ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. БЛЕСТЯЩИЙ ПРЕТЕНДЕНТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. БЛЕСТЯЩИЙ ПРЕТЕНДЕНТ

Довольно забавно, что при тех огромных усилиях, какие приложил его отец в попытках сделать своего сына законным, было очень мало шансов, что Константин VII действительно когда-нибудь взойдет на престол. Ко времени смерти Льва ему исполнилось только шесть лет, и он был настолько болезненным, что большинство приближенных в разговорах между собой сомневались, что мальчик доживет до совершеннолетия. Как и опасался Лев, все властные полномочия перешли к его брату Александру III — человеку, уже прославившемуся своим распутным поведением. Мрачный из-за долгих лет, что ему пришлось провести в тени своего более одаренного брата, новый император пользовался каждой возможностью, чтобы свести на нет труды Льва. Низложенный Николай, который горячо протестовал против четвертого брака Льва, был восстановлен в сане патриарха, а Зою Карбонопсину бесцеремонно выставили из дворца. Молодому принцу Константину оставалось только жалко бродить из комнаты в комнату Большого дворца, плача по матери; ходили слухи, что злобный Александр III собирался оскопить его, чтобы не дать вступить на престол.

К счастью, проведя у власти всего тринадцать месяцев, Александр скончался от истощения, когда возвращался с игры в мяч, проводившейся на дворцовой площадке. Он так ничем и не повредил своему племяннику, даже если собирался сделать это, но оставил юному наследнику престола враждебного патриарха в качестве регента и почти проигранную войну. Когда болгарские послы появились при его дворе, ожидая обычной дани, Александр выгнал их из зала, крича, что они не получат от него ни одной золотой монеты. Оскорбленный болгарский хан немедленно собрал армию и пошел на Константинополь, почти не встретив сопротивления на границе.

Патриарх Николай, ставший регентом после смерти Александра, сумел убедить болгар уйти, подкупив их обещанием женить Константина VII на дочери Симеона. К сожалению, патриарх не подумал кого-либо известить о своем замысле, и когда правда выплыла наружу, разъяренные жители едва не устроили над ним расправу. Было очевидно, что униженный патриарх больше не может действовать в качестве регента, и нужно найти кого-то другого, кто бы наилучшим образом позаботился об интересах молодого императора. К счастью для империи, под рукой имелся прекрасный кандидат: Зоя триумфально вернулась из изгнания и немедленно заняла жесткую позицию. Она категорически отказалась позволить своему сыну жениться на девушке, которая была потомком человека, чей прадед использовал череп императора в качестве кубка для питья — и если это означало войну, она намеревалась сражаться.

Зоя подкупила печенегов, чтобы те напали на Болгарию, и отправила флот, чтобы тот переправил их через Дунай, в то время как патриций по имени Лев Фока повел византийскую армию по побережью Черного моря. Все шло довольно гладко, пока для переправы не прибыли печенеги. Византийский адмирал Роман Лакапин ввязался в яростную перепалку с командующим печенегов и в итоге наотрез отказался иметь с ними дело, отплыв обратно в Константинополь, так и не перевезя через реку ни единого солдата. Эта ссора на пустом месте сделала византийскую армию крайне уязвимой, и Симеон легко с ней разделался.

Эта катастрофа сильно подорвала доверие к Зое, но поскольку Константину было только тринадцать лет, ей необходимо было найти любой подходящий способ остаться у власти, чтобы защитить его. Решив, что брак — это единственное возможное решение, она остановила свой выбор на семействе бравого Льва Фоки, чье недавнее поражение почти не сказалось на его военной репутации. В любом случае этот выбор одобрили далеко не все. Семья Фоки была хорошо известна своей амбициозностью, и молодой принц мог стать легкой добычей для беспринципного Льва. Для обеспокоенных друзей Константина VII была только одна альтернатива. Тайно сговорившись, пока брак еще не был заключен, они в спешке написали письмо единственному человеку, который пользовался достаточным уважением, чтобы спасти молодого принца.

Адмирал Роман Лакапин пользовался народной любовью, будучи военным самого высокого ранга, не запятнанным поражением в войне с болгарами — сделать это ему было трудно, поскольку у болгар не было флота. Получив письмо, он немедленно согласился взять молодого Константина под свою защиту. Вступив в город, он объявил себя главой императорской стражи; месяцем спустя он выдал за императора свою дочь. Лев Фока, оставшись не у дел, в ярости начал гражданскую войну, но Роман, теперь именовавший себя «basileopater» («отец императора»), с легкостью выиграл информационную войну.[141] Большая часть людей Льва покинула его, а злополучный мятежник был схвачен и ослеплен.

Разделавшись с соперниками, Роман занялся укреплением своей собственной власти. Когда пришел пятнадцатый день рождения Константина VII, он назначил себя цезарем и всего три месяца спустя был коронован как соимператор. Наблюдатели могли признать, что это было удивительно мирное восхождение к власти — Роман I Лакапин получил трон без единого убийства, — но они ничем не могли помочь молодому императору. Им оставалось только гадать, как долго Константин VII останется в живых под «защитой» нового императора.

Беспокоились они не зря. У Романа было восемь детей, и он намеревался основать собственную династию. В конце концов, текущая императорская семья получила трон путем узурпации, и Роман лишь последовал бы примеру Василия Македонянина. За год он оттеснил Константина в сторону, объявив себя старшим императором, и короновал своего старшего сына Христофора как наследника, тем самым низведя Константина VII на третье место в иерархии власти. Впрочем, у честолюбия узурпатора были границы. Жестокость была не в характере Романа, и он был лишен беспощадности Василия. На Константина VII можно было не обращать внимания и обращаться с ним пренебрежительно, но Роман никогда не поднимал на него руку.

В Болгарии Симеон все еще кипел от злости, упустив свой счастливый шанс. До тех пор, пока Константин VII оставался не женатым, была возможность, что болгарский царь еще сможет подобраться поближе к имперскому трону, но с обширным семейством Лакапина, прочно обосновавшимся в Большом дворце, любые надежды на это были бы бессмысленны. Поклявшись, если понадобится, уничтожить стены Константинополя, Симеон собрал огромную армию и обрушился на европейское побережье Босфора. Обнаружив маленькую очаровательную церковь Животворящего источника, в особенности любимую Романом, он сжег ее дотла, осквернив целебные воды кровью тех монахов, что не успели бежать. Он прорубил себе дорогу сквозь дома, разбросанные вокруг стен Константинополя, надеясь выманить императора из города, но Роман смотрел на это безучастно. Он хорошо понимал, что за стенами он находится в полной безопасности — и спустя несколько недель Симеон тоже это понял.

Император согласился вступить в переговоры — он всегда предпочитал дипломатию сражению, — и вскоре состоялась встреча между двумя монархами. Симеон прибыл, облаченный в свои лучшие одежды, в сопровождении солдат, несущих золотые и серебряные щиты, провозглашая себя императором достаточно громко, чтобы его услышали сенаторы, наблюдающие за этим со стен. Роман, напротив, пришел пешком, в простых одеждах, со священной реликвией в руках, всем своим видом показывая, что слава Римской империи сама по себе представляет достаточно великолепное одеяние, чтобы посрамить напыщенное хвастовство его противника. Обращаясь к Симеону, он сказал со сдержанным чувством собственного достоинства:

«Я слышал, что ты благочестивый человек и истинный христианин, но я вижу деяния, которые противоречат этим словам. Благочестивому человеку и истинному христианину следует принять мир и любовь, поскольку Бог есть любовь… Род человеческий ожидает смерть и воскрешение и суд… Сегодня ты жив, но завтра обратишься в прах… Как ты объяснишь богу неправедные убийства? Если ты совершаешь подобные вещи из любви к богатству, я с избытком удовлетворю твое желание… Прими мир, и ты сможешь жить спокойной жизнью…»[142]

Симеон не упустил предложения императора о дани — разумно скрыв, что это был призыв к его лучшим человеческим качествам, — и после принятия соглашения и небольшого обмена подарками развернулся и отправился в Болгарию. В следующем году он, поддавшись обиде, наградил себя впечатляюще бессмысленным титулом «императора болгар и римлян» (над которым Роман просто посмеялся), но так никогда и не пересек границы снова. В следующем году его армии потерпели жестокое поражение в попытке захватить Хорватию, и Симеон умер сломленным человеком, оставив свою искалеченную империю не внушающему особых надежд сыну Петру. Было спешно заключено брачное соглашение с одной из внучек Романа, и долгожданный мир воцарился между некогда ожесточенными противниками. Болгарская угроза была самой пугающей опасностью для империи с тех пор, как арабы осадили Константинополь — но под искусным управлением Романа эта угроза благополучно сошла на нет.

Освободившись наконец от призрака варварской орды, которая больше не угрожала хлынуть из-за его спины, Роман смог обратиться к делам государственного управления. Его главной заботой стал тревожащий рост власти аристократов, и у него были веские причины опасаться того, что произойдет, если богатые продолжат укреплять свой вес за счет бедноты. Безопасность империи зависела от фермеров, которые составляли главную опору народного ополчения, но обширные пограничные области превращались в богатые имения по мере того, как знать с пугающей скоростью заглатывала новые земли. Намереваясь положить конец этим махинациям, Роман издал несколько земельных законов, предназначенных для защиты обнищавших крестьян. Эти меры неизбежно обеспечили императору неугасающую ненависть знати, которая пыталась подорвать его позиции, но до самого конца своего правления он отказывался отступить. Ущерб, нанесенный системе народного ополчения, вряд ли можно было исправить, но он намеревался по крайней мере его минимизировать.

Пока в Константинополе шла внутренняя война с аристократией, Роман послал свои армии на Восток. На границах с арабами не было надежды на дипломатическую победу, подобную той, что была одержана в конфликте с Болгарией. Возвышение ислама обеспечило три века непрекращающейся войны, и мусульмане понимали только силу. Македонская династия перестала нести потери, дела ее обернулись к лучшему, но она была слишком занята болгарами, чтобы добиться чего-то значимого. А вот теперь империя могла позволить себе обрушиться на арабов всей своей мощью. Иоанну Куркуасу, самому одаренному полководцу империи, были поручены восточные полевые армии и отдан приказ выступить в сторону Армении — земли, где жили предки семейства Лакапинов.

Зажатое между великими державами, Халифатом и Византией, Армянское царство переходило из-под одной власти к другой больше раз, чем мог припомнить любой из ее жителей. Когда силы христиан в этой области, как казалось, истощились, царство снова попало под контроль Аббасидского халифата, но Куркуас вошел в него и уничтожил мусульман, испугав местного эмира до такой степени, что тот согласился предоставить войска для имперской армии. В следующем году византийский военачальник стремительно двинулся на юг, распространяя волны ужаса на всем протяжении арабской границы. Придя к подножию хребта Антитавр — скалистой горной цепи, отделяющей Малую Азию от собственно Азии и представлявшей из себя некую естественную границу между христианством и исламом, — Куркуас захватил уютный городок Мелитену, первый значимый населенный пункт, который следовало освободить от мусульман. Покинув его радостные абрикосовые рощи, полководец предпринял быстрый набег на северную Месопотамию, но в 941 году внезапно был отозван в столицу, чтобы противостоять огромному русскому флоту, что внезапно появился в Черном море.[143] Благодаря широкому использованию греческого огня, который, казалось, поджигал сами волны, русские вскоре были обращены в бегство, а когда они вновь приблизились к берегу, Куркуас появился буквально из ниоткуда, заставив перепуганных русских броситься обратно в пылающие воды.

Но победоносный полководец недолго праздновал в Константинополе свою победу. Той осенью византийский флот был уничтожен арабским флотом возле побережья Прованса. Теперь же войско Куркуаса бурей пронеслось через северную Месопотамию, разграбив древний ассирийский город Нисибис, который ускользнул из рук империи во время правления Иовиана[144] почти шесть веков назад. Возвращаясь домой вдоль средиземноморского побережья, армия Куркуаса остановилась в городе Эдесса, освободив по большей части христианское население от ужасов арабского владычества в обмен на самую бесценную реликвию из городского храма.[145]

Когда Куркуас вернулся в Константинополь, он обнаружил, что император стал бледной тенью себя прежнего. Роману, проведшему на троне больше десятка лет, теперь было за семьдесят, и силы покинули его. Большая часть его энергии была растрачена на внутренние и внешние войны, и каждая новая схватка обходилась ему все дороже. Знать оставалась такой же жадной, как и обычно, постоянно пытаясь вырываться за пределы, которые он ей поставил, а его земельные законы оказалось почти невозможно провести в жизнь. Возможно, он бы еще смог собраться с силами, но весной 944 года его любимый сын умер, и Роман погрузился в глубочайшее отчаяние.

Император всегда чувствовал себя неловко из-за притеснений, которым он подвергал законного Константина VII, и теперь чувство вины снедало его. Конечно, у него были и другие сыновья, но Роман с болезненной ясностью понимал, насколько они бесполезны. Взращенные в роскоши императорских дворцов, обладающие властью и привилегиями, они были избалованными, уже получившими титулы и полностью развращенными. Когда талантливый Иоанн Куркуас прибыл в Константинополь, сыновья надоедали своему усталому отцу, пока тот не заменил его родственником по имени Панферий — человеком, чье имя[146], к несчастью, было более значительным, чем его способности. Будь он более молод, Роман не позволил бы такому произойти, но после нескольких военных провалов он понял, что его испорченным сыновьям нельзя оставлять империю в наследство. Собравшись с последними силами, престарелый император составил новое завещание, официально назвав своим наследником полузабытого Константина VII.

Решение императора, лишавшее наследства его собственную семью, поразило современников, но Романа терзали мысли о его грехах, и в последние годы он не мог обрести душевного мира. По мере того, как слабело его тело, и приближалась смерть, мимолетные радости мирской власти уже не оправдывали мук совести. Он легко разделался с законной династией и навязал империи свое жадное семейство. Возможно, теперь, восстановив должное положение дел, он сможет обрести некоторое утешение для больной совести.

Когда его воля была обнародована за пять дней до Рождества 944 года, сыновья Романа пришли в ужас. Они годами дурно обращались с Константином VII, и мысль о том, что он обретет власть, была для них слишком жуткой, чтобы ничего не предпринимать. Эта неожиданная перемена статуса убедила их, что следует действовать быстро, если они хотят избежать неминуемого отстранения от двора. Вскоре Роман был схвачен и отправлен (как некоторые подозревают, в какой-то мере добровольно) в монастырь на Принцевых островах[147] в Мраморном море. Жители Константинополя, впрочем, не намеревались позволять править собой еще кому-то из Лакапинов. Роман достаточно устраивал их — его сочетание спокойной дипломатии и военной силы проявилось как раз вовремя, чтобы вывести империю из-под болгарской угрозы — но несмотря на все свои способности, он все же был узурпатором, и у его склочных сыновей не было никакого права наследовать ему.

Во время правления Романа Константин VII, ведомый инстинктом выживания, никогда не предпринимал ни малейших усилий добиться реальной власти, молчаливо позволяя Роману все больше отодвигать себя на задний план. Когда его имя было нужно, чтобы придать чему-то дополнительный вес, он добровольно выезжал к толпе, чтобы помахать ей рукой или поставить свою подпись на документе; он никогда не выказывал ни малейшего проявления честолюбия. Впрочем, во время тех долгих лет, что он провел в тени, случилось нечто неожиданное. Никто уже не помнил — или не желал помнить, — что он появился на свет как незаконнорожденный сын отца, чье собственное происхождение стояло под большим вопросом. Серьезный маленький мальчик, который столько лет без единого слова жалобы жил во дворце сиротой в окружении огромной враждебной семьи, вызывал к себе явное сочувствие. Константин VII был «багрянородным» — титул, на который не мог претендовать ни один из надменных Лакапинов, — а в его жилах текла истинная кровь Македонской династии. Презираемые сыновья Романа оскорбляли законного наследника достаточно долго, и жители столицы не желали больше потворствовать им. Когда престарелый Роман отошел от власти, Константин VII внезапно обнаружил, что стал необычайно популярным. За несколько дней распространился слух, что его жизнь находится в опасности, и разъяренная толпа заставила братьев Лакапинов неохотно признать его в качестве старшего императора.

Константин VII, которому в то время исполнился тридцать один год, показал себя способным на решительные действия, хотя до того никто бы не смог заподозрить в нем таких качеств. Когда спустя всего несколько дней после провозглашения его старшим императором доведенные до отчаяния братья Лакапины составили заговор, чтобы свергнуть его, он нанес удар первым, застав их врасплох на торжественном обеде и отправив в ссылку вслед за отцом. Некоторых из оставшихся их родственников схватили и кастрировали, но император не поддался желанию устроить кровавую бойню или выдвинуть обвинения против семьи, что помыкала им так долго. Роман правил справедливо — и Константин VII был достаточно умен, чтобы не позволить своей обиде ослепить себя настолько, чтобы не последовать его примеру. Земельная политика Романа была продолжена, аристократию держали под надзором, и прежние законы остались в неприкосновенности. Константин разительно разошелся со своим предшественником только в том, что касалось поддержки семьи Фоки — давних врагов Лакапинов.

Чтобы заместить недавно скончавшегося Иоанна Куркуаса в качестве командующего восточными армиями империи, Константин VII избрал даже более яркую личность — Никифора Фоку, молодого племянника того человека, у которого Роман Лакапин вырвал трон многие годы назад. Никифор был грубым и неотесанным, он не обладал даже зачатками такта или вкуса, но империя не видывала полководца подобного таланта с тех времен, когда более четырехсот лет назад Велизарий был отправлен громить варваров. За четыре года похода Никифор и его талантливый племянник Иоанн Цимисхий сломили могущественного сирийского эмира Сейфа аль-Даула, захватив города на Евфрате и даже достигнув Антиохии.[148] Перепуганным мусульманским армиям на сирийских границах он вскоре стал известен как «бледная смерть сарацинов», и арабские войска бежали с поля битвы при первых слухах о том, что он выступил в поход.

Поднятая своей новообретенной силой, империя воспрянула и обрела надежду на лучшее. Когда мадьяры вторглись во Фракию, надеясь, что Византия слишком занята на распадающейся сирийской границе, имперская армия одержала над ними сокрушительную победу, полностью уничтожив злосчастных налетчиков. Сановники и послы, от халифа Кордовы и до венценосных особ Европы, стекались в Константинополь, где их ослепляли широта эрудиции императора и роскошь его двора. Во время приемов во дворце под названием «Зал девятнадцати лож», гости могли отобедать лежа, в старинной римской манере, лицезрея при этом такие чудеса, как золотые блюда, нагруженные фруктами, что неожиданно спускались с потолка. Вино из хитро замаскированных емкостей разбрызгивалось фонтанами или струилось по резным статуям и колоннам, а механические часы на главном форуме города завершали демонстрацию имперской мощи. Получивший хорошее образование, обладавший талантами художника и писателя, Константин VII настолько ошеломил русскую регентшу, княгиню Ольгу, что она обратилась в христианство, заронив семена православия в земле, что однажды назовет себя Третьим Римом.

Единственной бедой, которая занимала ум императора, был его сын Роман II. В 949 году молодой человек самым неподходящим образом влюбился в дочь трактирщика, поразительно красивую спартанку по имени Феофано. Этот брак выходил за рамки представимого — но, возможно, жизнь в качестве пешки в руках Лакапинов научила Константина VII не поступать так же со своим сыном. Сделав торжественное обещание не вмешиваться в личные дела сына, он стоически наблюдал со стороны, как эта пара поженилась, вежливо поддерживая версию, что невеста принадлежит к древней и почтенной семье. Спустя девять лет Феофано подарила своему мужу сына, и счастливая чета нарекла его Василием по имени основателя династии. Насколько это можно вообще отнести к тем неспокойным временам, будущее императорской семьи казалось безоблачным. Однако спустя всего год Константин VII умер от горячки, которую не смогли излечить ни целебные воды местного источника, ни очистительный холод горных монастырей, и неподдельно скорбящая империя плавно перешла к его сыну Роману II.

Хотя энергичный новый император больше интересовался охотой, чем делами управления — кроме того, полностью находился под влиянием своей жены, — он был достаточно сообразителен, чтобы не вмешиваться в дела своего военачальника, и восстановление империи продолжалось без помех. Пока Роман II радовался жизни, внутренней политикой занимался его ближайший советник, весьма способный евнух по имени Иосиф Вринга. Под умелым руководством расцвели искусства, Константинопольский университет обзавелся новым факультетом, а экономика пережила резкий подъем. Земельные законы деда Романа обеспечили крестьянам больше защиты, чем у них имелось на протяжении столетий, и торговцы, перевозящие богатства Индии и Китая, хлынули на оживленные рынки Константинополя. Империя процветала и пребывала в мире, и Роман II — или, что более вероятно, его жена — сочли, что пришло время распространить влияние Византии шире.

Самым острым напоминанием о темных днях империи был остров Крит. В момент самой большой слабости империи остров был захвачен арабскими пиратами, которых раздраженный халиф выгнал из Египта в 826 году. Замешательство от того, что настолько важный остров, входивший в число римских земель с 69 года до н. э., оказался захвачен шайкой пиратов, было едва переносимо для гордости империи. Некогда процветающий остров теперь был гнездом пиратов, наводивших страх на все Восточное Средиземноморье, но каждая попытка отвоевать его оканчивалась лишь новым впечатляющим провалом. До своей смерти Константин VII успел подготовить еще одно наступление, и Роману II нужно было только выбрать полководца, который возглавит экспедицию. Едва ли его выбор мог быть более простым — в городе только одно имя было у всех на устах. Оглядев имперскую гавань, где ждал огромный флот в триста семь военных кораблей и почти восемь тысяч человек, император вызвал Никифора Фоку и доверил ему подтвердить честь Византии.

Крит был хорошо укреплен, но Никифор легко разделался с поджидавшим его арабским флотом, бросив на абордаж свою «морскую пехоту» — устрашающих скандинавских воинов, чьи обоюдоострые топоры с одинаковой легкостью крушили доспехи и кости. Преследуя отступающих врагов, Никифор высадился неподалеку от главного города острова Кандии[149] и приступил к его осаде, которая продлилась девять месяцев. На смену осени пришла зима — самая суровая на памяти здесь живущих, и хотя морозы тяжело обошлись жителям Кандии, куда более жестоки они оказались к хлипким палаткам осадного лагеря. К тяжести суровой зимы, которая сломила бы большинство людей, добавилась серьезная нехватка пищи — но Никифору каким-то образом удавалось поддерживать боевой дух своих солдат. Он совершал ежедневные обходы и воодушевлял людей своей неиссякаемой силой духа. Тем временем боевой дух арабов постепенно падал из-за засад, в которые они попадали каждый раз, когда пытались добыть продовольствие за пределами городских стен. Он ослаб еще больше, когда Никифор начал забрасывать арабам в город отрубленные головы их товарищей.

Когда пришла весна, истощенные защитники Кандии больше не могли держаться. В итоге византийцы ворвались в город, захватив тут пиратскую добычу за целое столетие. Победоносный полководец отплыл обратно в Константинополь, чтобы получить полностью заслуженную овацию на ипподроме и благодарность страны.[150] Честь Византии удалось отстоять. После 135 лет арабского владычества Крит вернулся под власть империи.

На востоке византийские армии также одержали важную победу. В тот момент, когда основная часть имперских солдат покинула Крит, сирийский эмир Сейф аль-Даул в последний раз попытался склонить чашу весов в свою пользу, совершив набег на Малую Азию. Лев Фока — брат Никифора, который отвечал за защиту Востока — решил позволить сирийцам безнаказанно совершить грабеж и скрылся в горах Тавр, надеясь подстеречь эмира, когда тот будет возвращаться с добычей. В начале ноября Сейф, как и ожидалось, пустился в обратный путь во главе своей армии, за которой длинной вереницей тянулись христианские пленники. Хотя самому Сейфу удалось скрыться[151], его войско было разбито наголову, а уцелевшие солдаты были закованы в те же самые цепи, которые еще недавно сковывали христиан.

Ко времени, когда спасшийся бегством эмир достиг своего роскошного дворца в Алеппо, Никифор вернулся с Крита и вместе со своим братом Львом и племянником Иоанном Цимисхием начал новое наступление. Пройдя сквозь Сирию и северную Месопотамию, они захватили пятьдесят пять крепостей, прежде чем появились перед воротами Алеппо. Сейф в отчаянии пытался защитить город с помощью на скорую руку собранной армии, но пока Иоанн Цимисхий отгонял его прочь, Никифор сжег загородный дворец эмира и осадил город. После осады, продолжавшейся всего три дня, Алеппо пал, и византийские войска вступили в город, который они не видели со времен Ираклия. «Бледная смерть сарацинов», однако, не стал снова включать потерянные территории в состав империи. Он попросту намеревался истощить своих противников. Ограбив Алеппо, он неторопливо отправился обратно в Каппадокию, взяв с собой две тысячи верблюдов и пятнадцать сотен мулов, нагруженных тяжестью огромной добычи. Когда полководец прибыл на место, его встретили ошеломляющие новости. Двадцатичетырехлетний Роман II был мертв — и ходили слухи, что это жена Феофано убила его.[152]