Алан Кларк Падение Берлина[239]

Алан Кларк

Падение Берлина[239]

К концу октября 1944 года Красная Армия совместно с Народно-освободительной армией Югославии освободила Белград, форсировала реку Тису в Венгрии и вышла к верховьям Дуная. Финляндия капитулировала, и русские, очистив от немцев Моонзундские острова, обеспечили себе доступ в Балтийское море. Лишь в центре линия фронта оставалась стабильной, а точнее говоря, Советское Верховное Главнокомандование, маскируя свои оперативные планы, скрытно готовило здесь широкую наступательную кампанию. Начальник генерального штаба ОКХ генерал-полковник Гудериан понимал, что удар русских не заставит себя долго ждать. По его оценкам, он должен быть нанесен, когда начнется немецкое наступление в Арденнах и станет очевидным его исход. Немецкое верховное командование раскроет свои планы, резервы будут задействованы, и тогда окончательный разгром вермахта превратится для русских в простую шахматную задачу, поддающуюся логическому решению.

В конце 1944 года численность немецких войск в Польше и Восточной Пруссии снизилась до опасного уровня.[240] Из 2299 танков и штурмовых орудий, выпущенных в Германии в ноябре и декабре, на Восточный фронт было направлено 921. Количество немецких дивизий по сравнению с летом 1944 года сократилось.[241] Из них более 30 дивизий оборонялись в Курляндии и Мемеле, прикрывая подступы к Балтийскому морю, где испытывались и проходили боевую подготовку новейшие подводные лодки гросс-адмирала Деница, и не могли принять активного участия в решающем сражении. Несколько десятков дивизий находилось к югу от Карпат, где русское наступление в Венгрии и окружение Будапешта приковывало к себе все большее число наиболее боеспособных дивизий из резерва ОКБ.[242]

Тем не менее, несмотря на наступательную операцию в Арденнах и кризисные ситуации на Балканах и в Венгрии к началу 1945 года немецкое командование вывело в резерв 12 танковых дивизий и держало их в готовности чтобы отразить надвигающийся русский удар. В декабре разведывательная служба ОКХ сообщила, что только на сандомирском плацдарме русские имеют более 60 стрелковых дивизий и 8 танковых корпусов. Две другие крупные группировки русских — 54 стрелковые дивизии и 6 танковых корпусов к северу от Варшавы — и примерно такая же по численности группировка на восточнопрусской границе свидетельствовали о том, что Советское Верховное Главнокомандование намерено нанести ряд последовательных ударов. «К моменту последнего удара, — заметил командующий группой армий “Центр” генерал Рейнгардт, — от нас останутся одни обломки».

Первоначально Гитлер собирался предпринять наступление в Арденнах в ноябре. В этом случае, даже если бы это наступление не дало ощутимых результатов, немецкое командование смогло бы вернуть танковые дивизии на Восточный фронт до начала советского зимнего наступления. Но фактически 5-я танковая армия генерала Мантейфеля и 6-я танковая армия СС Зеппа Дитриха перешли в наступление только 16 декабря, и как в штабе ОКХ в Цоссене, так и во временной ставке фюрера на Западе в Цигенберге с напряженным вниманием следили за ходом развернувшегося сражения. К 23 декабря нервы Гудериана не выдержали, и он отправился в Цигенберг, решив «просить о прекращении наступления, которое связано для нас с крупными потерями, и незамедлительной переброске всех сил, которые можно высвободить, на Восточный фронт». На этой стадии вмешательство начальника генерального штаба ОКХ было, однако, преждевременным, потому что в тот день, согласно официальной истории США, «попытка заткнуть прорыв превратилась в борьбу за выживание, так как все дивизии, переданные 1-й американской армии для нанесения контрудара… оказались вынужденными вести оборонительные бои, чтобы предотвратить новый немецкий прорыв». Только 24 декабря руководивший наступлением генерал-фельдмаршал Модель решил отказаться от первоначального плана прорыва к Антверпену в пользу «более ограниченного варианта», и было немыслимо, чтобы Гитлер начал выводить войска из боя, когда битва достигла кульминационной точки. «Кто сочинил всю эту чепуху?» — взорвался фюрер, когда Гудериан показал ему данные о сосредоточении советских дивизий в Польше. Попытка Гудериана привлечь внимание штаба ОКВ к Восточному фронту привела в конечном результате к тому, что две танковые дивизии СС, находившиеся в резерве в Восточной Пруссии, получили приказ направиться в Венгрию для «деблокирования» окруженного Будапешта.

Гудериан все же сумел договориться о переброске трех дивизий с Западного фронта и одной из Италии в Польшу, но царившие в высших эшелонах немецкого командования разногласия и неразбериха служили плохим предзнаменованием для грядущих решающих сражений. В первую неделю января Гудериан совершил поездку по штабам армий Восточного фронта. Собранные им сведения носили столь тревожный характер, что он вновь обратился к Гитлеру с просьбой о подкреплениях. Когда 9 января Гудериан познакомил фюрера с новыми уточненными данными о численности сосредоточенных советских войск (которые были, кстати говоря, несколько преувеличенными — 225 дивизий), Гитлер назвал их «совершенно идиотскими» и потребовал отправить автора — генерала Гелена — в сумасшедший дом. В конце беседы фюрер заявил Гудериану, что «Восточный фронт никогда не имел столь много резервов, как сегодня. Это ваша заслуга, и я благодарю вас за это». Непримиримый Гудериан возразил: «Восточный фронт — как карточный домик. Стоит прорвать его в одном-единственном месте, рухнет весь фронт».[243]

* * *

12 января войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала И. С. Конева перешли в наступление с сандомирского плацдарма за Вислой и через 36 часов прорвали главную полосу обороны немцев, так называемую «линию Губертус». 14 января начали наступление армии 1-го Белорусского фронта маршала Г. К. Жукова а затем и 2-го Белорусского фронта, которым командовал маршал К. К. Рокоссовский. Находившиеся в Польше немецкие танковые дивизии, сгруппированные в два корпуса, уже с первых дней оказались втянутыми в сражение.[244] 24-й корпус Неринга пытался заткнуть бреши в прорванных оборонительных позициях «линии Губертус» а 46-й корпус — помешать войскам маршала Жукова наступавшим с плацдармов у Пулавы и Магнушева на запад и север, окружить Варшаву.

Сильный танковый резерв немцев находился в Восточной Пруссии и состоял из сведенных в корпус дивизий «Герман Геринг» и «Великая Германия» под командованием генерала фон Заукена.[245]

Но 15 января верховное командование вермахта в Цигенберге отдало приказ о переброске корпуса Заукена по железной дороге к городу-крепости Кельце, чтобы предотвратить прорыв русских на Познань. Гудериан решительно возражал, доказывая, что удержать оборонительные рубежи на Висле все равно не удастся и что советское наступление можно будет замедлить, если прочно удерживать Восточную Пруссию как «балкон», нависший над советскими фронтами с севера. В какой мере аргументы начальника штаба ОКХ были продиктованы военно-тактическими соображениями, а в какой предопределялись тем фактом, что сам Гудериан родился в Восточной Пруссии и, как истый пруссак, стремился любой ценой сохранить в неприкосновенности эту традиционную колыбель германского милитаризма, можно лишь строить догадки. Но в любом случае Гитлер отклонил доводы начальника генерального штаба ОКХ, и сильный корпус Заукена с его новехонькими «тиграми» и штурмовыми орудиями «ягдтигр» провел первую неделю советского наступления в воинских эшелонах и на железнодорожных станциях, 16 января Гитлер покинул Цигенберг и перенес свою ставку в имперскую канцелярию в Берлине, где и провел три последних месяца своей жизни. За день до этого он отдал приказ о прекращении наступления в Арденнах и приказал начать переброску 6-й танковой армии на Восточный фронт.

На южном крыле фронта танковые дивизии Неринга и Заукена сумели совместными усилиями предотвратить развал немецкой обороны, но в центре 46-й танковый корпус не смог оказать длительного сопротивления армиям Жукова и был отброшен на северный берег Вислы, где ему в тыл ударили танки Рокоссовского. В течение этой же недели 4-я армия генерала Госбаха в Восточной Пруссии была оттеснена к Мазурским озерам. День за днем священная для немецких генералов земля Восточной Пруссии тряслась и вздрагивала под гусеницами советских танков. Тысячи немецких беженцев хлынули по дорогам на запад, влача свой скарб на повозках, в детских колясках и тачках, как когда-то, в мае 1940 года, французские и бельгийские беженцы.

На протяжении почти 150 километров между изгибом Нарева и Кельце немецкий фронт был разорван, и за исключением остатков 46-го танкового корпуса у немцев не было мобильных соединений, чтобы сдержать натиск советских войск. Танки Жукова проходили в день до 50–60 километров и 20 января вступили на территорию Германии восточнее города Хоэнзальца.

* * *

С разгромом 46-го танкового корпуса положение немецких армий значительно осложнилось. 22 января правофланговые дивизии 1-го Белорусского фронта установили связь с войсками маршала Рокоссовского в нескольких километрах восточнее укрепленного города Грауденца (Грудзендза). Тем самым, помимо окружения ряда пехотных частей 2-й немецкой армии, Жуков обезопасил правый фланг своих двигавшихся на запад основных сил для нового броска вперед. Когда 17–18 января в генеральном штабе ОКХ установили, что в авангарде русских войск наступают 1-я и 2-я гвардейские танковые армии и несколько танковых корпусов, имперские руководители в Берлине смогли составить некоторое представление о размерах надвигавшегося на них бронированного клина — не менее 1800 танков, из которых около 600 составляли новые грозные «тридцатьчетверки», вооруженные 85-мм орудиями. Советские танкисты полностью овладели техникой прорыва немецкой противотанковой обороны, и их бригады действовали как самостоятельные единицы, совершая стремительные рейды и обходные маневры в тылу немецких войск, впереди и на флангах основного ядра, в состав которого входили более медленные тяжелые танки ИС-2.

Дважды в день немецкие штабисты отмечали на карте в штаб-квартире ОКХ в Цоссене границы продвижения передовых русских соединений. Группа армий «Центр» была буквально раздроблена на части, ее штаб с остатками четырех дивизий отброшен на север в Восточную Пруссию. Только 24-я танковая дивизия и дивизия «Великая Германия», с боями отходившие на запад, обеспечивали локтевую связь между войсками генерала Рейнгардта и дивизиями группы армий «А» генерала Гарпе в южной части Польши. Затем 22 января советское командование несколько изменило направление удара.

Часть советских соединений устремилась на север, следуя вдоль левого берега Вислы, там, где река в районе Бромберга (Быдгощи) меняет направление своего течения почти под прямым углом. Здесь местность была открытой и ровной. Четыре с половиной года назад, в сентябре 1939 года, на этой равнине немецкие танковые дивизии разнесли в кровавые клочья польскую кавалерию. Почва была твердой, слегка покрытой мелким снегом. Зимнее солнце сияло в безоблачном небе, по ночам температура опускалась до 20 градусов ниже нуля.

В отличие от западных армий передовые отряды советских соединений обладали значительной огневой и ударной мощью. Танковые бригады имели батальон мотопехоты, артиллерию, в том числе самоходную, но главной пружиной развития наступления после выхода на оперативный простор были грозные «тридцатьчетверки». Они использовались, казалось, для выполнения всех оперативных и тактических задач, которые в западных армиях поручались специальным частям и специализированным боевым машинам. Т-34 вели глубокую рекогносцировку, закопанные в землю, они служили долговременными огневыми точками, выстроенные в шеренгу — артиллерией; ими пользовались как тягачами, бульдозерами, на своей плоской «спине» они несли десант автоматчиков, а в случае необходимости — и закрепленные цепями ящики с боеприпасами. Одним словом, это было исключительно прочное, надежное и многоцелевое орудие войны. Те немногочисленные первые «тридцатьчетверки», вызвавшие такую тревогу среди немцев на фронте под Москвой осенью 1941 года, породили на свет многочисленное потомство. Лишь с января по декабрь 1944 года их было выпущено около 22 тысяч. Столь широкое и разнообразное применение одного типа боевой машины уже само по себе давало русским значительные преимущества с точки зрения обеспечения их горючим, боеприпасами и запасными частями.

Две недели спустя после начала наступления советские войска, оставив позади освобожденную польскую территорию, вступили в пределы самого рейха. Из всех земель «Великой Германии» Померания и Силезия наименее пострадали от воздействия войны. Сюда в мирные городки эвакуировали население, здесь находились процветающие новые промышленные районы, небольшие военные заводы и фабрики, перебазированные подальше от воздушных налетов стратегической авиации союзников. Теперь война огненным валом прокатилась по этой тихой местности. Конечно, для гражданского населения этих районов приход советских войск был драматическим и вызывающим страх событием. Однако последствия вторжения советских армий в Германию никоим образом нельзя сравнивать с поведением нацистов в Польше в 1939 году или в Белоруссии и Прибалтике в 1941 году.

Зверства частей и подразделений СС, систематически уничтожавших школьников и детей и сжигавших больницы и госпитали вместе с больными и медицинским персоналом, были проявлением запланированной политики террора, которую «оправдывали» наспех состряпанными расистскими теориями, но претворяли в жизнь с изощренным и садистским наслаждением.

Допускавшиеся советскими солдатами эксцессы носили случайный, а не преднамеренный характер. Подобные проступки, чреватые нарушением военной дисциплины периодически сурово карались советской военной полицией. Нельзя забывать, что советские солдаты перенесли годы лишений и физической опасности, что они научились ненавидеть врага и многие из них имели глубокие личные мотивы для мщения немцам.

Высокие темпы наступления советских войск в определенной мере объясняются неудачной диспозицией немецких армий. Главный удар советское командование нанесло по центральному сектору немецкой обороны в Польше, имевшему наибольшее стратегическое значение. Длинное левое крыло фронта, тянувшееся вдоль границ Восточной Пруссии вплоть до Балтийского моря, обороняло около 50 немецких дивизий. Но в своем большинстве то были пехотные дивизии, достаточно сильные для оборонительных операций, но не мобильные и не сведенные в кулак, чтобы создать угрозу правому флангу советских армий, наступавших в западном направлении южнее границ Восточной Пруссии. На центральном же направлении поредевшие немецкие танковые дивизии, ведя непрерывные оборонительные бои, теряли экипажи и танки, не имея возможности собраться с силами для контрудара.

Немцам было настоятельно необходимо уплотнить оборону, обеспечить ей глубину, чтобы суметь задержать продвижение русских и попытаться разбить их авангард. На карте глубоко вбитый русский клин выглядел весьма уязвимым. Немецкие войска все еще удерживали свои оборонительные рубежи у основания клина около Мазурских озер и Карпатских гор. Правда, у них уже не было сил, чтобы подрубить его здесь у основания, но, по мнению Гудериана, имелась возможность отсечь его острие сходящимися ударами из Померании и района Глогау (Глогув) — Котбус на юге. К этому времени коммуникации наступающих советских войск растянулись на сотни километров по разрушенной и покрытой льдом и снегом польской земле, а танковые армии должны были устать от трехнедельных непрерывных боев. В своем дневнике Гудериан дважды отмечал, что Жуков, видя слабость немцев, действует все решительнее и рискованнее. Разгромить наступающие советские армии немцам было не под силу, но можно было попытаться нанести успешный контрудар, подобный тому, который удался Манштейну в феврале — марте 1943 года на Северском Донце.

С этой мыслью главное командование сухопутных войск решило создать новую группу армий для обороны центрального и северного секторов фронта, тем более что в ходе отступления структура командования оказалась дезорганизованной. По замыслу Гудериана, разбитую в боях группу армий «Центр» следовало расформировать, а ее уцелевшие соединения поделить между группой армий «Север»[246] и вновь создаваемым командованием «Висла». Отброшенные на юго-запад к реке Варте дивизии можно будет усилить за счет сравнительно уцелевшей группы армий «А» генерала Гарпе и переименовать в группу армий «Центр». Оборона ключевого сектора фронта между Познанью и Грауденцем поручалась новой группе армий «Висла». Первоначально в ее состав должны были войти потрепанные в боях части двух соседних фронтов, но Гудериан планировал включить в нее все прибывающие с Запада резервы, включая 6-ю танковую армию Зеппа Дитриха,[247] чтобы накопить силы для контрудара.

Возглавить эту группу войск по замыслу ОКХ должен был штаб группы армий «Юго-Восток» генерал-фельдмаршала Вейхса, который после разгрома немцев на Балканах оказался не у дел. Но когда Гудериан 24 января внес это предложение на рассмотрение Гитлера, последний ответил, что «Вейхс производит впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с этой задачей».

Дав затем нелестную оценку «профессиональным генералам», фюрер объявил свое решение: оборона этого важнейшего сектора фронта будет вверена нацистской партии и войскам СС, верность которых никогда не вызывала сомнений. Естественно, что командование этими войсками может быть поручено только рейхсфюреру СС Гиммлеру, единственному офицеру «третьего рейха», которому он, Гитлер, полностью доверяет, — «верному Генриху».

Гитлер далее заявил, что Гиммлер сформирует свой собственный штаб из офицеров СС, и лишь после многочасового спора согласился с просьбой Гудериана о прикомандировании к новому штабу нескольких кадровых офицеров генштаба ОКХ.

Поступавшие с фронтов ежедневные сводки бесстрастно свидетельствовали о том что оперативная обстановка складывается одинаково неблагоприятно как для «профессиональных солдат», так и для «партийных офицеров» Особенно неутешительными были сообщения с фронта группы армий «Висла», где новое командование не сумело еще полностью организовать оперативное руководство переданными ему двадцатью с лишним дивизиями. В частности, в весьма тяжелом положении оказалась 111-я танковая дивизия, находившаяся вместе с двумя ослабленными пехотными дивизиями на правом берегу Вислы южнее города Мариенвердер, где она неожиданно подверглась удару танковых бригад 2-го Белорусского фронта, после того как главные силы этого фронта 20 января в результате одного из молниеносных оперативных маневров, которыми мастерски владело Советское Верховное Главнокомандование, повернули на север.

Однако ожидать быстрой реакции от командования группы армий «Висла» было невозможно. 111-я дивизия сообщила о русском наступлении в 04.35 26 января, но никаких указаний от штаба не получила: связь не работала, к тому же в этот день Гиммлер перебазировал свою штаб-квартиру в Орденсбург-Крёссинзее в Восточной Померании. Ночью дивизия отошла на восток — и, как оказалось, вовремя, поскольку на следующее утро танки русских, нанеся удар в северо-восточном направлении, перехватили ее арьергард и отбросили две пехотные дивизии немцев к Висле. К полудню советские танкисты оставили позади Мариенбург, а передовые отряды русских еще ранее вышли к Мюльхаузену в 30 километрах от побережья Балтийского моря.

Когда Гиммлеру доложили о глубине прорыва советских войск, рейхсфюрер СС приказал своим частям оставить линию обороны, тянувшуюся от Торна к Мариенвердеру. В результате сильный опорный рубеж немцев в нижнем течении Вислы был преждевременно сдан перед лицом мнимой угрозы: на этом участке русские наносили удар не по фронту группы армий «Висла», а наступали параллельно ему в северном направлении, чтобы изолировать немецкую группировку в Восточной Пруссии. Немецкий фронт вновь был разорван на части, а группа армий «Висла» оказалась вынужденной помимо обороны ключевого центрального сектора принимать меры по защите своего северного фланга.

Критическое положение этой группы армий еще более осложнилось в результате прорыва русских на ее крайнем южном фланге. Здесь район между Одером и Вартой прикрывала полоса долговременных оборонительных укреплений, построенных еще в конце 20-х годов против Польши. Мезерицкий укрепленный район был хорошо спланирован, а сами железобетонные форты и доты добротно и прочно построены. Однако в 1943 году большинство орудий сняли и перебросили на «Атлантический вал». Гарнизон Мезерицкого укрепленного района состоял из четырех полков «фолькештурмистов», и его боеспособность была невысокой. Тем не менее на штабных картах этот оборонительный рубеж и его гарнизон выглядели достаточно внушительными, и в те последние критические дни января «Вартинский вал» служил опорным рубежом для южного фланга группы армий «Висла» и северного фланга группы армий «Центр». Пока Познань в 50 километрах к востоку от укрепраиона оставалась в руках немцев, можно было рассчитывать, что натиск советских войск разобьется об этот город-крепость и не обрушится всей мощью на «Вартинский вал». Однако к 27 января стало очевидным, что стремительно наступающие колонны танков Жукова просто обошли Познань, оставив блокирующий заслон.[248] 28 января русские захватили первый плацдарм на верхнем Одере в Любене и было ясно, что через двое суток они приступят к штурму «Вартинского вала».

В Мезерицкий укрепленный район срочно выдвигался 5-й корпус СС (фактически разношерстное сборище карательных отрядов, переброшенных из Югославии). Но прежде чем эсэсовцы сумели закрепиться на своих позициях, командир корпуса группенфюрер Вальтер Крюгер, выехавший на рекогносцировку, подвергся неожиданному нападению русских, причем в его автомашине была захвачена подробная карта укрепрайона. 30 января советские войска, сломив сопротивление гарнизона, преодолели «Вартинский вал», и во второй половине дня советские танки захватили Швибус и Циллихау.

В результате этой новой катастрофы оба фланга группы армий «Висла» повисли в воздухе, а генерал Шернер, командующий группой армий «Центр», был вынужден оттянуть назад свой левый фланг. Между двумя группами немецких армий вновь возникла брешь в которую устремились танковые корпуса 1-го Белорусского и 2-го Украинского фронтов, тандемом выходившие на восточный берег Одера между Кюстрином и Глогау. Наглядное представление о развале немецкой обороны дает тот факт, что на аэродроме в Ольсе советские танкисты захватили 150 исправных самолетов, включая 119 четырехмоторных бомбардировщиков и дальних морских разведчиков «Фокке-Вульф-200» «Кондор» — всю «эскадру поддержки подводных лодок», которую немцы собрали для возобновления подводной войны в Атлантическом океане.

В этот момент, когда русские войска втягивались в междуречье между Одером и Вартой, уязвимость флангов их гигантского выступа напоминала положение 6-й немецкой армии в излучине Дона, когда она выходила к Сталинграду. Вопрос заключался в том, обладают ли обороняющиеся достаточными силами, а наступающие чрезмерной самоуверенностью, чтобы позволить этому историческому совпадению оставить свой отпечаток на оперативной карте сражений второй мировой войны.

Начальник генерального штаба ОКХ Гудериан понимал, что советские войска, даже в эти победные для них дни, должны были устать. Он видел, как далеко они продвинулись с боями на запад, как много крупных очагов сопротивления осталось в кильватере их наступления. Как танкист, он знал, когда изнашиваются траки гусениц, экипажи выматываются до предела, а материальное обеспечение войск падает ниже безопасного уровня. Он также отдавал себе отчет в том, что фактор времени решающим образом скажется на выборе правильного момента для контрудара. Однако на совещании у Гитлера его ждало очередное разочарование: фюрер решил направить 6-ю танковую армию СС, передовые части которой должны были прибыть с Западного лронта на следующий день, вместо Одера в Венгрию для деблокады Будапешта.

В поисках выхода Гудериан (который 25 января безуспешно пытался склонить Риббентропа пойти к Гитлеру и предложить начать переговоры с западными державами об одностороннем перемирии) обратился к министру вооружений А. Шпееру, в котором нашел более убежденного и решительного сторонника. Шпеер составил докладную записку, основанную исключительно на анализе экономического положения и лишенную даже косвенной критики военного гения Гитлера. Записка начиналась категорическим заявлением: «Война проиграна». Когда Гудериан передал ее фюреру как «чрезвычайно важный документ, представляемый по настоятельной просьбе министра вооружений», Гитлер, бросив взгляд на первое предложение записки, молча запер ее в сейф. Через несколько дней Шпеер, не получив ответа, попытался попасть к фюреру для личной беседы, но Гитлер отказался его принять, заявив: «Он вновь будет говорить мне, что война проиграна и что я должен кончать ее». Тогда Шпеер передал экземпляр своей докладной записки адъютанту и попросил передать ее Гитлеру. Фюрер, не взглянув на записку, приказал положить ее в сейф. Обернувшись к Гудериану, немецкий диктатор сказал: «Теперь вы понимаете, почему я не хочу никого принимать для личной беседы. Тот, кто хочет говорить со мной с глазу на глаз, всегда намеревается сказать мне что-то неприятное. Этого я не могу переносить».

Наступавшие южнее 1-го Белорусского фронта армии маршала Конева, проделав меньший путь и встретив меньшее сопротивление, сохранили высокую боеспособность и в третьей декаде января широким фронтом выходили на Одер.

20 января Конев отдал приказ 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко, двигавшейся вместе с 52-й армией генерала Коротеева к Бреслау (Вроцлав), повернуть свои войска на юго-восток и наступать вдоль Одера, чтобы очистить от немцев берег реки и выйти в тыл 1-й танковой и 17-й армиям немцев. Эти армии бы изолированы от остальных сил генерала Гарпе в район Катовице, но сумели пробиться на юг и ускользнуть Карпаты. В официальной советской истории второй мировой войны, правда, отмечается, что советское командование намеренно оставило коридор для выхода этих полуокруженных немецких войск из Силезского промышленного бассейна.[249] Не удалось русским и ликвидировать все немецкие опорные пункты сопротивления на левом берегу Одера. Бреслау останется занозой в теле русских армий до 6 мая, Глогау — до 17 апреля.

В это время советское командование стало проявлять беспокойство по поводу сильно растянувшегося северного фланга 1-го Белорусского фронта и громадного разрыва в Померании между войсками Жукова и армиями 2-го Белорусского фронта. Фронты Рокоссовского и Черняховского получили приказ ускорить очищение от врага Восточной Пруссии. Предусмотрительность, которая побуждала Сталина даже в самые трудные дни войны держать в своих руках резерв из 10–20 дивизий, подсказывала ему сейчас действовать осторожно перед последним натиском на загнанного в угол врага. Этой осторожности, видимо, сопутствовал ряд факторов. Во-первых, упорство, с которым немцы сопротивлялись не крайних флангах Восточного фронта — в Курляндии и Венгрии, свидетельствовало, что враг еще далеко не добит и, возможно, вынашивает коварные планы. Сила немецкого контрнаступления в Арденнах в гораздо меньшей мере явилась неожиданностью для русских, чем для объединенного американо-английского командования. Во-вторых, советские армии уже терпели тактические неудачи, которые были связаны с чрезмерной самоуверенностью при наступлении, растянутостью флангов и отрывом от баз снабжения, как это было в феврале 1943 года на Северском Донце, когда немцы вновь захватили Харьков. В-третьих, в расчетах русских присутствовал и политический элемент: даже небольшая неудача, например вынужденный отвод войск обратно в Польшу, могла ослабить их влияние за столом мирных переговоров.[250] Союзники еще не начали своего наступления на Западе, и русские могли позволить себе закрепиться на своих плацдармах на Одере, менее чем в 70 километрах от Берлина, и сосредоточить силы перед последним решающим броском.

С учетом этих соображений русские перешли к обороне на западном фасе своего выступа и начали перегруппировку войск.

Гудериан ставил перед собой ограниченные задачи: отсечь острие выступа и «проучить» русских, выиграв тем самым не столько пространство, сколько время — два-три месяца, в течение которых Восточный фронт можно будет реорганизовать, а западные союзники, возможно, «образумятся». Этого он как раз и хотел достичь.

Во время первой недели февраля еще две танковые дивизии были сняты с Западного фронта и сосредоточены на учебном полигоне в Крампнице. Там их вооружили новыми «тиграми» и даже тяжелыми самоходными орудиями «ягдтигр» в дополнение к уже имевшимся «пантерам» и штурмовым орудиям.

8 февраля на очередном вечернем совещании у фюрера Гудериан, ссылаясь на необходимость создания резервов для обороны Берлина, поднял вопрос об эвакуации немецкой группировки из Курляндии. Вспыхнувший спор скоро перерос в очередную бурную сцену, в ходе которой Гитлер обрушился на начальника генштаба ОКХ с «такой необычной яростью», что Геринг был вынужден, схватив Гудериана за рукав, увести его в соседнюю комнату и предложить для успокоения выпить чашку кофе. Когда Гитлер вновь вызвал Гудериана, а тот вновь затронул вопрос об эвакуации Прибалтики, фюрера охватил новый приступ ярости. «Он стоял передо мной, — пишет Гудериан, — с поднятыми кулаками, а мой добрый начальник штаба Томале тащил меня назад за фалды мундира, боясь, что между нами начнется рукопашная схватка».

Так деградировала нацистская верхушка: кричали и вопили, толкали и тащили друг друга за фалды мундира успокаивали и утешали чашкой кофе. Они напоминали не столько сатрапов восточного деспота, сколько прислугу в дворницкой в выходной день. Но не надо заблуждаться. Это были те самые люди, которые пользовались абсолютной властью, имели право грабить и убивать — «ликвидировать» — по своей прихоти. Теперь они были перепуганы. Леденящий сквозняк цепенил их, и он дул из могилы. «Если мы проиграем эту войну, да сжалится тогда над нами Небо».[251]

Во второй неделе февраля войска 1-го Украинского фронта, возобновив наступление, провели операцию по окружению Глогау и Бреслау, а затем отбросили группу армий «Центр» к реке Нейсе.

С учетом этих событий Гудериан решил временно отказаться от идеи нанесения двух сходящихся ударов и сосредоточить силы для одного флангового удара из лесного района Арнсвальде по вырвавшимся к Одеру войскам маршала Жукова. Если контрудар окажется успешным, то тогда ему будет легче получить согласие Гитлера на удар 6-й танковой армии СС по южному флангу русского выступа, а попытке русских отступить за Одер воспрепятствуют немецкие гарнизоны в Глогау и Бреслау.

Для своего контрнаступления в Померании немцы сумели, несмотря на все трудности, собрать мощный ударный кулак. Из Пиллау в Восточной Пруссии была переброшена 3-я танковая армия Рауса в составе трех с половиной дивизий, которой были приданы еще две танковые дивизии, подтянутые из Крампница. Одновременно Гиммлер и его штаб во исполнение приказа Гитлера собрали достаточно эсэсовских частей и подразделений, чтобы создать новую 11-ю армию СС под командованием обергруппенфюрера Штейнера.

Последнее наступление немецких сухопутных войск во второй мировой войне началось 16 февраля.

Основной ударной силой наступающих войск были шесть танковых дивизий восстановленной 3-й танковой армии Рауса, но фактически эта армия была всего лишь тенью боевой мощи вермахта тех ранних, менее критических сражений.

Дивизии имели в своем составе лишь по два батальона танков, и только три дивизии были оснащены «пантерами», три другие имели на вооружении танки Т-IV и некоторое количество «тигров». Поддержка с воздуха практически отсутствовала — горючего хватало только для танков. Экипажи имели приказ сливать бензин из подбитого танка, «как только огонь противника ослабнет». Часть пополнений, в спешке набранных из технического состава люфтваффе и полицейских частей, не имела боевого опыта и необходимых навыков эксплуатации танков и другой техники в боевых условиях. Тем не менее морально-боевой дух войск, если и не был «высоким» в обычном смысле слова, имел тот налет отчаянной решимости, которая способна воодушевить солдат на безудержный порыв и так же внезапно привести к полному развалу и краху.

Русский фронт в районе Арнсвальде прикрывали пехотные части и легкий заслон из 76-мм противотанковых орудий. Основные силы 47-й армии с приданными ей «тридцатьчетверками» находились в глубине обороны. Бригады 1-й и 2-й гвардейских танковых армий были выведены с плацдармов на Одере и дислоцировались в районе Мезереца, Швибуса и частично около Познани.

Поэтому в первый день немецкое наступление развивалось успешно. Заминировав подступы к деревням и перекресткам дорог и организовав оборону, русские сумели сдержать натиск немцев огнем артиллерии, противотанковых орудий и гранатометов. Но там, где местность была открытой и за лесом шла равнина, немецкие танки углубились в оборону русских на 10–20 километров и потеснили 47-ю армию. Немцам было исключительно важно в первые же дни разгромить советские танковые соединения. Нехватка горючего, недостаточная подготовка войск и неспособность вести затяжные бои настоятельно требовали от немцев добиться решающего успеха, прежде чем Жуков сможет принять контрмеры. 17 февраля казалось, что это возможно. Были взяты первые пленные. Танки 4-й дивизии СС, рвавшиеся к Варте северо-западнее Ландсберга, завязали артиллерийскую дуэль с группой советских ИС-2 и заставили их отойти. Однако зондирующие атаки немцев через Одер южнее Кюстрина показали, что Жуков не собирается оттягивать войска назад с плацдармов из-за возникшей угрозы на правом фланге фронта.

Сведения о начале наступления армии Рауса вызвали немедленные ответные шаги со стороны советского командования. Войска 2-го Белорусского фронта усилили нажим на 2-ю армию Вейхса в Померании. Координация действий между фронтами Жукова и Рокоссовского упростилась ввиду капитуляции 14 февраля крупного немецкого гарнизона в Шнейдемюле — важном центре железных и шоссейных дорог. Через четыре дня немецкое наступление — самое короткое и наименее успешное из всех наступлений вермахта — выдохлось.

Гитлер, на которого обычно валят всю вину за военное поражение Германии во второй мировой войне, несомненно, должен нести значительную долю ответственности за крах группы армий «Висла» и срыв плана контрнаступления. Но прежде чем осудить это как легкомысленную безответственность и продукт озлобленного и нездорового ума, следует попытаться выявить стратегические намерения фюрера в тот период. Есть сведения о двух из них — военном и политическом. Гросс-адмирал Дениц убедил Гитлера, что его новейшие «электрические» подводные лодки станут в руках Германии оружием, способным принести ей военную победу, и что удержание Балтики (особенно Данцигской бухты) необходимо для обеспечения спокойного района гарантийного плавания новых подводных лодок и «притирки» к ним экипажей.

Второй замысел Гитлера не столь невероятен, хотя элемент фантазии в нем все же присутствует. Гитлер всегда усматривал в себе сходство с Фридрихом Великим, сочетавшим военную храбрость с политической ловкостью, и нарастающие успехи созданной против него коалиции усиливали эту иллюзию. Хотя фюрер никогда не открывал своих тайных замыслов генералам, уцелевшие фрагменты его бесед с нацистскими главарями дают основания предполагать, что его кажущиеся странными приказы о дислокации немецких войск того периода были актом обдуманного политического расчета. Эта беседа состоялась вечером 27 января.

«Гитлер. Неужели вы думаете, что англичане искренне восхищены всеми этими русскими успехами?

Йодль. Нет, конечно, нет. Их планы были совсем иными. Через некоторое время они, видимо, полностью это осознают.

Геринг. Они не рассчитывали на то, что мы будем сражаться за каждый шаг и сдерживать их на Западе как одержимые пока русские все дальше и дальше углубляются в Германию.

Гитлер. Если русские объявят о создании национального правительства Германии, тогда англичане действительно испугаются. Я приказал подбросить им сообщение, что русские формируют армию из 200 тысяч немцев под командованием немецких офицеров, полностью зараженных коммунизмом, и что эта армия вступит в Германию… Это окажет на них такое же воздействие, как если бы в них всадили иголку.

Геринг. Они вступили в войну, чтобы помешать нам двигаться на Восток, а не затем, чтобы Восток вышел к Атлантике… Если так будет продолжаться, мы через несколько дней получим телеграмму…»

Записей о продолжении этой вечерней беседы не имеется, но примечательно, что на следующий день Гитлер объявил Гудериану о своем решении направить 6-ю танковую армию СС Зеппа Дитриха в Венгрию, вместо того чтобы передать ее группе армий «Висла».

Таким образом, нацистские главари даже после четырех лет войны были способны вынашивать фантастические планы, согласно которым государства — члены антигитлеровской коалиции поодиночке или сообща вступят с ними в переговоры, и серьезно верили в это. В конце концов, они были признанным правительством «рейха». Они имели на руках (или так считали) достаточно крупные козыри: мощную и дисциплинированную армию, послушное им 80-миллионное население и жизни еще 50 миллионов людей как заложников. Они по-прежнему обладали силой уничтожать и разрушать.

Помимо всего прочего, эти люди, которые преуспели и достигли власти (причем им охотно помогали одерживать одну победу за другой) благодаря жупелу угрозы коммунизма, вызывавшему сумятицу и раскол в рядах их противников, не могли отрешиться от того, что они единственная альтернатива большевистскому хаосу.

Но в последние дни февраля в Берлине начали осознавать значение решений Ялтинской конференции. Стало ясно, что союзники намерены сохранить единство цели — и этой целью, провозглашенной в Касабланке, была «безоговорочная капитуляция». Последствия были очевидными. Нацистские главари теперь боролись за свою жизнь. С этого момента их приказы сражаться За каждый метр земли несут на себе печать отчаяния, близкого к заклинанию, а война на Востоке вступит в свою завершающую и наиболее ожесточенную фазу.

* * *

Когда потрепанные танковые дивизии немцев отступили назад в Померанию, вместе с ними в глубь Германии устремилась масса людей — дети, старики, раненые переодетые дезертиры, иностранные добровольцы, насильно вывезенные из других стран рабочие. Эта кишащая масса людей запрудила дороги и проселки. Немецкая земля, столь долго избегавшая возмездия за грехи своих сынов, стала свидетельницей сцен, напоминавших ужасы Тридцатилетней войны и рисунки Гойи, — насилия, грабежей, бандитизма и вандальских разрушений. Присущая нацистской Германии жажда крови, которая, словно быстро разрастающаяся раковая опухоль уничтожила миллионы людей порабощенных стран обернулась теперь против самой «расы господ». Фольксштурмисты, спешившие к Одеру, видели висевшие на фермах взорванных мостов трупы «мятежников», своих бывших товарищей по оружию, которые были казнены специальными военно-полевыми трибуналами, разъезжавшими по военной зоне и по своему усмотрению выносившими приговоры и тут же приводившими их в исполнение. Каждое дерево на аллее Гинденбурга в Данциге было использовано как виселица и украшено гирляндой повешенных солдат с приколотыми к мундирам картонками: «Я повешен здесь, потому что покинул свою часть без разрешения».

Многие из этих «дезертиров» были школьниками, призванными на службу в части ПВО, которые заглянули на час-другой к своим родителям, чтобы похвастаться своей новой военной формой. Но на их протесты и просьбы не обращали внимания: расистские «тевтонские традиции» требовали уничтожения даже родственников тех, кто, не получив ранения, сдавался в плен.

Уничтожались не только дезертиры. Спекулянты, распространители слухов, люди, запасавшиеся продовольствием, и даже те, кто, сменив адрес, не уведомил об этом гауляйтера, также находились под угрозой смертной казни.

В конце февраля началась оттепель, лед на Одере покрылся трещинами, и через несколько дней неустойчивый фронт группы армий «Висла» получил дополнительное прикрытие в виде быстро текущей широкой реки, а к северу потрепанные остатки 3-й танковой армии Рауса и поддерживавшие ее пехотные дивизии получили временную передышку в связи с начавшейся распутицей.

Гудериан отметил в своем дневнике, что сохранявшийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий начал падать. Хотя «танкисты продолжали упорно сражаться, целые дивизии СС, используя это прикрытие, отступали вопреки приказам».

Посетив штаб Гиммлера в Пренцлау 18 марта и найдя положение «хаотичным», Гудериан (предварительно договорившись с симулировавшим заболевание Гиммлером) в этот же вечер отправился к Гитлеру и предложил освободить «перегруженного разными должностями» рейхсфюрера СС от обязанностей командующего группой армий «Висла», а на его место назначить генерал-полковника Хейнрици, командующего 1-й танковой армией. Гитлер неохотно согласился.

Но в этот момент резкое ухудшение оперативной обстановки на Восточном фронте, обострив антагонизм среди нацистских руководителей, вызвало очередной раунд увольнений и перестановок.[252] Маршал Жуков, сосредоточив крупные танковые силы — 1515 танков и самоходно-артиллерийских установок, начал 1 марта наступление в Восточной Померании во взаимодействии с не менее крупной группировкой войск 2-го Белорусского фронта. Вскоре советские танки прорвались к побережью Балтийского моря по обе стороны Кольберга и вплотную подошли к Штеттину. Было очевидным, что решающий штурм немецких позиций на Одере не за горами.

В середине марта в штаб группы армий «Висла» поступило сообщение, что советские войска нанесли со своих двух небольших плацдармов за Одером два сходящихся удара и окружили город-крепость Кюстрин. Судьбой окруженного кюстринского гарнизона заинтересовался сам фюрер, ибо защитники города были исключительно «надежной» силой. Это была надежность особого сорта — она гарантировалась судьбой, которая ожидала солдат гарнизона, если они попадутся в руки Красной Армии. В ловушку попал не кто иной, как бывший начальник гестапо Варшавы Рейнефарт с четырьмя полицейскими карательными батальонами, одетыми в форму, которая сулила им незавидную участь. Гитлер лично занялся проблемой деблокирования этого города-крепости. Он приказал Гудериану проследить за тем, чтобы командующий 9-й армией генерал Буссе немедленно прорвал кольцо окружения, а также организовать силами пяти дивизий дополнительный контрудар из района Франкфурта.

Через несколько дней дивизии 9-й армии перешли в наступление. Но к этому времени на советских плацдармах на Одере имелось достаточное количество войск и, несмотря на отчаянные усилия немцев, все их атаки были отбиты с тяжелыми для них потерями. Фактически уже через сутки стало очевидным, что наступление под Кюстрином провалилось.

28 марта раздосадованный Гитлер вызвал к себе в бункер на совещание Гудериана вместе с Буссе. Едва командующий 9-й армией начал доклад, как фюрер прервал его, обвинив в халатности и чуть ли не трусости. Гу-дериан возражал, началась шумная словесная перепалка. Наконец Гитлер попросил всех присутствующих, за исключением Кейтеля и Гудериана, покинуть помещение и, когда те вышли в приемную, обратился к Гудериану со словами: «Генерал-полковник, ваше здоровье говорит мне, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отпуске».[253]

С отставкой Гудериана руководство военными операциями полностью перешло в руки «нацистских генералов».

* * *

В марте 1945 года грохот русских пушек уже был слышен в Берлине. Над черно-серым городом с его разбитыми домами и мокрыми от дождя и снега улицами день и ночь выли сирены. На восток, в сторону фронта, двигались бесконечные вереницы «подкреплений»: отряды «гитлерюгенд», ученики-ремесленники, иностранные «бригады», сброд, набранный в тюрьмах, раненые из госпиталей — все они должны были занять свои места в оборонительном заслоне, выставленном против готовящихся к наступлению армий Жукова и Конева. На Западном фронте американо-английские войска в конце марта переправились через Рейн. Было ясно, что вермахт уже не способен организовать оборону на всем протяжении линии фронта, тянущейся от Северного моря на юг, и что с военной точки зрения война проиграна.

В течение марта русские ограничивали свои действия тем, что расширяли и укрепляли плацдармы на западном берегу Одера и очищали от немецких войск свой правый фланг и Балтийское побережье между Штеттином и Данцигом. Три фронта — Рокоссовского, Жукова и Конева — располагали более чем 70 танковыми бригадами, но из них лишь 25 принимали участие в боях. Остальные были сконцентрированы в двух клиньях, которые готовились нанести удар севернее и южнее Берлина и сомкнуться западнее города. Ставка Верховного Главнокомандования была полна решимости сделать Берлинскую операцию последней битвой.