Всеобщее обучение как «революция сверху»
Всеобщее обучение как «революция сверху»
Решение советского правительства о переходе к всеобщему и обязательному начальному обучению родилось не на пустом месте. В царские времена российские власти делали очень многое, чтобы догнать Западную Европу. Начиная с 1890-х гг. о всеобщем начальном образовании постоянно говорили все реформаторы, а после некоторого затишья, окончившегося с революцией 1905 г., за дело взялось и само царское правительство. С всеобщим обучением связывали улучшение общественного порядка, повышение уровня здоровья нации, рост боеготовности и решение других проблем, которые порождались отсталостью России. Соблазнительней же всего была надежда, что к этим целям рука об руку пойдут обновленное правительство и профессиональные эксперты-реформаторы. К 1914 г. в России, по мнению историка Бена Эклофа, благодаря существенному прогрессу на пути к всеобщему обучению возникла «основа школьной системы, которую впоследствии использовала советская власть»{132}.
На решение Советов о переходе к всеобщему обучению повлияли также скорректированные постулаты марксистской и особенно ленинской идеологии. С образованием народных масс связывалось достижение важных для торжества коммунизма целей: формирование широкого круга опытных и профессионально подготовленных рабочих, необходимых для индустриализации; становление нового класса «пролетарских» инженеров и управленцев вместо буржуазных «спецов»; распространение новой системы ценностей и взглядов на жизнь под общим названием «социалистическая культура»; развенчание господствующего на Западе мифа о России как об отсталой стране; демонстрация национальной мощи, благосостояния и общественного прогресса, якобы возможных только в новых, социалистических условиях. Ленин, по словам одного из его современников, твердо верил, что «народное образование означает революцию, а революция — народное образование»{133}.
Анатолий Луначарский, первый нарком просвещения, заверял в 1918 г., что советская власть при первой возможности откроет для народа кладези знаний, так же как дала ему возможность сыграть выдающуюся роль в революции{134}. В Программе РКП(б), принятой в 1919 г. на VIII съезде, ставилась задача превращения школы «из орудия классового господства буржуазии в орудие полного уничтожения деления общества на классы, в орудие коммунистического перерождения общества». Проще говоря, программа объявляла «бесплатное и обязательное» обучение для всех детей (как мальчиков, так и девочек) в возрасте до семнадцати лет необходимым условием для того, чтобы «окончательно установить коммунизм»{135}. Шестью годами позже, во время дискуссии о союзе рабочего класса с крестьянством, Сталин определил всеобщее начальное обучение как «крупнейшую реформу»:
«Проведение ее будет величайшей победой не только на культурном, но и на политическом и хозяйственном фронтах. Она, эта реформа, должна послужить базой для величайшего подъёма страны. Но она будет стоить сотен миллионов рублей. Достаточно указать на то, что она потребует для своего проведения целую армию, чуть ли не в полмиллиона, учителей и учительниц. Но мы должны, несмотря ни на что, эту реформу обеспечить в ближайший период, если мы действительно думаем поднять страну на высшую ступень культурности. И мы это сделаем, товарищи. В этом не может быть сомнения»{136}.
Как считает профессор Гейл Варшовски Лапидус, образование было «ключом к культурной революции, которая позволила бы создать общество и социалистическое, и современное»{137}.
Несмотря на грандиозные планы, в первое десятилетие советской власти с просвещением масс дело продвигалось туго. Во время Первой мировой и гражданской войн, в ходе революции, т. е. с 1914 по 1924 г., в начальную и среднюю школу принималось ежегодно всего лишь четверть миллиона человек{138}. В середине 1920-х гг. учеников стало прибывать, до миллиона каждый год{139}. Тем не менее еще в 1927 г. добиться к середине 1930-х гг. всеобщего обучения казалось нереально при сохранении черепашьих темпов предыдущего десятилетия и того, что за парты удалось усадить меньше 3/4 потенциальных учащихся{140}.
Однако политика в области образования коренным образом изменилась, едва партийные лидеры поняли, что для намеченного грандиозного экономического подъема необходимо очень много квалифицированных и дисциплинированных рабочих. В принятом в 1928 г. пятилетнем плане всеобщее начальное образование определялось как «одна из важнейших задач» при построении социализма. Намечалось в образовании, как в промышленности и сельском хозяйстве, не только заметно увеличить существующие темпы, но достичь максимальных результатов в ближайшее время. Согласно установкам Наркомпроса 1923 г., пересмотренным в 1927 г., предполагалось достижение всеобщего обучения не раньше 1933 г. Однако по планам 1929 г. намечалось усадить за парты большинство детей в возрасте от восьми до одиннадцати лет не позже 1931 г. «Прежние темпы» были отвергнуты как «недостаточные» и требующие «исправления». Советские лидеры с тревогой отмечали, что продвижение к всеобщему обучению «отстает от жизни», необходимого «перелома» не наблюдается и это грозит «затормозить» развитие экономики в целом{141}. Планы всеобщего обучения то и дело претерпевали изменения, всегда в сторону ускорения, при этом первые успехи в просвещении масс, как и во всех других начинаниях, тут же вселили в партийную верхушку уверенность, что возможны и более высокие темпы{142}.
Руководство Наркомпроса в ответ на усиливающееся давление в конце 1929 г. призвало к немедленному, а не постепенному переходу к всеобщему обучению. Вдобавок к рекомендациям принимать учеников на свободные места сверх установленных планов от школ потребовали посадить в 1930-1931 гг. за парты всех детей в возрасте восьми лет{143}. Однако в апреле 1930 г. даже эти скорректированные планы были отвергнуты из-за их низких темпов. Партийные лидеры объявили деревню готовой к всеобщему обучению и потребовали посадить в следующем учебном году за парты всех детей восьми, девяти и десяти лет от роду{144}.
Об ускоренных темпах, как и о политической важности всеобщего обучения, недвусмысленно сигнализировали партийные и правительственные постановления лета 1930 г. На XVI съезде партии в июне этого года Сталин заявил, что «достижения» в индустриализации и коллективизации сельского хозяйства позволяют уделить больше внимания «культурному развитию», темпы которого явно недостаточны. В частности, Сталин как одну из главных целей обозначил развитие школьного дела:
«Главное теперь — перейти на общеобязательное первоначальное обучение. Я говорю “главное”, так как такой переход означал бы решающий шаг в деле культурной революции. А перейти к этому делу давно пора, ибо мы имеем теперь все необходимое для организации обязательного всеобщего первоначального образования во всех районах СССР».
В подтверждение сталинского заявления съезд постановил: «Одной из решающих предпосылок культурной революции является ликвидация неграмотности, введение всеобщего обязательного начального обучения, а также реформа школы и осуществление политехнического образования»{145}.
Меньше чем через месяц, 25 июля 1930 г., ЦК партии поставил новые впечатляющие задачи: все дети в возрасте от 8 до 10 лет должны в сентябре 1930 г. сесть за парты; все дети в возрасте 11 лет — в сентябре 1931 г.; все ученики городских школ после окончания 4 классов должны продолжить обучение в 5 классе; всем подросткам в возрасте до 15 лет, не получившим начального образования, следует пройти обучение на дополнительных курсах. 14 августа 1930 г. эти требования обрели статус закона: советское правительство приняло постановление об обязательном четырехлетнем образовании. Родители должны были отправлять детей в школу и могли быть привлечены к ответственности за невыполнение этого закона{146}.
Таким образом, решениями Сталина, съезда партии, Центрального Комитета и советского правительства начало 1930/1931 учебного года стало поворотным пунктом для советского всеобщего обучения. Подобное резкое изменение политики вскоре стало обычным: именно так принималось в эпоху Сталина большинство решений. Задачу посадить в кратчайшее время за парты большинство детей власти поставили, не определив, достаточно ли ресурсов и есть ли на местах необходимая инфраструктура для достижения поставленных целей{147}. Слова Сталина на съезде, что «у нас есть все необходимое» для всеобщего и обязательного начального обучения, были лишь заявлением о намерениях и демонстрацией решимости, а не подтверждением реальной готовности. На самом деле не меньше 3 млн. потенциальных учащихся летом 1930 г. оставались вне стен школы, хотя за предыдущий год прибавилось почти полтора миллиона учеников{148}.
В эпоху Сталина правил бал волюнтаризм, а любые колебания или неспешность порицались как оппортунистические. В конце 1930 г., например, А. Бердников объявил, что препятствия к немедленному введению всеобщего обучения (нехватка учителей или дефицит средств) не являются «объективно непреодолимыми», мешают же «субъективные» упущения, такие как сомнения в реальности планов, сопротивление наращиванию темпов, беспокойство в связи с размахом кампании и «неспособность» увидеть политическую важность массового обучения. В редакционной статье «Правды» не оценивались ресурсы и условия, руководителей призывали «использовать революционную энергию» рабочего класса, укреплять руководящую роль партии и перевыполнять планы по образованию{149}. Публичные заявления по поводу всеобщего обучения стали эхом «дискуссий» об экономическом планировании, в которых Сталин и его сторонники «делали упор на человеческую волю как на фактор, который может помешать или способствовать выполнению планов», как заметил историк Р. В. Дэвис{150}. В эпоху сталинизма все неудачи объяснялись происками врагов или недоработками низовых организаций, а успехи объяснялись мудростью и заботой высшего партийного руководства, героическими усилиями и правильной идеологией.
Таким образом, всеобщее обучение следует понимать как составную часть сталинской «революции сверху»{151}. Хотя посадить за парты детей от мала до велика намеревались еще в царской России, инициированная в 1930 г. кампания всеобщего обучения имела свои, сталинистские черты. Директивный, «сверху», характер этого начинания означал вмешательство высших партийных руководителей во все дела, постоянное расширение масштабов и наращивание темпов, а также тотальную политизацию, когда за сомнения или промедление на человека немедленно спускали всех собак. Революционный размах кампании виден по кардинальности и быстроте перемен — комбинации, которая обещала повлиять на судьбы миллионов советских граждан[14]. В следующем разделе будет показано, как эти важные факторы на деле способствовали привлечению в школы миллионов советских детей.