О социальной структуре власти, перспективах и ликвидаторстве

О социальной структуре власти, перспективах и ликвидаторстве

Вопросы, указанные в заглавии, занимают по важности одно из первых, если не первое место в системе взглядов марксиста, желающего разбираться в окружающей его действительности. Период 1908–1910 годов представляет из себя, несомненно, нечто своеобразное. Социальная структура общества и власти характеризуется изменениями, без уяснения которых нельзя сделать ни шагу в какой угодно области общественной деятельности. От уяснения этих изменений зависит вопрос о перспективах, понимая под этим, конечно, не пустые гадания насчет того, чего не ведает никто, а основные тенденции экономического и политического развития, – те тенденции, равнодействующая которых определяет ближайшее будущее страны, те тенденции, которые определяют задачи, направление и характер деятельности всякого сознательного общественного деятеля. А этот последний вопрос, о задачах, направлении и характере деятельности, ближайшим образом связан с вопросом о ликвидаторстве.

Неудивительно поэтому, что марксисты уже в 1908 году, как только выяснилось или стало выясняться, что перед нами некоторый новый, своеобразный период русской истории, поставили на очередь дня именно вопросы о социальной структуре власти, о перспективах и ликвидаторстве, указали неразрывную связь этих вопросов, подвергли их систематическому обсуждению. Далее, они не ограничились одним обсуждением – это было бы как раз литературщиной в плохом смысле слова, это было бы возможно только в дискуссионном кружке интеллигентов, не сознающих своей ответственности и беззаботных по части политики, – нет, они выработали точную формулировку результатов обсуждения, такую, которой бы мог руководиться не только член данного литературного кружка, не только человек, так или иначе связанный с известной интеллигентской категорией, а любой, всякий и каждый сознательный представитель класса, считающий марксизм своей идеологией. К концу 1908 года эта необходимая работа была закончена.

Каковы главные результаты этой работы, я уже говорил в № 2 нашего журнала{83}. Позволю себе привести оттуда несколько строк, чтобы сделать понятным дальнейшее изложение.

«Развитие русского государственного строя за последние три века показывает нам, что он изменял свой классовый характер в одном определенном направлении. Монархия XVII века с боярской думой не похожа на чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века. Монархия первой половины XIX века – не то, что монархия 1861–1904 годов. В 1908–1910 гг. явственно обрисовалась новая полоса, знаменующая еще один шаг в том же направлении, которое можно назвать направлением к буржуазной монархии. В тесной связи с этим шагом стоит и III Дума и наша современная аграрная политика. Новая полоса, таким образом, не случайность, а своеобразная ступень в капиталистической эволюции страны. Не решая старых проблем, не будучи в состоянии решить их, а следовательно, не устраняя их, эта новая полоса требует применения новых приемов подготовки к старому решению старых проблем» (№ 2, стр. 43). И несколькими строками ниже: «Те, кто отрицает, или не понимает… что перед нами стоят старые проблемы, что мы идем навстречу старому их решению, те покидают на деле почву марксизма, те оказываются на деле в плену у либералов (как г. Потресов, г. Левицкий и т. д.)» (стр. 44)[21]. Как бы кто ни относился к кругу идей, выраженному в этих положениях, но едва ли можно отрицать теснейшую связь и взаимозависимость отдельных частей в этой оценке данного периода. Возьмите, например, указ 9 ноября 1906 г. (закон 14 июня 1910 года): совершенно неоспоримо, что он имеет ярко выраженный буржуазный характер, знаменуя принципиальный поворот в той аграрной политике, которую давно вели «верхи» по отношению к общине и надельному землевладению. Но чтобы этот принципиальный поворот уже решил вопрос, уже создал новые базы капиталистического крестьянского хозяйства, уже устранил старые проблемы, этого до сих пор не решались утверждать даже самые беспринципные и податливые дуновениям ветра люди вроде кадетов. Связь закона 14 июня 1910 г. с системой выборов в III Думу и ее социальным составом очевидна: иначе, как союзом центральной власти с феодальными (употребим это не вполне точное, общеевропейское, выражение) помещиками и верхами торгово-промышленной буржуазии, нельзя было бы осуществить этого закона, провести ряд мер для его введения в жизнь. Перед нами, значит, своеобразная ступень всей капиталистической эволюции страны. Устраняет ли эта ступень сохранение «власти и доходов» – говоря в социологическом смысле – за землевладельцами феодального типа? Нет, не устраняет. Происшедшие изменения и в этой, как во всех других областях, не устраняют основных черт старого режима, старого взаимоотношения социальных сил. Отсюда понятна коренная задача сознательного общественного деятеля: учесть эти новые изменения, «использовать» их, охватить их – если можно так выразиться – и в то же время не отдаться беспомощно течению, не выбросить вон старого багажа, сохранить основное и в формах деятельности, а не только в теории, в программе, в принципах политики.

Спрашивается, как же отнеслись к этому оформленному ответу на «проклятые вопросы», к этому прямому и ясному изложению определенных взглядов те «идейные руководители», которые группируются вокруг изданий типа «Возрождения», «Жизни», «Дела Жизни», «Нашей Зари» и т. п., гг. Потресов и Мартов, Дан и Аксельрод, Левицкий и Мартынов? Они отнеслись именно не как политики, не как «идейные руководители», не как ответственные публицисты, а как литераторская категория, как кружок интеллигентов, как вольные стрелки вольных групп пишущей братии. Они снисходительно похихикали – в качестве людей, умеющих ценить моду и дух времени, установившиеся в либеральных салонах, – над этой устарелой, отжившей, чудаческой тягой к оформленным ответам на проклятые вопросы. К чему эта оформленность, когда можно писать где угодно, о чем угодно, что угодно, как угодно? Когда гг. Милюковы и гг. Струве дают прекрасные образчики всех выгод, удобств и преимуществ, вытекающих из уклонения от прямых ответов, точных изложений взглядов, оформленных professions de foi[22] и т. д.? Когда Иваны Непомнящие (и в особенности Иваны, не любящие вспоминать про былую оформленность) в самых широких кругах «общества» пользуются почетом и уважением?

Так за все три года мы и не видели со стороны всей этой литераторской компании ни малейшей попытки противопоставить свой оформленный ответ на «проклятые вопросы». Иносказаний и гипотез пустых было сколько угодно, а прямого ответа ни одного. Отличительной, характерной чертой рассматриваемой компании явилась любовь к бесформенности, т. е. именно к такому признаку, который самым определенным, самым точным и недвусмысленным образом был тогда лее, когда давался прямой ответ на проклятые вопросы, признан составным элементом понятия ликвидаторства. Бесформенным образом плыть по течению, умиляться своей бесформенностью, «ставить крест» над тем, что противоположно бесформенному настоящему, это и есть одна из основных черт ликвидаторства. Оппортунисты всегда и везде пассивно отдаются течению, довольствуются ответами «от случая к случаю», от съезда (пьяного) к съезду (фабричному){84}, удовлетворяются объединением от одного «общества» (хотя бы и самого почтенного и полезного: профессионального, потребительного, культурного, общества трезвости и т. п.) к другому обществу и т. д. Ликвидаторство есть совокупность тенденций, свойственных всякому оппортунизму вообще и проявляющихся в определенных конкретных формах в один из периодов русской истории в одном из наших социально-политических направлений.

История сохранила только два точных отзыва ликвидаторов на изложенный выше «прямой ответ» (на проклятые вопросы). Первый отзыв: прилагательное буржуазный следовало бы заменить прилагательным плутократический. – Такая замена была бы, однако, совершенно неправильна. Эпоха 1861–1904 годов показывает нам в самых различных областях жизни рост влияния, а нередко и преобладающее влияние плутократии. В эпоху 1908–1910 гг. мы видим, в отличие от «плутократии», результаты того, как буржуазия, сознавая себя классом, учитывая уроки, данные предыдущим трехлетием ее классовому самосознанию, создает идеологию, принципиально враждебную и социализму (притом не общеевропейскому, не социализму вообще, а именно русскому) и демократии. Мало того. Буржуазия организована в общенациональном масштабе, т. е. именно как класс, известная часть которого постоянно представлена (и очень влиятельно представлена) в III Думе. Наконец, и в аграрной политике 1908–1910 годов есть система, проводящая определенный план буржуазного аграрного строя. Этот план «не вытанцовывается» до сих пор, это несомненно, но эта неудача есть неудача одной из буржуазных систем при несомненной «удаче» плутократии в деревне: то есть плутократия деревенская от аграрной политики 1908–1910 годов наверняка выигрывает, но тот буржуазный уклад, для которого много жертв приносится, все еще не может «уложиться». Одним словом, предложение термина «плутократический» во всех отношениях неудачно, и настолько неудачно, что сами ликвидаторы, видимо, предпочитают забыть об этом предложении.

Другой отзыв: вышеизложенный ответ неправилен-де потому, что сводится к совету «переть туда, где были раз»… неудачи{85}. Этот краткий, но энергичный отзыв ценен тем, что в рельефной форме выразил итоги всех литературных выступлений ликвидаторов, начиная с потресовского «Общественного движения» и кончая г. Левицким в «Нашей Заре». Содержание этого отзыва – чисто отрицательное; он ограничивается осуждением стремлений «переть туда», не давая никаких положительных указаний насчет того, куда «переть» следует. Плывите, дескать, как плывется, как «все» плывут, а обобщениями насчет того, к чему это приводит и приводить должно, заниматься не стоит.

Но как ни хотелось бы оппортунистам успокоиться от всяких обобщений, избежать «неприятных» разговоров о прямом ответе на «проклятые вопросы», а это оказывается все же невозможным. Гони природу в дверь – она влетит в окно. Ирония истории устроила так, что те самые ликвидаторы, которые любят называть себя «передовыми», чуждыми «консерватизма» людьми и которые в 1908 году презрительно морщили нос по поводу указаний на необходимость прямого ответа, оказались вынужденными – почти полтора года спустя, летом 1910 года, посчитаться с этими указаниями. И вынудили их к тому события в их собственном лагере. Совсем было отмахнулись от прямого ответа, затребованного в каких-то там презренных, отживших, омертвелых, никчемных, зловредных «гиблых местах», – как вдруг, полтора года спустя, возникает среди самих ликвидаторов «течение», требующее тоже прямого ответа и дерзновенно дающее прямой ответ!

В роли «дерзновенного» выступил, как и следовало ожидать, Ю. Ларин, но на этот раз уже не один. Ларин, как известно, enfant terrible[23] оппортунизма. Он отличается тем громадным, с точки зрения оппортунистов, недостатком, что воспринимает серьезно, искренне, вдумчиво намечающиеся у них тенденции, старается связать их в нечто целое, додумать до конца, получить прямые ответы, сделать практические выводы. Те, кто знакомы с книгой Ларина о широкой рабочей партии, – книга эта вышла года 3–4 тому назад, – помнят, наверное, как он задушил в своих горячих объятиях пресловутую аксельродовскую идею рабочего съезда.

С марта 1910 года Ларин начал печатать ряд статей в «Возрождении» по вопросу именно о социальной структуре власти, перспективах и ликвидаторстве. К нему присоединился г. Пилецкий. Оба писателя, с горячностью неофитов взявшись за эти вопросы, на которые в своем, ликвидаторском, лагере они тщетно искали прямого ответа, пошли рубить сплеча. О крепостничестве-де в современной России нечего и говорить, власть уже переродилась в буржуазную. «И первый и второй элементы, – говорит Ларин, выделяя пресловутый «третий элемент», – могут спать спокойно: октябрь 1905 г. не стоит на очереди» («Возрождение» № 9–10, стр. 20). «Упразднив Думу, восстановили бы ее еще скорей, чем послереволюционная Австрия, упразднившая конституцию в 1851 г., чтобы вновь признать ее в 1860 г., через 9 лет, без всякой революции, просто в силу интересов перестроившей на капиталистическую ногу свое хозяйство влиятельнейшей части господствующих классов. Впоследствии борьба разных слоев господствующих классов между собой, после того как укоренится общественный строй буржуазных отношений, принудит их и у нас, как везде, раздвигать рамки избирательного права…» (там же, стр. 26). «Процесс приобщения России к капиталистическому миру… находит себе завершение и в политической области. Это завершение – невозможность на переживаемой нами стадии общенационального революционного движения, имевшего место в 1905 г.» (с. 27).

«Раз власть, таким образом» (по выводам Ларина), «вовсе не находится «почти целиком» в руках земельных феодалов, то и борьба за власть «капиталистов от земли и завода» против феодалов – не может превратиться в борьбу общенациональную против наличной власти» (№ 11, с. 9)… «Строить свои тактические линии в расчете на предстоящий «общенациональный подъем», значило бы обрекать себя на бесплодное ожидание» (там же, с. 11). «Сидеть между двух стульев нельзя. Если ничто не изменилось в социальном характере власти, тогда и задачи, и формы деятельности должны оказаться прежними, тогда остается только «бороться с ликвидаторами». Если же кто хочет идти дальше, строить новое в замену, в продолжение и в возвеличение развалившегося, ставшего негодным, старого, – тот пусть последовательно отдаст себе отчет в условиях стройки» (там же, с. 14).

Ну, разве не наивен этот Ларин? Требует, чтобы оппортунисты были «последовательны», чтобы они «не сидели между двух стульев»!

Редакция «Возрождения» растерялась. В № 9–10, заявляя о несогласии с Лариным, она пишет: «свежесть мысли» (у Ларина), но «статьи Ю. Ларина не убедили нас». В № 11, видимо от имени редакции, выступил против Ларина В. Миров, признавший, что в лице Ларина и Пилецкого «налицо определенное течение, теоретически еще мало разработанное, но говорящее очень ясным языком» (величайший недостаток, с точки зрения оппортунистов!). «Ларин затронул попутно, – писал г. Миров, – и совершенно неожиданно» (вот как! всегда этот беспокойный Ларин с «очень ясным языком» причиняет неприятности своим друзьям!) «и другой вопрос о ликвидаторстве. Нам кажется, что тесной связи между формами партийного строительства и природой русского правительства нет, и мы оставляем за собой право отдельно поговорить об этом» (с. 22, № от 7-го июля 1910 г.).

«Отдельно поговорил» от имени этого «мы» уже Л. Мартов в № 1 «Жизни» (30 августа 1910 г.), который заявил, что «может лишь присоединиться» (с. 4) к В. Мирову и к редакции против Ларина. Таким образом, последнее слово во всей этой дискуссии среди ликвидаторов было сказано Л. Мартовым.

Присмотримся же к этому последнему слову ликвидаторства.

Мартов берется за дело, как и всегда, очень бойко и очень… «ловко». Он начинает с того, что «буржуазию у власти или властвующую буржуазию у нас начали тщательно искать немедленно после 3. VI. 1907». «3-июньский режим есть режим господства российской торгово-промышленной буржуазии. Эта схема одинаково принималась и указанной группой писателей-меньшевиков (Ларин, Пилецкий) и их антиподами, правоверными большевиками, которые в 1908 году» писали «о нарождении в России буржуазной монархии».

Ну, разве же это не перл «ловкости»? Ларин упрекает Мартова в сиденье между двух стульев, признавая прямо, без вилянья и хитростей, что надо бороться с ликвидаторами, если не перестроить заново того ответа на проклятые вопросы, который дан «правоверными».

А Мартов «ловко» кувыркается в воздухе и пытается уверить читателей (в августе 1910 года совершенно не имевших возможности выслушать другую сторону), что «эту схему» «одинаково принимали» и Ларин, и «правоверные»!!

Эта ловкость есть буренинская или меньшиковская ловкость{86}, ибо более беззастенчивого… отступления от истины нельзя себе и представить.

«В литературных дискуссиях обыкновенно забывают, кто собственно «начал»», – пишет, между прочим, Мартов там же. Справедливо, что это бывает в литераторских дискуссиях, когда нет и речи о выработке точного, оформленного ответа на проклятые вопросы. Но мы имеем дело именно не с литераторской ж не с литературной только «дискуссией», как это великолепно, досконально, доподлинно и непосредственно известно Л. Мартову, вводящему читателей «Жизни» в заблуждение. Мартов прекрасно знает, каков данный и поддерживаемый «правоверными» оформленный ответ. Мартов прекрасно знает, что именно с этим ответом и борется Ларин, называя его «окостеневшим шаблоном», «построением воздушных замков» и т. д. Мартов прекрасно знает, что он сам и все его единомышленники и коллеги отвергали данный «правоверными» оформленный ответ. Мартов прекрасно знает, «кто собственно начал»; кто начал (и кончил) выработку точного ответа и кто ограничился хихиканьем и выражением несогласия, не дав и не давая никакого ответа.

Нельзя себе представить более возмутительной, более недобросовестной проделки, чем эта проделка Л. Мартова! Ларин своей прямотой и откровенностью больно задел дипломатов ликвидаторства, признав (хотя и через 1¹/₂ г года), что без точного ответа не обойтись. Правда глаза колет. И Л. Мартов пытается обмануть читателя, представив дело так, будто Ларин принимает «одинаковую схему» с правоверными, – хотя в действительности та и другая схема противоположны: из ларинской вытекает оправдание ликвидаторства, из «правоверной» – осуждение ликвидаторства.

Чтобы прикрыть свою проделку, Мартов выхватывает из «схемы» одно словечко, искажая ту связь, в которой оно стоит (прием, у Буренина и Меньшикова разработанный до совершенства). Правоверные, уверяет Мартов, писали о «нарождении в России буржуазной монархии», – Ларин пишет о том, что о крепостничестве в России нечего и говорить, что власть уже буржуазна, – «значит», схемы Ларина и правоверных «одинаковы»!! Фокус кончен. Читатель, верящий Мартову, одурачен.

На самом же деле «схема», а вернее: ответ правоверных гласит, что старая власть в России «делает еще шаг по пути превращения в буржуазную монархию», причем отстаивается именно такой путь капиталистического развития, который «сохранял бы за землевладельцами именно феодального типа их власть и их доходы», – что в результате этого положения вещей «основные факторы экономической и политической жизни, вызвавшие» первый кризис начала XX века, «продолжают действовать».

Ларин говорит: власть уже буржуазна, поэтому о «сохранении власти» за феодалами говорят лишь сторонники «окостеневшего шаблона», поэтому «основные факторы» прежнего подъема не продолжают действовать, поэтому строить надо нечто новое «в замену «ставшего негодным старого»».

«Правоверные» говорят: власть делает еще шаг по пути превращения в буржуазную (не власть вообще, а) монархию, причем реальная власть остается, сохраняется в руках феодалов, так что «основные факторы» прежних тенденций, прежнего типа эволюции «продолжают действовать», и поэтому говорящие о «ставшем негодным старом» суть ликвидаторы, на деле плененные либералами.

Противоположность обеих схем, обоих ответов ясна. Перед нами два различных цельных ответа, приводящих к различным выводам.

Мартов фокусничает ? la Буренин, ссылаясь на то, что в обоих ответах «говорится»-де о «нарождении буржуазной монархии». С таким же правом можно бы сослаться на то, что оба ответа признают продолжающееся капиталистическое развитие России! На почве общего признания (всеми марксистами и всеми желающими быть марксистами) капиталистического развития идет спор о высоте, форме, условиях его. А Мартов напутывает спорное, чтобы бесспорное выдать за предмет дискуссии! На почве общего признания (всеми марксистами и всеми желающими быть марксистами) развития старой власти по пути превращения в буржуазную монархию идет спор о степени, форме, условиях, ходе этого превращения, а Мартов запутывает спорное (продолжают ли действовать прежние факторы? допустимо ли отречение от старых форм? и т. д.), чтобы бесспорное выдать за предмет дискуссии!

Что власть в России XIX и XX веков вообще развивается «по пути превращения в буржуазную монархию», этого не отрицает Ларин, как не отрицал этого до сих пор ни один вменяемый человек, желающий быть марксистом. Предложение заменить прилагательное буржуазный словом плутократический неверно оценивает степень превращения, но принципиально не решается оспаривать, что действительный «путь», путь реальной эволюции состоит именно в этом превращении. Пусть попробует он утверждать, что монархия 1861–1904 годов (т. е., несомненно, менее капиталистическая по сравнению с современной) не представляет по сравнению с эпохой николаевской, крепостной одного из шагов «по пути превращения в буржуазную монархию»!

Мартов не только не пробует утверждать этого, а, напротив, «присоединяется» к В. Мирову, который, возражая Ларину, ссылается именно на буржуазный характер виттевских реформ, а также реформ 60-х годов{87}!

Пусть судит теперь читатель о «ловкости» Мирова и Мартова. Сначала они повторяют против Ларина те доводы, которые полтора года тому назад приведены были «правоверными» против ближайших друзей, единомышленников и коллег Мартова и Мирова, – а потом они уверяют читателя, что «схемы» Ларина и «правоверных» одинаковы.

Это не только образец литературщины против политики (ибо политика требует оформленных прямых ответов, а литераторы часто ограничиваются говорением кругом да около), это образец принижения литературы до буренинщины.

* * *

Приведя цитированные выше слова Ларина о том, что «если ничего не изменилось и т. д., то остается только бороться с ликвидаторами», Мартов отвечает ему:

«Мы до сих пор думали, что наши задачи определяются социальной структурой общества, в котором мы действуем, а формы нашей деятельности определяются, во-1-х, этими задачами, а во-2-х, политическими условиями. Социальная природа власти поэтому непосредственного (курсив Мартова) отношения к определению наших задач и форм деятельности не имеет».

Это не ответ, а пустая уклончивая фраза. Мартов опять пытается запутать вопрос, перенести спор не туда, где он ведется. Вопрос не в том, непосредственно или посредственно связана социальная природа власти с задачами и формами деятельности. Пусть эта связь посредственная, – дело от этого нисколько не меняется, раз признается тесная и неразрывная связь. А Мартов не решается ни слова сказать против признания тесной и неразрывной связи. Его ссылка на «политические условия» есть бросание песку в глаза читателю. Противополагать «социальную природу власти» «политическим условиям» так же бессмысленно, как если бы я противопоставил изготовляемые людьми калоши мокроступам. Мокроступы, это и есть калоши. А иных калош, кроме изготовляемых людьми, не бывает. Природа власти, это и есть политические условия, А иной природы власти, кроме социальной, не бывает.

В итоге мы получаем то, что Мартов «поговорил» кругом да около и уклонился от ответа Ларину. А уклонился он потому, что ответить ему нечего. Ларин вполне прав в том, что взгляд на «социальный характер власти» (на экономическую природу ее, если говорить точнее) связан тесно и неразрывно со взглядами на «задачи и формы деятельности». И у Ларина, и у «правоверных» эта связь сознана и проведена. У Мартова (и его домочадцев) связи во взглядах нет. Поэтому Мартов вынужден увертываться и отделываться «мокроступами».

Слушайте дальше:

«Более или менее ясно у этих меньшевиков (Мартов ссылается, в виде примера, на Когана, «Образование» 1907 г.) мелькала мысль о постепенном, так сказать, органическом «врастании» рабочего класса в ту «законную страну»[24], которая получила начатки конституционного режима: о постепенном распространении третьеиюньских привилегий буржуазии» (а не «плутократии»? а?) «на широкие круги демократии. Если б таковою была действительная принципиальная основа современного «ликвидаторства» в кавычках или современного «легализма», то мы бы имели перед собою действительную ликвидацию наших традиций, действительный легализм, возведенный в принцип, принципиальный разрыв со всем нашим прошлым. С таким ликвидаторством мы должны были бы вести серьезную борьбу… Неужто суждено нам увидеть реформистов, вползающих в режим обновленной толмачевщины?» И к этому месту примечание Мартова: «Ларина я в реформистских тенденциях, разумеется (!!), не подозреваю».

Эта длинная выписка была нам необходима, чтобы показать читателю «манеру» Мартова со всей наглядностью. Он признает, что у Когана (меньшевика, систематически сотрудничающего в ответственных «трудах» вместе с Мартовым) «более или менее ясно мелькает» реформизм. Он признает, что если бы реформизм был принципиальной основой ликвидаторства, то это был бы «разрыв с прошлым». Он бросает звонкую, кричащую, эффектную фразу против «реформистов, вползающих» и т. д. И он заканчивает,, чем бы вы думали? – уверением, что Ларина он, разумеется, «не подозревает» в реформистских «тенденциях»!!

Ведь это точь-в-точь речь Эдуарда Бернштейна, Жана Жореса или Рамсея Макдональда. Они все «признают», что у некоторых «крайних» «мелькает»… нечто нехорошее, реформизм, либерализм. Они все признают, что если бы либерализм был «принципиальной основой» их политики, то это был бы «разрыв с прошлым». Они все бросают звонкие, кричащие, эффектные фразы против «либералов, пресмыкающихся» и т. д. И они все заканчивают… уверениями, что у Лариных,, виноват, у их более откровенных, более «правых» товарищей, единомышленников, друзей, коллег, сотрудников, они «не подозревают» либерально-буржуазных тенденций.

В том-то и гвоздь, что Ларин дал в цитированных статьях изложение «системы» взглядов самого несомненного, самого доподлинного реформизма! Отрицать это – значит идти против очевидности, значит отнимать всякий смысл у понятия реформизма. А если вы будете «опровергать» Ларина, «осуждать» «принципиальный» реформизм, бросать звонкие фразы против «вползающих», и тут же рядом, невступно, уверять, что Ларина вы «не подозреваете» в реформизме, так ведь этим вы вполне разоблачаете себя. Ведь этим вы вполне доказываете, что для вас ссылка на «принципиальную» вашу вражду к «принципиальному реформизму» есть та божба, которой торгаш сопровождает свои уверения: «верьте, как на духу скажу, себе дороже».

Верьте, как на духу скажу: принципиальный реформизм я осуждаю, но Ларина в реформизме не «подозреваю» (отвратительный народ, в самом деле, эти подозрительные правоверы!) и с Лариным вполне схожусь в ликвидаторской практике.

Такова «развернутая формула» современного российского оппортунизма.

Вот вам применение этой формулы самим Мартовым, которого наивные (или непонимающие глубины новой перегруппировки) люди до сих пор считают «несомненным» неликвидатором:

«Тактика, которая намечается в деятельности так называемых «ликвидаторов», – пишет на стр. 9–10 Мартов, – есть «тактика, ставящая в центре открытое рабочее движение, стремящаяся к его расширению во всех возможных направлениях и ищущая внутри (курсив Мартова) этого открытого рабочего движения – и только там» – (заметьте: и только там!) – «элементов для возрождения партийного бытия».

Это говорит Л. Мартов. А это и есть реформизм, вползающий в режим обновленной толмачевщины. Курсив: «вползающий» я заимствовал у того же Мартова, ибо важно то, что он, Мартов, в цитированных сейчас словах на деле проповедует именно вползание. Сколько бы вы ни поставили рядом с такой проповедью клятв и зареканий против «принципиального реформизма», дело от этого не изменяется. На деле, сказав: «и только там», сказав: «в центре», Мартов именно реформистскую линию (в особой обстановке России 1908–1910 годов) ведет, а божбе, обещаниям, заверениям, клятвам пусть верят политические младенцы.

«…Споры Маркса с Виллихом-Шаппером в начале 1850-х годов вертелись как раз (!!) около вопроса о значении тайных обществ и о возможности из них руководить политической борьбой… Бланкисты (во Франции 60-х гг.) «готовились» к этим событиям (к краху бонапартизма), устраивая тайные общества и закупоривая в них одиночек рабочих; французская же секция марксистов… шла в рабочие организации, основывала их, «боролась за легальность» всеми средствами…»

Как раз не из той оперы ни тот, ни другой пример. Между Марксом и Виллихом в 50-х годах, между бланкистами{88} и марксистами в 60-х годах спор шел вовсе не о том, следует ли «только» в «мирных, терпимых» (Мартов, с. 10, № 1 «Жизни») организациях искать «элементов для возрождения партийного бытия». Мартов это прекрасно знает и напрасно пытается ввести читателей в заблуждение. Оба эти спора велись не о «возрождении» рабочей партии, ибо нельзя было тогда и спорить о возрождении того, чего до тех пор не было вовсе. Оба спора велись именно о том, нужна ли вообще рабочая партия, опирающаяся на рабочее движение, классовая партия. Именно это отрицали и Виллих, и бланкисты 60-х годов, как прекрасно знает Мартов, напрасно пытающийся разговорами о том, что теперь бесспорно, заслонить то, что теперь спорно. Не только в 50-х и в 60-х годах Маркс не стоял никогда на той точке зрения, чтобы «только» в мирных и терпимых организациях искать элементов для возрождения или для рождения партийного бытия, а далее в конце 70-х годов, на неизмеримо более высокой ступени развития капитализма и развития буржуазной монархии, Маркс и Энгельс подняли беспощадную войну против немецких оппортунистов, ликвидировавших недавнее прошлое немецкого «партийного бытия», оплакивавших «крайности», говоривших о «более цивилизованных» формах движения («европеизации», на языке современных русских ликвидаторов), защищавших ту мысль, что «только» в «мирных и терпимых» организациях следует «искать элементов возрождения» и т. д.

«Резюмирую, – пишет Мартов. – Для теоретического обоснования и политического оправдания того, что сейчас делают оставшиеся верными марксизму меньшевики, вполне достаточно того факта, что современный режим представляет собой внутренне противоречивое сочетание абсолютизма с конституционализмом и что русский рабочий класс созрел для того, чтоб, подобно рабочим передовых стран Запада, ухватить этот режим за Ахиллесову пяту этих противоречий».

Этих слов Мартова («вполне достаточно») – вполне достаточно, чтобы и нам сделать свое резюме. «Вполне достаточным» находит Мартов то, что признают и кадеты, и часть октябристов. Именно «Речь» поставила в январе 1911 года вопрос так, как в августе 1910 и предлагал его ставить Мартов: противоречивое-де сочетание конституционализма с антиконституциональностью; два лагеря – за конституцию и против нее. Для Мартова «вполне достаточно» то, что вполне достаточно для «Речи». Марксизма тут нет и грана. Марксизм тут весь выветрился и заменился либерализмом. Для марксиста ни в каком случае не «достаточно» того, что у нас есть «противоречивое сочетание». Марксизм начинается лишь там, где начинается сознание, понимание того, что эта истина недостаточна, что она заключает в себе ложку правды и бочку неправды, что она затушевывает глубину противоречий, прикрашивает действительность, отрицает единственно возможные средства выхода из положения.

«Противоречивое сочетание» старого режима с конституционализмом есть не только в современной России, но и в современной Германии и даже в современной Англии (палата лордов; независимость короны от народных представителей в делах внешней политики и т. д.). Спрашивается, какую позицию реально (т. е. независимо от добрых пожеланий и благонамеренных речей) занимает тот политик, который заявляет, что для русского «вполне достаточно» признать то, что верно и по отношению к Германии и по отношению к Англии? Такой политик реально занимает позицию либерала, кадета. Даже сколько-нибудь последовательный буржуазный демократ не может стоять и не стоит у нас на такой позиции. Последнее слово Мартова, его заключительная, резюмирующая всю дискуссию у ликвидаторов формула дает замечательно точное, поразительно ясное, исчерпывающе полное выражение либеральных взглядов, провозимых под якобы марксистским флагом.

Когда либералы – и не только кадеты, но также и часть октябристов – говорят: вполне достаточно для теоретического обоснования и политического оправдания нашей деятельности признать внутренне противоречивое сочетание старого режима с конституционализмом, то либералы остаются вполне верны себе. Они дают в этих словах действительно точную либеральную формулу, формулу либеральной политики 1908–1910 (если не 1906–1910) годов. Марксист же лишь тогда и постольку обнаруживает свой марксизм, когда разъясняет недостаточность и лживость этой формулы, устраняющей то специфическое, что отличает принципиально, коренным образом «противоречия» русские от английских и германских. «Вполне достаточно принять, что конституционализму очень многое у нас противоречит», говорит либерал. «Совершенно недостаточно такое признание, отвечает марксист. Необходимо сознать, что нет налицо элементарной, основной, кардинальной, существенной, необходимой базы для «конституционализма» вообще. Коренная ошибка либерализма состоит как раз в признании того, что эта база есть, тогда как ее нет, и эта ошибка объясняет бессилие либерализма и объясняется бессилием буржуазного прекраснодушия».

Переводя эту политическую антиномию на язык экономический, можно формулировать ее так. Либерал полагает, что путь экономического (капиталистического) развития уже дан, определен, закончен, что речь идет об очистке помех, противоречий с этого пути. Марксист полагает, что этот данный путь капиталистического развития не выводит до сих пор из тупика, несмотря на такие несомненные буржуазные прогрессы экономической эволюции, как 9-ое ноября 1906 г. (или 14. VI. 1910), как III Дума и пр., и что есть иной путь тоже капиталистического развития, путь, способный вывести на столбовую дорогу, путь, на который надо указывать, который надо разъяснять, подготовлять, отстаивать, проводить в жизнь, несмотря на все колебания, на все маловерие и малодушие либерализма.

Мартов полемизирует с Лариным так, как будто бы он был гораздо «левее» Ларина. И многие наивные люди дают себя обмануть, говоря: конечно, Потресов, Левицкий, Ларин ликвидаторы, конечно, они крайние правые, ну, вроде наших Руане, но Мартов, Мартов-то не ликвидатор! А на деле эффектные фразы Мартова против Ларина, против вползающих реформаторов есть лишь отвод глаз, ибо в своем выводе, в своем последнем слове, в своем резюме Мартов как раз подкрепляет Ларина. Мартов нисколько не «левее» Ларина, он только дипломатичнее, беспринципнее, чем Ларин, хитрее прячется за пестрыми лоскутками якобы «марксистских» словечек. Вывод Мартова: «вполне достаточно» признать противоречивое сочетание – есть именно то подтверждение ликвидаторства (и либерализма), которое Ларину требуется. Но Ларин хочет этот вывод оправдать, доказать, додумать до конца, сделать принципиальным. И Мартов говорит Ларину, как Фольмар, Ауэр и другие «старые воробьи» оппортунизма говорили молодому оппортунисту Эдуарду Бернштейну: «Милый Ларин… то-бишь: милый Эдя (уменьшительное от Эдуард), ты – осел! Это надо делать, но об этом нельзя говорить». «Милый Ларин, для нас с вами «вполне достаточно» ликвидаторской практики, «вполне достаточно» либерального признания противоречивости старого режима с конституционализмом, но – ради бога – не идите дальше, не «углубляйте», не ищите принципиальной ясности и цельности, не стройте оценки «текущего момента», ибо это нас с вами разоблачает. Будем делать, но не будем говорить».

Мартов учит Ларина быть оппортунистом.

Нельзя сидеть между двух стульев, говорит Ларин Мартову, требуя принципиального объяснения и оправдания дорогого им обоим ликвидаторства.

– Ну, какой же вы после этого оппортунист, отвечает Мартов, если вы не умеете сидеть между двух стульев? Какой же вы после этого оппортунист, если вы добиваетесь точного, прямого и ясного принципиального оправдания практики? Настоящий оппортунист должен именно сидеть между двух стульев, должен именно защищать «тактику-процесс» (вспомните Мартынова и Кричевского эпохи 1901 года), должен плыть по течению, заметая следы, обходя всякую принципиальность. Умеет же теперь Бернштейн (после уроков Фольмара, Ауэра и т. д.) быть ревизионистом, не предлагая никаких изменений правоверной Эрфуртской profession de foi{89}. И мы с вами должны уметь быть ликвидаторами, не предлагая никаких изменений правоверного формального ответа (1908 года) на «проклятые вопросы» текущего момента{90}. Чтобы быть настоящим оппортунистом, дорогой и милый Ларин, надо на деле, в своей практике, в характере своей работы вползать, а на словах, перед публикой, в речах, в печати не только не искать теорий, оправдывающих вползание, а, напротив, погромче кричать против вползающих, поусерднее божиться и клясться, что мы не вползающие.

Ларин замолчал. В глубине души он не мог, вероятно, не признать, что Мартов дипломат более искусный, оппортунист более тонкий.

* * *

Еще с одной стороны следует подойти к заключительной формуле Мартова: «вполне достаточно» признать противоречивость сочетания старого режима с конституционализмом. Сравните эту формулу с знаменитой формулой В. Левицкого: «Не гегемония, а классовая партия» («Наша Заря» № 7). В этой формуле Левицкий (– Ларин «Нашей Зари») только прямее, откровеннее, принципиальнее выразил то, что запутал, затушевал, задрапировал вычурными словами Потресов, подчищая и переделывая свою статью против гегемонии под влиянием ультиматумов Плеханова.

Формула Мартова и формула Левицкого – две стороны одной медали. Разъяснение этого обстоятельства для Мартова, который делает вид, что не понимает связи идеи гегемонии с вопросом о ликвидаторстве, составит предмет следующей статьи.

P. S. Настоящая статья была уже сдана в набор, когда мы получили № 2 «Дела Жизни» с окончанием статьи Ю. Ларина: «Направо – и кругом». Реформизм, в котором Л. Мартов, «разумеется, не подозревает» Ю. Ларина, с прежней ясностью излагается Лариным в новом ликвидаторском журнале. Ограничимся пока приведением сути реформистской программы:

«Состояние растерянности и неопределенности, когда люди просто не знают, него ждать от завтрашнего дня, какие задачи себе поставить, – вот что означает неопределенно-выжидательное настроение, смутные надежды не то на повторение революции, не то на «там видно будет». Очередной задачей является не бесплодное ожидание у моря погоды, а проникновение широких кругов руководящей идеей о том, что в наступившем новом историческом периоде русской жизни рабочий класс должен организоваться не «для революции», не «в ожидании революции», а просто-таки для твердой и планомерной защиты своих особых интересов во всех областях жизни; для собирания и обучения своих сил этой разносторонней и сложной деятельностью; для воспитания и накопления таким путем социалистического сознания вообще; для уменья ориентироваться (разбираться) – и постоять за себя! – в сложных взаимоотношениях общественных классов России при предстоящем, после экономически-неизбежного самоисчерпания феодальной реакции, конституционном ее обновлении – в частности» (стр. 18).

Эта тирада точно выражает весь дух и весь смысл ларинской «программы» и всех ликвидаторских писаний «Нашей Зари», «Возрождения», «Дела Жизни» и проч., вплоть до разобранного нами «вполне достаточно» Л. Мартова. Эта тирада – чистейший и полнейший реформизм. Мы не можем теперь остановиться на этой тираде; мы не можем здесь разбирать ее так подробно, как она того заслуживает. Ограничимся поэтому кратким замечанием. Левые кадеты, беспартийные социалисты, мелкобуржуазные демократы (вроде «энесов»{91}) и реформисты из числа людей, желающих быть марксистами, проповедуют рабочим программу: собирайте свои силы, воспитывайтесь, обучайтесь, защищайте свои интересы просто-таки, чтобы постоять за себя при предстоящем конституционном обновлении. Подобная программа столь же урезывает, суживает, кастрирует политические задачи рабочего класса в 1908–1911 гг., как «экономисты» кастрировали эти задачи в 1896–1901 гг. Старые «экономисты», обманывая себя, и других, любили ссылаться на Бельгию (преобладание реформизма у бельгийцев недавно выяснили превосходные работы де-Мана и Брукера; к этим работам мы вернемся); ново-экономисты, т. е. ликвидаторы, любят ссылаться на мирное получение конституции Австрией в 1867 году. И старые «экономисты» и наши ликвидаторы выбирают такие примеры, случаи, эпизоды из истории рабочего движения и демократии в Европе, когда рабочие бывали в силу тех или иных причин слабы, бессознательны, зависимы от буржуазии, – и подобные примеры выставляют как образец для России. И «экономисты», и ликвидаторы – проводники буржуазного влияния на пролетариат.

«Мысль» № 4, март 1911 г. Подпись: В. Ильин

Печатается по тексту журнала «Мысль»