«Учитель — центральная фигура всеобщего обучения»

«Учитель — центральная фигура всеобщего обучения»

Советские руководители часто называли учителей «важнейшим условием» всеобщего обучения. Однако настойчивым обращениям к учителю как «центральной фигуре» сопутствовали не менее важные заявления, что этот «сектор» остается «слабым местом» и «острой проблемой». По меткому замечанию Зиминой, несмотря на все энергичные резолюции, «в основном вопрос о качестве нашей работы будет решаться не столько качеством нашего руководства, сколько качеством тех непосредственных работников, которые работают в наших культучреждениях, в частности в учреждениях народного образования»^{173}. Таким образом, вопрос «кто будет учить?» выдвинулся в сталинской школе на первый план. Как показано в таблице 2.2, с распространением всеобщего обучения число учителей быстро росло. С 1929/1930 по 1932/1933 гг., в период развертывания кампании, число учителей выросло почти на 60%, больше чем на 220 тыс. человек. На начало 1933 г. больше 40% всех учителей, 50% учителей начальной школы и 60% учителей сельской начальной школы приступили к работе в течение трех лет после начала объявленной ЦК партии кампании всеобщего обучения^{174}.

Таблица 2.2. Число советских учителей в период с 1927/1928 по 1940/1941 гг.^{175} (чел.)

Год …… Всего учителей — % роста

1928/1929 …… 365 056

1929/1930 …… 394 848 — 7,5

1930/1931 …… 481 286 — 21,9

1931/1932 …… 572 860 — 19,0

1932/1933 …… 614 922 — 7,3 1

1933/1934 …… 667 453 — 8,5

1934/1935 …… 709803 — 6,0

1935/1936 …… 747 044 — 6,2

1936/1937 …… 858845 — 11,9

1937/1938 …… 913 524 — 6,0

1938/1939 …… 1 027 164 — 11,1

1939/1940 …… 1117 058 — 8,0

1940/1941 …… 1215967 — 8,1

В начальной и средней школе, как и во всех сферах жизни, спрос на кадры сильно превышал предложение. Подобно плановикам-хозяйственникам, входя в противоречие с реформаторами просвещения царской России, советские руководители до поры не обращали особого внимания на недостаток квалифицированных учителей, ставящий под сомнение перспективы всеобщего обучения. Весной 1929 г. Наркомпрос сетовал, что «катастрофический недостаток» учителей часто игнорируется^{176}. Начиная с развертывания кампании в 1930 г. и в течение всего десятилетия хронический дефицит учителей будет во многом определять жизнь школы.

Следовательно, острейшей проблемой для властей стал способ пополнения учительского корпуса для обеспечения педагогами растущего числа учеников. По «оптимальному» плану 1929 г. из необходимых в следующие четыре года 158 тыс. учителей большую часть должны были дать: средняя школа (60%), педагогические учебные заведения (35%). На долю краткосрочных курсов оставалось лишь 5%. Планы, сверстанные сразу после июльского 1930 г. постановления ЦК партии, предполагали сокращение доли выпускников средней школы (31%) и увеличение окончивших педагогические учебные заведения (51%) и краткосрочные курсы (16%). Однако к концу лета даже самые неисправимые оптимисты признавали, что педагогическую подготовку получит меньше одной трети необходимых кадров^{177}.

С приближением 1930/1931 учебного года отделы образования забили тревогу: «Если ситуация не улучшится, есть опасность, что наши школы останутся незаполненными». В Таджикистане местное руководство делало выводы: «Учителей повсюду не хватает, и Наркомпрос не знает, где их взять». По всему Советскому Союзу принимались «чрезвычайные меры». Некоторых студентов зачисляли на педагогические курсы и спешно делали их «специалистами», а других отправляли прямо в классы «набираться опыта». Выпускникам пединститутов надлежало как минимум по два года проработать в начальной школе. Бывших учителей, занятых в других отраслях и особенно безработных, спешно возвращали в школу. По всему Советскому Союзу тысячи культармейцев пришли в начальную школу. В Северном крае Ромашев начинал как инструктор по ликвидации безграмотности, но после «практических занятий» у директора школы стал учителем третьего класса, в котором было более 50 учеников^{178}.

Но даже такие «чрезвычайные» меры необходимого числа учителей не дали. Указания вернуть в школу бывших учителей, даже партийных и комсомольцев, благополучно игнорировались, так как «ценные кадры» терять не хотелось никому. ЦК комсомола обещал дать 24 тыс. новых учителей, но уже к сентябрю его деятели признали «весьма тревожное» отставание в мобилизации педагогических сил, комитеты на местах спущенные им планы не выполнили, а многие скороспелые учителя-комсомольцы оказались или не готовыми к преподаванию, или всячески от него отлынивали^{179}.

В Москве хорошо понимали, что дефицит вызван и оттоком кадров. Летом 1930 г. руководители Наркомпроса и составители государственных планов подсчитали, что 5% ежегодное сокращение учительского корпуса означает 20 тыс. вакансий, которые надо будет заполнить. Таким образом, 22% рост числа учителей с 1929/1930 по 1930/1931 гг. не соответствовал истинному положению дел, и на самом деле появилось 27% новых учителей, включая заполнение вакансий, то есть всего 106 тыс. человек^{180}. Растущая потребность в новых кадрах в связи с увеличением числа учеников, высокий отток и трудности в найме учителей привели к острому дефициту. В конце 1930 г. руководители Наркомпроса признали, что нехватка 60 тыс. учителей превысила на 50% летние ожидания, несмотря на 50 тыс. «новых» учителей. Около ¹/₅ вакантных мест заполнить не получилось, и многие школы не открылись, или их приходилось закрывать из-за отсутствия педагогов^{181}.

В сложившейся ситуации местные отделы образования и директора школ правдами и неправдами пытались заполнить вакансии. Как сказано в одном докладе, в Таджикистане «на должность учителя берут того, кто согласен учить, а не тех, кто действительно способен преподавать». В 1930 г. взятые темпы откровенно оценил один директор школы: «В половине школ учителей не хватает… кое-кого спешно наняли летом для заполнения вакансий, но они оказались полуграмотными». Как рассказывал ученик того времени, выпускника средней школы немедленно брали учителем младших классов из-за «недостатка кадров». Бывший учитель вспоминал, что для потенциальных учителей начальной школы порой вводили «настоящую воинскую повинность». Когда Д. О. Корж с друзьями из Хабаровска на глухой станции потеряли все свои деньги и билеты, то согласились пойти в местные школы преподавать, пока не заработают на обратную дорогу. Во Владивостоке дюжине заводских рабочих сказали: «На Дальнем Востоке не хватает учителей. Мы отобрали лучших ребят, путевки вам уже пишутся. Поезжайте, учите грамоте детей»^{182}.

Подавляющее большинство вакансий приходилось на сельские школы, где общественная и культурная изоляция соединялась с трудностями школьного фронта. Даже до начала кампании всеобщего обучения чиновники сетовали, что многие выпускники педагогических курсов избегают отправки на село. Вот и получалось, что в городе опытные и подготовленные учителя числились безработными, а в сельских школах оставались вакансии. В 1929 г. чиновники «вдруг» нашли триста квалифицированных учителей на московской бирже труда, многие из них «предпочитали сидеть без работы, но не покидать города». Руководители Наркомпроса внесли этих учителей в «особый список для отправки на работу в отдаленные районы», включая Урал и Дальний Восток. Однако год спустя директор московского отдела образования Любимова пожаловалась, что на бирже труда все еще зарегистрированы почти семьсот учителей. Из них только двести двадцать согласились на курсы переподготовки, восемьдесят пять пробыли там один день, а пятьдесят тут же исчезли^{183}.

Советские чиновники решали вопросы с вакансиями теми же способами, что и кадровые проблемы в ходе коллективизации, прибегая и к увещеваниям, и к принуждению. Все это время городских учителей «добровольно» посылали в сельские школы, особенно в Сибирь, на Крайний Север, в Центральную Азию и на Дальний Восток. «Доброволец» получал подъемные в размере месячной зарплаты и вскоре мог спокойно возвращаться в город — при этом считалось, что он два года проработал в деревне. Осенью 1930 г. во время праздников обратили на себя внимание «добровольцы» вроде Левиной, заявившей, что всеобщее обучение — задача для «передовых учителей», и Яковлева, чей призыв звучал эхом официальной риторики:

«Узким местом культурного фронта… является сейчас недостаток педкадров в деревне. Вот почему ударники-просвещенцы должны в первую очередь откликнуться на мобилизацию. Я объявляю себя добровольно мобилизованным на работу в деревню».

Оба учителя призывали коллег вместе с ними отправиться в сельскую местность. Через несколько дней газета «Ленинградская правда» опубликовала фото учителей-добровольцев на пути в сельские школы^{184}.

В Москве расхваливали двести ударников-просвещенцев за их согласие, но отдел образования также сообщал, что «в отдельных случаях наблюдались колебания, ставка на самотек и даже прямые отказы от выполнения разверстки». В других городах учителя тоже противились отправке в деревню. В Азербайджане на месте назначения показались меньше половины выпускников педагогических курсов, и даже эти несколько учителей скоро перебрались в город^{185}.

Когда увещевания не приносили результата, на учителей начинали оказывать все возрастающие давление. В заметке «Цозик дезертир» ленинградская газета подвергла критике кандидата в члены партии, который отказался ехать в деревню. В другом регионе двух учителей исключили из профсоюза за отказ от подобных назначений. Взывая к совести архангельских учителей, которые отказались покинуть город, газета «Правда Севера» также заклеймила как «дезертиров с культурного фронта» учительницу Паршину, которая согласилась с назначением в деревню, но так там и не появилась, и учителей Смирнову, Костылеву и Мезенову, каждая из которых открыто отказалась поехать в сельскую школу. В фильме «Одна», о котором шла речь в предыдущей главе, учительница Кузьмина сначала противилась назначению в алтайскую деревенскую школу, потому что хотела остаться в Ленинграде. Все в душе у нее перевернулось, когда из громкоговорителя (символизирующего государственную мощь) раздались слышные всем на улице слова: «Трусы, любители комфорта, враги власти Советов не нужны на местах. Поэтому, если возможно, оставьте учительницу Кузьмину, не желающую ехать в Сибирь, здесь»^{186}.

История учительницы Кузьминой, героини фильма, показывает, почему назначения в деревню вызывали скепсис или просто отвергались. Сельских учителей затягивали жернова коллективизации, да и на школьном фронте им тоже приходилось несладко. Однако и наращивание темпов всеобщего обучения доставляло немало беспокойства. Советские руководители стремились быстро увеличить число учащихся и предъявляли школе высокие требования, забывая о недостатке учебников и всего необходимого, а также о нехватке квалифицированных кадров. Рост числа учителей за два года после июльского 1930 г. постановления ЦК партии стал большим достижением, особенно с учетом дефицита трудовых ресурсов во время первой пятилетки. Укрепление школы специалистами намечалось в связи с предполагаемым увеличением числа учеников, но на местах, особенно в сельской местности, прием на работу конкретных мужчин и женщин и отношение к ним носили самый разный характер. Называя учителя «центральной фигурой» кампании всеобщего обучения, советские руководители понимали его решающую роль в формировании политической культуры сталинской эпохи. В следующем разделе мы поговорим о том, как развертывалось школьное обучение и как мешало делу требование, чтобы каждый ребенок окончил как можно больше классов.