Сомнения и надежды Германии
Сомнения и надежды Германии
Генерал Гофман в дневниковой записи от 1 июня оценивает текущую войну как "очень странную". Местами продолжались кровавые бескомпромиссные бои, а на соседних участках фронт фактически развалился[676]. Находясь под страшным прессом военных лишений, австрийский император Карл начал упрекать кайзера Вильгельма в нежелании заключать мирный договор с Россией. Кайзер, настаивая на восточных аннексиях, ответил союзнику: "Я сомневаюсь в том, что Керенский склонен вступить в переговоры с нами. Его поведение и донесения нашей разведки показывают его сервильность в отношении Антанты"[677].
Но император Карл и его министр иностранных дел граф Чернин продолжали верить в возможность договориться с Керенским. Некая беседа между голландским журналистом и высокопоставленным русским чиновником убеждала в мирной настроенности, по крайней мере, части российской элиты.
Обстоятельства подстегивали Вену. На собравшемся в конце мая 1917 г. впервые с начала войны австрийском парламенте польские депутаты выдвинули идею независимости Польши. А сербы, хорваты и словенцы создали "Югославский парламентский клуб". Чувствуя, куда дует ветер, император Карл пообещал создать после окончания войны более национально ориентированную, конституцию. Избежать развала государства можно было лишь остановив военную бойню. И Вена видела шанс. Особенно воодушевляло австрийцев заявление Керенского о том, что он не поддерживает итальянские и сербские цели раздела Австро-Венгрии: "Русское правительство готово начать дружественные беседы с австро-венгерским правительством при условии, что необходимые предложения поступят немедленно"[678].
Чернин был в восторге и уведомил Берлин, что намеревается войти в контакт с Керенским. Голландский посредник сообщил, что русские предлагают заключить мир на основе возвращения к статус-кво "анте беллум". В неопубликованных документах Керенского есть запись: "11 июля. Попытка заключить сепаратный мир со мной".
Только сорок лет спустя А. Ф. Керенский рассказал об этом эпизоде[679]. Но он уже был описан финским посредником — другом Керенского (и его доктором) Рунебергом. Последние слова Керенского были такими: "В нынешнем положении Россия не может выдвигать мирные предложения, Ллойд Джордж — единственный, кто может предпринять мирную инициативу. В любом случае вы должны обратиться прежде всего к нему".
5 апреля 1917 г. начальник германского генерального штаба Гинденбург пришел к выводу, что существуют возможности начать мирные переговоры[680]. Надежды возлагались на неограниченную морскую войну, создающую перелом в войне, — слишком зависели Британия, Франция и Россия от поставок морским путем. А германские подводные лодки сделали ареной борьбы все океаны. 14 мая немцы впервые вывели на боевые позиции свои танки. Имея козыри, следовало искать мира хотя бы на одном из двух своих гигантских фронтов. 15 мая 1917 г. Бетман-Гольвег предложил России заключить мир. Канцлер сказал, что его целью является достижение договоренности, которая исключала бы "любую идею насилия", когда ни одна сторона "не ощущала бы озлобления"[681].
Через две недели правительство России отвергло германское предложение о перемирии. Керенский не особенно размышлял над немецкими предложениями. Это в последующих книгах он скажет, что некритическая верность не является достоинством, что "заключи он мирный договор, мы были бы сейчас в Москве"[682]. Как член кабинета он стоял за союзническую верность и доказывал это демонстративно. Идеи сепаратного мира с Россией в 1917 г. окончательно потеряли под собой почву в июле с началом последнего с русской стороны наступления Брусилова.
Десятого июня министерство иностранных дел Германии узнало от своих военных, что они планируют четвертую зимнюю кампанию. Представитель генерального штаба полковник Бауэр говорил об огромном материальном превосходстве противника — в вооружениях оно определялось соотношением один к четырем. Было решено интенсифицировать подрывные усилия, направленные против России, фактор воздушного устрашения. Немцы подняли в воздух 23 новых бомбардировщика. Эффективность бомбардировочной авиации была доказана. 13 июня они послали на Лондон четырнадцать бомбардировщиков на высоте четырех тысяч метров. Более сотни бомб было сброшено на мирные кварталы. Ничего подобного, писали газеты, не было 900 лет. Однако главным результатом налета стала отчетливая германофобия англичан. Из огромного города стали в массовом порядке высылать детей. Но решимость англичан была неколебима. Военные хозяева Германии применили горчичный газ. Пятьдесят тысяч снарядов с газом погубили две тысячи англичан. В последующие три недели немцы выпустили миллион (!) снарядов с газом, но это не помогло им пробиться сквозь окопы англичан.
Подводная война не поставила Британию на колени. Надежды немцев на морское удушение противника не могли быть бесконечными — трех месяцев ожиданий оказалось достаточно. 10 июля 1917 г. ответственный за работу германской экономики Вальтер Ратенау произнес перед Гинденбургом и Людендорфом слова отрезвления: германские адмиралы самообольщаются, при помощи конвоев и кораблестроительных усилий западные союзники выходят из тяжелого положения. Главный аргумент: верфи Америки способны построить флот любого тоннажа.
Во Франции решимость была на пределе. Оголяя фронт, не менее 30 тысяч военнослужащих покинули свои траншеи и отправились в тыл. 1 июня 1917 года взбунтовавшийся полк объявил о создании антивоенного правительства. Хаос продолжался неделю, а затем военный трибунал под председательством Петэна жестоко осудил 23 тысячи военнослужащих. В английском городе Лидс в начале июня 1917 г. собрался съезд лейбористской партии, который в первой же своей резолюции поздравил русский народ с революцией. Присутствовавший философ Бертран Рассел восславил пацифистов за то, что "своим отказом идти на военную службу они показали возможность для отдельного индивидуума противостоять всей силе государства. Это огромное открытие, увеличивающее достоинство человека"[683].
Особенностью германской армии было отсутствие танков Военная промышленность осваивала весьма своеобразный прототип. А на фронте собрали вместе несколько захваченных британских танков. Гинденбург и Людендорф больше полагались на оптимизацию артиллерийского огня, на наиболее эффективное использование пехотных дивизий. Пехотные части были вооружены новым типом пулемета, весьма похожим на легкие британские и французские "льюис" и "шош". Немцев начали учить "обходить" часовых и прочие препятствия, а не ввязываться в бой за любой бугорок. Мы видим дальние подходы к стратегии блицкрига. У дивизий появились легко вооруженные штурмовые батальоны. С гранатой и карабином они должны были врезаться в позиции противника, разбивать его оборону на отдельные сектора. Решающим компонентом боя становилась скорость. У немцев была мощная артиллерия 6473 орудия и 3532 гаубиц с миллионом снарядов[684].
Возможно, самое главное — это то, что немцы решили отставить все прежние импровизации и теперь воевать научным способом. Каждое орудие было обследовано на предмет отклонений его физических данных от заводской и патентной нормы. Стал строго учитываться метеорологический фактор (давление, скорость ветра и т. п.), чтобы каждый выстрел означал пораженную вражескую цель. Особенным стало наполнение снарядов. Наряду с обычными взрывчатыми веществами в них добавлялись слезоточивые газы (чтобы заставить солдат противника снять противогазы) и удушающий фосген, чтобы убить тех, кто снял эти противогазы. Комбинация научных методов была испытана на русской армии под Ригой в сентябре 1917 года[685]. Фаворит Людендорфа генерал Брухмюллер показал здесь пример максимальной эффективности артиллерии[686]. Именно этот успех Брухмюллера привел Гинденбурга в Монсе 11 ноября 1917 года к решению осуществить в будущем году решающее наступление на Западном фронте[687]. Началась германская гонка с временем.