ШАМИЛЬ В КАЛУГЕ
ШАМИЛЬ В КАЛУГЕ
За месяц до приезда Шамиля стало в Калуге известно, что она станет последним пристанищем имама Дагестана. И весь месяц город лихорадило. Из газет люди узнавали, где в тот или иной день находится Шамиль и куда нынче следует. Интерес к персоне дагестанца оказался настолько велик, что заслонил все другие стороны общественной жизни. Имя его произносили все, от мала до велика. Литографические портреты Шамиля и его семьи шли нарасхват. И все?таки, когда стал известен точный день приезда, весть об этом была воспринята как сенсация. По обе стороны Никитской улицы и у гостиницы Кулона, где временно должен был жить пленник, собралась многотысячная толпа. В два часа пополудни 10 октября 1859 года три экипажа в сопровождении легкого конного отряда конвоиров въехали в Калугу. Еще у черты города их встретили комендант Калуги полковник В. И. Еропкин, полицмейстер князь Г. Н. Чаадаев, чиновники, администрация. Народу и здесь собралось множество. После небольшой церемонии около 10 колясок, во главе которых шла коляска с Шамилем, двинулись к центру города. С трудом пробрались к гостинице. Проводив Шамиля в покои, начальство разъехалось, а жители, будто бессменные часовые, оставались до поздней ночи. У гостиницы словно море шумело. Кое?кто пытался даже по водосточным трубам или через вход проникнуть в комнаты имама, но безуспешно.
Шамиль, вероятно, понимал, насколько хочется горожанам видеть его. И, когда гул особенно нарастал, он подходил к окну и, глядя на море людей, толпившихся у гостиницы, добродушно улыбался…. Тотчас снизу раздавалось громкое «ура».
Далеко за полночь стих шум за стенами, и пленники смогли заснуть, 47–дневная дорога, начавшаяся 25 августа 1859 года на Гунибе, завершилась в Калуге. Здесь, в этом русском городе, в новой обстановке, вдали от родины Шамиль проведет 9 лет и полтора месяца! Разумеется, ни имам, ни тс, кто водворил его в Калугу, не знали и не могли знать, сколько протянется плен и как протечет жизнь Шамиля в России. Может быть, об этом размышляла, а может, вовсе о другом, та и другая сторона, когда подходили к концу первые сутки плена дагестанцев в Калуге. Мы не знаем.
На следующий день, воскресным утром, после завтрака Шамиль с сыном, мюридами, полковником Богуславским и переводчиком Грамовым нанесли визит генерал–губернатору В. А. Арцимовичу. Когда имам выходил из гостиницы и садился в коляску, любопытная толпа, которая собралась еще с рассвета, увидела Шамиля, одетого в пышную белую чалму, отличную медвежью шубу (подарок Барятинского, полученный еще в Гунибе), накинутую на белую черкеску. На ногах у него желтели сафьяновые сапоги. Кази–Магомед был в европейском костюме, только голову его украшала дагестанская папаха.
Генерал–губернатор тепло приветствовал имама и извинился, что дом, в котором должен жить Шамиль, еще не готов. Имам, в свою очередь, поблагодарил за внимание и теплые слова, которые ему приходилось слышать от такого высокого начальства, как генерал–губернатор Калуги. После визита Шамилю показали помещение, в котором ему предстояло жить. Дом этот находился на углу Золотаревской улицы, напротив Одигитриевской церкви. Трехэтажное здание с барельефными изображениями на всех стенах принадлежало подполковнику Сухотину. По договоренности с военными властями, хозяин сдал его за 900 рублей в год. Здание только боковой стороной выходило на улицу, а фасад и надворные постройки смотрели во двор. Невысокая каменная ограда отделяла двор от внешнего мира. Ремонт еще не был завершен, но Шамиль, удовлетворенный увиденным, сел в экипаж и попросил ознакомить его с городом. По желанию приезжих экипажи поворачивали то на одну улицу, то на другую. Во второй половине дня их привезли в городской сад. Горожане на этот раз могли увидеть Шамиля вблизи и гораздо дольше, чем вчера. Дагестанцы вышли из экипажа и, как и местная публика, стали прогуливаться по аллеям сада. Величавая походка Шамиля служила поводом для всеобщего восхищения. Его нашли бодрым и не по летам ловким. Встречные приветствовали имама, Шамиль легким поклоном головы отвечал им. С террасы сада он долго любовался перспективой, открывающейся на город, затем стал глядеть на гуляющих. И за весь день он впервые улыбнулся: «его смешило неудобное положение модных дам, одетых в слишком широкие кринолины»[80]. Темнело, когда Шамиль со своими спутниками возвращался в гостиницу.
12 октября также продолжалось знакомство с Калугой. На улице встретился крестный ход: множество людей с иконами, хоругвями и пением молитв двигалось куда?то. «Что это значит?» — спросил Шамиль. Ему объяснили: шествие — выражение благодарности Богу за избавление Калуги в 1812 году от вторжения французов. Шамиль не совсем понял. Он недоумевал, почему русские молятся в движении.
В этот день имам рано вернулся домой и остаток времени провел в гостинице. Полковник Богуславский отмечал в своих письмах к императору, что Шамиль начал скучать. Имам был неразговорчив, хмур. Из Петербурга пришло послание с требованием развлекать пленника на/ сколько это возможно. Давалось понять, что за поступками Шамиля незримо следят не только в России, но и на Кавказе и в Западной Европе. Считалось, что настроение Шамиля вызовет соответствующий отклик в горах и ущельях Дагестана.
После такой инструкции калужское начальство начало делать все, чтобы вывести знатного пленника из оцепенения. Шамиля стали возить на музыкальные вечера, дворянские собрания, цирковые представления.
В 1859 году в Калуге здания постоянного театра не было. Имевшийся ранее сгорел в 1851 году. В связи с приездом Шамиля возобновились спектакли, даваемые местной интеллигенцией под руководством В. И. Деева. Шамиль и его люди занимали ближайшую от сцены ложу. И зрители более были увлечены их лицами, жестами, костюмами, чем артистами.
17 октября 1859 года Шамилю решили показать больницу Хлюстина. Его сопровождали Д. Н. Богуславский и сын Кази–Магомед. У ворот больницы гостей встретил старший врач В. Е. Кричевский. Осмотр прекрасного двухэтажного здания занял много времени. Шамиль будто и не торопился. В каждой палате он расспрашивал имена и фамилии больных, о характере болезни, чем лечат. Иногда сам давал справки, как врачуют в горах Дагестана от того или иного недуга. Больные просили передать имаму, что сегодня у них праздник. На вопрос «какой?» отвечали так: вся Калуга встречала Шамиля, а они, больные, прикованные к постели, не могли получить этого удовольствия. А тут сам он пришел. «Передайте ему спасибо», — просили больные полковника. Когда перевели эти слова, Шамиль растрогался. «Аллах ведает, как я глубоко теперь раскаиваюсь, — отвечал имам, — что дурно содержал в плену семьи Чавчавадзе и Орбе–лиани».
Искренне обрадовался Шамиль, когда в одной из палат он увидел дагестанца. Тут уже обходились без переводчика, и расспросы были более подробными. Узнав всю его родословную и пожелав как можно скорее выздороветь, Шамиль перед расставанием подарил земляку два рубля серебром.
Показали ему и местную гимназию. Шамиля встретил директор учебного заведения П. С. Бибиков. Гостей ознакомили с кабинетами. В одном из них бывшему имаму показали синицу, посаженную под воздушный колокол. Очень понравились Шамилю опыты с электрической машиной, хотя он после Тулы, Москвы и Петербурга уже ничему особенно не удивлялся. Зато в этот день он от души посмеялся, может быть, впервые после Гуниба: ему показали сферическое зеркало. Он захотел побывать на уроке. Его пригласили в младший класс. Дети искренне обрадовались знаменитому гостю. Стоя приветствовали его. Шамиль приложил руку к сердцу и сказал: «Салам». Он прошел по рядам, многих учащихся гладил по голове и ласкал. Ему подали стул. Шел урок русского языка. Имам был поражен, никак не мог понять, почему русские дети учатся своему же языку.
… В первый же месяц пребывания в Калуге Шамиля познакомили с «отцами» города — прокурором Н. П. Трузсоном, генералом Б. Ф. Грингоельдом, князем А. В. Оболенским, С. Я.Унковским. Более всего имам любил общаться с комендантом Калуги Василием Михайловичем Еропкиным. Дети полковника каждый раз приветствовали гостя радостными возгласами. Шамиль ласкал детей, давал им подарки. Видно было, что он очень скучал по своей семье. Вообще, прибыв в какую?нибудь семью, он первым делом осведомлялся у хозяйки, есть ли у них дети, просил их позвать, знакомился, дарил что?либо им, чаще всего конфеты, фрукты, ласкал их.
12 ноября 1859 года дом Сухотина был готов, и Шамиль переехал туда из гостиницы Кулона. Именитые граждане организовали по этому случаю хлеб–соль. Дагестанец не понимал, что это такое. Когда ему объяснили, Шамиль был искренне тронут и, в свою очередь, как это принято в горах, щедро угостил их. Первые день–два ушли на ознакомление с комнатами, обстановкой, двором, флигелем, обозрением видов, которые открывались со второго и третьего этажей. Увидя в одной из комнат бронзовые бюсты двух греческих философов, он попросил перенести их в свой кабинет. На вопрос, почему он так делает, Шамиль отвечал: «Хоть это были и умные люди, а все же я велю их убрать, чтобы жен не пугать».
Затем потянулась однообразная череда дней. Наконец, в январе 1860 года Шамиль получил радостное известие: едет семья. Затем прискакал гонец с сообщением, что вот–вот прибудут кареты с дагестанцами. Вечером 5 января при большом стечении горожан в Калугу въехали семь просторных экипажей. Шамиль все это время находился в доме. Он не вышел и тогда, когда кареты подкатили к дому. Имам от радости так разволновался, что обессилел, не мог подойти ни к дверям, ни к окнам и остался сидеть в кабинете. Приезжие по одному входили к нему и радостно приветствовали Шамиля. Для каждого из них имам находил теплые, задушевные слова. Женщины и девушки были укрыты чадрами, но он угадывал их по росту, походке, сложению.
— Это ты, Нафисат? — спрашивал он.
Всего вместе с прислугой из Дагестана прибыли 22 человека: сыновья
— Кази–Магомед, который ездил за семьей, и Мухаммед–шеффи, дочери Нафисат, Патимат, Наджават, Баху–Меседу и Сафият, внучка Магазат, жены — Шуанет и Зайдет, зятья — Абдурахман и Абдурахим, няня детей — Халуш, ее сын семнадцатилетний Омар, родственник Шамиля Дже–мал–Этдин Хусейн–оглы, служанки — Вали–кызы 50 лет, Фаризат 40 лет, Меседу 17 лет и слуга Хайрулла 35 лет. С них местным начальством было взято слово, что никто не попытается бежать и далее 30 верст от Калуги не уедет.
Родственник имама Джемал–Этдин последовал к Шамилю в Калугу, вообразив, будто в России имама станут истязать и мучить. Если это так, решил Джемал–Этдин, то и он рядом со своим имамом будет переносить лишения, чтобы этим облегчить участь своего любимца. Убедившись, что к Шамилю здесь отношение хорошее, горец через несколько месяцев возвратился на родину.
Омар, сын няни детей имама, приходился Шамилю родственником. Его считали рассудительным. У него была, если можно так выразиться, одна страсть — война. По молодости он не мог участвовать в битвах за родину. Теперь же по приезду в Калугу Омар тотчас обратился к приставу Руновскому с вопросом, не ведет ли Россия с кем?либо войны. Он хотел бы ехать на фронт.
… По окончании приема Шамиль дал указания, кто на каком этаже и в какой комнате станет жить. На первом этаже поместилась мужская прислуга, буфет, гардероб, комнаты сыновей имама. Второй этаж почти целиком находился в распоряжении Шамиля: кабинет, спальня, приемная зала, молитвенная комната. Третий этаж принадлежал женщинам.
Когда прошли первые волнения, первые рассказы, обменялись первыми впечатлениями, жизнь Шамиля стала более спокойной. Зимой он поднимался в 6 часов утра. Летом еще раньше — с первыми лучами солнца — в четыре. До обеда возился с семьей, спускался в небольшой садик во дворе или копался в книгах личной библиотеки. После обеда совершал прогулку в экипаже в сопровождении сыновей и пристава: ездили по городу или осматривали достопримечательности близ него.
Иногда Шамиля можно было видеть верхом на лошади, одетого в черкеску и при оружии. Это зрелище производило сильное впечатление на калужан. Как вспоминает жена губернатора М. И. Чичагова, Шамиль был «высокого роста, атлетического сложения, со стройным станом, слегка смуглым лицом, с правильными чертами лица, длинною красивой бородой, с выражением умным, серьезным, глубокомысленным, спокойным»[81].
Разумеется, любопытная публика, как и раньше, толпами преследовала Шамиля, поэтому при езде верхом ему приходилось быть осторожным, а выйти пешком на прогулку он и вовсе не мог,
С пяти вечера Шамиль и мужская половина его семьи выезжали в гости. К 10 часам они возвращались домой, чтобы к ночи быть в постели. Редко–редко имам делал исключение из этого правила. Жены и дочери, женская прислуга почти не покидали дома на Залотаревской улице. Единственным местом, куда они выходили, чтобы подышать свежим воздухом, был тенистый сад во дворе. Высокий забор оберегал их от посторонних взоров. Желающиих увидеться и побеседовать с дагестанцами было великое множество. Приставу и местному начальству приходилось прилагать усилия, чтобы оберегать покой имама.
В то же время в Калуге установили правило для всех приезжих офицеров — представляться Шамилю. Был придуман специальный церемониал, когда и как заходить к имаму, как приветствовать, что говорить и что отвечать, как прощаться. Короче говоря, начальство придавало всему этому особое значение, а Шамиль подчеркнутое внимание и любезность к себе принимал с пониманием и благодарностью.
Сохранилось любопытное воспоминание писателя Ивана Захарьина. Служил он в ту пору офицером 2–й роты 16–го стрелкового батальона в селе Свищевке Пензенской губернии. Однажды вызвали И. Захарьина в уездный центр Чембары и сказали: «Поезжайте в Калугу за приемом пороха и свинца, — и добавили, — кстати, Шамиля увидите».
В Калуге командированного принял комендант города В. М. Еропкин. «Вы, конечно, знаете, что здесь Шамиль, — сказал ему полковник, — и… все приезжие в Калугу офицеры, от прапорщика и до генерала включительно, должны обязательно являться и представляться ему»[82]. После инструкции коменданта И. Захарьина к свиданию с имамом его готовил еще пристав Руновский.
На следующий день к 11 часам дня приезжего и еще двух других офицеров — Орлова и Шарова ждали у Шамиля. Гости явились, как требовал этикет, в парадной форме. А. Руновский и Грамов ждали его, также в эполетах и при оружии. Оказалось, что на встречу явились еще и другие офицеры. Всех завели в приемную, посадили на стулья вокруг дивана. Ждали молча, вероятно, каждый думал о том, что сейчас он увидит человека, о котором так много слышал и которого так хотел увидеть. Раздался скрип лестницы, это, конечно, спускался Шамиль. Офицеры встали и подтянулись. Стояли, не отрывая взгляда от дверей. «И в дверях показалась высокая атлетическая фигура знаменитого имама Кавказа… На вид это был мощный и крепкий старик»[83]. Шамиль произнес общее приветствие. Затем А. Руновский представил гостей в отдельности. Хозяин дома жал руку каждому из них, кивал головой и переходил к следующему. После церемонии он сел на диван, попросив то же самое сделать и гостей. Позади имама в ряд стали сыновья Кази–Магомед, Мухаммед–Шеффи и зять Абдурахман. «Они стояли не только безмолвно, но даже не шевелясь, подобно статуям, со скрещенными на груди руками и глазами, опущенными долу…[84] Когда все расселись, Шамиль стал задавать вопросы каждому в отдельности. «Дошла очередь до меня, — вспоминал И. Захарьин, — я сказал, что приехал из Чембар, за 100 верст, и что мне многие товарищи завидовали, что я еду в город, где увижу его, имама… Шамиля»[85], Грамов сделал точный перевод. Имам принял слова офицера с вниманием и грустно улыбнулся.
— А чем отличается Чембар? — спросил он. Приезжий ответил, что в 12 верстах от этого города находится могила Лермонтова, знаменитого поэта, бывшего кавказского офицера.
— Я о нем слышал, он описывал Кавказ, — сказал Шамиль.
Захарьин был приятно удивлен ответом дагестанца. Затем пришла очередь говорить офицеру Тарутинского полка Орлову. В свое время он служил в Дагестане. Увидя на его груди Георгиевский крест, имам поинтересовался наградой. «За штурм аула Китури, когда был взят в плен наиб Хаджи–Магомет», — отчеканил по–уставному Орлов. Услышав такое, Шамиль побледнел, нахмурился, глаза его стали излучать недобрый свет. «Он выпрямился во весь рост и дважды громко произнес одну и ту же фразу с именем Хаджи–Магомета. «Имам говорит, — проговорил сконфуженный Грамов, — что Хаджи–Магомет был взят в плен мертвым».
После этой сцены вопросы прекратились, и Шамиль более не произнес ни одного слова. Он дышал часто и смотрел через людей в окно и, казалось, припоминал события далеких лет в далеком Китури.
После аудиенции пристав А. И. Руновский и другие офицеры ругали Орлова за его бестактность. Орлов все ссылался на то, что в донесении, как он сейчас помнит, было написано, что наиба взяли в плен живого и невредимого. И все же имам оказался прав. На самом деле, когда русские ворвались в одну из башен Китури, то нашли Хаджи–Магомета на полу мертвым[86].
У Шамиля бывали и калужские дамы. Раз, в присутствии имама, женщинам задали вопрос, как они находят его. Одна из дам сказала: «Он (был бы) человек хороший, если бы не убил моего мужа». Слова эти перевели хозяину. Шамиль понял и попросил ответить так: «Если бы его знал, твоего мужа, — то не убил бы». Все присутствующие засмеялись и в числе их говорившая дама.
30 апреля 1860 года в Калугу прибыл и был на приеме у Шамиля имам Магомет–Амин, руководивший горцами Западного Кавказа. Припоминали прошедшую войну, общих знакомых. Когда речь зашла о Турции, Шамиль заговорил с сарказмом.
Были встречи и другого рода. Расскажем об одной из них. В Калуге к Шамилю явился аварец по имени Хасан–Хаджио. Встреча была горячей, шутка ли сказать, в России имам увидел земляка, да еще какого! Дагестанец оказался родом из Ашильты. Шамиль очень уважал жителей этого аула за их участие в ахульгинском сражении. Кроме того, надо помнить, что родом из Ашильты была и мать Шамиля — Баху–Меседу. Сердечные беседы с Хасаном–Хаджио длились по нескольку часов в день. Выяснилось, что родной брат Хасана–Хаджио — Магомет в свое время служил у Шамиля в звании юзбаши–сотника. Был он человеком храбрым и разумным. Месяца за два до пленения имама — в июне 1859 года, — стало известно, что Магомет слушает музыку, любит танцы и увеселения, но это было еще полбеды. Сотник, оказывается, стал тайным приверженцем русских. Вот за все это приказано было схватить ашильтинца, но Магомет успел бежать. Теперь в Калуге, припоминая все это, Шамиль и Хасан–Хаджио смеялись от души.
После нескольких посещений имама Хасан–Хаджио написал на родину следующее письмо: «Любезному брату Мухамету и всем прочим родственникам… При приезде Шамиля в град… Калугу, я отправился к нему для свидания, с ним и детьми и, узнав от него, что вы живы и здоровы, воздал всевышнему хвалу и благодарение. Что касается меня, то прошу вас… не беспокоиться.. Живу недалеко от имама и по временам навещаю его.
Писано в Калуге… 23 шаввала[87] — нуждающийся в помощи Божьей Хасан–Хаджио Бен–Нурич из Ашильты»[88].
Прошло немного времени после отправления письма, как нежданно–негаданно 25 октября 1860 года в Калугу прибыл из Дагестана тот самый Магомет, о котором мы рассказываем. Он был в том же звании, что при Шамиле, и являлся приставом трех селений: Ашильты, Бетля, Кахаб–росо, или, как тогда обозначали его на картах, — Карасу–Ахкента. Приехал он, чтобы побывать у брата Хасана–Хаджио, которого не видел 20 лет! Но еще более Магомету захотелось увидеть Шамиля: каков теперь имам Дагестана и как он отнесется к нему, перешедшему к русским.
Аудиенция состоялась. Свидание было натянутым, невзирая на присутствие Хасана–Хаджио. Разговор больше касался настоящего положения Дагестана. Магомет старался смягчить отношения. Подробно рассказывал о мирных занятиях горцев, о том, что они помнят Шамиля, при случае даже клянутся его именем. Рассказывал он и о преобразованиях, которые сделаны в крае царским правительством.
На другой день Магомет снова явился к Шамилю на Золотаревскую улицу. На этот раз прием носил более дружественный характер. Имам показал гостю свой дом, в библиотеке перебирал вместе с ним книги, читал их названия, затем коротко объяснял содержание. Затем показал свое хозяйство, маленький сад. Старился обратить внимание на карету — экипаж в Дагестане малоизвестный. Шамиль просил передать дагестанцам, чтобы они не верили слухам, будто его мучают и истязают в России. Прощались тепло.
Хасан–Хаджио в 12–летнем возрасте был пленен на Ахульго и привезен в Россию. Его отдали богатому человеку по фамилии Парамонов. Когда Хасану–Хаджио исполнилось 20 лет, его определили в армию, записав по фамилии хозяина. Освоившись немного, горец обратился к командиру роты со следующими словами: «Моя фамилия не Парамонов, а Малачиха–нов, имя Хасан–Хаджио». Офицер ничем не помог ему. Через некоторое время в часть прибыл генерал, выстроил полк.
— Имеются ли претензии? — спросил генерал. Дагестанец сделал шаг вперед.
— Я пленный с горы Ахульго, — сказал Хасан–Хаджио. — Моя фамилия Малачиханов, а меня без моего согласия зовут Парамоновым.
Генерал остался недоволен командиром полка и велел исправить ошибку. Но оказалось, что дело это не из легких. Пришлось много раз описывать, как получил горец русское имя, как очутился в плену, с кем попал, кто родственники, начиная от далеких предков и кончая нынешними.
В то время переводчиками у генерал–губернатора в Темир–Хан–Шуре служили Джахбар–Ага из Гимр и Агакиши из Унцукуля. На запрос из Петербурга они ответили, что лично, Хасана–Хаджио не знают, но перечисленные им люди действительно были на Ахульго. Хасану–Хаджио разрешили носить имя и фамилию, данные родителями, но товарищи по службе по–прежнему называли его Парамоновым.
Участвовать в боях против Шамиля и сородичей Малачиханов категорически отказался, но зато, когда началась Крымская война, с удовольствием уехал на фронт. В Севастополе ашильтинец находился все 11 месяцев обороны. О нем знали и лестно отзывались адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин. Дагестанец закончил войну, имея несколько высоких наград. Он был среди самых доблестных воинов Севастополя, которым оказали честь быть принятыми российским императором.
В год приезда Шамиля в Калугу Малачиханову–Парамонову было 32 года, он имел чин штабс–капитана, служил в Колыванском пехотном полку и был женат на русской женщине. Под его командованием в ту пору находилась рота солдат, расположенная в деревне, километрах в 30 от Калуги.
Перед тем, как являться к Шамилю, Малачиханов–Парамонов переодевался в гражданское платье. Он тщательно скрывал историю своей необыкновенной жизни, хотя, как нам кажется, имам мог бы правильно понять его.
После свидания с Шамилем Магомет и его брат Хасан–Хаджио уехали в деревню. Здесь между ними произошел примерно такой разговор:
— У тебя есть дети? — спросил Хасан–Хаджио.
— Один сын, — отвечал Магомет.
— Будут еще, а сына привези мне. Не просил бы, если бы мог иметь своих, — сказал ему офицер.
Магомет исполнил просьбу брата и привез ему семилетнего сына Нури–ча. Когда Нурич первый раз пришел в дом Шамиля, его перецеловали все женщины, а имам посадил мальчика на колени и долго ласкал. По щекам видавшего виды горца текли слезы. Кази–Магомед усердно учил Нурича Корану, а в деревне жена Хасана–Хаджио — русскому языку.
Шамиль очень полюбил мальчика. За одну неделю по его приказу дочери сшили Нуричу отличный костюм. Учили обычаям и порядкам, какие были на родине. Затаив дыхание, мальчик слушал рассказы о Кавказской войне. Прошли годы. В 1886 году, когда Нуричу исполнилось 16 лет, сын имама Мухаммед–Шеффи, служивший в царской армии, забрал юношу к себе. Через два года, когда Нурич мог получить первый офицерский чин, он отказался от этой возможности. Уехал в Дагестан.
Шамиль и мужчины его дома совершали загородные поездки и даже путешествия. Горожане не раз их видели за речкой Ячейкой, где проводились скачки. Обычно имам устраивался на вершине крутого спуска к речке. Кази–Магомед и Мухаммед–Шеффи иногда, с позволения отца, принимали участие в ристалищах, но не на приз, а для собственного удовольствия. Один из свидетелей этого зрелища писал: «Мне давно, еще мальчиком, дважды пришлось видеть, как джигитовали на своих скакунах сыновья Шамиля и черкесы его свиты, ной до сих пор не могу забыть той смелости и изумительной ловкости, какую они обнаруживали во время своих головокружительных упражнений»[89].
В мае 1860 года Шамиль с мужчинами ездил за 30 верст от Калуги на писчебумажную фабрику Говарда. Им показали все процессы изготовления бумаги, начиная от топки печей и кончая тем, как бесконечная широкая лента бумаги режется на листы и укладывается в стопки. После этого дагестанцев познакомили со способом изготовления некоторой продукции. Шамиль, не отрываясь, смотрел на все, что ему показывали, а объяснения слушал с величайшим вниманием.
На приеме, устроенном в честь дагестанцев, имам поблагодарил хозяев и, заканчивая свою речь, сказал, что в Петербурге он удивлялся всему, но большей частью безотчетно. Здесь же, как он говорил, ему «удалось постигнуть настоящее значение человеческого ума и пользу науки»[90].
На обратном пути только и было разговоров, что об увиденном. Ехали через сосновые леса, вдали возвышались небольшие горки, покрытые лесом. Шамиль сидел грустный. После долгого молчания он произнес: «Если бы я имел в Дагестане хотя бы сотую часть того, что я видел в России и в Петербурге, — я бы не был теперь в Калуге»[91],
В другой раз, 2 июня 1860 года, имам сам попросил, чтобы ему показали бумагопрядильную фабрику. Пристав тотчас исполнил желание своего подопечного. После осмотра производства Мухаммед–Шеффи рассказал историю, которая привлекла внимание А. И. Руновского. По словам сына Шамиля, у них в Ведено имелась свои бумагопрядильная фабрика, только меньшего размера, и принадлежала она акушинцу по имени Али–беи. Он сделал машины собственноручно. Шамиль подтвердил слова Мухам–меда–Шеффи. Еще он сказал, что бывал на своих военных заводах, интересовался там прежде всего содержанием солдат и тем, не обижает ли их кто?нибудь.
Обычно лето вся семья имама, в том числе и женщины, проводила на даче. В середине лета 1861 года Шамиль, Кази–Магомед, Абдурахман, Абдурахим и А. И. Руновский ездили в Петербург. Выехав из Москвы на поезде в 8 часов утра, они через 20 часов прибыли в столицу России. Их встречал полковник Богуславский и Мухаммед–Шеффи. Приезжих в каретах отвезли в гостиницу на Знаменской улице. На другой день, также по железной дороге, их отправили в Царское село. Остановились во дворце; там состоялась встреча с царем Александром II, затем с князем А. И. Барятинским. Посетили Петергоф, Кронштадт. Осматривали военные корабли, видели «огромный молот в тысячу пудов весом», постояли у памятника Петру Г. В Петербург вернулись на пароходе. Здесь посетили стекольный завод, зверинец, монетный двор. Астрономы Пулковской обсерватории пригласили к себе Шамиля. Он искренне удивлялся, что, глядя в астрономическую трубу, можно было видеть звезды не ночью, как он привык, а средь бела дня!
Через пять лет, в октябре 1866 года, их снова пригласили в Петербург. 28 октября присутствовали на бракосочетании Александра III. В 1868 году Шамиль, Кази–Магомед и новый офицер–переводчик Онуфриев ездили в Москву на рвидание с князем Барятинским. Жили в гостинице Кокорева. 6 июня фельдмаршал принял их. На следующий день все вместе ездили в село Отрада Серпуховского уезда, где проживала сестра Барятинского графиня Орлова–Давыдова. После двух дней отдыха Шамиль и его спутники возвратились на свою дачу в село Лихуни близ Калуги.