Пятидесятые годы: сталинизм, «новый курс» и революция 1956 г

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пятидесятые годы: сталинизм, «новый курс» и революция 1956 г

Как и его национал-социалистический, или фашистский, прототип, коммунистический тоталитаризм был больше, чем диктатура: он представлял собой всеобъемлющую идеологию и практику социально-политической организации общества. В отличие от проповедников нацизма и фашизма, ни под каким видом не приемлющих современную западную демократию, идеологи коммунизма, также отвергая многое из западных воззрений как декадентство, тем не менее, заявляли, что коммунизм является высшей точкой развития всего того, что было в западной культуре «прогрессивного», даже если оно не всегда правильно понималось. Например, понятие «демократия». Чтобы отличить подлинное содержание этого термина от буржуазно-либеральных его искажений, применялось уточняющее определение «социалистическая». Эта практика привела к тому, что начиная с 1970-х гг. интеллигенция в своих кругах с иронией отмечала, что прилагательное «социалистический», видимо, означает не что иное, как приставку «не». Тем не менее, основная идея коммунистического тоталитаризма тождественна идее тоталитаризма националистического. Обе эти теории в качестве аксиомы утверждали, что индивидуум способен реализоваться только как член коллектива, сообщества. Единственное различие состояло лишь в том, что национализм в качестве сообщества рассматривал нацию, а коммунизм — общественный класс. Последнее предопределило и особое отношение коммунистической идеологии к проблемам взаимоотношений между личностью и коллективом: людям не свойственно всегда правильно осознавать и оценивать свои классовые интересы и поэтому они нуждаются в особом авангарде просвещенных вождей, в совокупности своей и составляющих Партию — ум и совесть класса, обладающую самым глубоким знанием каждой личности, ее достоинств и недостатков, ее желаний, потребностей и даже инстинктов. В результате объявлялось, что спонтанные социальные взаимоотношения излишни, что граждане должны быть изолированы друг от друга и напрямую подчинены организованной структуре, созданной высшим коллективным разумом и отвечающей потребностям общества в целом. Для достижения этой цели от подданных требовались четкое самоотождествление каждого индивидуума с установленным порядком и полное принятие официальной идеологии. Всякая критика любой частности в этом «героическом новом мире» выявлялась и наказывалась как подрывная деятельность. Поэтому тоталитарное общество и нуждалось в огромной, разветвленной сети наблюдателей и информаторов, чтобы выявлять нарушителей, а также многочисленных силовых органах, чтобы подавлять любые отклонения от норм во всех сферах жизни, которые презренным Западом все еще считались как сугубо частные (мораль, хозяйственная деятельность, профессиональные или интеллектуальные искания). Это была мессианская система, порождавшая могучую энергию прозелитизма и временами очищавшаяся от инородных элементов в ритуалах самокритики и отлучения, а иногда даже с помощью инквизиции и аутодафе. Сбои и недостатки режима (которыми он по природе своей должен был изобиловать) объяснялись противодействием невидимых сил зла, происками внешних и внутренних «врагов». Необходимость борьбы с ними становилась дополнительным обоснованием строгой бдительности и репрессивности системы.

В общих чертах известно, каким образом и с какими результатами все это было использовано в России в 1920–30-х гг. с целью сохранить экономическую и политическую конкурентоспособность империи, заметно отстававшей с процессом модернизации от основных ее соперников и поэтому утрачивавшей в то время свой статус великой державы. Подчинив государственный аппарат и гражданское общество партийной диктатуре и заставив всех граждан соучаствовать в процессе модернизации промышленности, коммунисты достигли значительных успехов. На последних этапах и сразу по окончании Второй мировой войны Сталин сумел направить огромные, самым жестоким способом накопленные материальные и человеческие ресурсы на расширение пределов своей империи. Ему даже удалось подчинить себе все те государства, которые укреплялись в межвоенный период в качестве «пояса безопасности» против заразы большевизма. Успешно зарекомендовавший себя в России рецепт партийно-государственного строительства стал усиленно экспортироваться и в страны Восточной Европы, несмотря на то, что там ситуация была существенно иной. В течение предшествовавших столетий в этом регионе вырабатывались собственные стратегии преодоления отсталости, собственные способы ускоренного движения по пути развития. Эти способы и стратегии разительно отличались от тех, что им навязывались извне. Помимо безусловного подчинения государственного аппарата и всего общества партийной власти, вся логика перемен, происходивших в послевоенной Венгрии, как и повсюду в этом регионе, с неизбежностью вела к некритическому восприятию советского опыта, к превращению его в основополагающий принцип и даже в догму. Национальные особенности рассматривались как несущественные, а национальные интересы без всяких колебаний жертвовались местными вождями в угоду интересам Коммунистической партии Советского Союза в целом и лично товарища Сталина в частности. Подобный сервилизм национальных коммунистических лидеров обусловливался целым рядом причин: их преданностью и чувством долга, их высоким общественным положением и неуверенностью в завтрашнем дне, свойственной любой деспотической системе.

После «года перелома» венгерским коммунистам оставалось совершить исключительно косметические операции, чтобы придать своему de facto правлению внешний облик конституционности. С целью полного искоренения остатков системы многопартийности 1 февраля 1949 г. был возрожден Национальный фронт независимости (1944) под новым названием: Венгерский народный фронт независимости. Охвостья прежних партий, теперь состоявшие в основном из коммунистических попутчиков, слились в нем с Венгерской партией трудящихся (ВПТ) и присягнули подчиняться решениям Народного фронта, председателем которого был избран Ракоши, а Доби и Эрдеи стали его заместителями, Райк — генеральным секретарем. Они все дали торжественное обещание посвятить себя делу построения социализма, признав руководящую роль ВПТ в этом процессе. Личности, посмевшие поддерживать какие-либо иные программы, отныне должны были считаться не представителями какой-то «лояльной оппозиции», а конкретно — врагами венгерского народа. Организации, вошедшие в Народный фронт, также согласились выступить единым списком на всеобщих выборах в Государственное собрание, которые и состоялись 5 мая 1949 г. сразу после того, как были созданы местные отделения Фронта. Как заранее было ясно, 96 % избирателей голосовали за кандидатов Народного фронта, из которых 71 % принадлежал ВПТ. Примерно таким же было и соотношение рабочих и крестьян среди депутатов нового законодательного собрания, в очередной раз демонстрировался триумф диктатуры пролетариата.

Вскоре после создания Народного фронта организованная оппозиция монолитной власти коммунистов либо испарилась вообще, либо с помощью репрессий была приведена к покорности. В течение одной недели эмигрировал Баранкович, Демократическая народная партия перестала существовать, а кардинал Миндсенти был привлечен к суду по сфабрикованным обвинениям в шпионаже и подрывной деятельности. Ударив по двум основам церковного влияния конфискацией земельной собственности и национализацией школ, коммунисты давно уже вызвали гнев воинственного прелата, который, упорно защищая религиозную свободу, а также многие допотопные привилегии католической церкви, с 1947 г. сам превратился в объект грубой пропагандистской травли как глава «церковной реакции» и образчик мракобесия. Он был приговорен к пожизненному заключению на основании выбитых из него «признаний» и вопреки всем уликам и доказательствам. Это не сразу лишило церковь ее влияния, но, в значительной мере, подорвало ее реальные возможности особенно после того, как 5 сентября 1949 г. в школе отменили Слово Божие как обязательный предмет. Складывавшаяся обстановка не слишком поощряла родителей посылать своих детей на факультативный урок богословия: к 1952 г. не более четверти учеников изучали в школе Священное Писание.

Сбор разного рода сведений с целью фабрикации свидетельств и показаний против все возраставшего числа граждан на основании их подлинной, предполагаемой или же мнимой враждебности к демократии (точнее, к советизации), а также получение от них признаний собственной вины являлись стандартной практикой в деятельности политической полиции с самого начала ее создания (АВО с сентября 1948 г. была переименована в Службу государственной безопасности — АВХ). Однако первое время ее объектами и жертвами были противники не из коммунистической партии. По мере истребления многопартийной оппозиции органы безопасности, повторяя советскую модель, превратились в инструмент, с помощью которого, во-первых, можно было расправляться с соперниками внутри самой партии, а во-вторых, поддерживать атмосферу напряженности и страха, столь необходимую для оправдания террора. Когда в Советской России после почти десятилетнего перерыва без репрессий с конца 1948 г. вновь начались массовые показательные процессы, Ракоши, верный своему прозвищу «лучший венгерский ученик Сталина», преданно последовал примеру своего хозяина. Яростный конфликт, разгоревшийся между Югославией, ведомой маршалом Тито, и СССР, прозорливо увидевшим ту угрозу, которая таилась в независимой югославской политике vis-?-vis ее соседей на Балканском полуострове для советской гегемонии в этом регионе, предоставил Ракоши возможность продемонстрировать личную преданность Москве, а заодно расправиться с потенциальным соперником. Речь шла о Ласло Райке — идеальном кандидате на роль обвиняемого: неистовая безжалостность, проявленная им на посту министра внутренних дел, усиливала «эффект неожиданности» его дела, что должно было еще больше убедить людей в необходимости железного кулака власти. Тот факт, что Райк до войны работал в западном коммунистическом движении, придавал видимость правдоподобия фантастическим предположениям о том, что он был агентом империализма, в последнее время сотрудничавшим с отколовшимися югославами. Играя отведенную ему роль, Райк, которого Кадару и Фаркашу удалось убедить в том, что это необходимо для запугивания классовых врагов и что он сам не пострадает, выступил с ожидавшимся от него признанием. В июне 1949 г. против Райка были публично выдвинуты обвинения. В октябре того же года он был казнен вместе с двумя «сообщниками». Многие обвиненные по этому же делу были казнены или приговорены к тюремному заключению несколько позднее. Таким образом, была начата первая серия внутрипартийной чистки (в основном не задевшая «москвичей») и официально санкционировано проведение террористических операций против граждан, никакого отношения к партии не имевших. Операции продолжались вплоть до 1953 г.

К этому времени страна уже обладала новой конституцией, напоминающей ту, которая была дарована Сталиным народам Советского Союза в 1936 г. Венгрия стала «народной республикой», основанной на идее суверенитета народа, обеспечиваемого деятельностью Государственного собрания, имеющего контроль над органами исполнительной власти. Судебная власть страны была представлена независимыми судами. Хотя теоретически подобная структура вроде бы обеспечивала принцип разделения властей, на практике институты исполнительной власти, имевшие реальные властные рычаги, благополучно с этим принципом расправлялись. Но, что еще важнее, так это подчиненность самих органов государственной власти, всего аппарата, ответственного за решение конкретных практических задач, общему партийному руководству и контролю, осуществлявшемуся руками партийной элиты. Всеобщие выборы должны были проводиться через каждые четыре года, но они потеряли всякое значение, сохранившись лишь в виде чисто пропагандистского мероприятия, демонстрировавшего прочность режима: даже чисто символическое число беспартийных депутатов могло вернуться в парламент только по желанию Венгерской партии трудящихся и ее преемника. И позднее, с 1966 г., когда был вроде бы введен принцип альтернативности выборов, все кандидаты выдвигались Народным фронтом лишь после того, как они подписывались под его программными установками. Отсюда чудесная удовлетворительная статистика, которая за четыре десятилетия, особо не отклоняясь, повторяла результаты голосования в мае 1949 г. Затем, определив, что парламент должен работать ежегодно в течение двух коротких сессий, конституция почти на нет свела его значение в качестве законодательного органа. Он был превращен в своего рода резиновый штамп, механически визирующий все законы, подготовленные его Президиумом в составе 21 человека. Президиум играл роль коллективного государственного органа, наделенного широкими законодательными функциями. Независимость судов и права граждан также упоминались в конституции, только без какой-либо конкретики и гарантий. Система муниципального управления была реорганизована в советы — в сельсоветы, райсоветы, горсоветы и в советы комитатов, причем остатки местного самоуправления сохранялись не в сельсоветах, а в райсоветах, контролировать деятельность которых было не столь проблематично. Высшие должности в советах были не выборными, а номенклатурными. Руководство назначало их сверху по принципу строгой политической благонадежности. Выборы в муниципальные органы проводились по методике общенациональных и поэтому без вариантов также давали аналогичные показатели.

Большинство из более, чем 200 тыс. членов советов, избранных в 1950 г., никогда прежде не занимались подобной деятельностью и поэтому не имели никакого опыта. То же самое относилось и к другим категориям государственных служащих, представлявших новую бюрократию, а также и к военнослужащим, численность которых была увеличена до 200 тыс. человек (300 тыс. вместе с ВВС и АВХ). В войсках и в силовых структурах, где опыт старого офицерского корпуса переставал котироваться, ему на смену пришли советники из СССР. В гражданских сферах деятельности аналогичную роль помощников и старших друзей, способных дать «товарищеские советы», исполняли функционеры партийного аппарата, структура которого воспроизводила иерархию государственной администрации. Около 40 тыс. человек работали в партийных комитетах заводов, деревень, районов и комитатов. Комитеты возглавлялись секретарями, получавшими указания из центральных партийных органов и докладывавших о них соответствующим официальным лицам государственного аппарата.

Формально, как провозглашали принципы «социалистической демократии», высшим руководящим органом, определяющим политику партии, является съезд, созываемый один раз в три года. В реальности сбор тысячи или около того партийных делегатов стал в высшей степени торжественным, церемониальным мероприятием, на котором одобрялись доклады руководства партии о проделанной им работе и его же предложения относительно основных направлений деятельности на будущее. По сути, съезды превратились в безукоризненно отрежиссированную демонстрацию преданности партийных масс генеральной линии партии с непременной толикой «конструктивной критики» и бурей аплодисментов, постоянно прерывавших работу форума, особенно при всяком упоминании имен Сталина и Ракоши. Что же касалось органа, реально формировавшего политику, то даже ЦК, состоявший из 71 члена, не имел на это особых полномочий, будучи до ничтожности подавленным могуществом политбюро, пленум которого собирался на еженедельные заседания. Но и внутри этого высшего органа имелся еще более узкий круг «москвичей», наиболее приближенных к самому источнику принятия решений — к «триумвирату» (Ракоши, Герё и Фаркаш), который иногда принимал форму «квартета» (если приглашался Реваи). Именно эти деятели, благодаря их прямым связям с Москвой и постоянно получаемой ими информации о самых последних веяниях в политике советского руководства, обладали правом обсуждать и принимать решения, влиявшие на судьбы всей Венгрии. Но даже внутри этого триумвирата Ракоши, генеральный секретарь ВПТ, а позднее и председатель Народного фронта, был по иерархии выше остальных. Созданный им культ личности не имел себе равных во всем коммунистическом лагере того времени, если не считать Советского Союза.

Элита государственной партии, таким образом, взяла под свой жесткий контроль все органы однопартийного государства. Для того, чтобы удерживать это положение, и была запущена в ход машина террора и идеологической обработки населения. Основы этой системы были заложены еще в первые послевоенные годы, в период правления партийной коалиции, когда коммунистическое влияние должно было распространяться вширь и вглубь, проникая во все клетки общественной ткани. С 1949 г. эта машина была еще лучше отлажена и заработала на полную мощь. Масштабы и жестокость террора с трудом поддаются осознанию, хотя частично их можно объяснить стечением целого ряда случайных обстоятельств. Политика закрытости, избранная Советским Союзом как стратегия поведения во время холодной войны, неизбежно приводила к тому, что все ошибки и недостатки системы оправдывались активностью врагов и предателей. Психоз преследования и шпиономания стали инструментами, нагнетавшими атмосферу страха и неуверенности, в которой каждый чувствовал себя полностью зависимым от воли непредсказуемого начальства. Поскольку существовало подчинение Кремлю, даже люди, находившиеся на самой вершине партийной иерархии, не являлись исключением из правила, и во многих случаях их страстное желание доказать свою верность делу коммунизма заставляло их предугадывать в весьма преувеличенном виде пожелания Москвы.

Основной инструмент репрессий — АВХ в 1950 г. был выделен из министерства внутренних дел и сначала подчинен непосредственно Совету министров, а затем — Комитету обороны, став государственным органом, который подчинялся непосредственно тройке — Ракоши, Герё, Фаркаш, после начала войны в Корее. Постоянный штат АВХ насчитывал 28 тыс. сотрудников, расправлявшихся с непокорными личностями, с целыми группами или же с соперниками партийных лидеров по их прямым приказам. Информационным источником для них служили «показания» и донесения 40 тыс. информаторов, используемых также и политической полицией. В АВХ имелось около одного миллиона дел или досье на граждан, т. е. более, чем на 10 % населения страны, включая детей и стариков.

Массовый террор преследовал две основные цели: истребление классовых врагов в войне, которая должна была принимать все более ожесточенные формы, и очищение рядов самой партии от примазавшихся к ней элементов. Причем последнюю цель пытались достигать не только с помощью террора, но и массовыми кампаниями проверки политической благонадежности, т. е. чистками, как было, например, после слияния двух рабочих партий. Коммунистический ритуал публичного покаяния, добровольной самокритики перед собранием товарищей по партийной организации в тот период уменьшил численность объединенной партии на 350 тыс. членов. Причем из партии изгонялись преимущественно бывшие социал-демократы, которых по-прежнему презирали за соглашение, заключенное ими в 1921 г. с режимом Хорти, а также «мелкобуржуазные элементы». После того, как в процессе по «делу Райка» было покончено с «националистическим уклоном» или же с «наймитами Тито», жертвами следующей волны террора в 1950 г. стали социал-демократы (в том числе их руководство, например, Сакашич и Марошан), фигурируя во многих показательных судебных процессах. Вслед за ними меч террора в течение 1951–52 гг. обрушился на головы «доморощенных коммунистов» типа Яноша Кадара. Против большинства выдвигались стандартные и совершенно голословные обвинения в тайном сотрудничестве с полицией Хорти в межвоенные годы, в последующей шпионской деятельности в пользу Великобритании и США. К 1953 г. волна подобралась даже к таким специалистам, которые сами обслуживали машину террора, когда был арестован Габор Петер — первый шеф политической полиции. За это время было казнено, замучено до смерти, а также покончили жизнь самоубийством вследствие преследований около 80 руководящих деятелей коммунистической партии. Общее количество ревностных коммунистов, оказавшихся за тюремной решеткой, исчислялось тысячами.

Однако дело не ограничивалось тем, что революция по своему обыкновению пожирала собственных детей. Из одного миллиона граждан, состоявших на учете в органах, около 650 тыс. подверглись преследованиям и примерно 400 тыс. получили различные сроки тюремного заключения или же лагерей, отрабатывая их в основном в шахтах, в карьерах и каменоломнях. Таких шахт и разрезов было около сотни, на них работали более 40 тыс. зэков и на этих участках никогда не было недостатка в рабсиле. Кроме того, без всяких судебных процедур 13 тыс. «классовых врагов» (аристократов, бывших офицеров и чиновников, фабрикантов и т. д.) из Будапешта и еще 3 тыс. из провинциальных городов были выселены из собственных домов с минимальным количеством вещей и переселены в сельскую местность, где их заставили заниматься сельхозработами под строгим присмотром. Официальным оправданием, разумеется, стала их политическая ненадежность в период «подстрекательских происков империалистов» и «обострения классовой борьбы во всемирном масштабе». На деле, новому бюрократическому классу нравилось и вполне подходило освобожденное таким образом жилье.

Эти шокирующие цифры демонстрируют не только крайнюю бесчеловечность режима, но и его изнанку, его дегуманизирующее влияние, которое ломало судьбы и уничтожало человеческие отношения, заставляло людей переступать через себя и отрекаться от совести, разрушало гражданское общество и подлинные гражданские чувства. В атмосфере, создававшейся столь массовыми преследованиями, легко представить себе, как люди переставали доверять друг другу. И даже если они не испытывали страха в кругу семьи или среди близких друзей, то с коллегами по работе, с соседями, с одноклубниками или же с теми, с кем пели в одном хоре, да и практически с любым человеком, с кем им приходилось заговаривать или сталкиваться, они должны были проявлять крайнюю осторожность. Внезапные исчезновения знакомых порождали сомнения и вызывали страх по отношению к режиму. В результате многие начинали испытывать к нему едва скрываемую ненависть, тогда как страх заставлял их проявлять внешние признаки согласия и даже солидарности с ним. Из-за этого многие люди испытывали кризис личности и самоуважения, что лишь опустошало их и усиливало чувство горечи. Тот факт, что народная демократия, действуя якобы в интересах народа, совершала самые ужасные преступления против этого самого народа, и при этом никто не осмеливался задавать какие-либо вопросы, лишь усугублял те ощущения потерянности и боли, которые столь разительно противоречили официально распространявшемуся образу нового порядка как воплощения всего самого благородного в истории человечества. И, наконец, пропасть между официально провозглашаемой высшей формой демократии и реальной беспомощностью людей, не имевших возможности хоть как-то противостоять явным нарушениям ее элементарных основ, привила аполитизм всему народу в это в высшей степени политизированное время, отвратив людей от общественной деятельности в атмосфере напыщенного вранья о приоритетности коллективных, общественных ценностей.

Полная перековка человека как гражданина также была основной задачей образовательной и культурной политики государства. Самые важные шаги по обретению монополии в сфере идеологии были предприняты коммунистами в процессе национализации церковных школ и отмены обязательных уроков богословия. Тем не менее, коммунисты нуждались и в последующих шагах, чтобы сократить влияние церкви, которое, по их верным оценкам, было еще очень велико, и установить контроль над священнослужителями. Во-первых, от духовенства потребовали присяги на верность новой конституции. Когда же высшие чины католического духовенства отказались от подобной процедуры, началось новое наступление «на пятую колонну империализма» (очередное клише, означающее то же, что и «церковная реакция»). Благодаря вмешательству покорных режиму священников, которые высказались против «политики холодной войны», проводившейся папской курией, и которые поэтому приобрели известность как «мирные попы», Йожеф Грёс, архиепископ Калочи, по рангу уступавший только Миндсенти, согласился подписать в августе 1950 г. договор, признающий политическую систему Венгерской Народной Республики и гарантирующий, что религиозные чувства людей не будут использоваться духовенством в целях ослабления этого режима. Монашеские ордены были распущены, за исключением одного женского и трех мужских монастырей, монахи которых преподавали в нескольких школах начального и среднего образования, не подпавших под национализацию. Поскольку большинство епископов все равно не спешили присягать на верность режиму, Грёс и еще несколько человек были посажены в тюрьму после очередного показательного процесса в июне 1951 г. Был также создан специальный Комитет по делам религии, наделенный полномочиями назначать на должность и снимать всех церковных иерархов, а также осуществлять общий контроль над деятельностью духовенства с помощью министерских комиссий. После этих мероприятий церковь утратила всякую самостоятельность, осталось только глухое сопротивление со стороны отдельных священников всевластию «мирных попов».

Но еще до уничтожения автономии церквей была разрушена другая ключевая для интеллектуальной жизни организация — Венгерская академия наук. Октябрьский переворот 1949 г. смогли пережить очень немногие из ее членов, перенесших даже начальный период, когда власти пытались чинить им препятствия и всячески нарушали их права. В октябре штат сотрудников академии был сокращен вдвое. Поменялся состав и сократилось число отделений. Цель была ясна: создать карманную научную организацию, очищенную от политически проблемных и незрелых элементов. Три четверти из сокращенных сотрудников были членами академии, принятыми еще до 1945 г. Особенно пострадали отделения общественных и социальных наук, считавшиеся наиболее трудно воспитуемыми. Их сократили на две трети как по количеству сотрудников, так и по числу институтов. Верность учению марксизма-ленинизма стала главным критерием, на основании которого старым академикам дозволялось сохранять свои звания и должности, а новым — их приобретать, продвигаясь вверх по только что внедренной иерархической научной лестнице советского образца.

Основной задачей всей культурной политики нового режима, особенно его системы образования, являлось обеспечение учению марксизма-ленинизма господствующего положения в общественном сознании. На это уходили значительные финансовые средства, уступавшие разве что расходам на оборону. Количественные преобразования в этой сфере были налицо и они были существенными. В 1954 г. без учета тех, кто обучался в вечерних школах, число учащихся в Венгрии (130 тыс.) почти в два раза превысило максимальные довоенные показатели. А студентов вузов, в том числе и совершенно новых, стало в три раза больше (33 тыс.). Официально пропагандировавшаяся активная жизненная позиция порождала новые стимулы социального поведения в еще не сложившемся обществе. Молодые люди крестьянского или же пролетарского происхождения, перед которыми прежде были закрыты двери университетов, теперь составили более половины венгерских студентов. Рост студенчества не сопровождался столь же стремительным ростом преподавательского состава, и, наряду с другими факторами, это также стало причиной снижения образовательных стандартов. В результате в этот период высшие учебные заведения оказались вынужденными выпускать в массовом порядке полуобразованных специалистов, пополнявших ряды интеллигенции. Взрослое образование, нацеленное на воспитание собственной «рабочей интеллигенции», которая могла бы эффективно управлять общественными и производственными процессами, закрепило указанную тенденцию. Более того, сами участники этой акции весьма часто не выдерживали тяжести возложенных на них задач и новых обязанностей.

Программа обучения на всех уровнях усиленно внушала учащимся, что их главная задача заключается в том, чтобы вырасти достойными строителями социализма, твердо отстаивающими марксистско-ленинские взгляды и ценности от влияния реакционной, идеалистической, религиозной идеологии. Эта задача обусловила необходимость заменить все традиционные учебники. Причем подготовка новых учебных пособий происходила под пристальным вниманием соответствующих партийных органов. Наряду с изданием собственных учебников издавалось множество переведенных с русского брошюр, которые также рассматривались, особенно в вузах, в качестве учебных и научно-методических пособий (призванных заменить сугубо специализированные труды в списках рекомендованной литературы). Преподавание иностранных языков в школе ограничивалось изучением русского языка, причем ставшего обязательным с пятого класса начальной школы, несмотря на полное отсутствие подобной традиции и квалифицированных учителей. В университетах и колледжах были созданы кафедры и отделения марксизма-ленинизма, дабы донести до всех студентов свет «нового Евангелия», тогда как масса профессоров и преподавателей, не способных правильно его исповедовать, решительно изгонялись. В святая святых новой науки — в храм диалектического и исторического материализма, а также к истории коммунистических партий СССР и Венгрии, разумеется, допускались только слушатели высшей партийной школы — той кузницы, где ковались избранные, надежные кадры номенклатуры.

Партия не упускала из виду и досуга молодежи, направляя его в нужное русло даже во время отдыха и веселых забав. Она организовывала летние лагеря, турпоходы, спортивные соревнования, специальные городки и даже «Пионерскую железную дорогу». Пионерское движение было создано в 1946 г. в качестве альтернативы, а затем и замены движения бойскаутов для детей в возрасте до 14 лет. Для тех, кто был старше 14 лет, в 1950 г. организовали Союз рабочей молодежи. Задачей обеих организаций являлось воспитание здоровой, жизнерадостной молодежи, способной преодолевать те трудности, которые будут встречаться на пути построения социализма. По той же причине поощрялись и массовые занятия физкультурой. Ежегодно в соревнованиях на призы движения «Готов к труду и обороне», проводившихся по всей стране, принимало участие полмиллиона юношей и девушек. Что касалось самого спорта, то сенсационные результаты, достигнутые венгерскими спортсменами в некоторых видах программы на Олимпийских играх 1948 и 1952 гг., а также триумфальные победы «золотой футбольной команды» Венгрии на стадионах Европы, весьма различно воспринимались властями страны и самим населением. Для верхушки достижения в спорте обладали огромной пропагандистской ценностью, доказывавшей превосходство социалистической системы, и поэтому громко ею превозносились и щедро субсидировались. Народ видел в спорте возможность по-своему расквитаться за недавнее унижение нации, как способ хотя бы на время забыть об отвратительном настоящем и испытать подавляемое чувство подлинной национальной гордости.

Все остальные сферы культуры в широком смысле этого слова также были в высшей степени политизи- рованы: ежедневными политинформациями и политзанятиями с чтением статей из газеты «Сабад неп» — центрального органа печати ВПТ, и их обсуждением в свете проводимой партией политики на производстве официальная идеологическая обработка рядовых граждан отнюдь не ограничивалась. Все праздники, включая религиозные, были превращены в общественные мероприятия и «наполнены прогрессивным содержанием». События революции 1848 г. интерпретировались в качестве исключительно плебейского, народного движения, и 15 марта стал днем присуждения Премии Кошута — недавно установленной высшей официальной награды в Венгрии. 20 августа (прежде этот день связывался с именем Иштвана I Святого), был переименован в День Конституции и стал отмечаться как дата «основания нового венгерского государства». Санта Клаус стал Дедом Морозом, а Рождество — Праздником елки. Кинотеатры и кинозалы быстро растущих «домов культуры» показывали в основном советские воспитательные фильмы, а также подражания им, произведенные в других «дружеских странах». В этой массовой киноиндустрии бесследно растворился и венгерский кинематограф, несмотря на то, что он пережил столь многообещавший экспериментальный период неореализма в первые послевоенные годы и несмотря на то, что в его распоряжении имелось немало первоклассных актеров, заслуживавших совершенно иной участи. Ученики Кодая занимались сочинением маршей, сонат и кантат, в которых восславлялся новый строй. «Буржуазная» классика и произведения всяких других «ретроградов» были изъяты из библиотек и убраны с книжного рынка, который заполнился нескончаемым потоком учебно-воспитательной литературы, представлявшей собой в основном произведения оракулов марксизма, их интерпретации и другие агитационно-пропагандистские материалы. Периодика и издательства стали выпускать однородную продукцию. Кофейни были закрыты как пережитки декадентского буржуазного образа жизни. Осуждались и писатели, для которых кофейни были как бы вторым домом и которые теперь оказались обреченными на молчание. Среди них: Немет с его призывом идти «третьим путем», великолепные лирики Милан Фюшт и Шандор Вёреш, публиковавшиеся прежде в «Нюгат», и многие другие. Даже Лукач, когда он отошел от политики, потому что не смог смириться с подлостью и пошлостью показательных процессов, стал объектом официозной критики, равно как и романист Тибор Дери, исповедовавший социалистические убеждения, но сам создававший слишком мудреную прозу, чтобы она могла отвечать требованиям «социалистического реализма» в представлении Реваи — нового диктатора вкуса. Некоторые писатели предпочли делать то, что от них ожидали: схематические художественные произведения, в которых воспевалась борьба масс за триумф социализма, внушавшая читателям энтузиазм и оптимизм. Даже лучшие из литераторов, которым разрешали печататься, были вынуждены выдавать подобные поделки либо изредка, либо почаще, а многие их читатели ломали головы, пытаясь найти в их произведениях какой-то тайный смысл, который, как они были уверены, скрывался между строк. Некоторые из авторов создавали шедевры, которые, однако, оставались в ящиках их письменных столов, как и отдельные полотна первоклассных живописцев, хранившиеся в студиях, подальше от чужих глаз, в то время как проходные их работы могли украшать стены самых престижных и монументальных общественных зданий, также возводимых по проектам подчас очень одаренных архитекторов, об истинном масштабе таланта которых оставалось только догадываться.

Предполагалось, что искусство и культура должны отражать героические усилия и успехи рабочего класса в деле построения более совершенного общества и стимулировать его на достижение все новых и новых высот. «Предела нет — только звезды в небе» — таков был любимый лозунг Ракоши. После «года решительного перелома» у коммунистов практически не было проблем с доведением до конца национализации в промышленности и в сфере обслуживания. 28 декабря 1948 г. они объявили о переходе в государственную собственность всех предприятий с числом занятых свыше 10 человек. Теперь те предприятия, что оставались в частном секторе, полностью теряли рентабельность, за исключением отдельных мастерских по ремонту. Поскольку трехлетний план был выполнен, эта мера стала частью стратегического замысла, обеспечивавшего успех первой пятилетки, начатой в январе 1950 г. Эта пятилетка должна была «заложить основы социализма», ускорив процесс социалистической индустриализации и переход к кооперативным формам ведения сельского хозяйства. Обе эти задачи слепо копировали советский опыт 1930-х гг., когда (частично добровольная) международная изоляция Советского Союза подпитывала сталинскую одержимость создать солидную тяжелую промышленность как базу для модернизации страны. Трудности с селом, которое не так-то легко было подчинить своей воле, тоже породили маниакальное стремление разорвать плотную социальную ткань деревенского общества, безжалостно разломав сложившиеся здесь отношения собственности. Холодная война, особенно в связи с созданием НАТО и с началом войны в Северной Корее (1950–51), казалось, оправдывала обе цели, связанные с достижением экономической самообеспеченности, усилением оборонного потенциала и «переносом классовой борьбы в деревню», чтобы защитить ее от классового врага — кулака. В принципе «кулаками» называли более или менее зажиточных крестьян, владевших хотя бы немногим более 40 акров земли. Однако в действительности клеймили кого ни попадя, особенно тех, кто для партии представлялся политически нежелательным элементом.

С целью превратить Венгрию, по словам уверенного в своих силах министра экономики Герё, за пять лет в «страну железа и стали» беспрецедентная четверть, а быть может, и треть национального дохода была реинвестирована в производство, причем почти половина капиталовложений досталась тяжелой промышленности (горнодобывающая, энергетика, металлургия и машиностроение). В результате темпы роста в тяжелой промышленности (20 % годовых) превзошли все межвоенные показатели, и к 1954 г. объем выпускаемой продукции в три раза превысил уровень 1938 г., причем доля промышленности поднялась с одной трети до более, чем половины. Конечно, эти впечатляющие цифры серьезно не дотягивали до 200 % совокупного прироста, первоначально установленного партией в качестве цели (причем партия, очарованная магией чисел, в 1951 г. подняла эту планку до еще более нереальной цифры — 380 %). Однако основные просчеты этой чрезвычайно однобокой стратегии развития состояли в долгосрочном экономическом дисбалансе, который приходилось компенсировать даже в период перехода после 1989 г. Дело в том, что подобная стратегия в стране, довольно бедной по запасам природных ископаемых, привела к созданию отраслей промышленности, в буквальном смысле пожирающих ее энергетические мощности и сырье. Побочным эффектом такой стратегии стала также еще большая зависимость Венгрии от Советского Союза в тот период, когда все ее экономические связи с Западом были полностью нарушены, а новые со странами СЭВ еще не установились. В то же время производство в легкой промышленности, которая не нуждалась в привозном сырье, не развивалось, а позднее даже стало сокращаться; развитию же современных отраслей промышленности (электроника, точное машиностроение, телекоммуникации и т. д.), нуждавшихся не столько в сырье, сколько в квалифицированных кадрах, — отраслей, имевших в стране солидную традицию и приличную базу и переживавших повсюду период стремительного прогресса, не уделялось никакого внимания. Подобные технические мелочи, тем не менее, не могли сдержать могучей поступи Строителя социализма, шагавшего десятитысячными отрядами на «бои за уголь» и «битвы за сталь» в заводские ворота таких индустриальных гигантов, как Металлургический комбинат им. Ракоши (новое название комбината «Манфред Вайс»), или на предприятия металлургического комплекса в Сталинвароше (Городе Сталина) и на дюжины им подобных чудовищ, возведенных в течение буквально нескольких лет вместе с ужасными поселками, выраставшими вокруг них и называвшимися современными городами.

Военизированные понятия типа «битва», «отряды» не были чисто метафорическими: план производства расписывался по всем уровням сверху вниз вплоть до мелких производственных подразделений (сколь бы ни был этот план далеким от реальности). Им регулировалось даже внутреннее распределение рабочей силы. Это обусловливалось дефицитом рабочих рук в этот период, несмотря на то, что в течение первой пятилетки с безработицей было полностью покончено. Поэтому даже переход с работы на работу без официального разрешения мог наказываться как действие, «противоречащее интересам плана экономического развития» (по этому обвинению в 1951–52 гг. в судах было рассмотрено 15 тыс. уголовных дел). Искусственно раздутая тяжелая промышленность поглотила 120 тыс. бывших безработных и 160 тыс. прежде никогда не работавших женщин, не говоря уже о крупных стройках, на которых нашли работу около 350 тыс. селян, бежавших от насильственной коллективизации в аграрном секторе. И все же из-за низкой эффективности промышленность испытывала постоянный дефицит рабочей силы. Частично это вызывалось еще и тем, что страсть к грандиозным новым проектам ослепляла руководство, и оно совершенно не уделяло внимания таким видам деятельности, как ремонтные или реновационные работы. Кроме того, исключительно количественные параметры планирования привели к невероятным объемам выпуска низкокачественной продукции, выходившей из-под рук венгерских «передовиков производства», подражавших легендарному Стаханову в процессе заимствованного у СССР «социалистического соревнования».

К лету 1948 г., когда Ракоши, пользуясь военизированной лексикой, объявил войну крестьянам-собственникам, на селе было менее 500 коллективных хозяйств, созданных на добровольной основе. В целом, эти хозяйства владели всего 100 тыс. акров пахотных земель, так как вошедшие в них 13 тыс. крестьян были в основном малоземельными, рассчитывавшими путем объединения улучшить собственное материальное положение. Принимать и далее столь безрадостные, с точки зрения коммунистов, результаты они не могли и поэтому осенью 1949 г. была развернута массированная кампания по отчуждению крестьян от только что обретенной ими земли. Кампания эта велась с использованием всевозможных способов, причем самыми распространенными стали увеличение налогов и различных выплат, замена земельных наделов, а также принуждение к сдаче произведенной продукции, не считая административных и полицейских мер воздействия на оказавших сопротивление. Земельный налог с 1949 по 1953 г. вырос в три раза даже без тех дополнительных платежей, которые должны были платить примерно 70 тыс. крестьян, занесенных в кулацкий список. Попавшие в этот список подвергались не только беспрестанному поношению, но и социальной дискриминации: им не разрешалось заниматься общественной деятельностью и свободно пользоваться общеобразовательными учреждениями. И в добавление ко всему четверть всех пахотных земель в стране подлежала принудительному обмену. То есть для выравнивания владений кооперативов, чтобы их легче было обрабатывать, крестьяне были обязаны отдавать им свои земли, получая взамен равные площади в других местах. Это неизбежно приводило к потере крестьянами наиболее плодородных земель. В результате земля перестала быть надежной собственностью. Поэтому многие крестьяне либо вступали в кооперативы, либо вообще бросали сельское хозяйство. Однако в массе это приводило к пренебрежению землей: владельцы перестали вкладывать силы и средства в свои наделы, которые завтра возможно станут чужой собственностью, что не могло не отразиться на их урожайности. И, наконец, самое главное — крестьян обязали сдавать свою продукцию через систему централизованных поставок по ценам, которые значительно уступали не только ценам свободного рынка, но и были существенно ниже ее себестоимости. К тем, кто по той или иной причине срывал поставки, обязательно наведывались представители властей, и крестьян преследовали за то, что они «подвергли опасности общественное снабжение». В 400 тыс. случаев судебных разбирательств было установлено, что обвиняемые «прятали» запасы продовольствия. «Зачистка амбаров» под наблюдением сотрудников АВХ стала повседневной процедурой в жизни сельской Венгрии, особенно в 1951 и 1952 гг., когда низкие урожаи накалили обстановку до предела.

В годы запугиваний и репрессий количество кооперативов увеличилось до пяти с лишним тысяч хозяйств, а число их членов — до 380 тыс. человек к 1953 г. Однако даже с учетом тех, кто вообще ушел из деревень, большинство крестьян все же остались частниками. Они сохранили две трети всей пахотной земли, тогда как остальная была разделена между кооперативами и государственными сельхозпредприятиями. Крестьянство пережило трагедию, но не в тех масштабах, которые следовало ожидать исходя из действий партии. Хуже всего было то, что мучительные преобразования венгерского села имели ужасные последствия для развития аграрного сектора. Площади возделываемых земель сокращались год от года; производительность уменьшалась в результате неэффективного использования техники, собранной на специальных машинно-тракторных станциях, истощения почвы и бессмысленного расхода удобрений, а также массовой замены квалифицированных специалистов по агротехнике необразованными (или в спешном порядке подготовленными) крестьянами на ключевых должностях. После короткого периода свободной торговли Венгрия в 1951 г. вновь «подсела» на карточную систему распределения по широкому набору продуктов питания.