15

15

Мальчуган тащит за собой на веревочке по деревне пустую консервную банку из-под тушенки. Игрушка подскакивает на коралловых выступах и звенит, как погремок нищего, просящего подаяние.

Целый день рыбаки Кили просидели на корточках, выжидая, когда стихнет ветер, чтобы выйти в море. Вчера одна пирога перевернулась, товарищи едва успели втянуть рыбака в лодку: близко крутились акулы. С ноября по апрель на Кили практически невозможно рыбачить. Каждую минуту рискуешь жизнью, и ради чего? Улов мизерный, люди уже стали забывать вкус рыбы. Неделя проходит за неделей, а горизонт пуст, ни единого судна. Неделями нельзя вывезти тяжело больного… В штормовой период даже транспорт, курсирующий между Джалуитом и Кили, не может пристать к берегу, чтобы выгрузить консервы.

Грохот волн, беспрестанно разбивающихся о рифы, отдается в ушах звоном цепей, сковавших ссыльных по рукам и ногам.

Скоро ли прибудет представитель флота? Обычно раз в полгода у Кили бросает якорь военный корабль. Офицер морского казначейства сходит на берег, чтобы выплатить пособие пенсионерам атомной войны.

Американцы всегда были «щедры» по отношению к людям, у которых они отбирали земли. Так было с индейцами и эскимосами: последние получали на Аляске пособия по безработице. Правительство Соединенных Штатов не желало оставаться в долгу и перед своими новыми подопечными, тем более что надо регулярно представлять сведения в ООН о ходе выполнения мандата по опеке Тихоокеанских территорий. Выплата пособий должна была заставить замолчать критиков.

Совесть у попечителей была чиста: оккупанты Бикини выплатили совету перемещенной общины единовременную компенсацию в размере 25 тысяч долларов. Бикинийцев, считая детей, родившихся в изгнании, насчитывалось уже 330 человек, так что на душу пришлось по 75 долларов. Наличными! И пока они почивали на этой куче денег, их благодетели, как и подобает заботливым отцам-опекунам, поместили на их счет в банке сумму в 300 тысяч долларов, которые приносили 3 процента в год. Так что бикинийцам раз в полгода причиталось по 12 долларов на человека.

Когда непогода не позволяла казначею высадиться на Кили, островитяне ожидали этой милости с той же тревогой, с какой немощные старики-пенсионеры ждут задержавшийся на почте денежный перевод.

О, Джуда и алабы не рассчитывали что-либо купить на эти деньги. Платили их не регулярно, да и к тому же на Кили магазинов не было, а если они и заказывали продовольствие на Джалуите или Кваджалейне, то получали его лишь спустя много месяцев.

Джуда с нетерпением ожидал прибытия казначея, чтобы передать начальнику «бамбуков» жалобу. Нет, доллар был не в чести на коралловом острове. Пять-шесть месяцев в году обитатели Кили чувствовали себя потерпевшими крушение. Местных ресурсов не хватало для жизни. «Море неприступно. Болота кишат насекомыми, разносящими заразу. Если кто-то заболевает в период дождей, он обречен на смерть — ведь лечить здесь некому».

— Очередные жалобы, — вздыхали американцы. — Им не угодишь… Сколько ни делай — все плохо!

* * *

— Наши отцы были отважными мореплавателями. Не суди по Кили.

После «кайота» (ужина) Томаки усаживался рядом с отцом. Сын Джуды успел вытянуться за это время, кожа у него такая же коричневая, как у остальной детворы, волосы черные, губы пухлые. Однако он отличался тонкими чертами лица и внимательным взглядом. Мальчик слушал иройджа, жадно впитывая в себя знания, которые пригодятся ему, когда он, в свою очередь, возглавит маленькую общину.

Золотое время всплывало перед его взором во время рассказов отца. В день эвакуации с Бикини Томаки был совсем крошкой: мать, садясь в лодку, прижимала его к груди. Ему едва исполнился год. Дети не помнили, да и не могли помнить родной земли, не могли представить себе, что их предки жили без посторонней помощи, владели искусством рыбаков, мореплавателей, строителей.

— Наши отцы умели строить пироги, которые были тяжелее, зато ходили быстрее. Каждый мужчина мог управлять его. Удочки, сети и веревки плели из прочных растений, а крючки вытачивали из перламутровых раковин. С такой снастью ловили крупных рыб, даже тунца.

Подростки учились на мелководье ловить рыбу корзиной цилиндрической формы с крышкой-ловушкой. В качестве приманки туда клали мякоть кокосового ореха, комок водорослей или раков-отшельников. Такими корзинами перегораживали пролив между рифами и брали рыбы ровно столько, сколько было необходимо для пропитания, а остальную выпускали обратно в море.

Женщинам не полагалось смотреть на мужчин, выходивших в море. Пока пироги вновь не вытаскивали на песок, они отворачивались от лагуны или набрасывали на лицо платок. Зато в полнолуние устраивалось празднество, в котором участвовали и девушки. С началом отлива дозорные забирались на пальмы, окаймляющие лагуну. Как только их острый глаз замечал в ппозрачной воде косяк рыбы, они подавали сигнал. Юноши и девушки, встав полукругом, гнали рыбу к берегу.

Загонщики шли с веселыми криками и пением, хлопая по воде ветками и циновками. Начиналась большая охота. Все от мала до велика заходили в воду и хватали рыбу голыми руками. Старые и молодые, мужчины и женшины наполняли рыбой корзины, шляпы, передники. Праздник затягивался далеко за полночь и продолжался при свете факелов. Девушки снимали юбки и пользовались ими как сетями. Юноши стрелой уносились на пирогах в лагуну, размахивая факелами, чтобы привлечь летающих рыб. Те выскакивали из воды на свет, и их на лету ловили сетями.

— Видишь наш дом, сын мой? Он сделан из американских материалов. Деды и отцы чувствовали бы себя в нем неуютно. Американы говорят, что их постройки долговечнее наших. Но в них нет спасения в жару, а вот кровля и стены из сухих листьев пандануса хорошо сохраняют прохладу.

Каждый год семейство строило себе новый дом. Он строился неделю, а на седьмой день все участвовавшие в работах приглашались отпраздновать новоселье.

В день пятнадцатилетия отец дал Томаки подержать (это считалось большой честью) изготовленные из костей и раковин инструменты, которые иройдж хранил в сундуке: шило из акульего зуба — им пользовался дед — и коралловый скребок — бабка чистила им клубни таро. А потом появились японцы и американцы и привезли инструменты, сделанные на фабриках.

Джуда постепенно обучал Томаки сложной науке управления общиной. Сам он очень исхудал, им овладевали приступы внезапной слабости — какой-то скрытый недуг точил его. Иройдж страстно желал привить детям, родившимся в изгнании, любовь к родной земле. И так уже некоторые обычаи исчезли под влиянием немецких пасторов и военной оккупации.

Все меньше людей понимали тайный смысл ритуальных обрядов. Следует ли учить ему Томаки и сыновей других алабов? Да. Хотя бы для того, чтобы они могли отправлять культ «Ламорена» — земли предков: бикиниец со дня рождения и до самой смерти должен хранить верность своему острову. Дети достаточно хлебнули и трудностей кочевой жизни, и протестантского пуританства; они растут в окружении дешевых фабричных поделок. Но они должны знать свою историю, свое происхождение и не думать, что прошлое ушло безвозвратно.

Джуда и члены совета, беседуя с подростками, каждый раз сравнивали Кили с Бикини: там, на севере, в 800 километрах отсюда, лежит самая прекрасная на свете земля, корона зеленых островов. Создатель пролил над ней слезу умиления — иначе не объяснишь по* явление столь чистой и прозрачной лагуны.

По воскресеньям хор девушек пел гимн возвращения:

«Мне грезится родимый остров…»

Голоса, подхватывающие припев, то подымались, то затихали волной неизбывной грусти. На эту волну садились птицы, издавая гортанный клекот, похожий на рыдания. Псалом разбивался о тюремную стену из рифов вокруг Кили!

«Всевышний дал нам землю,

Изготовил остров для жилья».

Вдохновленный вечерними рассказами старших и воскресными песнопениями, Томаки умудрился сделать макет Ламорена — клочка земли в океане, ради которого стоило сражаться и даже умереть. Он выводил на песке очертания короны, разноцветными ракушками помечал расположение островков. Бикини — центр жизни — символизировал большой плоский камень. Томаки украшал его белыми и розовыми лепестками, травинками, словно кондитер, колдующий над праздничным тортом. Он разделил камень на ряд полосок:

— Это семейные наделы, — пояснял сын иройджа своим приятелям. — Там, на Бикини, межи отмечены краснолистым кустарником или насечками на стволах кокосовых пальм.

В сумерках подростки входят по пояс в темное море. На девушках лишь коралловые бусы. Каждая бусинка символизирует один из 27 островков Ламорена. Вода обтекает их тела и поднимает бусы, когда они приседают. Ореховые скорлупки, которые они пускают, отправляются в плавание на далекий атолл, а девушки становятся хранительницами надежды. Эти вечерние купания не что иное, как ритуал.

— Вместе с этими бусинками мы каждый вечер плывем к Ламорену. Когда ночь окутывает Кили, мы видим вдали Бикини. Мы входим в его царство. Тени умерших предков слегка касаются нас, узнавая своих. Мы принадлежим им.

Корани натягивает платье на мокрое тело и начинает медленно расчесывать длинные волосы.

— Идите, я догоню вас, — говорит она подругам.

Игоши, притаившись на дереве, ждет, пока остальные девушки скроются из виду. Грациозные движения Корани вызывают у него в душе бурю восторга. «Корани, ты — гибкая пальма на берегу, пока я был еле заметным бризом, ты оставалась равнодушной. Я — ветep, что дует с моря, и ты отвечаешь мне легким покачиванием. Я — гроза, и ты начинаешь слегка танцевать. Я дую сильней, ты гордо отвешиваешь мне поклон и снова беспечно трепещешь листьями».

Он навсегда запомнит тот вечер, когда она впервые танцевала для него одного на берегу океана в свете угасавшего дня.

Девушка подходит к деревьям и замечает качающуюся ветку. Это условный знак. Игоши сидит на самом верху кокосовой пальмы. Он помогает ей забраться к нему. Здесь, в зеленом тайнике — их укромное место. Правда, все знают о нем, но делают вид, что им ничего не известно.

Парень осторожно двумя пальцами берет кусочек коралла из ожерелья своей невесты.

— Обошел полный круг, — шепчет он ей на ухо.

При каждой встрече Игоши касался очередной бусины, называя имя одного из островов Ламорена. Сегодня он закончил перебирать волшебное ожерелье. Корани делает вид, что не понимает смысла ритуала. Этой ночью свершится…

Нареченный испросил руки Корани у ее отца и дядей. Семейство, согласно обычаю, не ответило претенденту ни да, ни нет.

Пастор, ложащийся спать последним на острове, задул наконец керосиновую лампу. Дождь лил как из ведра. Неслышная тень проскользнула в дом, где духи бдительно охраняли Корани.

Гость перешагнул через спящих на циновках родственников. Девушка открыла глаза. Мокрой ладонью он прикрыл ей рот. Она дала себя «выкрасть» без малейшего сопротивления. Игоши соблюдал правила игры. Он отнес невесту в дом своего лучшего друга — тот занял место Игоши в семейной хижине.

— Если бы мы жили на Бикини, — шепчет похититель, гладя волосы Корани, — я спустил бы на воду пирогу. Ты бы закрыла голову циновкой, чтобы не видеть, куда я везу тебя. Мы бы пристали к маленькому островку, куда увозят похищенных невест. Наши отцы построили там хижину. Старший брат моей матери рассказывал мне, как все это происходило у них там. Они питались птичьими яйцами и плодами. Если невеста соглашалась выйти замуж, она отбрасывала циновку и с открытым лицом возвращалась на пироге жениха в селение.

Наутро родственники девушки весело здоровались с членами семьи жениха. И только братья делали вид, что гневались, и хмуро бродили вокруг дома похитителя. Невесте полагалось три дня не появляться на людях.

По истечении этого срока молодожены в полдень рука об руку проходят по центральной аллее деревни, объявляя всем и каждому:

— Мы хотим жить вместе!

А вскоре после этого празднуется свадьба.

Если же они расходятся порознь из дома, где провели три дня и три ночи, обе семьи с пониманием относятся к их решению. Девушка возвращается в отчий дом, и другой претендент волен испытать свою судьбу, когда минуют три луны.

Чтобы завоевать сердце красавицы Корани, Игоши последовал совету деревенского шута Джосии. Он дал ей выпить настойку трав с джекаро — пивом, которое готовится из сока цветущих растений. А потом позвал в укрытие на дереве. Корани согласилась, забросив волшебные бусы как можно дальше в рифы. Игоши нырнул, чтобы набрать кусочков коралла и заменить ими принесенные в жертву. Таким образом, Игоши и Корани соединились под знаком земли обетованной. С тех пор она каждое утро надевала на шею суженому гирлянду цветов гибискуса.

* * *

Джуда старается днем не выходить из дома. Он не хочет, чтобы люди видели, как болезнь иссушила его. Для бесед с Томаки он выбирает укромный уголок за хижиной.

— Там был у нас островок, его посещали раз в году. Птичий остров…

Высадившись на нем, люди переставали пользоваться обычным маршалльским наречием: они вступали во владение могущественного экджаба (духа). Чтобы задобрить его, нужно было говорить на тайном языке — ларойдже.

Женщинам, которые отправлялись туда, надлежало прятаться под циновками на дне пирог. Если любопытство брало верх и они нарушали табу, то могли заболеть, отведав птичьи и черепашьи яйца. Мужчины вытаскивали лодки. Потом каждый пригибал к себе пальмовую ветку и срывал по листу.

Алаб вел процессию к Каньялу — большому дереву-тотему. Всем полагалось аккуратно ступать след в след: в этом священном месте следы можно было оставлять только одному человеку. Женщины шествовали с циновками на голове и не видели ничего, кроме следа: им нельзя было смотреть на Каньял.

Войдя в обитель экджаба, каждый мужчина клал свой листок на нижнюю ветвь священного дерева и садился наземь. Вставать можно было лишь после того, как порыв ветра унесет лист кокосовой пальмы. Вождь произносил:

— Вурин! (Нас ждет удача!)

Вселившийся в дерево экджаб выказывал таким образом свое расположение. Это означало, что теперь урожай будет обильным, а новорожденные дети останутся живы — при условии, что они были зачаты не на священном островке. Птицы и черепахи тоже не затевали здесь брачных игр, они откладывали яйца на земле духа-хранителя.

Затем вождь вел своих спутников к тому месту, где рос редкий кустарник — марутто. Он срывал с него три зеленых листка и три желтых и готовил из них отвар, оберегающий людей от страшной болезни «ройдж» (дизентерии).

Подкрепившись этим «профилактическим» средством, члены экспедиции рассыпались по острову, выбирая из гнездовий птичьи яйца и выкапывая из теплого песка черепашьи.

Общий сбор назначался у священного дерева. Вождь запевал ритуальную песнь:

— Джей джар ум (Поблагодарим Духа).

Хор подхватывал тягучую мелодию, а вождь совершал жертвенный ритуал: бросал по яйцу во все стороны. После пения всю добычу складывали вместе и делили на равные части.

Пироги сталкивали в воду, поднимали паруса. Команды отдавались на языке ларойдж. Кормчий пел ритуальную песню, напоминая спутникам о том, что здесь нельзя пользоваться обыденным языком…

— Давным-давно, — рассказывал Джуда, — когда человек говорил на языке птиц, обитающих на Дереве, добрые духи давали ему всю необходимую пищу. И она никогда не была отравленной…

Но вот белые мореплаватели захватили Птичий остров, срубили Дерево, распилили его на доски и построили из него дом. Люди перестали ступать след в след, они забыли все заповеди и стали высаживаться на Птичьем острове в любое время года. Они топтали песок и брали все, что попадалось под руку. Птицы перестали вить там гнезда, а черепахи обходили стороной это место…

На Бикини у нас был священный остров, где черепахи могли мирно откладывать яйца — люди не жили там. Добрый дух охранял это место. Никто его не видел. Но мы знали, что у него крылья с ярко-красным оперением.

Старый алаб, от которого ребятишки требовали все новых легенд и преданий, был внуком «дри-канана» (маршалльцы называют так чародея — толкователя снов). Когда его спрашивали, как случилось, что родители оставили Бикини, он неизменно повторял одну и ту же сказку:

— Жила-была королева, правившая богатейшим на свете королевством. Однажды она плыла по океану и увидела на острове нищую женщину. Корабль королевы был полон еды, она могла объехать вокруг света и ни в чем не нуждаться. А у бедной женщины была лишь пара орехов, больше ей нечего было дать своим детям. Она приняла королеву, устроила ее на ночлег, постелила циновку, надела на шею ожерелье из раковин, приготовленное для мужа, и спросила, не нужно ли чего высокой гостье. Королева ответила:

— Мне хочется попробовать орехов. Тех, что ты оставила своим детям…

В это время мимо проходил Игоши, занятый свадебными приготовлениями. Он почтительно приветствовал старого алаба. Внук дри-канана сделал ему знак подойти ближе:

— Я помню, как однажды после прихода к нам чужеземного судна на деревню обрушилась болезнь. Люди умирали. Умерла и одна новобрачная, которой было столько же лет, сколько тебе. Молодой муж тяжко страдал, больно было смотреть на него. И вот в один прекрасный день он исчез. В конце сезона пришел за копрой другой корабль, на котором оказался и наш беглец. Он показал нам свою новую жену. Она происходила из семьи, покинувшей Бикини много лет назад. Они стали жить, но очень скоро тоска заела нашего земляка. Он сказал, что хочет умереть и лег на циновку. Его пробовали лечить, позвали лаже врача. Но когда он приплыл, было уже поздно. Семья отвела врача на кладбище, показала ему могилу и перевела надпись, вырезанную на нашем языке:

«Разбитое сердце».

— Игоши. ты берешь в жены гибкую, как пальма, красавицу Корани. Но знай, ты не будешь счастлив до тех пор, пока не вернешься с ней на Бикини!