовка круглого зала в помещении ВЦИК, где через день должен был открыться VIII съезд партии. Причин для беспокойства не было, работы подходили к концу. Стены увиты гирляндами зелени, празднично алели знамена и плакаты, тяжелыми складками свисали со стола президиума концы пунцовой скатерти.

Вроде бы все готово. Вот только телефон. Кажется, не успели еще подвести. Мальков подошел к аппарату. Звонок. Ага, значит, уже подключили. Снял трубку.

— Павел, это ты?

Чей это голос? Аванесов? Нет, не может быть! Никогда так не дрожал, не прерывался голос Варлаама Александровича.

— Кто это, кто? Что случилось? — кричал в трубку комендант Кремля.

В ответ раздалось глухое, страшное мужское рыдание.

— Яков Михайлович… Пять минут назад…

Горло у Малькова свела мучительная спазма, глаза застлал туман.

Два дня спустя, 18 марта 1919 года, хоронили Якова Михайловича Свердлова. У подножия Кремлевской стены, в самом центре Красной площади, зияла свежая могила. Замерли в горестном молчании десятки тысяч людей, заполнивших из края в край огромную площадь. На могильный холм поднялся Ленин:

— Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы.

В 1937 году Партиздат ЦК ВКП(б) выпустил сборник «В. И. Ленин и И. В. Сталин о Якове Михайловиче Свердлове». Кроме речи на похоронах Свердлова, в сборнике помещено еще семь выступлений Ленина, специально посвященных безвременно ушедшему из жизни первому председателю ВЦИК. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинство их произнесено в течение короткого промежутка времени — непосредственно после смерти, остальные приурочены к годовщинам траурной даты.

Я. М. Свердлов был прежде всего и больше всего организатором, притом организатором талантливейшим, — вот главный лейтмотив ленинской речи на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 года. В заслугу ему ставится единоличная работа в области организации, выбора людей, назначение их на ответственные посты по всем разнообразным специальностям. В тот же день, 18 марта, состоялось открытие VIII съезда партии. Предлагая почтить память Свердлова вставанием, Ленин снова называет его главнейшим организатором и для всей партии в целом, и для всей Советской республики. Перейдя ко второй части порученной ему Центральным Комитетом задачи — к организационному отчету ЦК, Ленин замечает, что эту задачу мог выполнить как следует только Свердлов, который был назначен докладчиком Центрального Комитета по этому вопросу. Высочайшая аттестация дается Свердлову Лениным в его речах на заседаниях ВЦИК 30 марта 1919 года и 16 марта 1920 года, в докладе на IX съезде партии 29 марта 1920 года, в речи, записанной на граммофонной пластинке в конце марта 1919 года.

Сталин свою единственную статью о Свердлове напечатал в 1924 году в журнале «Пролетарская революция». Статья так и называлась: «О Я. М. Свердлове». Напрасно искать в ней какие-либо личностные моменты. Она строга и официально-скучна по изложению. Хотя Сталин неплохо знал Свердлова и даже отбывал с ним ссылку в Туруханском крае. Более того, он бежал вместе со Свердловым из ссылки. Притом Свердлов был в корзине с бельем. Встречный жандарм хотел проткнуть корзину штыком. Сталину тогда удалось уладить дело, дав «на лапу» жандарму. Об этом эпизоде Сталин рассказал маршалу А. Е. Голованову перед полетом в Тегеран в 1943 году как о примере плохой конспирации. О полете никто не должен был знать, кроме очень узкого круга людей, в который входил Голованов. От него и услышал о трагикомическом приключении двух незадачливых беглецов поэт Феликс Чуев, автор известной книги «Сто сорок бесед с Молотовым».

Сталинская статья 1924 года рассчитана на массы. А им надо понятно разъяснить, что значит быть вождем-организатором в условиях, когда у власти стоит пролетариат. И входящий в роль толкователя истины в последней инстанции начинающий диктатор глубокомысленно поучает непросвещенных соотечественников: быть вождем-организатором — это не значит подобрать помощников, составить канцелярию и давать через нее распоряжения. Быть вождем-организатором в наших условиях — это значит, во-первых, знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки, уметь подойти к работникам, во-вторых, уметь расставить работников так, чтобы каждый чувствовал себя на месте. Изложив требования к вождям-организаторам, Сталин, наконец, приходит к такому выводу: «Я далек от того, чтобы претендовать на полное знакомство со всеми организаторами и строителями нашей партии, но должен сказать, что из всех знакомых мне незаурядных организаторов я знаю — после Ленина — лишь двух, которыми наша партия может и должна гордиться: И. Ф. Дубровинского, который погиб в туруханской ссылке, и Я. М. Свердлова, который сгорел на работе по строительству партии и государства».

О том, что Свердлов не был теоретиком и не относился к тому немногочисленному тончайшему слою партийной интеллигенции, которая своим философским, экономическим или публицистическим творчеством одухотворяла рабочие массы, свидетельствуют и другие видные деятели Октябрьской революции. В опубликованных впервые в 1985 году заметках Н. И. Подвойского о Свердлове подчеркивается, что он считал своим призванием организацию выполнения решений. «Свердлов мастерски производил инструктирование исполнителей, производил проверку исполнения, — пишет Подвойский. — Добивался точного, последовательного и безостановочно быстрого «производственного» процесса для достижения цели. Он не допускал засорения, загрязнения политической линии, организационных, тактических путей партии, политики Советской власти. Тут же, сразу, в ходе обсуждения, производил очищение. Для этого в резерве товарища Свердлова всегда наготове были ответственные ораторы…»

Свердлов, по оценке Подвойского, очень ревниво относился к партийным кадрам. «Он создавал определенный тип работников. Работники, выполнявшие под его руководством задания партии, проходили великолепную школу. Свердлов оставил партии отличные кадры, мастерски подобранные, выученные, расставленные по боевым местам… Свердлов приучал кадры выполнять точно, полностью, быстро решения вышестоящих партийных учреждений…» В конце восьмидесятых — начале девяностых годов стали известны имена многих из этих людей — Юровского, Белобородова, Голощекина. Газета «Литературная Россия», журналы «Молодая гвардия», «Москва», «Кубань» открыли перед изумленными читателями немало нового, прояснившего, по мнению этих изданий и их авторов, подлинный облик мастерски подобранных, выученных и расставленных по боевым местам кадров Якова Михайловича Свердлова. Потрясенные читатели узнали, во что обошлась стране бездумная привычка этих кадров выполнять точно, полностью и быстро предписания центра, отождествляемого с личностью Якова Михайловича, представленного в этих публикациях одним из главных организаторов массовых репрессий против народа, убийства последнего русского царя и его семьи, автора самоличной директивы о поголовном истреблении казачества, по которой было уничтожено 2,5 миллиона из 4 миллионов проживающих на Дону людей.

Одного из созданного Свердловым типа работников ярко живописует казахский литератор Виктор Михайлов в газете «Литературная Россия». Это Филипп (Шая) Исаевич Голощекин, ближайший друг Якова Михайловича по туруханской ссылке. С ним в марте 1917 года они вместе покатили в санях по замерзшему Енисею в революционный Петроград. Сын мелкого подрядчика, Шая родился в городе Невеле Витебской губернии. Мещанином города Полоцка считался отец Свердлова, Мираим (по другим сведениям — Мовша) Израилевич. Как видим, земляки.

Шая Голощекин начинал жизненный путь приказчиком в писчебумажном магазине, затем переквалифицировался на зубного техника, имел свой зубоврачебный кабинет. После Октября Свердлов направляет друга в Пермь секретарем губкома. Ему был нужен на Урале абсолютно преданный и надежный человек, способный выполнить любое задание. Первое щепетильное задание не заставило себя долго ждать. Дело в том, что с августа 1917 года в Тобольске под охраной находился отрекшийся от престола царь Николай II с семьей. Его-то и должен был «пасти» Голощекин. И он «пас»…

Заседание Екатеринбургского Совета в ночь на 17 июля 1918 года, якобы решившее участь Романовых, было не более чем инсценировкой: позже начальник расстрельной команды Юровский вспоминал, что еще «в шесть часов вечера Филипп Г-н (Голощекин) предписал привести приказ в исполнение». Надежный друг Свердлова занимал в то время пост военного комиссара Уральской области.

В тот же день по сигналу из Екатеринбурга в Алапаевске казнили трех сыновей великого князя Константина Романова, а также двух других Романовых — великого князя Сергея Михайловича и великую княгиню Елизавету Федоровну. Немногим раньше, 12 июня, в Перми был взят чекистами и расстрелян брат Николая II — Михаил.

Случайно ли, задает вопрос В. Михайлов, что все Романовы из тех, кто находился в то время в России, оказались в одном районе — на Урале? Случайно ли, что они вместе с близкими людьми и слугами были поголовно и разом истреблены? Разумеется, нет, считает автор публикации. По его мнению, это была заранее продуманная и предписанная центром акция. О ней сейчас уже достаточно много известно.

Степень причастности Свердлова к организации убийства царя и его семьи — разговор особый, и без него, видно, не обойтись, поскольку это недавно открывшееся обстоятельство стало одной из главных причин неоднозначного отношения к личности пламенного революционера, репутация которого еще недавно считалась безупречной. Сейчас же продолжим рассказ о жизненном пути одного из тех, кого он пригрел, кому безоговорочно доверял, кто не допускал засорения, загрязнения политической линии. После Екатеринбурга Голощекина вновь, как и в годы подполья, понесло по стране. Туркестан, Башкирия, Москва (целый год был председателем Главруды — будто что-то понимал в руде!), Кострома, Самара — и все на руководящих должностях. Еще в 1914 году, находясь в туруханской ссылке, Свердлов заметил о своем друге, что при хорошем отношении к людям вообще, к абстрактным людям, он безобразно придирчив к конкретному человеку. Жестокость была врожденной чертой его характера. Много, много судеб сокрушил он, прежде чем сам оказался в застенках ГПУ.

Кровавый след тянулся за Голощекиным после расправы над царской семьей везде, куда бы не назначал его Орграспред, появившийся в ЦК после смерти Свердлова. В 1925 году Голощекина прислали в Казахстан. Вскоре все видные казахские коммунисты попали в «национал-уклонисты». В степи, через восемь лет после революции, он провозгласил свой «малый Октябрь». Если потребуется, пояснил он, надо идти на жертвы, не боясь крови. И она полилась. Даже великого просветителя Абая, умершего до революции, объявили врагом Советской власти. Был уничтожен духовный цвет нации. Над верующими надругались, закрыв все мечети. Повсеместно искусственно разжигалась классовая борьба.

В 1929 году три четверти коренного населения Казахстана вело кочевой или полукочевой образ жизни. И вот им-то, прирожденным кочевникам, Голощекин повелел в кратчайший срок «осуществить оседание». Оно проводилось варварскими методами. У людей отбирали скот, домашний скарб и под присмотром милиции сгоняли в «точки оседания», где не было ни жилья, ни кормов, ни воды. Всех сопротивляющихся арестовывали и объявляли врагами социализма. Обобществляли арбузные и огуречные семена, одежду и домашнюю посуду, собак и кошек, даже пирамидальные тополя. Множество истинных скотоводов и хлебопашцев было расстреляно, разорено и выслано на погибель. «Отнятие самого необходимого из одежды и домашней утвари и полное лишение продовольствия, — говорил он, — порождает сочувственное отношение к кулацким семьям и их детям со стороны середняков и даже бедняков, берущих их на прокормление». Это, видимо, по-настоящему раздражало: еще бы, тут жалели не абстрактных людей, как он, а — живых.

Коренное население, подавляемое чекистами, милицией и регулярными войсками, уходило в соседние Киргизию и Узбекистан, в Поволжье и на Урал, в Сибирь. С боями пробивались в Китай. По официальным данным, от произвола бежали более миллиона казахов — треть населения. Многие бросали детей, не надеясь их уберечь. Сироты умирали десятками тысяч. Актюбинский отряд Красного Креста сообщал, что все детское население Тургая в возрасте до четырех лет вымерло. Отчаявшиеся матери оставляли детей перед учреждениями и домами. На станции Аягуз одна казашка бросила двоих детей под поезд, другая в Семипалатинске утопила двоих малолеток в проруби. Казахи, лучшие в стране скотоводы, бежали с родной земли, а в Казахстан под дулами чекистских винтовок гнали спецпереселенцев — цвет русского и украинского крестьянства. Выбрасывали из скотских вагонов на мерзлую голую землю, оставляя на погибель.

«В три года коллективизации, — пишет В. Михайлов, — Голощекин сделал с Казахстаном примерно то же, что Пол Пот с Кампучией. К 1933 году от 40 миллионов голов скота осталась едва ли десятая часть; причем в главных животноводческих районах, где прежде находилось почти все стадо, осталось всего 300–400 тысяч. Из крупнейшего в стране поставщика мяса, шерсти, кожи Казахстан превратился в голодную пустыню. Казахи, которые даже приветствуют друг друга при встрече словами: «Здоров ли скот?», лишились своей жизненной основы.

Никто в точности не знает, сколько людей погибло от голода и болезней в 1931–1933 годах, да и невозможно это установить. По различным подсчетам, число жертв колеблется от полутора до двух миллионов человек. Большинство из них — казахи, тысяч 200–250 — люди других национальностей. Вымерла треть, если не половина нации. Материалы переписей свидетельствуют: лишь к 1970 году коренное население республики восстановило свою численность 1926 года».

В 1941 году арестованного перед войной Голощекина по указанию Берии расстреляли. Во времена Хрущева реабилитировали. В Кустанайской области есть железнодорожная станция, сохранившая с 1932 года имя верного сподвижника Свердлова. Имеется также и станция, названная именем бывшего председателя ВЦИК. До сегодняшнего дня стучат поезда от станции Голощекино до станции Свердловск по усыпанной костями земле.

На такой далеко не оптимистичной ноте заканчивается публикация в «Литературной России». Мысль автора предельно ясна: ученики достойны своего учителя, перед ними всегда стоит его пример. Ничего нового Голощекин не придумал. Стирая с лица земли казахский народ, он пользовался теми же методами, что и Свердлов по отношению к донскому казачеству. Правда, с поправкой на мирное время.

Сегодня Свердлову предъявляют прямые обвинения в преступлениях против народа, в организации расказачивания и геноцида на Дону. Долгое время правда о страшных событиях, приведших к трагедии и казачества, и народа в целом, тщательно скрывалась. Наружу она начала выходить еще в начале шестидесятых годов, но оттепели перекрывали кислород, что создало питательную почву для слухов, которые множились до самого последнего времени.

Истина томилась в архивах, к которым только сейчас открыт доступ. Вот что докладывал о тех кровавых днях в казачий отдел ВЦИК московский коммунист К. К. Краснушкин, командированный в Хоперский район и работавший в 1919 году в ревтрибунале, а затем председателем Урюпинского комитета партии. «Был целый ряд случаев, — сообщал он, — когда назначенные на ответственные посты комиссары станиц и хуторов грабили население, пьянствовали, злоупотребляли своей властью, чинили всякие насилия над населением, отбирая скот, молоко, хлеб, яйца и другие продукты и вещи в свою пользу, когда они из личных счетов доносили в ревтрибунал на граждан и те из-за этого страдали… Отдел розысков и обысков при ревтрибунале, а также комиссары при производстве обысков отбирали вещи, продукты совершенно безнаказанно на основании личных соображений и произвола, причем, как видно из переписок по дознаниям, отобранные предметы исчезали неизвестно куда. Эти отобрания и реквизиции производились сплошь и рядом… с совершением физических насилий. Эти действия… настолько возбуждали население района, что был признан необходимым возможно скорейший разгон этого отдела…

…Трибунал разбирал в день по 50 дел… Смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные, старики, старухи и дети. Известны случаи расстрела старухи 60 лет неизвестно по какой причине, девушки 17 лет по доносу из ревности одной из жен, причем определенно известно, что эта девушка не принимала никогда никакого участия в политике. Расстреливались по подозрению в спекуляции, шпионстве. Достаточно было ненормальному в психическом отношении члену трибунала Демкину заявить, что подсудимый ему известен как контрреволюционер, чтобы трибунал, не имея никаких других данных, приговаривал человека к расстрелу… Расстрелы производились часто днем, на глазах у всей станицы, по 30–40 человек сразу, причем их с издевательствами, с гиканьем, криками вели к месту расстрела. На месте расстрела людей раздевали догола, и все это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать…»

Кровь стынет в жилах от описания диких сцен бессудных расправ над казаками и их семьями. Богуславский, председатель ревкома в станице Морозовской, напившись, отправился в тюрьму, потребовал список арестованных, вызвал по порядку номеров 64 сидевших в камерах казаков и всех по очереди расстрелял. В дальнейшем Богуславский даже не утруждал себя приходом в тюрьму — вызывал для расстрела в ревком, а то и к себе домой. В Центральном архиве Октябрьской революции хранились документы о том, что во дворе дома Богуславского обнаружили 50 зарытых трупов расстрелянных и зарезанных казаков и членов их семей. Еще 150 трупов нашли в разных местах вне станицы. Проверка показала, что большинство убитых ни в чем не было виновно и все они подлежали освобождению.

В ходе расказачивания, вылившегося в подлинную вакханалию, погибли сотни тысяч невинных людей. Сколько точно — предстоит еще подсчитать. Те, кто взялся вершить судьбу казачества, не разбирались в его противоречивой социальной природе. Казачья масса представлялась охваченным фанатизмом романтикам мировой революции настолько некультурной, что они проводили сходство между ее психологией и психологией некоторых представителей зоологического мира. Основанием для такого заключения служила серьга в ухе казака. Иногда их было две. А кое-кому приходилось видеть, что у некоторых казаков даже в носу проделана дырка для вставления кольцеобразного приспособления. Отсюда делался вывод: казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции, русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие. Дон необходимо обезлошадить, обезоружить, обезнагаить и обратить в чисто земледельческую зону.

«Обезлошадить», «обезнагаить» казаков, за спиной которых многовековой, с XV столетия, исторический путь? Сжечь в пламени классовой борьбы уникальный народный слой с его своеобразным укладом жизни, традициями и обычаями, ярким, самобытным фольклором? Это ли не прообраз, не генеральная репетиция тех чудовищных репрессий, которые потом воплотятся в требовании Шаи Голощекина об «осуществлении оседания» казахов-кочевников в кратчайшие сроки, в другие акции геноцида по отношению к целым народам, предпринятые верными сподвижниками Свердлова.

Чем же заслужило такую немилость казачество, с давних времен охранявшее южные границы Руси, добиравшееся на стругах до Трапезунда, воевавшее у стен Синопа и Константинополя, поившее своих коней из рек Вены, Берлина, Парижа? В 1812 году казаки выставили против Наполеона 86 полков и во многом определили победу над французами, о чем завещал помнить потомству русскому фельдмаршал Кутузов. Где, в какой еще стране была такая прекрасная организационная структура войска, у которого в крови и традициях — защита Отечества от нашествия врагов?

Полностью забытый порядок несения службы казаками напомнил журнал «Москва»: «Еще в 1875 году по Войску Донскому казакам был определен срок службы двадцать лет: три года — в приготовительном разряде, двенадцать — в строевом и пять — в запасном. На действительной службе находились четыре года, остальное время — на сборах и дома, где у казака всегда наготове — боевой конь с амуницией, шашка, пика, карабин. Ну и, разумеется, — шинель, мундир, шаровары с лампасами, сухари, подковы, ухнали в переметных сумах, овес в саквах… Сигнал тревоги — и через час сотня (эскадрон) уже на плацу в строю. Полк… Дивизия… Все Войско Донское… Двадцать лет под ружьем — и никто не только не тяготился, а и гордился таким образом жизни… Даже нынче кое-кто на Западе отождествляет нашу страну с образом донских казаков. Видно, надолго отложились в памяти их походы… Не зря художник Жан Эффель создал эмблему общества «Франция — СССР»: Марианна (образ Франции) целуется с донским казаком».

И вот этих смелых и гордых людей решили сжить со свету. Употреблять слово «казак» было строго-настрого запрещено. Не разрешали носить фуражки, штаны с лампасами. Станицы переименовывали в волости, хутора — в деревни. Казаков выгоняли из куреней, а в их дома вселяли людей из других губерний. Ревкомы, возглавившие всю власть на Дону, вели себя как завоеватели, ежедневно расстреливали сотни мужчин, женщин, детей. Членами ревкомов были коренные крестьяне, а чаще иногородние, чьи взоры давно привлекали богатые казачьи земли и паи. Исполнителями чудовищной кампании по физическому уничтожению всех без разбора казаков, среди которых, как всегда, в первую очередь страдали безвинные и беззащитные, выступали те, которым терять было нечего, кроме своих цепей. Палачи задыхались от работы. Расстреливали, вешали, рубили шашками без суда и следствия. Злоба и кровь ничего иного, кроме зверства, породить не могли. Директива из центра была жесточайшая: всех ранее служивших у белых — к стенке, хотя бы и добровольно перешедших на сторону красных. А кто из казаков не служил? Все служили. Ведь перед расказачиванием Краснов провел в станицах поголовную мобилизацию мужчин от 18 до 50 лет — под угрозой пулеметного огня. Значит, ревкомам предстояло уничтожить все жизнеспособное население Дона!

Известна телеграмма Филиппа Миронова, человека трагической судьбы, будущего командующего 2-й Конной армией, защитника донских казаков, потерявшего в Гражданскую сына и восемнадцатилетнюю дочь, казненную белыми, встретившего свою собственную смерть от пули караульного со сторожевой вышки в 1921 году во время прогулки в тесном дворике Бутырской тюрьмы. Оболганный и оклеветанный завистливыми соперниками, надолго вычеркнутый из истории, истинный герой Дона обращался к Ленину: «…Именем Революции требую прекратить политику истребления казаков!..» В письме Реввоенсовету Республики Филипп Кузьмич излагал, что надо сделать, чтобы удержать казачье население сочувствующим Советской власти. Для этого необходимо считаться с его историческим, бытовым и религиозным укладом жизни. По мнению Миронова, время и умелые политические работники разрушат темноту и фанатизм казаков, привитых вековым казарменным воспитанием старого полицейского строя, проникшим в весь организм казака. Вся обстановка на Дону повелительно требует, писал он, чтобы идея коммунизма проводилась в умы казачьего населения путем лекций, бесед, брошюр и т. п., но ни в коем случае не насаждалась и не прививалась насильственно, как это «обещается» теперь. Необходимо предоставить населению под руководством опытных политических работников возможность строить жизнь самим, строго следя за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали к власти.

Однако вместо политической мудрости, политического такта, искреннего стремления к прекращению братского кровопролития — беспощадное истребление. Руководящим принципом было: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Не было ни одной попытки подойти к казаку деловым образом, договориться мирным путем. Подход был один — винтовка, штык. Между тем казаки и при царском режиме отличались свободолюбием, имели еще в то время свою выборную власть, привычку к коллективизму в работе. Не редкостью были семьи в 25–30 человек, работавшие на коммунистических началах без найма рабочей силы и обрабатывавшие большие участки земли. Но адская машина была уже запущена. В Москву летели восторженные реляции: крестьяне начинают расправу над казачеством, само слово «казак» выводится из обихода, приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет. Караульным командирам приказано за каждого сбежавшего расстреливать пятерых, обязав круговой порукой казаков следить друг за другом.

У антиказачьей идеи были авторы. Началом трагедии послужил какой-то секретный документ. Упоминания о нем содержатся в записках посланных на Дон коммунистов из Москвы, недоумевающих, что это за документ и от кого он исходил. В донесении члена РКП(б) из Замоскворецкого района М. В. Нестерова, командированного ВСНХ в 1919 году в Донскую область для организации совнархоза, говорится: «Я находился в станице Урюпинская, центре Хоперского округа… В ней не было Совета… Ревком, партийная организация также были не выборные, а назначенные сверху. Партийное бюро возглавлялось человеком, абсолютно не знающим быта казачества и… действующим, по его словам, по какой-то инструкции из центра, причем инструкция из центра понималась — как полное уничтожение казачества… Принцип был такой: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Никакого разговора, только штык и винтовка…» Доступа к правде не было до самого последнего времени. Еще в 1988 году, например, писатель А. Знаменский, автор потрясающей книги «Красные дни», утверждал: «Была, оказывается, спецдиректива, разработанная в Донбюро С. Сырцовым, П. Блохиным-Свердлиным, А. Френкелем, А. Белобородовым и другими отъявленными троцкистами».

Действительно, директива Донбюро была, но в развитие той, которая поступила из центра в январе 1919 года. Журнал «Известия ЦК КПСС» опубликовал ее в шестой книжке за 1989 год — семьдесят лет спустя. Напомним основные положения этого страшного документа, озаглавленного как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам» и заканчивающегося словами «Центральный Комитет РКП». Письмо содержит указания партийным работникам от имени ЦК партии о характере их работы в казачьих регионах. Единственно правильной признается самая беспощадная борьба со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления.

Перед местными партийными организациями ставилась задача провести против богатых казаков массовый террор, истребив их поголовно. Такой же беспощадный массовый террор предписывалось применить ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. Предлагалось конфисковывать не только хлеб, но и все сельскохозяйственные продукты, определялись меры по уравниванию пришлых с казаками в земельном и во всех других отношениях. Казаки подлежали полному разоружению, право носить оружие получали только надежные элементы из иногородних. В казачьи станицы вводились вооруженные отряды вплоть до установления там полного порядка. Всем комиссарам, назначенным в казачьи поселения, предлагалось проявлять максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания. В последнем, восьмом пункте письма говорилось: «Центральный Комитет постановляет провести через соответствующие советские учреждения обязательство Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли».

Циркулярное письмо породило чудовищное самоуправство со стороны членов Донбюро. Они не замедлили откликнуться на требование центра своей собственной, еще более жестокой директивой, о которой упоминал писатель А. Знаменский. Ее долго скрывали. Наконец увидела свет и она. Приведем ее полностью:

«В целях скорейшей ликвидации казачьей контрреволюции и предупреждения возможных восстаний, Донбюро предлагает провести через соответствующие советские учреждения следующее:

1. Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить их, как заложников, в районный революционный трибунал.

2. При опубликовании о сдаче оружия объявить, что в случае обнаружения по истечении указанного срока у кого-либо оружия, будет расстрелян не только владелец оружия, но и несколько заложников.

3. В состав ревкома ни в коем случае не могут входить лица казачьего звания, не коммунисты.

4. Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков, то же относится и к кулакам, всякого без исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания».

«Круги» от директивы центра расходились все дальше и дальше, узаконивая насилие и репрессии. Они обрушивались уже не только на врагов, не только на белоказачьи части, но и на одну из движущих сил революции — крестьянство. В соответствии с приказом ревкома Южного фронта за подписями Ходоровского, Гиттиса, Плятта и других при каждом полку учреждался временный военно-полевой трибунал, который двигался вместе с наступавшими полками. Являясь органом расправы со всякими контрреволюционными элементами, не принадлежавшими к составу армии (т. е. с крестьянами), трибунал действовал по пути продвижения частей и в местах их расположения. Приказом четко определялся состав трибунала: политком полка, два члена и один кандидат из полковой парторганизации. Приговор трибунала обжалованию не подлежал. Опрос свидетелей мог иметь место в том случае, если трибунал находил это необходимым.

Дон онемел от ужаса. За Красной Армией шла другая армия — армия ревкомов, особых отделов, чрезвычайных комиссий, ревтрибуналов, и каждый из них был наделен правом расстреливать, казнить, резать. Ненависть к казачеству, якобы контрреволюционному с младенческих пеленок, огульно переносилась буквально на все население. Как будто казаки жили вне общества, не имели общенациональных связей с русским народом, а лишь творили безумное и беспросветное зло. Привязанные к своим куреням, снопам, телегам и пашне, они мешали осуществлению планетарных замыслов фанатичных вождей, раздувающих пламя мировой революции, в огне которого должны были исчезнуть целые народы.

Директива ЦК вызвала страх и растерянность: ведь еще совсем недавно СНК и ВЦИК РСФСР заверяли, что рядовые казаки и офицеры, добровольно перешедшие на сторону Советской власти, освобождаются от преследования и наказания, что никакого посягательства на весь многовековой уклад жизни донского казачества не будет. Напрасно член ЦК и РВС Южного фронта Г. Я. Сокольников в панике отбил телеграмму в Москву: «…Пункт первый директивы не может быть целиком принят ввиду массовой сдачи казаков полками, сотнями, отдельными группами». Только в ночь под Рождество, 25 декабря 1918 года, к Миронову перешли 18 казачьих полков, служивших у белых, и он гарантировал им жизнь. А теперь, согласно директиве, они подлежали расстрелу. Выходило так, что революция сама вкладывала в руки генералов козыри к восстанию казаков. А выступали казаки против Советской власти? Может, они выступали против тех, кто отнимал у них Советскую власть? Против насильственного, по-диктаторски грубого отстранения от сознательной гражданской активности? Ведь декретом Совнаркома от 1 июня 1918 года трудовому казачеству совместно и на равных правах с проживающими на казачьих землях трудовым крестьянством и рабочими предоставлялось право организации Советской власти — войсковых и областных, районных и окружных, станичных и хуторских Советов казачьих депутатов. Но это завоеванное право у казаков отняли, блокировали их, сковали руки назначенчеством, фальсифицированными ревкомами, каленым железом выжигая гласность, народное представительство.

Действительно, что оставалось делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению? Что оставалось делать ему, когда его курень передавался другому, а хозяйство захватывалось чужими людьми? Только сжигать свои станицы и хутора и с оружием в руках идти против тех, кто принес на Дон небывалую, страшную эпоху голода, разорения, эпидемий и смерти. Не было малого поселка, где бы не страдали казаки. Смущала ли кого-нибудь тактика истребления народа? Нет, ибо «перманентникам» гражданская война в стране представлялась лишь началом. Впереди мерещились 20–25 лет войны на мировой арене.

Уже не было в живых Свердлова, уже пленум ЦК РКП(б) отменил январскую директиву, а верные сподвижники Якова Михайловича, опьяненные успехами, рьяно продолжали намеченную им линию по умерщвлению миллионов казаков. 8 апреля 1919 года Донбюро, возглавляемое С. И. Сырцовым, впоследствии доросшим до поста Председателя Совнаркома РСФСР, а тогда двадцатишестилетним недоучившимся студентом из Петербурга, приняло еще одно постановление. «Насущная задача, — говорилось в нем, — полное, быстрое и решительное уничтожение казачества как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, распыление и обезвреживание рядового казачества и о формальной его ликвидации». Адскую машину истребления людей, запущенную Свердловым и работавшую на всю мощь, сразу остановить было не под силу даже Пленуму ЦК партии.

Имена исполнителей человеконенавистнической директивы разных уровней мы знаем. Среди членов Донбюро особо отметим фамилию Белобородова — она еще нам встретится в связи с кровавыми событиями в Екатеринбурге. Кроме Сырцова исследователь этой темы Евгений Лосев называет еще одного двадцатилетнего «студента» — Иону Эммануиловича Якира, сына кишиневского фармацевта, прибывшего на Дон после учебы в Базельском университете. Став членом РВС 8-й армии, он отдал приказ, согласно которому разрешались расстрел на месте всех имеющих оружие (какой казак без оружия) и даже «процентное уничтожение мужского населения». То есть при захвате станиц спускался план истребления мирных жителей. Никаких переговоров с восставшими Якир не разрешал — только полное уничтожение является гарантией прочности порядка.

Ну, а кому принадлежало авторство антиказачьей идеи? Кому нужно было так стравить людей, чтобы воронежские и тульские рабочие и крестьяне, одетые в красноармейские шинели, были брошены на истребление таких же тружеников Дона? Кто сочинял страшную директиву, принесшую столько бед и несчастий? Евгений Лосев дает однозначный ответ: Свердлов. «Конечно, в этой трагедии немалая вина лежит и на Троцком, — пишет он. — Но ведь крестным отцом расказачивания… был Я. М. Свердлов. Об этом красноречиво говорят документы — бесстрастные свидетели страшных событий. Свердлов был не только активнейшим «компаньоном» Троцкого, но и главным действующим лицом расказачивания. Да и можно ли допустить мысль, что Троцкий и Свердлов, в силу своего служебного положения, не обсуждали между собой этот вопрос? Наверняка обсуждали. Не могли не обсуждать! Один был председателем Реввоенсовета республики и наркомвоенмором, другой — председателем ВЦИК и руководителем Оргбюро ЦК РКП(б). Значит, в их руках была сосредоточена вся законодательная и исполнительная власть страны…

Миронов выступил против директивы ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года, подписанной Свердловым. И нет никаких свидетельств, что этот документ предварительно обсуждался в Политбюро или согласовывался с казачьим отделом ВЦИК или с Лениным. И только сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над этим обстоятельством: «В этой работе (Оргбюро ЦК) мы были вынуждены всецело полагаться… на тов. Свердлова, который сплошь и рядом единолично выносил решения». И еще: «…Крупнейшими отраслями работы (ВЦИК. — Н. З.)… целиком и единолично ведал Яков Михайлович».

Приведенные слова Ленина, по Лосеву, пишет в шестой книжке журнала «Родина» за 1990 год доктор исторических наук Александр Козлов из Ростова, служат неопровержимым доказательством злого умысла Свердлова против казачества. Однако, по мнению ростовского историка, ленинские слова, вырванные из общего контекста, не имеют ничего общего с тем смыслом, который вкладывал в них сам Ленин. Исследователь приводит фрагмент из речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова, произнесенной Владимиром Ильичем на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 года. Очевидно, есть смысл воспроизвести этот фрагмент и нам, чтобы дать возможность читателям самим решить, кто прав.

Итак, цитируем Ленина: «Если нам удалось в течение более чем года вынести непомерные тяжести, которые падали на узкий круг беззаветных революционеров… то это только потому, что выдающееся место среди них занимал такой исключительный, талантливый организатор, как Яков Михайлович. Только ему удалось… выработать в себе замечательное чутье практика, замечательный талант организатора, тот безусловно непререкаемый авторитет, благодаря которому крупнейшими отраслями работы Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, которые под силу были лишь группе людей, — целиком и исключительно единолично ведал Яков Михайлович». Трудно не согласиться с Козловым — действительно, из этих слов только при большом желании и изрядной доле воображения можно предположить, что сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над тем, как создавалась печально знаменитая директива.

Что же касается других аргументов А. Козлова, то они уязвимы. Ростовский историк никак не отреагировал на приведенные Е. Лосевым ленинские слова о том, что Свердлов сплошь и рядом единолично выносил решения. Кухню принятия этих решений мы подробно осветим несколько позже. А сейчас обратимся к его утверждению, что публикация в журнале «Известия ЦК КПСС» самого документа о расказачивании положила конец кривотолкам и откровенным спекуляциям: «Оказалось, он обсуждался 24 января на заседании Организационного бюро ЦК РКП(б) и значился в повестке дня шестым пунктом как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам». На этом основании автор делает вывод, что нет почвы считать документ продуктом единоличного творчества Свердлова. Хотя, делает он оговорку, это и не снимает с него ответственности как с руководителя высокого органа. Версия о Свердлове как авторе письма, продолжает А. Козлов, вероятно, берет начало от телеграфных лент. В конце каждой из них, содержавшей текст передаваемого документа, за кавычками стояла его фамилия. Но означала она не авторство, а подпись отправителя.

Но самый главный аргумент, конечно, — это то, что письмо обсуждалось на заседании Оргбюро ЦК. Значит, принималось коллегиально и учитывало мнения всех членов руководящего партийного органа?

Давайте проясним, сколько человек было тогда в Оргбюро и как проходили его заседания. Многие энциклопедии указывают дату создания Оргбюро — 16 января 1919 года. Из «Известий ЦК КПСС» узнаем, что в его состав входили Я. М. Свердлов, Н. Н. Крестинский, М. Ф. Владимирский. Итак — трое! Негусто. Да, был еще четвертый: заведующая Секретариатом ЦК К. Т. Новгородцева. Жена Якова Михайловича. Она вела протоколы заседаний Оргбюро, в том числе и того, от 24 января. Но вот незадача — протокол заседания Оргбюро от 22 января, где пофамильно названы все эти лица, журнал печатает, а относительно заседания 24 января сделано такое примечание: «В протоколе этого и ряда последующих заседаний Оргбюро присутствующие не указаны; текст циркулярного письма ЦК об отношении к казакам в протоколе Оргбюро отсутствует. В ЦПА ИМЛ имеется копия указанного циркулярного письма, которая приводится ниже».

Публицист Герман Назаров убежден, что директиву скорее всего составлял сам Свердлов. О том, что он лично писал циркулярные письма, отмечается во многих воспоминаниях. К этому заключению приводит вся логика событий. 16 января создается новый руководящий орган ЦК — Оргбюро, который возглавляет Свердлов. Кто-кто, а уж Яков Михайлович не подпустил бы к новому делу никого, сам постарался бы проявить усердие, особенно поначалу. Речь ведь идет фактически о первой неделе работы высокого партийного органа, созданного по предложению Ленина. Значит, узкая группа лиц, эти несколько человек (Свердлов, Крестинский, Владимирский, Новгородцева) собирались на квартире Свердлова и Новгородцевой, — с горечью восклицает Г. Назаров, — где и решали все «злободневные вопросы», одним из которых был вопрос о расказачивании — поголовном уничтожении казаков. Решались узкой группой лиц, которые и выдавали свои решения за решения ЦК. Увы, как это ни прискорбно, но факт остается фактом: в циркулярном письме от 24 января 1919 года, подписанном Свердловым, так и говорилось: «Центральный Комитет постановляет…» Хотя ЦК и отменил это циркулярное письмо в день смерти Свердлова, 16 марта, но эта отмена носила формальный характер. Письмо действовало весь 1919 год.

Утверждение Г. Назарова о том, что судьба донского казачества решалась узким кругом лиц, собравшихся на квартире Свердлова, не голословное. А как же Оргбюро, спросит непросвещенный читатель, оно ведь принимало циркулярное письмо. Разгадка проста: сей уважаемый партийный орган обычно собирался на квартире Свердлова и его жены, о чем она с гордостью поведала в своих воспоминаниях, литературную запись которых осуществил ее сын Андрей, не пожалевший живописных красок при описании своего счастливого детства в окружении заботливых родителей. В книге, побившей рекорд по переизданиям (четыре раза!) этого рода литературы, немало страниц уделено многочисленной родне Якова Михайловича. Сразу чувствуется, что в этой семье дорожили родственными связями, не давали им ослабнуть, помогали близким наладить домашний быт. Вот в такой же уютной, семейной обстановке, иногда на кухне, а чаще всего в домашнем кабинете Якова Михайловича и заседало Оргбюро. Приходили Крестинский с Владимирским, а у Якова Михайловича с Клавдией Тимофеевной уже и самовар готов. Мирно так, по-хорошему беседовали. Решали судьбы страны, миллионов людей.

Уму непостижимо! Полуграмотной, недалекой простушке Клавдии Тимофеевне до того нравилась ее новая роль, что даже после смерти мужа, примерно до ноября 1919 года, Оргбюро проводило свои заседания на ее кухне. Ведь она еще долгое время занимала пост заведующей Секретариатом ЦК, на который была назначена влиятельным и заботливым мужем. В кадрах Яков Михайлович действительно разбирался! «Мне не раз приходилось вести протоколы этих заседаний, — вспоминает гостеприимная хозяйка, — и я помню, как часто, обсуждая тот или иной вопрос, члены Оргбюро думали вслух, как поступил бы в данном случае Свердлов, и искали то решение, которое принял бы он».

Но не одни только панегирики слагались в адрес безвременно умершего Свердлова. С женой и сыном все ясно — они ближайшие родственники. Длительное время многих сдерживали лестные оценки Ленина, пока вдруг не обратили внимание на то, что они даны были в основном на траурных мероприятиях. Да и пост — Председатель ВЦИК, президент по-нынешнему — требовал соблюдения соответствующего протокола. Провожая в последний путь главу государства, не будешь же говорить о нем плохое. О мертвых либо хорошее, либо ничего. Ни в переписке Ленина, ни тем более в его крупных трудах дооктябрьского периода имя Свердлова не упоминается. Они впервые встретились лишь в апреле 1917 года. Неизвестно, что побудило Ленина внести предложение о замене Свердловым пробывшего одиннадцать дней на посту председателя ВЦИК Каменева. Каменева в партии знали больше, чем Свердлова. Но решение состоялось, и вчерашний боевик с четырьмя классами гимназии, нигде никогда не работавший, не имевший представления о науке управления, встал у руля огромного, разрушенного войной и потрясенного революцией государства и занял одно из ключевых мест в высшем эшелоне победившей партии.

Так ли уж все блестяще у него получалось, как это изображают в своих воспоминаниях записные мемуаристы Подвойский, дочь которого вышла замуж за сына Свердлова Андрея, братья Вениамин и Герман, сестры Сарра и Софья, дочь Вера, сын Андрей, жена? Кроме родственников, восторженно писали о нем Флаксерман и Эгон-Бессер, Гопнер и Драбкина, Станкина и Ярославский, тот же Мальков, на книге которого опять же красуется фамилия Андрея Свердлова — литературного записчика. Неужели не было попыток дать объективную оценку деловым качествам Председателя ВЦИК, назвать недостатки, наличие которых у себя не станет отрицать ни один здравомыслящий человек? Или слова, произнесенные оратором на могильном холме в потрясении от нелепой смерти в расцвете сил тридцатичетырехлетнего единомышленника, стали хрестоматийноопределяющими на вечные времена? А может, и вправду Свердлова не за что было критиковать, и он идеально справлялся со своими многотрудными обязанностями?