ПРИСТАВЫ И ПЕРЕВОДЧИКИ ШАМИЛЯ

ПРИСТАВЫ И ПЕРЕВОДЧИКИ ШАМИЛЯ

Как только имам сдался Барятинскому, сразу возникла необходимость в людях, которые должны были находиться при пленном в качестве приставов и переводчиков. Шамиля не собирались упрятать в тюрьму или заточить в крепость. Этот шаг со стороны царя и его правительства, как и дарование жизни Шамилю и дальнейшая удовлетворительная его и его семьи жизнь на чужбине, кроме прочего, благотворно влияли на события в Дагестане. Шамиль и в плену независимо от него самого играл в этом определенную роль, хотя сам лично ни к чему отношения не имел.

Царскому правительству было не безразлично, кто окажется приставленным к знаменитому пленнику. Обычно этих людей выбирали из офицеров, служивших на Кавказе. Они должны были быть грамотными в вопросах тактики и стратегии войны, знать обычаи и нравы горцев, вести себя предупредительно, понимать один из языков, на котором изъяснялся Шамиль, и так далее. В инструкции приставу указывали еще, что он «должен был быть за него ходатаем во всех случаях…», ограждать имама от всего, что могло отягощать его положение в чужой стране. О каждой беседе, важных переменах в настроении имама, каких?либо событиях пристав обязывал докладывать в письменной форме военному министру России.

В первый день плена, 25 августа 1859 года, к Шамилю приставили в качестве переводчика подполковника Алибека Пензуллаева. Из Гуниба в Темир–Хан–Шуру и далее в Россию имама сопровождал полковник Трам–повский. Переводчиком служил тот же Пензуллаев. В Петербурге Шамиля познакомили с будущим его приставом полковником Д. Н. Богуславским. Они понравились друг другу. После недолгого пребывания в столице России 2 октября 1859 года Шамиля повезли в Калугу. Трамповского заменил Д. Н. Богуславский. В должности пристава полковник находился всего один месяц, но теплые отношения, установившиеся между этими двумя людьми, сохранялись долгие годы. Время от времени они переписывались и несколько раз виделись. В частности, когда Шамиль второй раз приезжал в Петербург, это было летом 1861 года, его специально встречал и сопровождал Д. Н. Богуславский.

Что же привлекло Шамиля в этом человеке? Кроме личного обаяния, Д. Н.Богуславский блестяще владел арабским языком. Имама удивляло то, что русский человек так же хорошо знает язык пророка Мухаммеда, как и он — мусульманин Шамиль. Они свободно беседовали на арабском языке о содержании Корана, об истории восточных стран, о Кавказской войне и о многом другом. Необходимо сказать, что Д. Н. Богуславский был талантливым ученым. Мы хотим привлечь свидетельство И. Ю. Крачковского. «В конце 20–х годов, — сообщает академик, — я приобрел случайно у неизвестного лица рукописный перевод Корана с примечаниями, принадлежавшими, как говорилось на синей папке, г–л. Д. Н.Богуславскому. Фамилия эта тогда мне ничего не сказала. Я даже не сразу догадался, что в буквах «г–л» кроется чин генерал–лейтенанта, настолько трудно было представить, что эта сложная и серьезная работа принадлежит военному по профессии… Беглый просмотр и различные случайные справки в связи с моими занятиями Кораном быстро убедили меня, что перевод сделан с подлинника и отличает основательного арабиста. Кто он, об этом я не задумывался..

Как?то раз: — пишет далее академик, — уже в 1932 году, просматривая инвентарь института, книги, документы и письма, я обратил внимание на упомянутый там автограф Шамиля… Адресатом был назван «генерал князь Богуславский», и мне сразу вспомнился переводчик Корана»[99] Личность Богуславского настолько привлекла ученого, что он специально занялся поисками сведений о нем. В собраниях Азиатского музея И. Ю. Крачковский нашел записки зятя имама Абдурахмана, где последний тепло вспоминает о «полковнике Богуславском». Из этой работы академик впервые узнал, что полковник служил короткое время при Шамиле. Богуславский вел дневник, как другие приставы.

Вторым по счету приставом у Шамиля был Аполлон Иванович Руновский, происходивший из дворян Воронежской губернии. Он участвовал в боях против горцев в Дагестане в 1841–1843 годах. Тогда же его ранили пулей в ногу. После излечения А. И. Руновский вернулся в строй. В 1851 году он был служащим на первом фланге Кавказской армии. В 1859 году, 31 октября, сменил полковника Богуславского и приступил к весьма серьезной должности пристава Шамиля. При первой же встрече с Руновским имам попросил, чтобы пристав, дав слово, держал бы его, даже если для этого надо было умереть. «Я здесь на чужбине, — сказал Шамиль, — старый человек, не знаю ни вашего языка, ни обычаев, а поэтому я тут не старик Шамиль, а маленький ребенок, который остался сиротой и нуждается в попечении няньки…»[100]. Он еще попросил:

— Прошу любить меня, и я вам тем же отвечу.

— У нас есть пословица, — отвечал Руновский, — пока ребенок не заплачет, мать не разумеет.

— И у нас есть, — сказал имам, — хорошо, я буду плакать, когда мне что нужно.

Ровно два года находился при имаме Руновский. Все это время между Шамилем и его приставом сохранялись самые добрые отношения. Пристав изо дня в день вел дневник, где делился своими впечатлениями о Шамиле. Нередко мы читаем на страницах его рукописи самые лестные отзывы о дагестанце. Русский офицер представляет Шамиля честным, храбрым, талантливым. И мы верим, что А. Руновский пишет правду о своем подопечном. «Приобретательная способность так же мало в нем развита, — сделал запись в дневнике от 11 января 1860 года А. И. Руновский о Шамиле, — как в грудном ребенке», 29 февраля пристав отмечал: «По утрам Шамиль приходит в кунацкую и занимается поучением или экзаменами сыновей и прочих мужчин… Вечером… рассказывает им разные эпизоды из Кавказской войны за время Ермолова или за время его собственного управления».

Как?то раз, в минуту откровенности, между Шамилем и приставом произошла такая беседа.

— Ты видишь мою жизнь, — сказал имам А. И. Руновскому, — я довольствуюсь малым и могу довольствоваться еще меньшим. Дети мои должны добывать хлеб так же, как и я его добывал. Для них это будет гораздо легче, нежели это было для меня, потому что я оставлю им*наследство, какого не получил сам: они дети Шамиля.

В другой раз Руновскому захотелось узнать, кого называют абреком. По Шамилю выходило, что абрек — это все равно, что эмигрант, беглец.

— Дагестанскую милицию знаешь? — спросил он пристава.

— Знаю.

— Вот это абреки… А знаешь, что ваши штрафные горцы бегали от вас и являлись ко мне?

— Знаю.

— Вот это тоже абреки. Больше нет.

«Невзирая на краткость объяснения. — отмечает пристав, — оно довольно понятно».

А. И. Руновский ни разу не отмахнулся от просьб имама и членов его семьи, но очень часто, в нарушение инструкции, делал разного рода исключения. По его указанию единственный орган в Калуге из дома коменданта города Еропкина доставили Шамилю. А. И.Руновский показывал Шамилю достопримечательности Калуги и окрестностей, служил гидом на заводах и фабриках, куда возил дагестанца и его сыновей. На лето вывозил семью имама на дачу, стараясь и там быть во всем полезным. Шамиль проникся таким доверием к русскому, что посвящал его в святая святых своего дома.

12 апреля 1860 года в день уразы–байрама Аполлон Иванович был приглашен на домашнее богослужение. В 6 часов утра в кунацкой собрались все мужчины семьи имама. Здесь же присутствовали три казанских татарина, привезших в Калугу свои товары, ссыльные горцы и несколько солдат–мусульман, несших службу в местном гарнизоне. Как молились гори я, А. И.Руновский видел и раньше, но моление Шамиля — впервые.

Иногда между сыновьями и зятьями имама происходили ссоры. И в них «громоотводом» являлся пристав. В частности, он помирил Мухаммеда–шеффи с Абдурахманом. Сколько раз пристав своей чуткостью предупреждал ссоры в семье имама. Хотя при доме имелись специальные переводчики, но Шамиль и Руновский нередко обходились и без них.

12 ноября 1861 года русского офицера, как человека одаренного, перевели в Тифлис для особых поручений при главнокомандующем армией князе А. И. Барятинском. Расставание было грустным. После службы у Шамиля Руновский занимал разные должности, в их числе должность помощника военного губернатора Сырдарьинской области. Аполлон Иванович пережил Шамиля и скончался 28 апреля 1874 года. А. И.Руновского в качестве пристава сменил Павел Гиллярович Пржецлавский. Родился он в 1821 году в Гродненской губернии. По национальности поляк, дворянин. Службу в армии начал 17–ти лет. В 1852 году попал в 1–й Дагестанский конно–иррегулярный полк в качестве адъютанта. Здесь оказался полезен, так как хорошо владел кумыкским языком. В 1858 году его назначили помощником шамхала Тарковского, затем Дербентским уездным начальником. Перед. тем, как стать приставом Шамиля, П. Г.Пржецлавский занимал должность начальника Среднего Дагестана.

1 апреля 1862 года П. Г. Пржецлавский прибыл в Калугу и приступил к исполнению обязанностей пристава Шамиля (и оставался им до конца 1865 года). В противоположность Д. Н. Богуславскому и А. И. Руновскому, Пржецлавский не произвел на Шамиля благоприятного впечатления. Имаму нетрудно было заметить, что новый опекун питает плохо скрываемую ненависть к жителям Кавказа вообще и к горцам Дагестана в частности.

Пржецлавский все годы, что прожил у Шамиля, как и Руновский, вел дневники. Они были изданы в «Русской старине» в 1877 году, и, как сообщает редакция в предисловии, «под пером рассказчика некогда грозный имам Чечни и Дагестана являлся довольно сварливым и слабым старичком». И действительно, Шамиль из дневников нового пристава предстает совсем иным человеком, чем из описаний Богуславского и Руновского. Может, здесь сказывалось то, что Пржецлавский 6 лет прослужил в 1–м Дагестанском конном полку, состоящем сплошь из противников Шамиля. Но будет справедливо, если мы, как и двум первым, дадим слово и третьему приставу имама.

«Кази–Магомед, старший сын Шамиля, — читаем мы в его дневнике, — отъявленный фанатик, искусно маскирующийся в общении с русскими, но для меня понятный. Абдурахман — зять Шамиля., фанатик в душе и хитер до наглости. Зайдет — фанатичка, жадна на деньги и хитра до утонченности… Чай, — сообщает Пржецлавский, — пьет такой жиденький, что сквозь него можно смотреть не только на Кронштадт, но и на Кавказ — на самый Дарго–Ведено».

Шамиль, по Пржецлавскому, не только скуп, но и бессердечен. Вот, к примеру, случай, описанный им: при возвращении из Говардово, куда горцы ездили смотреть писчебумажную фабрику, пристяжная лошадь ударила нового ямщика. Ямщик скончался. К Шамилю пришли дети и жена умершего. На их просьбу дать милостыню имам будто бы сказал: «А мне до них какое дело!» «Прислуга в доме Шамиля из крестьян, — отмечает Пржецлавский. — Она меняется часто. Я подозреваю, что это делается из экономии и спекуляции. Старый кучер увольняется, и покуда приищется новый, проходит 5–10 дней, за лошадьми кто?то присмотрит, а между тем 2–3 рубля остались в кармане».

«Вообще Шамиль не умеет поддерживать кабинетного разговора, — глубокомысленно сообщает автор дневника, — Кази–Магомед и Абдурахман на аварском наречии подсказывают ему, что сказать или что отвечать гостю».

С самого начала между Шамилем и его приставом установились натянутые отношения; в дальнейшем же начались раздоры. В конце 1865 года из Петербурга специально приезжал адъютант военного министра России полковник Брок. После личного разбора дела он повез письмо Шамиля в столицу. Министр Милютин в ответном письме сообщил имаму: «Неудовольствия ваши против пристава основаны большей частью на предположении, будто он во всех своих действиях, донесениях и даже ходатайствах о ваших пользах постоянно имел в виду одну цель: унизить и оклеветать вас в общем мнении и возбудить против вас негодование правительства. Но донесения пристава нисколько не подтверждают Ваших подозрений».

Помирить стороны после всего происшедшего было невозможно, и поэтому в начале 1866 года П. Г. Пржецлавского от должности освободили, отослав его на Кавказ, где он стал служить при наместнике.

После Пржецлавского должность пристава была упразднена. Надзор за Шамилем с 1 февраля 1866 года поручили губернскому воинскому начальнику генерал–майору Михаилу Николаевичу Чичагову, ставшему другом дагестанца. Отсутствие офицера–переводчика затрудняло отношения для обеих сторон. В связи с этим 25 марта 1867 года на эту должность прибыл из войска Донского сотник Онуфриев, к этому времени окончивший полный курс на отделении восточных языков Новочеркасской гимназии. Сотник Онуфриев до этого служил письменным переводчиком при управлении Западного Дагестана, так что был подходящей кандидатурой и для Шамиля и для правительства. Необходимо сказать, что Онуфриев вполне справился с возложенными на него обязанностями. Он сопровождал Шамиля на приемах, занимался переводами, а перед отъездом имама в Киев дважды ездил туда и контролировал ремонт дома, где должен был поселиться имам со своей семьей. И, наконец, Онуфриев в 1869 году провожал Шамиля до Одессы. Офицер приобрел билеты в подходящие каюты, усадил дагестанцев на пароход и теплотюпрощался с ними. Оба, и Шамиль и Онуфриев, благодарили друг друга, обещая помнить дружбу, которая возникла за два года их совместной жизни.

Из переводчиков хочется отметить знакомого нам армянина Исаака Грамова, или Исай–бея, как его любил называть Шамиль. Исаак являлся выходцем из карабахского городка Шуши. В 1845 году он исполняет должность переводчика у командующего Прикаспийским краем Дагестана генерал–лейтенанта Г. Орбелиани. Тогда же И. Грамов ездил к Шамилю, чтобы вести переговоры об обмене пленных княгинь на сына имама Джамалутдина. В этом очень тонком и щекотливом деле переводчик показал себя настоящим дипломатом. Шамиль проникся к нему не только доверием, но и большой симпатией. При встречах с «послом» русских Шамиль обходился без своего переводчика: Исаак Грамов блестяще владел кумыкским языком и неплохо понимал родной язык имама — аварский.

Когда обмен состоялся и обе стороны, довольные, расходились, имам еще раз пригласил к себе русского переводчика.

— Любезный Исай–бей! — сказал Шамиль Грамову, — услуги твои я ценю и буду помнить, дети мои и ближние тоже не забудут. Если тебе или твоим родственникам случится попасть в плен, то знай, что вы будете немедленно освобождены.. Теперь со мною нет ничего, чтобы подарить тебе на память, но я пришлю тебе и надеюсь, что ты примешь».

Шамиль не забыл своего обещания. Переводчику были доставлены золотые часы и цепочка с бриллиантами стоимостью 600 рублей серебром.

Исаак Грамов какое?то время в Калуге служил у пленного имама переводчиком, но, разумеется, слова, оброненные Шамилем в 1845 году в Ведено по поводу возможного плена, теперь ни один из них не припоминал. Отношения их были самые теплые.

Когда стало известно, что Грамов за добросовестную службу переведен в подпоручики, Шамиль раньше всех поспешил поздравить «своего кунака Исай–бея». Сколько находился Грамов в Калуге, мы не знаем. Известно, что после него должность переводчика исполняли двое. Старшим из них являлся некто Турминский, работавший с 1 января 1860 года по февраль 1864 года. Он был назначен «для верной передачи разговоров, взглядов и даже мыслей пленника о разных делах, не касающихся его домашней жизни»[101]. Некоторые авторы утверждают, что Турминский не обладал необходимыми данными переводчика, хотя являлся кандидатом Петербургского университета.

Переводчиком в доме имама был государственный крестьянин Муста–фа Ях–Ин. Он служил по вольному найму, исполняя и поручения имама по дому. Ях–Ин оставался с Шамилем до конца, а после отъезда имама за границу продолжал службу у его сына Кази–Магомеда. В 1871 году переводчик скончался от водянки в киевском военном госпитале.