Мечи скрестились

Мечи скрестились

«Обремененный тяжелыми заботами, обреченный на месяцы молчания, я могу наконец говорить свободно.

Немцы! В этот самый момент начался поход, который по своим масштабам не имел себе равного в мире. Сегодня я снова решил вверить судьбу, будущее рейха и немецкого народа в руки наших солдат. Да поможет нам бог, особенно в этой борьбе».

Воззвание Гитлера было зачитано Геббельсом, который выступил по радио с обращением к германской нации в 7 часов утра 22 июня 1941 года. Тремя с половиной часами ранее сполохи залпов 6 тысяч орудий озарили предрассветное небо на Востоке, обрушив на застигнутых врасплох русских шквал огня и смерти.

Какой это был страшный момент в истории! Схватились две крупнейшие армии мира. Ни одна битва в истории человечества не идет в сравнение с этой. Даже колоссальные военные операции августа 1914 года, когда все железные дороги в Европе подхлестывали мобилизацию, и последний усталый натиск армий союзников на «линию Гинденбурга» в 1918 году бледнеют перед ней. По числу людей, весу боеприпасов, протяженности фронта, отчаянной ярости боев день 22 июня никогда не будет превзойден.

Немецкие войска, развернутые между Балтийским и Черным морями, объединялись в три крупные группы армий: группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба (18-я и 16-я полевые армии и 4-я танковая группа); группа армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока (9-я и 4-я полевые армии, 3-я и 2-я танковые группы) и группа армий «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала фон Рундштедта (6-я и 17-я полевые армии, 1.я танковая группа).[35] В соответствии с хорошо зарекомендовавшей себя в Польше и Франции практикой использования бронетанковых сил немецкие танковые дивизии действовали отдельно от пехоты и были сосредоточены в четырех группах под командованием энергичных и опытных генералов-танкистов — Гепнера, Гота, Гудериана и Клейста.[36]

Дислокация немецких войск внешне, казалось, соответствовала трем основным целям — Ленинград, Москва и Украина. Но фактически «главный замысел» операции «Барбаросса» в географическом плане был сформулирован нечетко. В самых общих чертах излагалась задача выхода на линию Архангельск — Астрахань, но со всей определенностью говорилось о том, что основная цель носит чисто военный характер:

Уничтожение находящихся в западной части Советского Союза «основных сил русских сухопутных войск… в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев» и далее: «Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено».

Гитлер в то время не имел намерения сражаться за города Советского Союза, тем более внутри их. Битва за Францию была выиграна броском к Ла-Маншу, а не наступлением на Париж.

Помимо преимущества внезапного удара немцы обеспечили себе подавляющий перевес в живой силе, технике и огневой мощи на участках фронта, намеченных для танковых прорывов. Согласно плану Гальдера, в это начальное наступление были брошены все бронетанковые силы вермахта. Четыре танковые группы[37] должны были пробить бреши в оборонительных рубежах русских с первого удара, затем обойти с тыла, окружить и расколоть на части советские армии, стоявшие у границы.

На северном участке фронта немцы бросили в наступление три танковые дивизии (более 600 танков), в центре где сосредоточилась наиболее мощная немецкая группировка, удар наносили девять танковых дивизий — около 1500 танков, в южном секторе фронта — пять танковых дивизий — 600 танков. Неудивительно, что ко второй половине дня 22 июня передовые отряды всех четырех немецких танковых групп, оставив позади себя затихающий гул орудий, быстро мчались по сухим неповрежденным дорогам в глубь советской обороны.

Эти «разведотряды» состояли из мотоциклистов, бронемашин, бронетранспортеров с прицепленными к ним противотанковыми орудиями и нескольких легких и средних танков. По дорогам они двигались со скоростью 40 км/час. Следом вплотную за ними шла основная масса танков, поддерживавшая постоянную радиосвязь с передовым отрядом и готовая по сигналу развернуться в атакующие порядки, если авангард натолкнется на сопротивление. Позади танков в арьергарде двигалась смешанная группа из мотопехоты и дивизионной артиллерии. Наступавшая танковая дивизия при таком построении в колонну растягивалась на 10–16 километров. К вечеру 22 июня передовые танковые дивизии, преодолев пограничную полосу, где все еще шли бои, прорвались на глубину от 30 до 50 километров.

Дальше всех в этот первый день войны сумел продвинуться 56-й танковый корпус генерала Манштейна на северном участке фронта, который, перейдя на рассвете советско-германскую границу, к заходу солнца захватил мост через реку Дубиса в Арёгале — бросок на 80 километров! На центральном фронте колонны танков Гудериана, обойдя с двух сторон Брест, захватили Кобрин и Пружаны.

Но еще до наступления темноты стало очевидным, что эта кампания существенно отличается от предыдущих. Как гигантский зверь, пойманный в сеть, Красная Армия отчаянно отбивалась, и, по мере того как рефлексы пробуждались в отдаленных уголках его тела, сопротивление нарастало. До этого дня немцы привыкли к тому, что окруженные части противника быстро прекращали сопротивление и погибали. Периметр обороны сокращался, фланги сжимались, иногда делались слабые попытки вырваться из окружения или контратаковать, а затем — сдача в плен, капитуляция. Быстрота и глубина танковых ударов, непрерывные атаки авиации и, главное, тщательно отработанное взаимодействие всех родов войск создали вермахту ореол непобедимости, которого не имела ни одна армия со времен Наполеона. Однако русские, игнорируя эту военную репутацию вермахта, действовали совсем иначе.

Реакция окруженных соединений всякий раз была энергичной и наступательной. Целые дивизии собирались в кулак и сразу же переходили в наступление, «двигаясь туда, откуда доносился гул артиллерийской канонады». К полудню над полем боя начали появляться крупные группы советских бомбардировщиков, которые базировались вдали от границы и в силу этого избежали внезапного утреннего удара немецкой авиации по советским приграничным аэродромам. За первые два дня боев советские ВВС потеряли около 2 тысяч самолетов, и лишенные прикрытия с воздуха советские армии оказались в тяжелом положении. Почти до конца года русским войскам придется сражаться при минимальной поддержке своих воздушных сил и быстро приспосабливаться к оперативным ограничениям, вызванным этими обстоятельствами.

* * *

Ошибочное расположение приграничных армий Западного Особого военного округа делало их уязвимыми для охвата с флангов. Если командующий войсками округа генерал армии Д. Г. Павлов имел приблизительное равенство с противостоящим ему противником в пехоте, то в танках немцы имели подавляющее превосходство — целых три танковых группы Гепнера, Гота и Гудериана. Три армии округа — 3, 10 и 4-я стояли у линии фронта, тянувшегося от Гродно до Припятских болот. В округе имелось пять механизированных корпусов (фактически по численности чуть превышавшие немецкие танковые дивизии), которые были разбросаны по всей территории округа и находились в процессе активной Учебы и укомплектования.

В первый день войны 4-я танковая группа Гепнера, ударив по правому флангу 3-й армии русских, пробила глубокую брешь между смежными флангами Северо-Западного и Западного фронтов, куда ворвался танковый корпус Манштейна, Контратаки русских во второй половине дня натолкнулись на всю мощь немецких танковых дивизий, расширявших прорыв. К вечеру три советские дивизии были рассеяны, а пять других понесли серьезные потери. 14-й механизированный корпус, дислоцировавшийся в районе Пружаны — Кобрин, подвергся столь сильному удару немецкой авиации, что так и не смог сосредоточиться. 13-й мехкорпус, находившийся ближе к границе и уже к вечеру вступивший в бой, из-за нехватки горючего, боеприпасов и технических поломок не смог организовать достаточно мощный удар.

В течение ночи Павлов пытался создать конно-механизированную группу под командованием своего заместителя генерал-лейтенанта И. В. Болдина, включив в нее 6-й и 11-й механизированные корпуса, которая 23 июня должна была нанести контрудар из района Гродно по южному флангу прорвавшейся немецкой группировки.

Но доставить своевременно приказы и собрать разбросанные части в ту суматошную ночь не удалось. Во всяком случае, на следующее утро лишь один 11-й мехкорпус оказался в исходном районе. 6-й мехкорпус и кавалеристы, все еще находившиеся в пути, подверглись атакам люфтваффе и понесли серьезные потери. 24 июня Болдин наконец нанес контрудар, но потери в личном составе и материальной части и изолированный характер наступления обрекли эту операцию в конечном итоге на провал. К этому времени Северо-Западный фронт, лишившийся танков, быстро распадался, уцелевшие советские армии отступали к Риге, оголяя подступы к Даугавпилсу (Двинску). 26 июня 56-й танковый корпус Манштейна вступил в этот город и захватил стратегически важный мост через реку Западную Двину.

Стремясь прикрыть свой правый фланг и восстановить связь с Северо-Западным фронтом, Павлов продолжал перебрасывать поодиночке дивизии из 10-й армии на север, чтобы подкрепить ослабленную 3-ю армию, по существу оставив Минск без прикрытия. Тем временем 4-я армия генерала Коробкова под давлением войск фон Клюге с фронта отходила на восток, а ее левый фланг был рассечен и глубоко охвачен 2-й танковой группой Гуд-риана. 25 июня его танковые дивизии к северо-востоку от Слонима вместе с танкистами Гота затянули петлю окружения вокруг советских пехотных частей, отходивших от Белостока; 26 июня 47-й танковый корпус захватил Барановичи, а 27 июня 17-я танковая дивизия этого корпуса, покрыв расстояние в 50 миль, вышла на южную окраину Минска, где встретилась с 3-й танковой группой Гота, замкнув второе, внешнее кольцо окружения вокруг войск Западного фронта.[38]

На юге Красная Армия оказала упорное сопротивление, хотя и понесла большие потери в живой силе и технике. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос (Киевский Особый военный округ) имел в своем распоряжении более крупные силы, чем его незадачливый северный сосед генерал Павлов, — четыре армии, три механизированных корпуса (22, 4 и 15-й вблизи от границы), 8-й корпус в резерве и два во втором эшелоне (9-й и 19-й). Но эти мощные силы были растрачены в серии изолированных контрударов, и в результате ошибок командования и неумения старших офицеров Красной Армии управлять крупными бронетанковыми соединениями эта сильнейшая танковая группировка русских утратила свою ударную мощь еще до того, как возникла действительно критическая фаза боев на южном фланге советско-германского фронта.

22 июня Кирпонос приказал всем трем находившимся в резерве корпусам выступить к фронту, имея в виду сосредоточить их северо-восточнее Ровно и нанести удар совместно с 22-м мехкорпусом (который уже находился там) по левому флангу танковой группы фон Клейста. Однако 22-й мехкорпус еще в первый день войны был втянут по частям в непрерывные бои и понес тяжелые потери. 15-й мехкорпус, наносивший удар с юга, не мог пробиться сквозь плотную противотанковую оборону немцев. К тому времени, когда 8-й мехкорпус завершил свой форсированный марш, обстановка настолько ухудшилась, что ему пришлось в одиночку вступать в бой. Советские танкисты вновь понесли крупные потери, но более высокая дисциплина и лучшая матчасть (в корпусе имелись Т-34 и КВ) позволили корпусу сохранить боеспособность. Когда наконец 9-й и 19-й механизированные корпуса подтянулись, критическое положение дел заставило их с ходу и врозь ввязываться в сражение. Неопытным танковым экипажам, измученным четырехдневными маршами и непрерывными налетами немецкой авиации, было трудно противостоять опытным танкистам немецкой 1-й танковой группы, хорошо знавшим, как собраться в кулак, когда рассредоточиться, когда открыть огонь и как умело использовать рельеф местности. К тому ж многие уже изношенные БТ и Т-26 вышли из строя в результате механических поломок, другие были потеряны в результате ударов с воздуха. Тем не менее, понеся крупные потери, Кирпоносу все же удалось на время сохранить целостность своего фронта, и, когда его танковые войска истощили себя в боях, он отдал приказ об отходе на старую советско-польскую границу.

Хотя положение русских казалось отчаянным, и мощь озадачивала немцев. «У противника, действующего против группы армий “Юг”, — недовольно ворчит своем дневнике Гальдер, — отмечается твердое и энергичное руководство».[39] На следующий день он снова отметит: «Следует отдать должное русскому командованию на Украине, оно действует хорошо и энергично».[40]

Однако в Белоруссии, значительная часть которой была через несколько дней захвачена немцами, выжили лишь наиболее способные командиры. Комиссары вместе с наиболее храбрыми и дальновидными офицерами Красной Армии сутками, не покладая рук старались сформировать новые части из невооруженных резервистов, солдат, отставших от своих полков или возвращавшихся из отпусков, гарнизонных подразделений. Сооружения взрывались, склады поджигались, спешно строились полевые укрепления, скот угонялся на Восток.

Реакция Гальдера была типичной для всех немцев. Вначале ликование: немцы подсчитывали потери русских, измеряли расстояние, на которое продвинулись немецкие войска, сравнивали их со своими достижениями на Западе и приходили к выводу, что до победы рукой подать. Затем недоумение: русские не могут нести такие потери и дальше, они, должно быть, «блефуют», через несколько дней их резервы должны истощиться. Далее неотступное беспокойство: непрерывные, кажущиеся бесцельными контратаки, готовность русских пожертвовать собой, чтобы убить врага, беспредельное пространство и мрачный горизонт.

Уже 23 июня Гальдер жалуется на «отсутствие большого количества пленных».[41] 24 июня он сетует: «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен».[42] 27 июня он вновь выражает недовольство «характерно малым числом пленных».[43]

Немецким пехотинцам, сражавшимся с противником лицом к лицу, все это стало очевидным с самых первых боев. Но немецким танкистам первые несколько дней, когда их танки, лязгая гусеницами, мчались мимо не тронутых войной деревень с растерянно глядевшими из дверей и окон жителями, казались похожими на летнюю кампанию 1940 года на Западе.

Однако вскоре это сходство исчезло.

«Несмотря на то что мы продвигаемся на значительные расстояния… — писал капитан 18-й танковой дивизии, — нет того чувства, что мы вступили в побежденную страну, которое мы испытывали во Франции. Вместо этого — сопротивление, постоянное сопротивление, каким бы безнадежным оно ни было. Отдельное орудие, группа людей с винтовками… человек, выскочивший из избы на обочине дороги с двумя гранатами в руках…»

29 июня Гальдер, подведя итог военным действиям за день, приходит к выводу: «Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов; теперь это уже недопустимо».[44]

Есть что-то близкое к самодовольству в этой записи. Как будто преданный своей профессии выпускник академии генерального штаба испытывает удовлетворение, видя, что правила ведения войны начинают брать свое. Но не только «теперь», а навсегда. Немцы этого еще не знали, но первая (и для их оружия наиболее успешная) фаза Восточной кампании уже становилась достоянием прошлого.

30 июня Гальдер отмечал свой день рождения, и в генеральном штабе ОКХ царила праздничная атмосфера Гальдер ознакомился с последними донесениями командующих группами армий и нашел их хорошими. Русские войска отступали по всему фронту. Из нескольких десятков самолетов, сбитых за день, большинство были устаревших типов, в том числе тихоходные четырехмоторные бомбардировщики ТБ-3, переброшенные с учебных аэродромов Центральной России. Ясно — противник бросает в бой последние остатки своих резервов. На центральном фронте западнее Минска большинство дивизий трех советских армий оказались окруженными в двух «котлах», и путь для беспрепятственных действий немецких танковых корпусов оказался открытым. После восьми дней боев основные силы русских, находившиеся в приграничной полосе, были разбиты и рассеяны, и, в соответствии с планом «Барбаросса», ОКХ в тот же день отдало приказ о захвате переправ через Днепр.

Трудно назвать иначе как парадоксальным поведение этих пунктуальных и лощеных штабных офицеров, одетых в тот день в парадные мундиры, сидящих за столом, накрытым белой скатертью, и обменивающихся друг с другом любезностями. Эти люди находились в мозговом центре немецкой боевой машины, сражавшейся на Восточном фронте. Каждый день они просматривали донесения с фронта, которые бесстрастно сообщали о новых невероятных агониях человечества: умирающих от ран и жажды людях, горящих и уничтоженных деревнях, насильственно разобщенных и угнанных в плен членов семей. Они слышали заявления Гитлера, как он собирается расправиться с русским народом, знали об его отказе соблюдать Женевскую конвенцию о военнопленных, о его намерении «сровнять с землей» Ленинград, чтобы избавиться от многочисленного населения этого города, о пресловутом «приказе о комиссарах». Им также было известно, что означает нацистская оккупация: они воевали в Польше и были непосредственными очевидцами отвратительных бесчинств отрядов СД. Ведомости о снабжении и графики переброски войск в их досье свидетельствовали, что эти нацистские преступники снова орудуют по соседству с немецкими солдатами. Однако им не стоило труда отрешиться от всего этого, и, как прилежные школьники, они веселились на дне рождения своего классного наставника.

* * *

Во время этих первых пьянящих дней победы, когда Восточная кампания, казалось, развивается согласно вмененному плану, Гитлер предавался упоительным мечтам о колониальном Востоке. Казалось, что самые фантастические замыслы нацистов — миллионы квадратных километров, населенных славянскими рабами под господством горстки представителей «расы господ», — находятся на пороге осуществления. Гитлер планировал создать нечто среднее между Британской Индией и Римской империей: «Возникнет новый тип человека, подлинные хозяева… “вице-короли”…»

Взгляды Розенберга на этот счет были изложены в длинном меморандуме еще в апреле 1941 года. По большей части документ содержит маловразумительный бред, но его существо можно найти в следующем параграфе:

«Цель нашей политики, следовательно, на мой взгляд, заключается в следующем: возродить в разумной форме — и зная, чего мы хотим, — стремление всех этих народов (“угнетенные национальности” Советского Союза) к освобождению и дать им какую-то форму самоуправления, то есть выкроить из этой огромной территории государственные образования… нацелить их против Москвы, освободив тем самым Германскую империю на будущие века от восточной угрозы».

Этот план — «Вал против московитов», — возможно, импонировал воображению Гитлера своей идеей легионов, несущих вахту на границе с варварами, но фюрер отверг его.

Изложенные на совещании 16 июля 1941 года его собственные взгляды о будущем оккупированных восточных территорий были следующими:

«Хотя немецкие цели и методы следует скрывать от остального мира, мы будем предпринимать и, во всяком случае, мы можем предпринимать все необходимые меры — расстрелы, выселения и тому подобное. Порядок действия таков:

первое — захватить,

второе — править,

третье — эксплуатировать».

* * *

В то время как на оккупированной немцами территории Советского Союза насаждался режим террора, произвола и эксплуатации, немецкие армии продолжали свое продвижение на Восток. 1 июля 4-я танковая дивизия форсировала Березину у Свислочи, а на следующий день 18-я танковая дивизия группы Гудериана захватила плацдарм у Борисова, вступив в этот город одновременно с 14-й моторизованной дивизией танковой группы Гота.

В первых числах июля часть окруженных в районе Слонима советских войск, решительным ударом разорвав кольцо немецких дивизий, вырвалась в лесной массив, оседлав при этом коммуникации 18-й танковой дивизии, сражавшейся у Борисова. Возник вопрос о срочной посылке ей подкрепления, и Гудериан приказал 17-й танковой дивизии, находившейся южнее Минска, немедленно двинуться к Борисову. Генерал-фельдмаршал фон Клюге отменил этот приказ.[45]

Вскоре стало очевидным, что русские намерены упор но отстаивать рубежи Днепра, 6 июля сильная группировка советских войск выбила 10-ю моторизованную и кава лерийскую дивизии немцев из Жлобина, а попытка 3-й танковой дивизии захватить Рогачев была отражена. Н следующий день русские нанесли сильный контрудар отбросили 17-ю танковую дивизию из города Сенно.[46]

В центре наступавшей танковой группы Гудериана неудача постигла дивизию СС «Рейх», которая понесла тяжелые потери при попытке захватить мосты у Могилева. Тем не менее Гудериан, перегруппировав войска начал подготовку к переправе через Днепр своих танковых корпусов на слабо защищенных участках фронта у Копыси и Шклова.

К этому времени помимо командующего 4-й армией генерал-фельдмаршала фон Клюге беспокойство передалось и другим старшим офицерам. Гальдер отмечает, что «все (в ОКХ) наперебой рассказывают страшные истории о силе русских войск (позади танковой группы в районе Пинских болот). В первую очередь радиоразведка, которая считает, что здесь будто бы находятся три танковых и два стрелковых корпуса». Поступили также тревожные сообщения о сосредоточении советских войск в районе Брянска и Орла и о сильном прикрытии истребителями железнодорожных перевозок в этом районе.

9 июля Клюге на рассвете прилетел в штаб Гудериана «приказал приостановить операции по форсированию Днепра, пока не подтянутся пехотные части». Гудериан утверждал, что «подготовка зашла уже слишком далеко, чтобы ее отменить» и что… «эта операция решит исход русской кампании до конца года, если это вообще возможно». После бурной перепалки Клюге дал согласие на продолжение наступления, но высказал следующее примечательное суждение о тактике Гудериана: «Ваши операции всегда висят на волоске!»

На фронте группы армий «Север» немецкое командование также начало проявлять неуверенность, столкнувшись с упорным сопротивлением противника. Русские спешно перебрасывали с финской границы солдат, танки и авиацию, чтобы усилить измотанные в боях армии генералов М. М. Попова и Ф. И. Кузнецова.[47] Эти регулярные части, сплотив вокруг себя отряды, составленные из новобранцев, ополченцев и милиции, предприняли серию яростных контратак, в результате чего «на ряде участков фронта немецкие войска оказались в критическом положении».

Как и во многих других случаях, отчаянные и дорогостоящие контратаки русских заставляли немцев нервничать, и генерал-фельдмаршал фон Лееб, переоценив противостоявшие ему силы противника, допустил первый тактический промах.

Когда 4-я танковая группа 2 июля возобновила наступление, направление ударов двух танковых корпусов разошлось: 41-й корпус Рейнгардта был нацелен на город Остров, а 56-й корпус Манштейна двинулся на Опочку и Ловать.

Через несколько дней 8-я танковая и 3-я моторизованная дивизии Манштейна были остановлены русскими в болотистой местности. Дивизия СС «Мертвая голова», Добившись первоначального успеха, натолкнулась на укрепленную линию обороны, где «ее потери и отсутствие боевого опыта привели к просчетам и… к затяжным непредусмотренным боям». Ни одна из трех дивизий 56-го танкового корпуса не могла оказать помощь друг другу, и через неделю безуспешных боев две дивизии были оттянуты назад и направлены на поддержку корпуса генерала Рейнгардта. Дивизия «Мертвая голова» после этого краткого, но кровопролитного участия в настоящих боях была возвращена в «резерв», где могла вымещать свою злобу на гражданском населении. Танковый корпус Рейнгардта тем временем занял Остров, но у него не было сил, чтобы наступать дальше на Псков и вдоль восточного берега Чудского озера.

Участившиеся ошибки немецких командиров на северном и центральном секторах фронта, можно, конечно, отнести на счет различных факторов: нерешительность в ОКВ, разногласия между генералами и т. д. Но факт остается фактом, что даже на этой начальной стадии войны немцы замахнулись на слишком многое. Их бронетанковые соединения не были достаточно сильны и многочисленны, чтобы поддержать наступление на всех трех решающих направлениях.

Немногие из немецких командующих понимали это в то время, и каждый объяснял свои неудачи другими локальными причинами. Но на настенных картах в ставке фюрера занятая немцами территория выглядела огромной — особенно в свете того, что для ее захвата потребовалось лишь несколько недель.

«Ни одна сволочь никогда не выгонит меня отсюда», — самоуверенно заявил Гитлер генералу Кёстрингу, принимая его в Растенбурге.

«Надеюсь, что нет», — сдержанно ответил Кёстринг, последний военный атташе Германии в Москве, лучше других немцев знавший Красную Армию.