Уильям Л. Ширер План «Барбаросса»[14]

Уильям Л. Ширер

План «Барбаросса»[14]

Нет ничего удивительного в том, что после капитуляции Франции летом 1940 года, эвакуации английских экспедиционных войск из Дюнкерка и возникновения перспективы неизбежного краха Великобритании Гитлер снова устремил свой взор на Россию. Теперь он мог считать себя в безопасности на Западе и, таким образом, выполнившим предварительное условие, которое он изложил своим генералам на совещании 23 ноября 1939 года. «Мы сможем выступить против России, — провозгласил он, — только тогда, когда у нас будут свободны руки на Западе».

Можно проследить момент принятия решения о нападении на Советский Союз. Начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами генерал-полковник Йодль говорит, что «принципиальное решение» было принято «еще в ходе западной кампании». Полковник Вальтер Варлимонт, заместитель Йодля, вспоминает, что 29 июля Йодль сообщил на узком секретном совещании штабных офицеров, что «Гитлер решил напасть на СССР весной 1941 года». Еще до этого совещания, по словам Йодля, Гитлер заявил начальнику штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии генерал-фельдмаршалу Кейтелю, «что он намерен предпринять нападение на СССР осенью 1940 года».

Но это было слишком неожиданным даже для Кейтеля, и тот отговорил Гитлера от этого плана, убедив его, что не только плохие погодные условия осенью, но и трудности переброски основной массы войск с Запада на Восток делают его невозможным. Ко времени совещания 29 июля, рассказывает Варлимонт, «дата намеченного нападения на Россию была перенесена на весну 1941 года».

Из дневника начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера мы знаем, что фюрер по-прежнему считал возможным начать кампанию против России осенью 1940 года, если не будет предпринято вторжение на Британские острова. На военном совещании в Берлине 21 июля 1940 года он поручил главнокомандующему сухопутными войсками генерал-фельдмаршалу фон Браухичу заняться подготовкой к походу на Восток. То, что Браухич и генеральный штаб ОКХ уже обдумывали эту операцию — но пока еще недостаточно, — явствует из его ответа Гитлеру. Браухич сообщил фюреру, что кампания «продлится от четырех до шести недель» и что ее целью «будет нанести поражение русской армии или по крайней мере занять такую территорию, чтобы можно было обеспечить Берлину и Силезскому промышленному району безопасность от налетов русской авиации. Желательно также продвижение в глубь России, чтобы наша авиация могла разгромить ее важнейшие центры». Браухич считал, что проведение операции потребует от восьмидесяти до ста немецких дивизий; силы русских он оценивал «в пятьдесят — семьдесят пять боеспособных дивизий».

На совещании в Бергхофе в последний день июля 1940 года неопределенность перспектив вторжения в Великобританию побудила Гитлера впервые объявить немецким военачальникам о своем решении в отношении России. На этот раз Гальдер лично присутствовал на совещании и в точности записал высказывания своего вождя. Они показывают, что Гитлер не только принял твердое решение напасть на Россию весной следующего года, но и уже прикинул в уме основные стратегические цели.

«Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии».

Чем больше он над этим думал, продолжал Гитлер, тем больше крепло его убеждение, что упрямая решимость Великобритании продолжать войну вызвана ее Расчетами на Советский Союз.

«В Лондоне что-то произошло! Англичане совсем было пали духом, теперь они вдруг снова воспрянули… Россия недовольна быстрым развитием событий в Западной Европе. Достаточно России сказать Англии, что она не хочет видеть Германию слишком [сильной], чтобы англичане уцепились за это заявление, как утопающий за соломинку, и начали надеяться, что через шесть-восемь месяцев дела обернутся совсем по-другому.

Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия.

Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года».[15]

Гитлер затем стал подробно излагать свои стратегические планы, которые, как стало ясно присутствующим генералам, он уже некоторое время вынашивал в уме, несмотря на всю занятость боевыми действиями на Западном фронте. «Операция, — заявил он, — будет иметь смысл только в том случае, если мы одним стремительным ударом разгромим все государство целиком. Только захвата какой-то части территории недостаточно… Цель — уничтожение жизненной силы России». Операция распадается на два первоначальных удара: один на юге, в направлении Киева с выходом на Днепр. Второй удар — через Прибалтийские государства на Москву: после этого двусторонний охват с севера и юга; позже, если необходимо, отдельная операция по овладению районом Баку.[16]

Сама мысль о подобных новых завоеванных землях возбуждала Гитлера: он уже решил, как с ними поступит. Он аннексирует Украину, Белоруссию и Прибалтику и расширит границы Финляндии до Белого моря. Для всей операции он выделит 120 дивизий, еще 60 дивизий оставит в Западной Европе и Скандинавии. Начало кампании — май 1941 года. Продолжительность — пять месяцев. Она должна быть закончена до зимы. Лучше всего было бы начать ее уже в этом году, однако это оказалось невозможным.

На следующий день, 1 августа, Гальдер приступил к работе над этими планами со своим генеральным штабом. Хотя позднее он будет утверждать, что якобы был против самой идеи нападения на Россию, считая ее безумной, его запись в дневнике за этот день свидетельствует об энтузиазме, с которым он взялся за это сложное новое задание.

Планирование теперь велось с типичной для немцев педантичностью на трех уровнях: в генеральном штабе сухопутных войск, в штабе оперативного руководства вооруженными силами полковника Варлимонта и в управлении военной экономики и вооружений ОКБ, возглавляемом генералом Томасом.

14 августа генерал Томас был проинструктирован Герингом, что Гитлер хочет, чтобы заказанные русскими машины и оборудование поставлялись «только до весны 1941 года». Управлению поручалось также составить подробный обзор советской промышленности, транспорта и нефтяных центров, предназначенный служить каталогом военных объектов, а позднее — пособием по административному управлению Россией.

За несколько дней до этого, 9 августа, полковник Варлимонт издал свою первую директиву по оборудованию районов дислокации войск на Востоке для нападения на СССР под кодовым названием «Ауфбау Ост». 26 августа Гитлер приказал перебросить с Запада в Польшу десять пехотных и две танковые дивизии. Бронетанковые соединения, уточнил он, должны сосредоточиться в юго-восточной части Польши. (Немцы держали в Польше семь дивизий, две из которых были переброшены весной 1940 года для операций на Западном фронте.) Перебазирование на Восток крупной массы войск, если бы русские узнали об этом, не могло не вызвать у них серьезных подозрений. И поскольку некоторые передвижения войск неизбежно были бы обнаружены русскими, военный атташе Германии в Москве генерал Кёстринг получил указание сообщить Генеральному штабу Красной Армии, что идет простая замена более пожилых военнослужащих, которые освобождаются для работы в промышленности, молодыми солдатами. 6 сентября Иодль издал директиву, подробно излагавшую мероприятия по маскировке и дезинформации. «Эти переброски, — указал он, — не должны создать у России впечатление, что мы готовим наступление на Востоке».

В начале декабря 1940 года Гитлер приказал Гальдеру показать ему план генерального штаба ОКХ о нападении на Советский Союз. 5 декабря Гальдер и главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич представили свой план, и после четырехчасового обсуждения Гитлер в принципе одобрил его.

Сохранившийся военный журнал ОКБ и личный дневник Гальдера содержат отчеты об этом ключевом совещании. Нацистский диктатор подчеркнул, что Красная Армия должна быть рассечена ударами к северу и югу от Припятских болот, окружена и уничтожена «аналогично операциям в Польше». Захват Москвы заявил он Гальдеру, «не имеет большого значения» самое главное — уничтожить «жизненную силу России». Румыния и Финляндия будут участвовать в нападении, но не Венгрия. Горнострелковую дивизию перебросить из Нарвика через Северную Швецию в Финляндию для наступления на побережье Ледовитого океана.[17]

В своих записях об этом совещании у Гитлера, так же как и в более ранних ссылках в своем дневнике на этот план нападения на Советский Союз, Гальдер использует кодовое название «Отто». Через две недели, 18 декабря 1940 года, это название было заменено на другое, под которым операция и вошла в историю. В этот день Гитлер перешел Рубикон. Он издал директиву № 21, которая называлась план «Барбаросса».

«Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами.

Ставка фюрера 18.12.1940.

Верховное главнокомандование вооруженных сил.

9 экз.

Штаб оперативного руководства.

Совершенно секретно.

Отдел обороны страны. № 33408/40.

Только для командования.

Директива № 21

ПЛАН “БАРБАРОССА”

Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии. (Вариант “Барбаросса”).

Сухопутные силы должны использовать для этой цели все находящиеся в их распоряжении соединения, за исключением тех, которые необходимы для защиты оккупированных территорий от всяких неожиданностей… Приготовления… если они еще не начались, следует начать уже сейчас и закончить к 15.5.41 г.

Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны…»[18]

Таким образом, днем начала операции была середина мая 1941 года. Гитлер изложил в директиве следующие основные положения операции «Барбаросса»:

«Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено.

Путем быстрого преследования должна быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы будут не в состоянии совершать налеты на имперскую территорию Германии.

Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга — Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, остающийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации».[19]

В директиве далее подробно излагались главные направления наступательных ударов. Уточнялась роль Финляндии и Румынии. Они должны были обеспечить сосредоточение и развертывание немецких соединений на северном и южном флангах, а также своими войсками поддержать немецкое наступление. Особо важное значение имела позиция Финляндии. Немецкие и финские армии должны были наступать на Ленинград в районе Ладожского озера, перерезать Мурманскую железную дорогу, обеспечить оборону области Петсамо и ее никелевых рудников и захватить незамерзающие русские порты Северного Ледовитого океана.

Гитлер указал в директиве, что театр военных действий разделяется Припятскими болотами на северную и южную части. Главный удар будет наноситься севернее Припятских болот двумя группами армий. Одна из них будет вести наступление через Прибалтику на Ленинград. Вторая, южнее, нанесет удар через Белоруссию, а затем повернет на север, чтобы соединиться с первой группой армий, окружить и уничтожить остатки русских войск, отступающих из Прибалтики. Лишь после выполнения этой задачи, приказал Гитлер, следует приступить к операциям по захвату Москвы. Советская столица, которая две недели назад казалась Гитлеру «не столь уж важной», сейчас обрела более важное значение. «Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношениях решающий успех, не говоря уже о том, что русские лишатся важнейшего железнодорожного узла». Он также указал, что Москва не только крупный узел коммуникаций России, но и основной центр военной промышленности.

Третья группа армий должна наступать к югу от Припятских болот через Украину на Киев, ее основная задача — рассеять и уничтожить советские войска западнее Днепра. Далее к югу немецко-румынские армии прикроют фланг главной южной группировки и будут вести наступление на Одессу и далее вдоль берега Черного моря. Последующая задача — занять Донецкий бассейн, где сосредоточено 60 процентов советской промышленности.

Таков был грандиозный план Гитлера, составленный еще до рождественских каникул и столь хорошо отработанный, что никаких существенных изменений в него внесено не будет. Для обеспечения секретности было напечатано всего девять копий директивы № 21: по одной для каждого из трех видов вооруженных сил, остальные же хранились в штабе ОКВ. Директива разъясняла, что даже старшие командиры должны исходить из того, что «речь идет о мерах предосторожности на тот случай, если Россия изменит свою нынешнюю позицию по отношению к нам».

Нет никаких доказательств, что генералы главного командования сухопутных войск (ОКХ) возражали против решения Гитлера напасть на Советский Союз. После войны Гальдер с издевкой напишет о «русской авантюре Гитлера» и заявит, что командующие сухопутными войсками Германии были с самого начала против этой войны с Россией. Но в объемистом дневнике Гальдера за 1940 год нельзя отыскать ни одной записи, которая подтверждала бы эти утверждения. Более того, они оставляют впечатление, что Гальдер с подлинным энтузиазмом относился к этой «авантюре», за планирование которой он, как начальник генерального штаба ОКХ, нес основную ответственность.

В любом случае для Гитлера жребий был брошен, и, хотя он этого не знал, его конечная судьба была определена этой директивой от 18 декабря 1940 года. Довольный тем, что наконец-то не дававшее ему покоя решение принято, как он сам позднее скажет об этом Муссолини, Гитлер уехал из Берлина на побережье Ла-Манша, чтобы отпраздновать там рождество с солдатами и летчиками — подальше от России. Должно быть, он — насколько это было возможно — выбросил из головы все мысли о шведском короле Карле XII и Наполеоне Бонапарте, которые после стольких блестящих побед, похожих на его собственные, потерпели катастрофу в безбрежных просторах России. Да и могли ли подобные мысли быть у него на уме? К этому времени, как свидетельствуют документы, бывший венский бродяга считал себя величайшим завоевателем всех времен и народов. Эгомания — роковой недуг всех завоевателей — уже пустила глубокие корни.

* * *

Для завоевания России недозволенных приемов не было — допустимы были все средства. Гитлер потребовал, чтобы у его генералов на этот счет не оставалось никаких сомнений. В начале марта 1941 года он пригласил на совещание командующих всеми видами вооруженных сил, ключевых командиров сухопутных войск и изложил им свой приказ. Начальник генерального штаба ОКХ Гальдер записал его речь.

«Война в России (заявил Гитлер) будет такой, которую нельзя будет вести по рыцарским правилам. Это будет борьба идеологий и расовых противоречий, и она будет вестись с беспрецедентной безжалостной и неутомимой жестокостью. Все офицеры должны отвергнуть от себя устаревшую идеологию… Я категорически требую, чтобы мои приказы беспрекословно выполнялись. Комиссары являются носителями идеологии, противоположной национал-социализму, поэтому комиссары должны быть ликвидированы. Немецкие солдаты, виновные в нарушении международных правовых норм… будут прощены. Россия не участвовала в Гаагской конвенции и поэтому не имеет никаких прав, вытекающих из нее».[20]

Такова была предыстория издания зловещей «инструкции об обращении с политическими комиссарами» — так называемый «приказ о комиссарах».

Другая директива, подписанная Кейтелем от имени Гитлера 13 мая 1941 года, наделяла Гиммлера «особыми полномочиями» для подготовки политического управления в России — «полномочия», говорилось в директиве, «вытекающие из указаний фюрера об окончательном разрешении конфликта между двумя противоположными политическими системами». Этому нацистскому садисту — шефу гестапо — поручалось действовать «независимо» от армии, «в рамках своих прерогатив». Немецкие генералы хорошо знали, что означало наделение Гиммлера «особыми полномочиями», хотя они и отрицали это позднее на Нюрнбергском процессе. Более того, директива гласила, что оккупированные районы будут закрыты для доступа, пока Гиммлер занят выполнением там своих «особых задач».

22 июля 1941 года Гитлер после беседы с главнокомандующим сухопутными войсками Браухичем издал следующий приказ, подписанный от имени фюрера Кейтелем.

«Ввиду огромных размеров оккупированных районов на Востоке имеющихся сил для обеспечения безопасности хватит лишь в том случае, если любое сопротивление будет караться не путем судебного преследования виновных, а насаждением оккупационными войсками такого террора, который сам по себе будет достаточен для подавления любых стремлений к сопротивлению среди населения».

Вышеупомянутая директива от 13 мая 1941 года называла Геринга ответственным за «эксплуатацию страны и сохранение ее экономических богатств для использования германской промышленностью». Кстати говоря, Гитлер в этой директиве также объявил, что, как только военные операции завершатся, Россия будет «разделена на отдельные государства со своими собственными правительствами».

Как именно это надлежало сделать, должен был выработать Альфред Розенберг, фанатичный прибалтийский немец и ведущий нацистский теоретик, бывший одним из наставников Гитлера в период создания фашистской партии. 20 апреля 1941 года фюрер назначил Розенберга «уполномоченным по централизованному решению проблем восточноевропейского пространства». В начале мая Розенберг составил свой первый многословный проект для этого будущего величайшего немецкого завоевания в истории. Для начала европейскую часть Советского Союза предлагалось расчленить на так называемые «рейхскомиссариаты». Западная Белоруссия должна была стать немецким протекторатом под названием «Остланд», Украина — «независимым государством, состоящим в союзе с Германией», Кавказ с его нефтяным богатством будет управляться немецким «уполномоченным», а три Прибалтийских государства вместе с Белоруссией временно образуют немецкий протекторат до того, как будут аннексированы и включены в состав «Великого германского рейха». Это требуется, объяснил Розенберг в одной из многочисленных докладных записок, которыми он засыпал Гитлера и генералов, для подготовки необходимых «исторических и расовых условий», которые будут достигнуты «германизацией расово-приемлемых прибалтов» и «изгнанием нежелательных элементов». В Латвии и Эстонии, предупредил он, «следует предусмотреть массовое выселение. Изгнанные будут заменены немцами, предпочтительно ветеранами войны». «Балтийское море, — вещал Розенберг, — должно стать Германским внутренним морем». За два дня до начала операции «Барбаросса» Розенберг обратился с речью к своим ближайшим соратникам, которые должны были стать правителями России.

«В перечне задач Германии на Востоке первое место занимает вопрос обеспечения продовольствием немецкого народа. Южные (русские) территории должны будут стать… житницей народа Германии.

Мы не видим никаких оснований для обязательств с нашей стороны кормить также русский народ продуктами этой избыточной для них территории. Мы знаем, что это суровая необходимость, лишенная каких-либо чувств… Будущее уготовило очень тяжелые годы для русских…»

Да, уж действительно тяжелые годы, поскольку фашисты обдуманно планировали уморить с голоду миллионы советских граждан!

Геринг, отвечавший за экономическую эксплуатацию Советского Союза, изложил это с еще большей прямотой, чем Розенберг. В длинной директиве от 23 мая 1941 года его «Экономический штаб Восток» распорядился, что излишки продовольствия из черноземных южных областей России не должны использоваться для нужд населения промышленных районов, где в любом случае промышленность будет уничтожена. Рабочие и их семьи в этих районах будут обречены на голодное вымирание или на переселение в Сибирь. Производимое в России продовольствие должно вывозиться в Германию.

«Немецкая администрация на этих территориях (говорилось в директиве) может попытаться смягчить последствия голода, который, несомненно, наступит, и ускорит возврат к примитивному сельскому хозяйству. Однако эти меры не смогут предотвратить голод. Любые попытки спасти там население от голодной смерти завозом излишков продовольствия из черноземных областей могут быть предприняты только в ущерб снабжению Европы. Они подорвут стойкость Германии в войне, подорвут способность Германии и Европы выстоять блокаду. Необходимо совершенно четко и полностью понять это».

Сколько русских должно было умереть в результате этой обдуманной немецкой политики? Общий ответ на этот вопрос был дан на совещании членов «Экономического штаба Восток» еще 2 мая 1941 года. «Несомненно, — гласил секретный протокол совещания, — что десятки миллионов людей будут обречены на голод, если мы сумеем выкачать из страны все, что нам необходимо», а как известно, и Геринг, и Розенберг заявили, что продовольствие будет выкачано и что «необходимо совершенно четко и полностью понять это».

Эти планы не были всего лишь бредовыми и злобными фантазиями извращенных умов и душ таких людей, как Гитлер, Геринг, Гиммлер и Розенберг. В течение многих месяцев и недель, как видно из архивных документов, сотни немецких чиновников трудились за своими письменными столами в ласковом свете весенних дней, складывая цифры и составляя докладные записки, в которых хладнокровно калькулировали убийство миллионов людей. С помощью голода в данном случае. Но за своим письменным столом в штаб-квартире СС сидел также рейхсфюрер Генрих Гиммлер, бывший фермер, разводивший цыплят, который через свое пенсне изучал планы уничтожения миллионов людей более быстрыми и жестокими методами.

Довольный работой своих деловитых приспешников, военных и гражданских, в планировании нападения на Советский Союз, уничтожения и эксплуатации этой страны и массового истребления советских граждан, 30 апреля 1941 года Гитлер наметил дату вторжения — 22 июня. Выступив с победоносной речью в рейхстаге 4 мая, диктатор удалился в свое излюбленное горное убежище Бергхоф в Берхтесгадене, где он мог любоваться красотой Альпийских гор, вершины которых все еще были укрыты весенним снегом, и размышлять над предстоящим завоевательным походом, величайшим из всех, начало которого, как он заявил своим генералам, заставит «мир затаить дыхание».

К первым числам июня 1941 года были завершены не только подготовка всех планов нападения на Советский Союз, но и все сложные и трудоемкие переброски войск, артиллерии, танков, самолетов, кораблей и снаряжения в соответствии с установленным графиком. Краткая запись в журнале военно-морского флота за 29 мая гласит: «Предварительная переброска военных кораблей в соответствии с планом “Барбаросса” началась». Переговоры с генеральными штабами Румынии, Венгрии и Финляндии были завершены. 9 июня из своей штаб-квартиры в Берхтесгадене Гитлер отдал приказ о созыве главнокомандующих тремя видами вооруженных сил и старших генералов на заключительное совещание, посвященное операции «Барбаросса» в Берлине 14 июня. Несмотря на гигантские масштабы и сложности стоявшей перед ним задачи, не только Гитлера, но и его генералов не покидало чувство уверенности, когда они обсуждали отдельные, возникшие в последнюю минуту детали самой колоссальной военной операции за всю историю человечества — массированное наступление на всем 1500-мильном фронте от Северного Ледовитого океана до Черного моря. Накануне вечером Браухич вернулся в Берлин из инспекционной поездки по районам сосредоточения немецких войск на Востоке. Гальдер записал в своем дневнике, что главнокомандующий сухопутными войсками был весьма и весьма доволен. Офицеры и солдаты, сказал он, находятся в отличной форме и рвутся в бой.

Последнее крупное совещание Гитлера с военным командованием длилось с 11 часов утра до 6.30 вечера, с перерывом на обед, в ходе которого Гитлер «одарил» генералов еще одной из своих пламенных мобилизующих речей. Согласно Гальдеру, это была «большая политическая речь», в которой Гитлер подчеркнул, что он должен был выступить против России, потому что ее разгром вынудит Англию «прекратить борьбу». Но кровожадный фюрер, должно быть, особо подчеркнул и кое-что другое. Генерал-фельдмаршал Кейтель позднее расскажет об этом на Нюрнбергском процессе:

«Лейтмотивом речи было то, что это — решающая схватка двух идеологий и что к общепринятым правилам и обычаям, известным нам как солдатам, — соблюдение которых требует международное право — следует подходить с совершенно иными мерками».

Гитлер, показал на суде Кейтель, отдал затем различные приказы о проведении в России беспрецедентной политики террора «жестокими методами».

— Вы сами или какие-то другие генералы возражали против этих приказов? — спросил Кейтеля его адвокат.

— Нет, я лично никаких возражений не высказывал, — ответил фельдмаршал. — Так же как и никто из других генералов, — добавил он.

Это же подтверждает и немецкий дипломат Хассель. 16 июня 1941 года он записал в своем дневнике: «Браухич и Гальдер уже согласились с тактическими методами Гитлера (в России). Таким образом, армия должна взять на себя обязанность убивать и жечь, которая до этого момента была зарезервирована за СС».

* * *

Приятным летним вечером 21 июня 1941 года в 21.30, за несколько часов до начала немецкого наступления, народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов принял в своем кабинете в Кремле немецкого посла Шуленбурга. Упомянув об очередных нарушениях советской границы немецкими самолетами, которые, сказал наркоминдел, будут доведены советским послом в Берлине до сведения Риббентропа, Молотов затронул другой вопрос, который Шуленбург изложил в отправленной им на Вильгельмштрассе[21] в тот же вечер срочной телеграмме:

«Усиленно распространяются слухи о близкой войне между Германией и Советским Союзом… Советское правительство не может понять причины немецкого недовольства. Он (Молотов) был бы признателен, если бы мог сообщить ему, что вызвало нынешнее положение дел в германо-советских отношениях.

Я сказал, — писал Шуленбург, — что не могу ответить на его вопросы, поскольку не располагаю соответствующей информацией».

Вскоре он ее получит.

Радиоволны из Берлина уже несли через эфир в Москву длинное зашифрованное послание Риббентропа, датированное 21 июня 1941 года, с пометками: «Сверхсрочное. Особой важности. Лично для посла», которое начиналось следующими словами:

«По получении этой телеграммы все имеющиеся в посольстве шифры подлежат уничтожению. Радиопередатчик должен быть выведен из строя.

Пожалуйста, немедленно сообщите г-ну Молотову, что у вас есть для него срочное сообщение… затем зачитайте ему следующее заявление».

Это было шаблонное заявление, напичканное приевшимися лживыми утверждениями и измышлениями, в придумывании которых Гитлер и Риббентроп набили себе руку и которые они так часто сочиняли раньше для оправдания очередного акта агрессии. Пожалуй, оно — такое впечатление вынес автор этой книги при его прочтении — несколько превосходило все предыдущие подобные заявления своей наглостью и обманом. В то время как Германия добросовестно соблюдала советско-германский договор о ненападении, утверждалось в нем, Россия неоднократно нарушала его. СССР вел «саботаж, терроризм и шпионаж» против Германии. Он «противодействовал немецким попыткам установить стабильный порядок в Европе». Советский Союз вступил в сговор с Англией «в целях нападения на немецкие войска в Румынии и Болгарии». Сосредоточив «все имеющиеся русские вооруженные силы на длинном фронте от Балтийского до Черного моря», СССР «создал угрозу рейху». Поэтому фюрер приказал вооруженным силам Германии отразить эту угрозу всеми имеющимися в их распоряжении средствами.

«Прошу не вступать в какое-либо обсуждение данного заявления», — указал Риббентроп послу в конце телеграммы. Что мог сказать потрясенный и обескураженный Шуленбург, посвятивший лучшие годы своей жизни улучшению германо-советских отношений, который знал, что нападение на Советский Союз было неспровоцированным и неоправданным? (Шуленбург был арестован и брошен в тюрьму после провала заговора против Гитлера в июле 1944 года и казнен гестаповцами 10 ноября.)

Прибыв в Кремль на рассвете 22 июня, немецкий посол ограничился чтением немецкого меморандума. Потрясенный Молотов молча выслушал посла и затем сказал: «Это война…»

В 3.30 минут 22 июня 1941 года, за полчаса до завершения дипломатических формальностей в Кремле и на Вильгельмштрассе, оглушительная канонада немецких орудий вдоль тянувшегося на многие сотни миль советско-германского фронта разнесла в клочья советско-германский договор о ненападении 1939 года.

* * *

К осени 1941 года Гитлер верил, что с Россией покончено.

Через три недели после начала Восточной кампании группа армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока с тридцатью пехотными и пятнадцатью танковыми и моторизованными дивизиями прошла 450 миль от Белостока до Смоленска. Если двигаться по дороге на восток, по которой в 1812 году шла армия Наполеона, то до Москвы оставалось всего 200 миль, К северу группа армий генерал-фельдмаршала фон Лееба — 21 пехотная и 6 танковых и моторизованных дивизий — быстро продвигалась через Прибалтику к Ленинграду. На юге группа армий генерал-фельдмаршала фон Рундштедта — 25 пехотных, 4 моторизованные, 4 горнострелковые и 5 танковых дивизий — приближалась к Днепру и Киеву — столице плодородной Украины, о захвате которой мечтал Гитлер.

Столь планомерно — «планмессиг», как указывалось в коммюнике ОКБ, — развивалось немецкое наступление по всему 1000-мильному фронту от Балтийского до Черного моря, и столь уверен был нацистский диктатор в его дальнейшем успешном и быстром продолжении, по мере того как одна советская армия за другой терпели поражение и оказывались в окружении,[22] что 14 июля, спустя всего три недели после вторжения в Россию, Гитлер издал директиву, уведомляющую, что численность сухопутных войск можно будет «существенно сократить в ближайшем будущем» и что производство вооружения будет сосредоточено на строительстве военно-морских кораблей и боевых самолетов, особенно последних, для военных действий против последнего оставшегося врага — Англии и, добавил он, «против Америки, если возникнет необходимость».

Два крупнейших города Советского Союза — Ленинград, который в качестве своей столицы на берегу Балтийского моря построил Петр Великий, и Москва, древняя русская столица, ставшая после победы большевиков столицей Советского Союза, вот-вот, как казалось Гитлеру, должны были пасть. 18 сентября он издал строгий приказ: «Капитуляцию Ленинграда и Москвы не принимать, даже если она будет предложена».

Какая судьба ожидала эти города, Гитлер разъяснил своим командирам в директиве от 29 сентября.

«Фюрер решил стереть Санкт-Петербург (Ленинград) с лица земли. Дальнейшее существование этого большого города, как только Советская Россия будет повержена, не представляет интереса…

Цель состоит в том, чтобы окружить его и сровнять с землей артиллерийским огнем и непрерывными налетами авиации…

Просьбы о сдаче нам города будут отклонены, так как проблема выживания его жителей и снабжения их продовольствием не может и не должна решаться нами. В этой битве за существование мы не заинтересованы даже в сохранении части населения этого крупного города».

Гитлер вернулся в Берлин и в обращении к немецкому народу провозгласил крах Советского Союза. «Я заявляю сегодня и говорю это без всяких оговорок, — вещал он, — что враг на Востоке повержен и никогда не поднимется вновь… Позади линии наших войск уже лежит пространство, в два раза превышающее территорию рейха, когда я пришел к власти в 1933 году».[23]

Когда 3 октября немцы взяли Орел, важный город к югу от Москвы, Гитлер приказал своему начальнику отдела прессы Отто Дитриху вернуться самолетом в Берлин и сообщить на следующий день корреспондентам ведущих газет мира, что последние уцелевшие советские армии маршала Тимошенко, оборонявшие Москву, окружены в двух «котлах» стальными кольцами немецких войск на подступах к столице; южные армии маршала Буденного разгромлены и рассеяны, а 60–70 дивизий маршала Ворошилова окружены в Ленинграде.

«В военном отношении, — самодовольно закончил Дитрих, — с Советской Россией покончено. Английская мечта о войне на два фронта мертва».

Эти публичные бахвальства Гитлера и Дитриха, по меньшей мере, были преждевременны. В действительности русские, несмотря на то, что внезапное нападение немцев 22 июня застало их врасплох, несмотря на последующие тяжелые потери в живой силе и технике, быстрое отступление и окружение части их лучших армий, уже в июле начали оказывать все возрастающее сопротивление, с которым вермахт никогда еще не сталкивался ранее. Дневники Гальдера и донесения фронтовых командиров, таких, как генерал Гудериан, командовавший сильной танковой группировкой на центральном секторе фронта, все чаще и чаще начинают пестреть, а затем становятся переполненными сообщениями об ожесточенных боях, упорной обороне и контратаках русских, тяжелых потерях и немецких и русских войск.

«Поведение русских войск, — напишет позже генерал Блюментрит, — даже в этой первой битве (за Минск) резко отличалось от поведения поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже попав в окружение, русские держали оборону и сражались».[24]

К тому же советских войск оказалось больше, а их вооружение лучше, чем казалось возможным Гитлеру. Свежие советские дивизии, о которых немецкая разведка не имела представления, непрерывно подбрасывались на фронт.

«Общая обстановка все очевидней и яснее показывает, — записал Гальдер в своем дневнике 11 августа, — что колосс-Россия… был нами недооценен» (не только в экономической и транспортной сфере, но прежде всего в чисто военной). «К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника».

«Таким образом и получается, что наши войска, страшно растянутые и разобщенные, все время подвергаются атакам противника. И противник потому одерживает местами успехи…»[25] Генерал-фельдмаршал фон Рундштедт после окончания войны без обиняков заявил допрашивавшим его союзническим офицерам: «Я обнаружил вскоре после начала вторжения, что все написанное о России было чепухой».

К 20 октября немецкие передовые танковые части находились в сорока милях от Москвы, и советские правительственные учреждения и иностранные посольства были спешно эвакуированы в Куйбышев на Волге, Но затем немецкое наступление «Тайфун», начавшееся со всей яростью урагана, застопорилось.

Впервые в дневниках Гальдера, донесениях Гудериана, Блюментрита и других немецких генералов появляются признаки сомнения, а затем отчаяния. Эти настроения охватили также офицеров и солдат, сражавшихся на фронте, скорее, они возникли первоначально у них. «Теперь, когда Москва была почти в пределах видимости, — вспоминает Блюментрит, — настроения командиров и солдат начали меняться… Сопротивление противника возросло, и бои стали еще более ожесточенными… Многие наши роты насчитывали всего шестьдесят — семьдесят человек». Не хватало исправных орудий и танков. «Зима, — продолжает он, — вот-вот должна была начаться, но зимней одежды не было… Позади, в тылу, начали активно действовать первые партизанские отряды, скрывавшиеся в густых лесах и болотах. Колонны со снабжением и обозы часто попадали в засады…»[26]

На южном участке фронта, где погода была теплее, дела также обстояли неважно. Танки генерала фон Клейста вступили в Ростов 21 ноября под громкую пропагандистскую шумиху, поднятую ведомством Геббельса, что «ворота на Кавказ открыты». Но открытыми они оставались недолго. Через несколько дней русские войска выбили немцев из города, и немцы, атакованные с северного и южного флангов, откатились на 50 миль назад на линию реки Миус.

Это отступление от Ростова было еще одним небольшим поворотным пунктом в истории «третьего рейха». Здесь впервые одна из фашистских армий потерпела крупную неудачу. «Наши несчастья начались с Ростова, — скажет после войны Гудериан, — это была пророческая надпись на стене». Отступление стоило генерал-фельдмаршалу фон Рундштедту, командующему группой армий «Юг», его поста. 1 декабря он был смещен и заменен генерал-фельдмаршалом Рейхенау.

Ноябрь подходил к концу, начиналась зима, но до Москвы, как казалось Гитлеру и большинству его генералов, было «рукой подать». К северу, югу и западу от столицы немецкие армии приблизились к ней на расстояние 20–30 миль. Гитлеру, размышлявшему над картой в своем «Волчьем логове» в Восточной Пруссии, этот последний отрезок пути вообще не казался расстоянием Его армии продвинулись с боями на 500 миль, и им осталось пройти всего каких-то жалких 20–30 миль. «Один последний бросок, — заявил он генералу Йодлю в середине ноября, — и мы победим».

Генерал-фельдмаршал фон Бок, командовавший группой армий «Центр» в ее наступлении на Москву, в телефонном разговоре с Гальдером сравнил создавшееся положение с битвой на Марне в 1914 году, «где последний батальон, брошенный в бой, решил исход сражения» В последние дни ноября он буквально бросил в бой свой последний батальон. Решающее общее наступление на сердце Советского Союза было назначено на 1 декабря 1941 года.

Наступление натолкнулось на стальное сопротивление. 2 декабря разведывательный батальон 258-й пехотной дивизии достиг пригорода Москвы, но на следующее утро был выбит оттуда несколькими советскими танками и наспех собранной группой солдат и вооруженных московских рабочих. Ближе к Москве немецким войскам подойти не удалось. Это был их первый и последний момент, когда они мельком увидели Кремль.

В кратком пересказе этих событий необходимо, однако, особо выделить один момент: какой бы суровой ни была русская зима и как бы ни были русские, естественно, лучше подготовлены к ней по сравнению с немцами, главным фактором в том, что произошло в эти дни, была не погода, а яростное сопротивление частей Красной Армии и несокрушимая воля советских войск к победе. Дневник Гальдера и отчеты немецких командиров, которые постоянно высказывают удивление масштабами и упорством русских атак и контратак, и отчаяние, вызываемое немецкими неудачами и потерями, — лучшее доказательство этому. Нацистские генералы не могли понять, почему русские, учитывая катастрофические последствия первых внезапных немецких ударов, не капитулировали, как это сделали французы и многие другие, имея на то меньше оснований.

«С изумлением и разочарованием, — писал Блюментрит, — мы обнаружили в конце октября — начале ноября, что разбитые русские, казалось, даже не подозревают, что как военная сила они почти прекратили свое существование».[27]

5 декабря стал критическим днем. На всем 200-мильном фронте, дугой охватившем Москву, немецкие войска были остановлены.

На следующий день, 6 декабря, генерал Георгий Константинович Жуков, всего несколько недель назад заменивший маршала Тимошенко на посту командующего Западным фронтом,[28] нанес свой удар. Он бросил в наступление семь армий и два кавалерийских корпуса — около ста дивизий. Этот контрудар, нанесенный собранными в кулак столь значительными силами, о существовании которых немцы даже и не подозревали, был столь неожиданным и сокрушительным, что вермахт и «третий рейх» никогда полностью не оправятся от него. В течение ряда недель в декабре 1941 и январе 1942 года казалось, что разбитые и отступающие немецкие армии, фронт которых постоянно прорывали советские части, могут распасться и погибнуть в русских снегах, как погибла 130 лет до этого Великая армия Наполеона. И в ряде критических ситуаций немцы были близки к этому.

Хотя армии «третьего рейха» сумели спастись от полного разгрома, они потерпели огромное поражение. Советские Вооруженные Силы понесли тяжелые потери, но не были уничтожены. Немцы не смогли ни взять Москву, ни захватить Ленинград, ни Сталинград, ни нефтяные источники Кавказа; линии коммуникаций с Англией и Америкой на севере и юге оставались открытыми. Впервые за два с лишним года непрерывных военных побед армии Гитлера отступили под натиском превосходящих сил.

Но это было не все. Поражение имело еще более глубокие последствия. Гальдер понял это, хотя и позднее. «Миф о непобедимости немецкой армии, — написал он, — оказался разбит». У немцев еще будут военные успехи в России, когда настанет лето 1942 года, но они уж никогда не смогут восстановить этот миф. Таким образом 6 декабря 1941 года стал еще одним поворотным пунктом в короткой истории «третьего рейха» и одним из наиболее роковых. Власть Гитлера достигла своего зенита, с этого момента начался ее закат.