21
21
Трехмоторный реактивный лайнер компании «Эйр-Микронезиа» заложил крутой вираж перед заходом на посадочную полосу, тянувшуюся между лагуной и морем. Атолл Маджуро раскинулся звездой на поверхности океана; местами главный остров сужался настолько, что казался насыпной дамбой. По тонкой полоске земли бежало тридцатикилометровое шоссе.
Пассажиров, севших в самолет в Гонолулу, шесть часов убаюкивала сладкая гавайская музыка, под которую стюардессы в ярких нарядах разносили напитки. Они с сожалением покинули рай с кондиционированным воздухом и окунулись в духоту; даже ночь не приносит здесь желанной прохлады. Лозунг «Иокве юк» выделялся на фасаде аэровокзала, словно название острова. Очень экзотично.
Таможенник безразличным взглядом проводил единственного среди пассажиров француза: гость явно выделялся среди людей, одетых в шорты, джинсы, яркие рубашки и военные мундиры. Аккуратно подстриженный сорокалетний мужчина в тропической пиджачной паре напоминал колониального администратора былых времен. Его оксфордский выговор привел в легкое замешательство местных переводчиков, перенявших английский у солдат-янки.
Перелет из Парижа занял 27 часов, и сейчас Пьеру Дюнну казалось, будто он оставил свою тень на границе смены суток, которую самолет пересекал дважды за одно утро. Его попытки быстро протолкнуть свой объемистый багаж к выходу напоминали ужимки клоуна, пытающегося играть на шести инструментах сразу.
Убожество земли и отсутствие зелени было для него первым разочарованием. Пьер Дюнн ожидал увидеть гирлянды цветов, веерные пальмы, гологрудых островитянок в пестрых юбках, летающих рыб. Он надеялся перенестись в мир темнокожих братьев Гогена. А тут… Куда он попал? Война на Тихом океане и миссионерское рвение породили новый пейзаж — «океанский пригород».
Хозяйка единственного отеля, толстоногая евразийка с миловидным лицом, предложила отвезти его в город. Пьер попросил выгрузить его прямо на причале: он страшно боялся пропустить судно, раз в месяц курсирующее по маршруту Маджуро — Кили — Бикини.
Два года он добивался этой поездки. Главная трудность заключалась в том, чтобы оказаться в списке немногих пассажиров местного бюро путешествий. Зафрахтованное администрацией Маршалловых островов судно редко заходит на Бикини: только чтобы забрать очередную группу рабочих-островитян, благоустраивающих обетованную землю, снабдить лагерь продовольствием, лекарствами и запасными частями. Твердого расписания нет, а маршрут меняется в последнюю минуту. Иногда судно отправляется на какой-нибудь дальний остров взять на борт заболевшего. Кроме того, у администрации может возникнуть срочное задание. Каждый такой заход означал крюк в добрую тысячу миль, поэтому пассажирам надлежало быть в полной готовности за одну-две недели до выхода корабля в море.
Канцелярия верховного комиссара вначале просто не отвечала на просьбы Пьера, надеясь на то, что у него иссякнет терпение. Однако француз оказался упрямым. Тогда ему сообщили, что «в данное время на Бикини нет возможностей для ведения изысканий этнологического и биологического характера». В задачу канцелярии входило не допускать частных посетителей на остров. База на атолле не могла принять на довольствие лишние рты. Обеспечение водой и провизией шло с перебоями, запаса хватало лишь для ограниченного числа работавших на острове. Между тем уже выпущенные рекламные брошюры расхваливали «сказочную рыбную ловлю, которая может обеспечить питанием всех приезжающих».
Пьер письменно заверил власти, что не станет обузой и возьмет с собой все необходимое на время пути и пребывания на Бикини. Верховный комиссар отослал его к управляющему Маршалловых островов на Маджуро. Тот, в свою очередь, запросил канцелярию на Сайпане. Прошение француза путешествовало от острова к острову. Наконец Пьер получил разрешение сесть на дежурное судно… если это ему удастся.
* * *
Такси японской марки неслись от аэропорта к центру города. Из радиоприемников раздавались маршалльские напевы, прерываемые изредка передачей местных новостей. Такси на Маджуро выполняет роль омнибуса и сажает едва ли не каждого, кто «голосует» по дороге. Ничего, в тесноте, да не в обиде. Молодые островитяне садятся, чтобы проехать двести-триста метров: американцы отучили их ходить пешком даже в гости к соседу, так что такси кружат безостановочно до глубокой ночи.
Автомобиль хозяйки гостиницы то и дело проваливался в рытвины и колдобины: главная улица Маджуро представляла собой грунтовую полосу, которую первая же тропическая гроза превращала в ручей жидкой грязи. А в сухой сезон приходилось ездить по глубоким колеям, проложенным тяжелыми грузовиками.
По берегу лагуны теснились разнообразные жилища — от традиционной хижины до лачуг из картона и толя. Пьер пометил в блокноте: «Разрушение общинных связей». Правда, чуть дальше он заметил могильные камни на откосе между бараками. Значит, обитатели этого квартала жили в согласии с духами предков.
В центре виднелись ангары, доки и отель, напоминавший блиндаж. Между двумя складскими помещениями поднималось здание районного управления, сооруженное из сборных панелей.
Вдоль берега океана тянулся ровный ряд бунгало, в которых жили чиновники районного ведомства, там же располагались больница, школа, протестантский храм и католическая церковь, сплошь деревянные постройки.
У причала Пьер увидел лишь два судна: одно из Сан-Франциско, второе с Оаху. Француз забеспокоился. Что, дежурное судно уже ушло? Нет, просто сухогрузам предоставляют наиболее удобные стоянки, а «дежурное» стоит в лагуне, и его не видно за огромными корпусами «американцев».
Действительно, где-то возле доков Пьер заметил непритязательное каботажное суденышко под названием «Хафа Адай». Интересно, какого оно цвета? Сейчас, во всяком случае, краска не видна из-под слоя ржавчины. Старая океанская калоша потаскалась на своем веку из порта в порт и вышла на пенсию здесь, возле райских врат.
От нее отделяется шлюпка с подвесным мотором и подходит к причалу. Капитан и стармех, оба филиппинцы, спрыгивают на берег и направляются развлекаться в аэропорт, который по прибытии каждого самолета превращается в клуб, биржу, олимпийский стадион.
— «Хафа Адай» уходит с Маджуро завтра вечером, — сказал капитан Пьеру. — Советую прибыть пораньше, если вы не хотите спать на палубе: у нас всего двенадцать двухъярусных коек. В этом рейсе будет довольно много народу — рабочая смена с Кили, школьники с Маджуро, которые разъезжаются на каникулы по своим островам, депутаты конгресса[11], направляющиеся на Кваджалейн…
Канцелярия управляющего Маршалловыми островами закрыта до завтрашнего утра. Пьеру ничего не остается, как фланировать по берегу бухты. На пляж страшно ступить — песок усеян обломками автомобилей, кусками водопроводных труб, дырявыми кастрюлями, консервными банками, гнилыми ветками пандануса. Лагуна была столь же «привлекательной», как Сена в месте впадения в нее парижской канализации. А вот и объявление, вывешенное на видном месте санитарными властями:
«Вода в лагуне заражена»
Охота к купанию пропала. Расхотелось даже нанять такси и поехать на отдаленный «чистый» пляж для белых (которым рекомендовалось, выйдя из моря, тут же вымыть тело с мылом).
* * *
Девять часов утра. Канцелярия управляющего районом Маршалловых островов начинает работу. Отдел развития общин помещается в деревянном бараке. Служащие-островитяне раскрывают пухлые гроссбухи и делают первые записи нетвердым ученическим почерком. Их движения напоминают замедленную киносъемку; они долго-долго смотрят вам прямо в глаза, прежде чем ответить на самый простой вопрос. Объясняется это тем, что они боятся неверно понять вас и отвечают почти шепотом, чтобы скрыть свое английское произношение, которого стыдятся.
Джек Тобин, расстегнув успевшую взмокнуть рубашку, печатает на допотопной машинке, сохранившейся со времен «золотой лихорадки» на Аляске и списанной сюда за ненадобностью. Вентилятор со скрежетом разгоняет горячий воздух. Управление подопечных территорий — небогатая организация.
Штатный этнограф вручает Пьеру фотокопию карты 27 островков атолла Бикини.
— Северная часть атолла формально не является больше запретной зоной. Наму очищен от обломков, и туда можно совершить экскурсию, но эксперты не рекомендуют задерживаться там надолго. Сейчас центром стал Эниу, там разбит базовый лагерь. Земли Бикини является собственностью общины. Рабочие бригады меняются каждые три месяца; это в основном бикинийцы, отряженные советом Кили. Рабочим предоставляется жилье, питание, им платят жалованье.
— Строительство идет только на Эниу?
— Нет. Каждое утро катер доставляет бригаду за три мили на главный остров Бикини. Там строится новый поселок.
— Когда предусмотрено возвращение жителей?
— Репатриация будет проходить постепенно, партиями по 70–80 человек.
Почему она до сих пор не начата? Управление по опеке сочло необходимым подождать, пока деревья начнут давать тень и плодоносить. Без этого жизнь на Бикини невозможна. Программой предусмотрено также строительство водопровода, причалов и складов.
— Значит, это будет нетрадиционное селение из сборного алюминия, как на Ронгелапе?
— Ни в коем случае! План был составлен в проектном бюро на Сайпане с учетом местных особенностей, ежедневных потребностей и обычаев островитян. Их вожди одобрили его. На атолле будет мастерская по строительству больших парусных пирог. Бикинийцы смогут свободно передвигаться между островами, вести лов в открытом море и возле рифов. Мы хотим, чтобы у них было все необходимое для ведения традиционного хозяйства. Вместе с тем планом предусмотрено улучшение средств производства и расширение ресурсов. Нельзя забывать, что через десять лет их на острове будет уже пятьсот человек… А в один прекрасный день и тысяча… Я полагаю, что после переезда община будет гораздо богаче. Бикини станет цветущим краем.
* * *
Отец Франсуа-Ксавье Зевен раскрыл блокнот с перечнем дел на сегодняшний день. Католическая миссия была расположена на берегу океана, и священник с наслаждением подставил лицо прохладному бризу. Десять лет назад этот пухлый розовощекий человечек имел приход в глухой деревушке Великого Герцогства Люксембург. Однажды он поведал епископу о желании стать миссионером в Южных морях. Очутившись на Новых Гебридах, он заболел лихорадкой, но не пожелал уехать с Тихого океана. Ему предложили перебраться на атоллы, где климат гораздо мягче и нет малярии. Так слабое здоровье привело его на Маджуро.
Пьер быстро узнал, что здесь есть человек, говорящий по-французски. Отец Зевен встретил Дюнна с распростертыми объятиями. Юные прихожане с удивлением слушали, как их наставник говорит на незнакомом языке: французская речь еще никогда не звучала под сводами часовни.
— Да, бикинийцы, еще вчера бывшие бедными сиротами, слывут сегодня балованными детьми Микронезии, любимчиками дяди Сэма. В прошлом они не раз оказывались на пороге гибели от голода и болезней, но никому до них не было дела. А сейчас их возвели в символ. В ожидании, пока подрастут кокосовые деревья, американцы держат их под крылышком. Бикинийцы получают пенсию из Вашингтона, они гораздо богаче остальных маршалльцев. И, как все балованные дети, молодые — не пострадавшие от переезда, ибо они родились уже в изгнании, — стали капризными. За примером недалеко ходить: представьте себе, они устроили забастовку!
— Забастовку? А в какой связи?
— Они жалуются на перебои с мясом и требуют новую обувь. И не просто обувь, а подбитые мехом сапоги! Это последний крик моды среди молодежи на Маджуро. Сюда пришел американский каталог зимней моды, и им всем захотелось иметь меховые сапоги. Самое интересное, что живущие здесь американцы — кооператоры, парни из Корпуса мира, студенты, как и аборигены, ходят в пластмассовых сандалиях на босу ногу… Если так пойдет дальше и молодые маршалльцы решат, что на Маджуро можно жить, как в Филадельфии или Бостоне, они скоро будут щеголять по тропикам в дубленках.
— Значит, обычаи исчезли?
— Обычаи — нет. Но островитяне не хотят больше служить экзотическим прикрытием американских военных баз и административных центров подопечных территорий.
— Антропологи, как, например, Джек Тобин, весьма озабочены процессами распада традиционных общин на атоллах. Как это случилось на Маджуро…
— Да, американцы стараются не нарушать традиций маршалльцев. В результате получается следующее: если молодой парень на Маджуро, оторванный от дома и родных, начинает хлестать пиво или красть, не вздумайте попрекать его! Он вам ответит: «Таков наш обычай». «Обычай» стал теперь защитой от всего. На Маджуро появилось доселе неизвестное на Маршалловых островах явление: юношеская преступность. На Кили совет старейшин запретил употребление спиртных напитков. Л здесь молодежь не знает удержу. Не имеет значения, одна перед ними бутылка или десять: они считают своим долгом выпить все до последней капли. Они ничего не берегут, не хранят даже продуктов питания.
Отец Зевен был озабочен также оккультной практикой, принимавшей сплошь и рядом извращенный характер. Люксембургский священник рассказал о недавнем случае на Маджуро. Внезапно заболел один молодой парень. В больнице врачи не нашли у него никаких патологических изменений. Тогда члены семьи начали раскапывать землю у подножий деревьев и в конце концов нашли кокосовую скорлупу, в которой агонизировала ящерица. Скорлупу разбили, и сутки спустя парень был на ногах…
Пьер Дюнн спросил, верны ли сведения о том, что у ряда животных на Бикини изменились инстинкты. Отец Зевен пожал плечами.
— Представители комиссариата по делам подопечных территорий, ездившие туда, уверяли, что не заметили ничего особенного. Не знаю, насколько дезориентировано потомство животных, получивших облучение на Бикини. Но совершенно ясно, что молодые аборигены, оказавшиеся в лачугах на Маджуро, стали неуправляемыми.
— Пример Кили, однако, показал, что оторванная от корней община не обязательно теряет лицо. Народ Джуды удивил мир преданностью своим традициям, верой в будущее, тесной спаянностью.
— Да, вы правы. Но ведь триста пятьдесят бикинийцев жили на Кили в полной изоляции. Короткая интермедия на Кваджалейне слегка затронула умы молодежи, но по прибытии на Кили все вошло в прежнее русло. Суровые испытания заставили общину сплотиться вокруг Джуды. Не так получилось с их юными братьями, чьи родители рассыпаны по другим островам. Их около двухсот пятидесяти. Эти ребята не получили духовной закалки, не воспитываются на культе родины-матери, рассказы старых алабов не воздействуют на их воображение.
Я думаю, что мальчики с Кили, поступившие в школу на Маджуро, тоже вырастут иными. Что представляет для них Бикини? Наследственный надел, источник дохода, разменную монету для получения привилегий… Не знаю, смогут ли они прижиться там по возвращении. Бикини далек от образа «земли обетованной», жившего все эти годы в мечтах скитальцев и изгнанников Кили. Нынешний иройдж-лап-лап бикинийцев Леджоланг надеется извлечь выгоду из нынешней ситуации, когда закончится стройка. Однако молодежь общины не склонна признавать его права, она хочет вести диалог непосредственно с американцами. Опекуны пока не решили, чью сторону принять. Политический курс предписывает им строго соблюдать маршалльские обычаи, а значит, увековечить «феодальный режим». На практике же они ведут себя гораздо проще; имеют дело с выборным мэром. В сущности, американцы довольны тем, что молодежь отметает «непонятное прошлое».
Резюмируя разговор со священником, разочарованный Пьер Дюнн, сидя перед сном под вентилятором, дававшим иллюзию движения воздуха, записал в дневнике:
«Двадцатипятилетняя ссылка извратила любовь к родине. Осталось желание использовать с выгодой землю предков».
* * *
Американки, приехавшие с мужьями к месту службы, на тихоокеанские атоллы, полностью сохранили привычку к комфорту, неприязнь к окружающим и эксцентричность поведения. Они умели лишь нажимать на кнопки. Если им везло и они попадали на базу Кваджалейна в квартиры, оборудованные кондиционерами, то чувствовали себя весь год пассажирами океанских лайнеров. Зато супруги гражданских чиновников районных управлений переживали в глубине души адские муки.
Летти Маклур, секретарь управляющего Маршалловыми островами, оказалась на пирсе Маджуро одновременно с Пьером Дюнном. Ей хоть на несколько дней хотелось оставить опостылевший остров. Но куда можно поехать в такой глуши? Летти решила отправиться к мужу. Он работал на Бикини по выгодному двухгодичному контракту техническим советником по реконструкции атолла.
Летти, брезгливо поджав губы, поднимается по шаткому трапу на борт «Хафа Адай». Джек Тобин внутренне усмехается, но как подобает джентльмену помогает ей устроиться поудобней — вносит складное парусиновое кресло, походный холодильник и банки с пивом. Американка делает вид, что не замечает бикинийцев, которые семьями располагаются на циновках прямо на палубе. Антрополог сложил багаж леди на кушетку в трюме.
— Боже, какая ужасная ночлежка! — с гримасой отвращения говорит Летти.
Трюмы забиты досками, балками, ящиками и бидонами так, что некуда ступить. Добрая часть груза еще лежит на пирсе, а солнце уже начало клониться к горизонту. Капитан объявляет, что швартовы будут отданы завтра. Все спускаются на берег.
На молу Пьер встретил маршалльского бизнесмена, владельца большого магазина на Маджуро. Раньше он жил в Лос-Анджелесе, но удушливая пелена бензинового смога вызывала у него приступы астмы и он перебрался делать доллары сюда. Французу пришлось выслушивать его жалобы:
— На стройке производительность труда аборигена вшестеро меньше, чем американского рабочего. Но что делать — приходится нанимать их. Вы видели, как они грузят судно? Выход в море обязательно задерживается на один-два дня, а о времени прибытия к месту назначения знает только господь бог.
На следующее утро Летти восседала в парусиновом садовом кресле на второй палубе, подальше от сбившихся тесной группой «дикарей». Она со вздохом закрыла детективный роман и обратилась к Пьеру, которого полузабавляло-полураздражало ее нытье.
— Посмотрите, у них опять набит рот! Эти люди только и делают, что спят и едят.
Алабу Лоре предложили спальное место, но глава общины сказал, что все будут спать по очереди, по два часа. Просыпаясь среди ночи, Пьер видел каждый раз новое лицо. Справедливость торжествовала.
На рассвете грузовое судно вошло в лагуну Кваджалейна. Едва ступив на сушу, Летти начала страдальчески жаловаться на лень маршалльцев и их неумение работать. Пьер довольно сухо отрезал:
— Но они ведь не хотят стать американцами. У них собственные обычаи и представления о труде…
Летти залилась саркастическим смехом:
— Ах, вот оно что! Вы сторонник «кокосовой цивилизации»! Значит, вы хотите, чтобы они и дальше прыгали по деревьям? Может, вы станете упрекать нас за то, что мы стряхнули их с пальм, открыли им двери школ и университетов, показали молодежи, что существует иная жизнь?!
Судну предстояло заправиться топливом и питьевой водой в военном порту Кваджалейна. В ожидании разрешения на заход в порт торговые суда всегда бросают якорь возле островка Эбей.
Неприятная новость: вынужденная стоянка продлится неопределенное время. Суда, пришедшие раньше «Хафа Адай», все еще ждут своей очереди. В результате суточной задержки на Маджуро пароход прибыл на Кваджалейн рано утром в пятницу. В порт он не попадет раньше 17 часов, и, если опоздает к последней смене, ему придется ждать до утра понедельника, когда после уикенда к работе приступит очередная смена. В выходные дни база не работает.
Но это еще не все! Следующий понедельник, как нарочно, приходится на День независимости. Атоллы Кваджалейн и Маджуро находятся по разные стороны линии смены дня. Воскресенье на Кваджалейне — это понедельник на Маджуро.
Так Пьер Дюнн оказался в вынужденном карантине на голом островке Эбей. Он спросил, можно ли посетить Кваджалейн. Ответом было категорическое «нет»: только американские граждане, имеющие паспорт Соединенных Штатов, могут посещать секретную ракетную базу. Рабочих-аборигенов утром привозят туда, а вечером отправляют назад, причем каждый раз тщательно проверяют. Женам и детям рабочих доступ на Кваджалейн строго воспрещен. Семьи американцев на Кваджалейне дышат кондиционированным воздухом, а местное население теснится на пустырях Эбея в нескольких милях от «стратегического пункта».
В воскресенье днем Пьер Дюнн решил попытать счастья и забрался в катер, направлявшийся на Кваджалейн. Портовая охрана дремала в тени, паспортного контроля не было.
Француз погулял между складами по нумерованным улицам. Неожиданно его окликнул полицейский патруль. Нарушителя тотчас доставили в кабинет начальника службы безопасности. Тот служил на Кваджалейне шестой год и не мог припомнить, чтобы какой-нибудь француз появлялся на этом атолле (исключение составил член делегации ООН, приехавший на подписание официального акта передачи атолла Бикини комиссариату подопечных территорий в марте 1970 г.). Француз, разгуливающий в одиночку по Микронезии, — это невидаль.
Полицейский погрузился в раздумье. Дотошный допрос показал, что этот человек не шпион. Но офицер никак не мог взять в толк, как мог Пьер спутать Маджуро с Папеэте:
— Раз вы француз, вам надо ехать в Полинезию. Что, вас интересуют последствия атомных взрывов в Тихом океане и их влияние на окружающую среду? Но Бикини — это прошлый век. Теперь Франция взрывает водородные бомбы в Полинезии. Поезжайте туда и посмотрите, что стало с пальмами на ваших атоллах и с рыбой в ваших лагунах!
Он вызвал дежурного офицера и поручил ему доставить Пьера на Эбей. Так закончилась экскурсия. Француз снова оказался на Эбейе с Лоре и стариком Килоном. Оба алаба находились в обществе Бвейна, пастора Кили. Они приехали для участия в конгрессе протестантских церквей Маршалловых островов. Бо?льшую часть дня все трое проводили в часовне. Бесконечные заседания прерывались пением.
* * *
Прошла неделя. Судно беспрерывно меняло маршрут, опаздывало, подолгу стояло. Пьер решил больше не спрашивать капитана о программе на завтра. Сколько раз он поднимался на борт со всеми своими пожитками, чтобы час спустя снова сойти на берег. Первые дни Дюнн волновался, потом пришло смирение. Пусть его, подобно кокосовой скорлупке, мотает по океану, вряд ли еще когда-нибудь доведется попасть в эти места. Но подспудно француза точило чувство беспомощности — той самой, что терзала столько лет бикинийцев. Беспомощности перед немой непостижимой силой. Разве Бикини — не остров, куда никому не дано попасть?