1. Юность

1. Юность

В начале марта 1801 года стояли в Петербурге пасмурные промозглые дни холодной и нeмощной северной весны. Но 12-гo, в день весеннего равноденствия, ярко засияло вешнее солнце над столицей и совпало это со светлой радостью, охватившей население. В ночь с 11-гo на 12-оe не стало императора Павла. Столица сразу стала неузнаваема. Вновь появились запретные круглые шляпы и столь же запретные панталоны и фраки, помчались по улицам экипажи с русской упряжью, громко зазвучали запретные слова, исчезли ужасы взбесившегося от перепуга самодержавия, и подобострастный «певец Фелицы» возвестил:

Умолк рев Норда сиповатый,

Закрылся грозный, страшный взгляд,

за что он получил жестокий нагоняй от генерал-прокурора Беклешева — и бриллиантовый перстень от царя. Новому царю не было еще 24 лет. Это был молодой человек, роста выше среднего, немного сутулый, рыжеватый блондин с улыбкой на прекрасно очерченных устах и с печальными глазами. Во внешности этого любимого внука Екатерины возродились чары этой величайшей актрисы своего рода. Юным императором восхищались даже мужчины, а женщины готовы были обожать венценосного красавца. /5/

Злая эпиграмма Пушкина «перед бюстом А.П.» относится к периоду более позднему.

Напрасно видят тут ошибку,

Рука искусства навела

На мрамор этих уст улыбку

И гнев на хладный лоск чела.

Не даром лик сей двуязычен,

Таков и был сей властелин

К противочувствиям привычен,

В лице и жизни арлекин.

Стихи эти написаны Пушкиным на Кавказе в 1829 г., т.е. после смерти Александра. Но тогда, в 1801 году, после кошмарного четырехлетнего беснования несчастного Павла, воцарение любимца Екатерины вызвало бурный взрыв ликования. Впрочем, размах этих ликований не следует преувеличивать. Вершина этой радости была в Петербурге. Свободно вздохнули придворные сферы, гвардия, армия, высшее чиновничество, все те, кто давали тон обычной жизни. Трудно установить теперь, насколько эти дворянские восторги захватили низы, даже в столицах, а там, «во глубине России», там «народ безмолвствовал», да и не имел особых причин радоваться. Для широких масс, для глубокой толщи народной безумный Павел был нисколько не хуже, не зловреднее, а в иных отношениях и лучше других «умных» владык, и даже таких умных, как Екатерина[1].

Итак, великое ликование, которым встречено было убийство Павла и воцарение Александра, охватило весьма ограниченный круг, т.е. высшее дворянство и чиновничество.

Радость была вдвойне велика: и оттого, что избавились от пароксизмов бешенства безумного человека, у которого в руках было такое страшное оружие, как неограниченная самодержавная царская власть, и оттого, что на престол вступил «молодой энтузиаст», «друг вольности», воспитанник «якобинца и республиканца» /6/ Лагарпа. От ужасов самодержавного безумия, сеявшего страх и трепет, вдруг перешли к светлым предвкушениям «дней Александровых прекрасного начала».

Александр Павлович, подобно всем русским царям, не получил никакого серьезного образования. Если б у него и была к этому склонность, он бы просто не успел. Екатерина, благополучно убившая своего ненавистного мужа и ненавидевшая прижитого ею при нем сына, отобрала от него своего старшего внука и сама занималась с ним, поручив его воспитание «якобинцу Лагарпу».

Но когда Александру было 15 лет, бабушка поспешила женить этого 15летнего мальчика на 14-летней девочке, дочери маркграфа баден-дурлахского, Луизе-Марии Августе, переименованной в Елизавету Алексеевну. Этот ранний брак нужен был Екатерине и для того, чтобы уберечь юношу от соблазнов слишком ей знакомого дворцового разврата, и для того, чтобы еще больше оторвать своего любимого внука от отца. Она тогда уже задумывала передать престол внуку, обойдя отца.

После женитьбы уже стало совсем не до учения, и образование Александра считалось законченным.

Само посвящение 15-летнего мальчика в мужчину и супруга совершилось с необычайным цинизмом, вполне в стиле той порнократии, которая царствовала при блистательном дворе 64-летней венценосной блудницы, столь гениально игравшей роль «северной Семирамиды».

В Гатчине, где проживал опальный наследник-цесаревич Павел, царствовала та беспощадная парадомания, та мучительская игра в солдатики, ярким представителем которой, вслед за самим Павлом, был Аракчеев, собственноручно вырывавший у гренадеров за малейшую оплошность усы вместе с мясом. Там проходил свою военную службу и Александр, метавшийся между суровой гатчинской кордегардией и раззолоченной вакханалией двора Екатерины.

Б. вел. кн. Николай Михайлович в своем биографическом очерке, говоря о графине Анне Степановне Протасовой, любимой фрейлине Екатерины, о скверной репутации /7/ этой сварливой, мелочно-тщеславной и безобразной женщины, приводит строфы из стихотворного памфлета на двор Екатерины итальянского поэта Джамбатиста Касти, который вкладывает в уста фаворитки императрицы следующее признание:

«Я обыкновенно предварительно испытываю кандидата в фавориты, чтобы узнать, соединяется ли в нем с представительностью существенное достоинство его, и никто не получает этой должности, если он перед этим не был испытан и одобрен мною».

Байрон в «Дон-Жуане» прямо говорит о «miss Pгotassoff», исполнявшей при Екатерине «mistic office» с титулом «l’epгouveuse». Но нравы высшего дворянства и знати были таковы, что перед этой женщиной все заискивали и даже молодые придворные ухаживали за этой дурнушкой. Но этого мало. Протасовой уже после смерти Екатерины писали любезные письма и Павел, и Александр, уже будучи императором, и в постоянной дружеской переписке с нею были и скромная императрица Елизавета Алексеевна, и вдовствующая императрица Мария Федоровна (жена Павла), хотя обе эти женщины отличались чистотою и пристойностью, И любимая сестра Александра, Екатерина Павловна, и младшая сестра, к которой безуспешно сватался впоследствии Наполеон, Анна Павловна.

Очевидно, наш командующий класс не только не находил ничего зазорного в должности этой екатерининской фрейлины, но даже видел в ее функции нечто почетное. Впрочем, тот же командующий класс не находил ничего зазорного ни в самом беззастенчивом казнокрадстве, ни в воровстве и грабительстве.

Восторг, вызванный убийством Павла и воцарением Александра, объясняется не тем только, что Павел поражал безумным деспотизмом, а Александр питал «вольнолюбивые» мечты. Даже не исключительно тем объясняется эта радость, что обезумевший самодержец стал опасен для окружающих. Помимо этого были причины более глубокие и более основательные. Павел угрожал вольностям дворянства и своим запрещением торговли с Англией нарушал экономические интересы командующего класса. /8/

В Англию вывозили наше сырье, в чем был прямо заинтересован наш землевладельческий класс. Своей промышленности у нас не было, и купцы торговали изделиями английской промышленности, а распоряжения Павла били и купцов, и наших владельцев сырья, т.е. помещиков, по карману.

Легенда о непричастности или малой причастности Александра к трагедии, разыгравшейся в ночь с 11 на 12 марта в Михайловском замке, теперь, после исторического исследования Николая Михайловича, совершенно отпала.

Пользовавшийся исключительным доверием императора Павла и осыпанный его милостями, петербургский генерал-губернатор фон дер Пален получил на предмет устранения Павла разрешение от Александра «действовать по своему усмотрению».

«Что это означало?» — спрашивает в своей книге великий князь Николай Михайлович. «Да просто согласие наследника на исполнение заговора. Заговор был решен, началась серия жутких дней, потому что без ведома Александра Пален действовать не собирался. Нагляднейшим примером их отношений служит следующий эпизод... Ночное наступление на Михайловский замок было решено предварительно в ночь с 9 на 10 марта. Когда о сем было доложено Александру, он заметил Палену, что 9 марта было бы рискованно действовать, ибо в дворцовом карауле находятся преданные государю преображенцы, а что с 11 на 12 марта будет там по очереди караул от 3-гo баталиона семеновцев, за преданность которых ему, Александру, он ручается... Пален не сразу согласился отложить назначенное предприятие... Но Александр стоял на своем, и Пален, признав доводы основательными, согласился отложить злополучное дело до ночи 11 марта»...

Затем автор приходит к определенному заключению, что Александр «знал все подробности заговора, ничего не сделал, чтобы предотвратить его, а напротив того, дал свое обдуманное согласие».

«Ведь трудно допустить следующее предположение, продолжает автор, а именно что Александр, дав согласие действовать, мог сомневаться, что жизни отца /9/ грозит опасность. Характер батюшки был прекрасно известен сыну, и вероятие на подписание отречения без бурной сцены или проблесков самозащиты вряд ли допустимо».

Вообще, историческая легенда о незначительной или слабой, почти несознательной причастности Александра к убийству отца совершенно рассеивается после опубликованных исследований, основанных на недоступных обыкновенным смертным документах добросовестного и осторожного историка, который сам принадлежал к семье Романовых. И при свете раскрытых великим князем Николаем Михайловичем фактов меркнет верноподданническая легенда о личности «благословенного» и сама личность «сфинкса, неразгаданного до гроба», становится менее загадочной и более постижимой в ее «человеческих, слишком человеческих слабостях...» /10/