ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. YERSINIA PESTIS

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. YERSINIA PESTIS

Хосров бросился домой, отчаянно стремясь защитить свою столицу, но византийское вторжение так и не состоялось. 541 год, как выяснилось, был вершиной для царствования Юстиниана и для Византийской империи. На западе Велизарий вернул Африку и Италию под контроль империи; на востоке он отбросил персов и теперь был близок к завоеванию их столицы. Безмерные богатства вандальской и готской сокровищниц добавили блеска поражающим воображение строениям по всей империи. Антиохия была восстановлена, а в Константинополе блистала жемчужина имперской короны — собор Святой Софии, архитектурное чудо века. Готы избрали нового короля по имени Тотила, но их королевство было на грани краха, и когда персы были повержены, казалось, что ни один враг не сможет выстоять перед мощью византийской армии. Однако когда Велизарий отплыл в Ктесифон, такой враг явился.

Портовый город Пелузий, затерянный в восточном углу дельты Нила, был свидетелем многих великих вторжений античной эпохи, начиная с Александра и заканчивая Марком Антонием. Август Цезарь когда-то стоял под его стенами, и Помпей Великий был убит рядом с его воротами — но самыми впечатляющими его завоевателями стали грызуны. Ко временам Юстиниана у них уже сложились с городом долгие и сложные отношения. В VIII века до н. э. Синнахериб и ассирийцы были вынуждены уйти отсюда, когда полевые мыши погрызли тетиву их луков и ремни щитов. Персидский царь Камбис II — несомненно хорошо знавший историю — в VI веке до н. э. взял город, выпустив впереди своей армии кошек, которые рассеяли крошечных врагов. Впрочем, грызуны были только отброшены, но весной 540 года они вернулись.

Прибывшие на кораблях из портов Нижнего Египта крысы принесли с собой зараженных блох, проникли в город, и ужасная Yersinia Pestis начала свое чудовищное шествие по миру. Самое известное ее явление произойдет в XIV веке, когда ее с содроганием будут поминать как «черную смерть», но вспышка VI столетия, хотя и вспоминаемая куда более смутно, была, возможно, даже более страшной. Болезнь как пожар распространялась по Александрии, основному поставщику зерна в империи, а оттуда перекинулась и на прочий мир.

Зараженные не вызвали особой настороженности, и болезнь распространялась с ужасающей скоростью. Если она поражала легкие, возникали болезненные опухоли у лимфоузлов, и смерть наступала в течение недели; если она попадала в кровь, по всему телу появлялись черные пятна, и жертве оставалось жить не больше дня. Никто не знал причин заразы или того, как она передается — соответственно, не было и очевидной защиты от нее. Передвигаясь с людьми и кораблями, чума поражала наиболее плотно населенные области, порой унося до трех четвертей населения.

В Константинополе болезнь беспрепятственно свирепствовала четыре месяца, убивая по десять тысяч человек ежедневно. Мертвых было столько, что вскоре кладбища были переполнены, и тела пришлось сваливать в пустующий замок до тех пор, пока гниющие трупы не начали переваливаться через стены. Обезлюдевший город полностью замер, не в силах поддерживать ритм обычной жизни в настолько напряженной ситуации. Торговля почти прекратилась, фермеры бросали свои поля, и немногие оставшиеся работники прилагали все силы, чтобы сбежать из пораженного болезнью города. Когда чума наконец утихла, на смену ей пришли голод и нищета.

Поначалу бедствие не затронуло Велизария, находившегося далеко на персидских рубежах. До него доходили рассказы об ужасной болезни, но он мало что мог поделать с ситуацией, кроме как решить персидскую проблему как можно скорее. Впрочем, вскоре на восток пришли новости, радикально меняющие ситуацию: заболел сам Юстиниан.

Византийская армия погрузилась в хаос. Юстиниан не назвал наследника, а Феодора годами нашептывала ему в уши ядовитые мысли, настраивая против армии. У войсковых командиров не было никаких сомнений, что если император сейчас умрет, она назначит наследника, не советуясь с ними. Они единогласно признали Велизария лучшим кандидатом в императоры и поклялись не соглашаться ни с каким решением Феодоры, принятым без их участия и одобрения.

Будучи бездетной, императрица прекрасно понимала, насколько малы ее шансы на власть. После нескольких месяцев, в течение которых она самостоятельно правила страной, вряд ли кто-то испытал большее облегчение чем она, когда Юстиниан неожиданно пошел на поправку. Именно тогда, еще сильнее укрепив ее позицию, до нее дошло известие о том, что решили командиры на востоке. Разгневавшись из-за того, что они посмели оспаривать ее власть, она немедленно приказала Велизарию явиться в столицу. Кого-то другого он мог бы и одурачить своими уверениями в преданности — но она всегда знала, что он вероломно вожделеет трона. Последние возмутительные события только подтвердили худшие из ее подозрений.

Впрочем, в каком бы бешенстве ни была Феодора, она хорошо знала грань, которую не стоит переходить. Императоры и императрицы лишались власти, если народ начинал негодовать, и сама она едва не стала изгнанницей во время восстания «Ника». Велизарий отличался от прочих — любовь к нему народа была настолько велика, что если бы она бросила его в тюрьму, это скорее всего стоило бы ей трона. Поэтому, как бы сильно она ни желала казнить полководца, ей пришлось удовольствоваться отстранением его от командования, конфискацией его имущества и отправкой его в опалу.

Выздоровевший Юстиниан обнаружил, что империя вокруг рушится. Около четверти населения Средиземноморья погибло, и потеря такого количества потенциальных солдат и налогоплательщиков серьезно подорвала экономику государства. Единственным утешением было то, что Персия страдала не меньше. Стремясь воспользоваться уязвимым положением врага, Хосров вторгся на территорию Византии — но добился только того, что заразились и его люди, а по его возвращении и вся Персия.

Положение Запада было еще хуже. Без Велизария византийский поход захлебнулся с пугающей скоростью. И, увы, за большую часть провалов Юстиниан мог винить только себя. Испугавшись могущества полководца, который всегда был ему предан, он решил, что ни один человек не будет верховным командующим, и разделил руководство итальянской кампанией ни больше ни меньше чем между пятью командирами. Это безрассудное решение разделило скудные ресурсы Византии между вздорными некомпетентными полководцами, которые почти сразу же принялись спорить вместо того, чтобы завершить покорение земель.

Вряд ли слабость империи могла проявиться в худшее время. Готы наконец-то нашли себе достойного короля в лице блистательного Тотилы, и он был намерен вывести свое королевство из безнадежной ситуации, которую создал его предшественник. Легко обойдя неповоротливых византийцев, Тотила ворвался в Италию, обещая жителям избавление от высоких имперских налогов и конец беспрерывной войны. Ранее Велизария чествовали в Риме как освободителя — но теперь именно готы несли римлянам освобождение.

За год Тотила свел на нет большую часть сделанного Велизарием, и злополучные византийские полководцы письмом известили Юстиниана, что они больше не в состоянии защищать Италию. Земли, отвоевание которых потребовало стольких усилий, уже почти ускользнули из рук, и понимание этого подвигло Юстиниана на действия. Не обращая внимания на протесты жены, он снова призвал Велизария.

Едва ли полководец заслуживал его немилости, но рядом с Феодорой Юстиниан не мог до конца поверить своему старому другу, и полководец был отослан в Италию всего с четырьмя тысячами людей. Прибыв на место, Велизарий обнаружил, что ситуация практически безнадежна. Его солдаты испытывали глубокое уныние, командиры пали духом, а население сочувствовало Тотиле и откровенно враждебно относилось к византийцам. О том, чтобы открыто выступить против готов, не было и речи; удержать эти города в повиновении империи можно было только чудом.

Каким-то образом Велизарий смог удержать центр Италии, но каждый новый день приносил только новые беды. Нападения варваров на границы становились все более настойчивыми, а войска, которые еще не сбежали, чтобы защитить свои дома, были готовы скорее перейти на сторону Тотилы, чем сражаться с ним. С самого начала чумы они не получали регулярной оплаты, и победа готов стала казаться неизбежной. В огромных количествах теряя людей и опасаясь, что вскоре он будет уже не в состоянии защитить Рим, Велизарий отправил императору письмо, в котором с горечью описывал плачевную ситуацию и умолял прислать подкрепления: «Солдаты, уже направленные на места… разочарованы, охвачены смятением и всего боятся; при виде врага они оставляют своих лошадей и бросают оружие на землю… Если бы войну можно было выиграть только присутствием Велизария, такая подготовка к войне была бы выше всех похвал… Но если ты желаешь завоеваний, то должен сделать нечто большее».[86] Удивительно честное письмо Велизария имело целью сообщить, что он сможет переломить ситуацию, только если ему дадут его старых опытных воинов.

С самого начала его запрос был обречен на неудачу. Посланник, которому было поручено доставить письмо, предпочел приятно провести время в столице вместо того, чтобы сразу пойти во дворец. Только добившись благосклонности одной женщины и женившись на ней, он испросил аудиенции у императора и исполнил поручение. Второе препятствие было куда более серьезным. Феодора не собиралась позволять воссоединиться Велизарию и его ветеранам, да к тому же попросту не было денег, чтобы снарядить новое войско. Некоторые подкрепления все-таки удалось наскрести и отослать — но как всегда, их было слишком мало, и прибыли они слишком поздно.

Без существенной помощи Константинополя у Велизария не было надежды собрать достаточно людей, чтобы разбить готов, и новая война зашла в безнадежный тупик. Рим переходил от одной армии к другой и постепенно превратился в обезлюдевшие и почти полностью заброшенные развалины.[87] В 548 году Велизарий уже настолько отчаялся, что послал в Константинополь с просьбой о помощи свою жену Антонину. Чума несколько утихла, дела, казалось, стали налаживаться по всей империи, и полководец надеялся, что теперь найдутся и деньги, и люди, с помощью которых можно будет остановить вторжение готов. К тому же у него было достаточно причин полагать, что его жена окажется лучшим посланником, чем тот, которого он посылал в последний раз. Будучи близкой подругой Феодоры, она могла бы обойти все бюрократические препоны, вставшие у нее на пути, и быстро добиться приема у императора. Прибыв в город, Антонина была готова встретиться со своей подругой — но ее встретили только черные траурные занавеси и Юстиниан, убитый горем. Феодора умерла.

Благодаря ей императору удалось выстоять в отчаянные дни восстания «Ника» — но для роли фактической правительницы империи она оказалась крайне неподходящей. Убежденная, что Велизарий столь же озабочен политикой, как и она сама, Феодора настроила своего мужа против единственного человека, который мог воплотить в жизнь его замыслы о возвращении потерянных земель. Хуже того — пока Юстиниан умирал в своей постели, она сочла своим личным долгом восстановление в империи монофизитства[88], дав новую жизнь ереси, споры о которой уже почти прекратились. Один этот шаг, чрезвычайно ослабив лояльность большей части Сирии и Египта, причинил больше вреда, чем любая варварская армия. Столетием позже, когда явится новый враг, его встретят как освободителя от религиозных гонений Константинополя, и большая часть Востока навсегда покинет сферу влияния Рима.

Тяжело переживая утрату, Юстиниан в 549 году вызвал Велизария в Константинополь и встретил его как брата. Обняв усталого полководца, который так верно служил ему все эти годы, он поселил его в роскошном дворце и даже воздвиг бронзовую статую в его честь. Велизарию было неловко от таких почестей, и вскоре он предпочел отойти в тень, но немногие люди в империи заслуживали большей славы. Не будь его, обширные завоевания Юстиниана были бы невозможны, и у куда более маленького государства не было бы возможности выстоять в бурях следующих столетий.

Пока Велизарий оставался в Константинополе сторонним наблюдателем, Тотила осадил Рим, и городской гарнизон, обнищавший и деморализованный, уставший от вкуса конины, открыл ему ворота, посопротивлявшись лишь для вида. Когда древняя столица пала — с начала войны уже в четвертый раз перейдя в другие руки, — Юстиниан наконец убедился, что Италию можно завоевать, только доверив единое командование одному командиру. Призвав к себе старого евнуха Нарсеса, он снарядил большую армию и поручил ее придворному.

Нарсес, которому в то время было уже за семьдесят, был странным выбором на роль верховного командующего — особенно если учесть, что весь его военный опыт заключался в его участии в подавлении мятежа «Ника», когда он вырезал несколько сотен безоружных людей, и еще в том, что именно из-за него Велизарий потерял Милан двенадцать лет назад. Но Нарсес был искушенным дипломатом, который всю жизнь провел, скользя по опасным водам придворной политики, и немногие люди в империи обладали такими обширными связями. Как полагал император, возраст — не главное. Ему самому было около семидесяти, и он полагал, что если возраст нисколько не уменьшил его энергии, то же самое верно и для его нового полководца.

Нарсесу досталось все снаряжение, в котором было отказано его предшественнику, чтобы он мог одержать победу, которая должна была принадлежать Велизарию. Отплыв с армией, чей размер почти в десять раз превышал данную великому полководцу, Нарсес забрал с собой деньги, причитавшиеся многострадальному византийскому гарнизону. Прибыв в Италию, он принялся щедро раздавать золото, и люди стали стягиваться под его знамена, увеличивая ряды его войска.

Стоило только последнему транспортному судну выйти из имперской гавани, как в Константинополь прибыли два посланника, принеся императору интригующую весть. Они явились из вестготской Испании и рассказали об растущих там беспорядках и римском восстании против варварского короля. Под командованием выдающегося лидера по имени Атанагильд мятежники захватили Кордову и теперь просили империю помочь им взять Севилью.

Любой другой человек пожелал бы этим людям удачи и отверг эту смехотворною идею. Ресурсы империи были почти истощены, армии увязли в опасных трясинах Италии, и последнее, что было нужно Византии — это связываться с отдаленной провинцией, расположенной за сотни миль от и без того чрезмерно растянутых линий связи и снабжения. Однако Юстиниан не устоял перед искушением и немедленно согласился. Испания была последним королевством, где римским христианским населением правил варвар, король-арианин, так что византийцам легко было представить себя защитниками веры. Юстиниан полагал, что народ Испании неминуемо восстанет против своих еретических повелителей, обеспечив тем самым превосходную стартовую позицию для завоевания остального полуострова.

Те, кто считал Нарсеса слишком старым и немощным, чтобы возглавлять вторжение, были потрясены выбором человека, которому Юстиниан доверил поход в Испанию. Почти девяностолетний Либерий обладал обширным военным опытом, и, несмотря на свои годы, превосходно подходил на роль командующего. Возглавив армию всего в несколько сотен человек, хитроумный полководец вскоре подчинил себе испанцев. Высадившись в Испании, он вскоре пришел на помощь Атанагильду и захватил Севилью, но когда предводителя восстания объявили королем, и тот нервно попросил византийцев удалиться, полководец наотрез отказался. Блестяще организовав партизанскую войну, он сумел натравить романизированное население их арианских хозяев и с боем вернуть империи весь юг Испании.

В тот же самый месяц, когда отплыл Либерий, Нарсес начал свой долгий поход на Рим. Тотила рассмеялся, когда услышал, что евнух ведет имперскую армию и позволил франкским варварам войти в северную Италию, надеясь, что они справятся с неприятностью за него. Впрочем, готы вскоре обнаружили, что в слабом теле Нарсеса таился острый ум: он без усилий уклонился от франков, обойдя их вдоль побережья.

Возле старого римского города под названием Буста Галлорум Нарсес застиг Тотилу врасплох и в кровопролитной битве разбил армию готов, попутно убив их короля. Обнищавший Рим открыл византийцам ворота, и в качестве символов своего триумфа Нарсес отправил в Константинополь ключи от города — вместе с украшенной драгоценными камнями короной Тотилы, золочеными доспехами и окровавленной одеждой.

Пока победоносный Нарсес был занят уничтожением остатков готов в Италии, Юстиниан начал готовиться к завоеванию Испании, но вернувшаяся чума нарушила его планы. Она свирепствовала шесть месяцев, опустошая и без того еле живую империю, и императору пришлось отказаться от планов дальнейших завоеваний. Как будто символизируя трудности, с которыми столкнулись византийцы, в тот же год от землетрясения в Софийском соборе обрушился свод над алтарем. Весь собор был построен за шесть лет — хотя сейчас казалось, что это было целую вечность назад, — но теперь нехватка денег была столь острой, что отремонтировали его только через пять лет.

Все денежные средства, которые еще могла производить империя, шли на поддержание безопасности, что было первоочередной целью. В то время попросту не осталось людей, чтобы встать на смену погибшим или умершим от чумы, поэтому Юстиниан до предела сократил войско, в противостоянии с противником полагаясь больше на золото, чем на сталь. В начале его правления армия насчитывала более полумиллиона человек; к концу в ней осталось всего лишь сто пятьдесят тысяч. Поскольку протяженность границ увеличилась почти вдвое, поредевшая армия не могла эффективно охранять их все сразу. В 559 году опасная затея Юстиниана сыграла с ним злую шутку, когда отряд гуннов пересек неохраняемую границу и оказался в тридцати милях от Константинополя.

Благодаря своим мощным укреплениям город был вне опасности, но для императора, покорившего королевства готов и вандалов, было унизительно отсиживаться за стенами, пока небольшое войско варваров разоряло предместья. К несчастью для Юстиниана, под рукой у него не было армии, чтобы наказать этих бесстыжих дикарей, но в городе все же был удалившийся от дел полководец. Как и много раз в прошлом, император призвал Велизария и поручил ему последнюю задачу.

Десять лет прошло с тех пор, как полководец последний раз участвовал в сражении, но обычного своего блеска он не утратил. На скорую руку собрав армию из нескольких сотен стражников, ветеранов и добровольцев, он разгромил гуннов в тщательно подготовленной засаде и даже сумел отогнать захватчиков обратно к границам. Вид непобедимого полководца, снова разметавшего все на своем пути, воскресил в императоре старые страхи, которые дремали в нем со смерти Феодоры. Испытав довольно неприятную вспышку ревности, император резко отстранил Велизария от должности и принял на себя командование армией. Великий полководец, которому шел только шестой десяток, вежливо отошел в сторону, снова спокойно наблюдая, как другой человек присваивает победу, которой он добился.

Возможно, методы Юстиниана внешне не были такими же воодушевляющими, но они определенно действовали. Подкупив гуннов, чтобы они ушли, император спровоцировал враждебное племя на вторжение в их родную землю. Едва ли это можно назвать блестящей победой — но были причины, чтобы отпраздновать ее. В империи наконец наступил мир.

Так продолжалось до конца правления Юстиниана. Велизария он больше не призывал, но тот прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как Нарсес разбил войско франков у Вероны, положив тем самым конец долгой и кровопролитной войне. Возможно, полководец нашел некое удовлетворение в том, что увидел окончательное воплощение замысла своего государя. Должно быть, многим приходило в голову, что хотя Нарсес и водрузил победное знамя, именно труды Велизария сделали возможным воплощение мечты Юстиниана. Несмотря на все это, верность полководца была непоколебима, и свое унижение он переживал молча, предпочитая остаться преданным слугой человека, который мог лишиться власти, если бы только Велизарий пожелал этого.[89] Юстиниан пережил его только на восемь месяцев и 14 ноября 565 года умер во сне в почтенные восемьдесят три года.[90]

Немногие императоры так усердно трудились на благо своей страны и были ей настолько преданы. Более того, вид Юстиниана, глубокой ночью бродящего по лабиринтам коридоров Большого дворца, был настолько привычен для слуг императора, что они дали ему прозвище «Неспящий».

За тридцать восемь лет, что он провел на троне, было значительно усовершенствовано управление, право и экономика; все это наложило на столицу такой четкий отпечаток, что он не исчез до сих пор. Юстиниан прибавил к империи больше земель, чем любой император, за исключением Траяна и Августа. Всякая его попытка завоевания новых территорий оказывалась удачной, в итоге ему снова удалось превратить Средиземное море в «римское озеро». Города от Антиохии до Рима были пышно украшены, а в центре всего это великолепия возвышались золотые купола Святой Софии. Созданные так, чтобы пережить века, они по сей день остаются самым ярким воплощением мечты императора, способным мгновенно перенести наблюдателя на пятнадцать веков назад, мимолетно явив Византию времен ее величия.

Возможно, человеческие недостатки Юстиниана мешали ему доверять своему великому военачальнику, но это всего лишь отдалило приближение успеха. Одержанные Велизарием победы были поистине впечатляющими; народы трепетали при его имени, заносчивые короли и враждебные военачальники склонялись перед ним. Но в конце концов его великие замыслы провалились — не по чьей-то злой воле, а из-за прибытия зараженной крысы.

Со временем стало ясно, что Юстиниан был не провозвестником новых славных времен, а мимолетным проблеском прошедших. Никогда больше подобный мечтатель не будет управлять империей, и никто другой, чьим родным языком была бы латынь, уже не займет место на троне. Несмотря на все бесстрашие и энергию Юстиниана, дни старой Римской империи ушли безвозвратно. Об этом позаботилась бубонная чума, за свое чудовищное нашествие уничтожив четверть населения и сделав невозможным обладание отвоеванными Юстинианом землями. Новые территории должны были обогатить и обезопасить империю — но вместо этого на фоне свирепствующей болезни их границы раздвинулись именно в то время, когда у империи не хватало ни людей, ни денег, чтобы защитить их. Чтобы сохранить настолько расширившуюся империю в условиях острой нехватки ресурсов, Византия нуждалась в способностях и энергии Юстиниана и Велизария вместе взятых — но второй раз Византия так и не получит подобного подарка.