Глава седьмая. Глухая пора листопада

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава седьмая. Глухая пора листопада

«Глухая пора листопада». Воцарение Александра III. Характеристика его, его родных. Приближенные нового царя: Победоносцев, Толстой, Катков, кн. Мещерский. Феоктистов — глава цензурного ведомства. Временные правила 82 г. Массовые преследования журналов и газет. Расправа с «Отечественными записками». Обзор оппозиционной и консервативной периодической печати.

— Нужно, голубчик, погодить! Разумеется, я удивился. С тех самых пор, rак я себя помню, я только и делаю, что гожу <…> — А ты так умей овладеть, что ежели сказано тебе «погоди!», так ты годи везде, на всяком месте, да от всего сердца, да со всею готовностью — вот как! Даже когда один с cамим собой находишься — и тогда годи! Только тогда и почувствуется у тебя настоящая культурная выдержка!

(М. Е. Салтыков-Щедрин)

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл

(Александр Блок)

«Глухая пора листопада» — название романа Юрия Давыдова о событиях истории России последних десятилетий XIX века. Это название вполне соответствует содержанию седьмой главы. 1 марта 81 г. народовольцы, после нескольких неудачных покушений, убили императора Александра II. Реакция, которая отчетливо заметна в последние годы его правления, еще более усиливается. Это ощущается не сразу, где-то с 82 г. Императором провозглашен Александр III. По закону престолонаследия не он должен был стать царем. Его к этому не готовили. Он получил довольно скромное образование. Да и по прирожденным качествам особыми талантами не блистал. Законный наследник, великий князь Николай Александрович, умер в 65 г. Поэтому на троне оказался Александр III. По воспоминаниям воспитателей, по собственным дневникам новый царь не отличался широтой интересов, как и другие братья (первоначально, кроме умершего Николая, их было пять: Александр, Владимир, Алексей, Сергей, Павел). Став наследником, великий князь Александр Александрович пытался восполнить свое образование под руководством К. П. Победоносцева, но не преуспел в этом. Не обнаружил он особых талантов и в военном деле, командуя отрядом во время войны 1877-78 гг. В Александре с детских лет были заметны упрямство, некоторая тупость, усидчивость, трудолюбие, старательность, склонность к фронтовым занятиям, к маршировке. В науках же особых успехов он не проявлял. Не очень грамотный. Не глуп, но ограничен, мало знающий, способный мыслить только прямолинейно. Примитивность ума и политических взглядов. Сторонник триединой формулы Уварова: православие, самодержавие, народность. Антисемит: «В глубине души я всегда рад, когда бьют евреев», — заявил он как-то варшавскому генерал — губернатору Гурко; «Если судьба их печальна, то она предначертана Евангелием». В дневнике Государственного секретаря А. А. Половцова записано: «Дурново передает мне, что государь питает особенную ненависть к евреям», и в другом месте: император питает к евреям «ожесточенную ненависть» (Зай40). Царю нравились антинигилистические романы Болеслава Маркевича, самого вульгарного толка. Но он не понимал Льва Толстого, не знал Тургенева. Прочитав в показаниях одного арестованного, что героями его юношеских лет были Лопухов и Базаров, Александр написал на полях: «Кто это?»

Он не был ленив, старался вникнуть в суть читаемых им бумаг, отличался завидным трудолюбием, посвящал ежедневно много времени занятиям государственными делами, нередко ложась спать не ранее одного — двух часов ночи. Но не всегда мог разобраться в сложных вопросах, особенно когда высказывались два разных мнения, одно из которых ему предлагалось утвердить. Когда в 83 г. А. А. Половцова назначали Государственным секретарем, ему сказали, что одна из его обязанностей — «писать для государя самые краткие извлечения из посылаемых ему меморий. Это составляет секрет и заведено лишь при нынешнем государе для облегчения его в многочисленных его занятиях». Прочитав такие «подсказки», император уничтожал их, не желая, чтобы о них знали посторонние (Зай41). Зайончковский приводит мнение начальника Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистова об оценке потомками решений Александра III: «Общее впечатление будет, конечно, таково, что нередко случалось ему высказывать очень здравые мысли, а наряду с ними такие, которые поражали чисто детской наивностью и простодушием». Исследователь добавляет от себя: «Эта характеристика в целом правильна: 'простодушие и детская наивность' в большей мере характеризовали императора, нежели 'здравые мысли'» (Зай. 45). Можно бы добавить еще: такая характеристика не самая худшая при оценке обычного человека, но когда речь идет об императоре, неограниченном властителе огромной страны. она совсем не украшает.

Александр вел довольно скромный образ жизни. Хороший семьянин. Трудолюбив. Противник лжи. Любил выпить, но без оргий, втихомолку, с начальником его охраны генералом П. А. Черевиным, его собутыльником. Тот вспоминал, что напившись, император развлекался весьма своеобразно: «Ляжет на спину на пол и болтает руками и ногами. И кто мимо идет из мужчин, в особенности детей, норовит поймать за ногу и повалить». Когда в конце 80-х гг. Александру III-му, из-за болезни почек, медики запретили пить, Черевин таскал ему коньяк в плоских фляжках, спрятанных в сапогах с особыми голенищами, тайком от царицы.

Черевин писал: «Царица возле нас, мы сидим смирнехонько, играем, как паиньки. Отошла она подальше — мы переглянемся — раз, два, три! — вытащим фляжки, пососем и опять как ни в чем не бывало… Ужасно ему эта забава нравилась… Вроде игры… и называлось это у нас „голь на выдумки хитра“… Раз, два, три… Хитра голь, Черевин? — Хитра, Ваше величество… Раз, два, три! — и сосем». «А между тем к концу вечера — глядь, его величество уже опять изволит барахтаться на спинке и лапками болтает и визжит от удовольствия».

Его жена — датская принцесса Дагмара — Мария Федоровна. Вероятно, с ней связана германофобия царя. Жена не умна, но с сильным характером. Значительное её влияние на мужа. По ее настоянию снят с поста председатель Государственного Совета, великий князь Константин Николаевич (дядя царя). Вместо него назначен его младший брат, Михаил Николаевич, наместник Кавказа. Он славился своей глупостью: «Замечательно глупый председатель Государственного Совета». Жена Наполеона III-го, французская императрица Евгения, после встречи с ним говорила: «Но это же не человек, это лошадь». Начальник Верховной распорядительной комиссии с особыми полномочиями М. Т. Лорис-Меликов отзывался о нем так: «Эгоист, завистливый и фальшивый <…> боязлив и робок, как заяц, не только на поле брани, но и в мирное время <…> Все вышесказанные недостатки князя маскируются для публики весьма благообразными наружными формами великого князя и вежливым мягким обращением со всеми. Не доверяя собственным способностям и будучи неучем, он охотно подчиняется влиянию всех окружающих его лиц <…> является слепым исполнителем желаний и указаний жены своей <…> докладчиков своих, адъютантов и прочее» (Зай50).

По словам Зайончковского, без преувеличения можно сказать, что представители царствующего дома периода царствования Александра III «не отличались наличием интеллекта, проводя свою жизнь между казармой и рестораном» (52). Младший брат царя, Алексей, назначенный генерал-адмиралом — распутный человек, большую часть времени отдававший не флоту, а кутежам и амурным похождениям; он по крупному играл в карты. Для кутежей, карт, женщин нужны были деньги. Актрисе балета, его любовнице, зрители устроили скандал, крича по поводу ее бриллиантов: «Это на тебе наши крейсеры и броненосцы висят» (51). На Алексее в значительной степени лежит ответственность за поражение русского флота в начале XX века, во время русско-японской войны.

Другой брат, Сергей, «голубой», в 80-е гг. командовал лейб-гвардии Преображенским полком, активно содействуя распространению в нем противоестественного разврата. В начале 90-х гг. назначен генерал-губернатором Москвы, где он получил широкую возможность реализовать свои примитивные реакционно-шовинистические воззрения.

Великий князь Владимир считался из детей Александра II более умным. Он командовал гвардейским корпусом, но свою энергию тратил преимущественно на развлечения и обжорство. Половцов, его близкий друг, дает ему далеко не лестную характеристику: «Владимир — умный, сердечный, добрый, более других образованный <…> с самого детства был склонен к лени, рассеянности, обжорству» (51). И лишь два великих князя, Константин Константинович и Николай Михайлович, составляли исключение в этом «высокоблагородном семействе». Первый — поэт, переводчик, драматург, знаток музыки. Второй серьезно занимался историей и археологией, автор ряда исследований по истории России первой четверти XIX в. Никакого участия в государственной деятельности они не принимали.

Наиболее близкими Александру III людьми, оказывавшими влияние на правительственную политику, являлись четыре человека: М. Н. Катков, граф Д. А. Толстой, К. П. Победоносцев и князь В. П. Мещерский. Первые трое составляли своеобразный триумвират, четвертый держался особняком. Этот «квартет» соответствовал духу и настроениям императора и в значительной степени определял направление политического курса. Единство триумвирата тоже было весьма условно. Феоктистов, близко стоящий к этим людям, писал: «мнимый союз трех названных лиц напоминал басню о лебеде, щуке и раке. Относительно основных принципов они были более или менее согласны между собой, но из этого не следует, что они могли действовать сообща. М. Н. Катков кипятился, выходил из себя, доказывал, что недостаточно отказаться от вредных экспериментов и обуздать партию, которой хотелось бы изменить весь политический строй России, что необходимо проявить энергию, не сидеть, сложа руки, он был непримиримым врагом застоя, и ум его непрестанно работал над вопросом, каким образом можно было бы вывести Россию на благотворный путь развития. Граф Толстой недоумевал, с чего же начать, как повести дело; он был бы и рад совершить что-нибудь в добром направлении, но это „что-нибудь “ представлялось ему в весьма неясных очертаниях; что касается Победоносцева, то, оставаясь верным самому себе, он только вздыхал, сетовал и поднимал руки к небу <…>Не удивительно, что колесница под управлением таких возниц подвигалась вперед очень туго». Да и близких личных отношений между ними не было. Что касается кн. Мещерского, то он держался в тени, пытаясь воздействовать на царя преимущественно при помощи переписки, посылая ему отрывки из своих дневников и письма (Зай53-4).

Остановимся кратко на каждом из них. Катков — «старая гвардия». Самый старший по возрасту из четырех (род. в18 г.). Начал журнальную и университетскую деятельность уже в 40-х гг., во времена Белинского. В начале 60-х гг. резко меняет направление, переходит в лагерь реакции. После покушения Каракозова на царя положение Каткова укрепляется, влияние заметно усиливается. Но подлинным апогеем для него, пиком его авторитета является время правления Александра III (о деятельности Каткова в 60-е гг. см. шестую главу). Высокого административного поста Катков не занимал, но его газета «Московские ведомости» имела огромное влияние. В ней разрабатывались проекты внешней и внутренней политики. Катков — одна из главных фигур царствования Александра III. В 85 г. в журнале «Русский вестник» он печатает статью А. Д. Пазухина «Современное состояние России и сословный вопрос» — подробную программу контрреформ. Вскоре, не без помощи Каткова, Пазухин становится правителем канцелярии Министерства внутренних дел, важной фигурой подготовки контрреформ. Катков иногда вызывал гнев царя, особенно за выступления в области внешней политики, но в целом пользовался почти безусловной поддержкой императора. На Страстный бульвар (где находилась редакция «Московских ведомостей»), на поклон к Каткову, приезжали видные государственные деятели, министры. Он определял иногда судьбу последних. Вместе с Победоносцевым Катков вел борьбу с министром просвещения А. П. Николаи, с университетским уставом 63 г., относительно либеральным. Письма к царю, свидания с ним. В итоге Николаи отправлен в отставку; на его место назначен ставленник Каткова И. Д. Делянов (82–97 гг.). Катков ведет травлю министра финансов Бунге и министра иностранных дел Гирса. Имея во всех высших государственных инстанциях своих протеже, он нередко печатает в «Московских ведомостях» известия, которые не мог знать ни один из журналистов. Он становится поистине всесильным. В конце 86 г. Половцов пишет в своем дневнике: «Рядом с законным государевым правительством создавалась какая-то новая, почти правительственная сила в лице редактора 'Московских ведомостей', который окружен многочисленными пособниками на высших ступенях управления, как Делянов, Островский, Победоносцев, Вышнеградский, Пазухин. Весь этот двор собирается у Каткова <…> открыто толкует о необходимости заменить такого-то министра таким-то лицом, в том или ином вопросе следовать такой или иной политике, словом, нахально издает свои веления, печатает осуждения или похвалу и в конце концов достигает своих целей» (Зай72). По словам Б. Н. Чичерина, Катков в конце своего журнального поприща отбросил всякие нравственные требования, литературные приличия; он приучил русских писателей и русскую публику «к бесстыдной лжи, к площадной брани <…> Он явил развращающий пример журналиста, который, злоупотребляя своим образованием и талантом, посредством наглости и лести достигает невиданного успеха. И этот успех обратил он в орудие личных своих целей» (Зай73).

В состав «триумвирата» входит и Д. А. Толстой, тесно связанный с Катковым. О нем тоже шла речь в предыдущей главе. В 65 г., при Александре II, он назначается обер-прокурором Синода (хотя совершенно индифферентен к делам веры). После покушения Каракозова, оставаясь обер-прокурором Синода, он становится министром просвещения, не без поддержки Каткова. Поклонник последнего, следуя его советам, Толстой ориентируется на систему «классического образования» (древние языки, математика, противопоставляемые естественным наукам и современной литературе). Жесткий, надменный, часто с крайне неумелыми приемами, он вооружил против себя и учивших, и учившихся, и их родителей. Он сумел завоевать дружную ненависть всех слоев общества, от радикальных и демократических до сановно-бюрократических. Хорошо знавший Толстого Б. Н. Чичерин писал о нем так: «Человек неглупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видавший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на всё для достижения личных целей, а вместе с тем доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение» (Зай62).

После убийства Александра II Толстой, по настоянию Лорис-Меликова, уволен с обеих должностей. Но уже с 82-го г. (по 89-й) он стал министром внутренних дел и шефом жандармов. С 82 г. Толстой еще и президент Академии Наук. Не имеет никакой позитивной программы, но твердо убежден, что реформы, проведенные при Александре II, были ошибкой. Вдохновитель и организатор всех реакционных мер этой эпохи. «Злой гений России». План действий, составленный в 85 г. правителем его канцелярии, реакционным дворянским деятелем Пазухиным, ставленником Каткова, предусматривал широкую программу контрреформ в интересах реакционного дворянства. Смерть Толстого помешала этот план осуществить. Он умер весной 89 г. 25 апреля Александр III заносит в свою памятную книжку: «Скончался бедный гр. Толстой. Страшная потеря! Грустно» (Зай. 65).

Одним из наиболее близких императору лиц, особенно в 80-е гг., был К. П. Победоносцев. В 80-м году его назначают, по настоянию наследника (т. е. будущего императора Александра III), обер-прокурором Синода. Этот пост Победоносцев занимал в течение четверти века. Солидное образование. Училище правоведения. С 60 по 65 гг. — профессор Московского университета (кафедра гражданского права). Затем работа в министерстве юстиции. В 68 г. он сенатор, в 72 г. — член Государственного Совета. автор четырехтомного курса гражданского права, историко-юридических исследований. Уже в 60-е гг. близок императорской фамилии, преподавал великим князям законоведение. В начале 60-х гг. он восторженно приветствовал отмену крепостного права, участвовал в разработке судебных уставов 64 г., ратовал за гласное судопроизводство. Но позднее его взгляды сильно изменились. Он стал крайним реакционером, сторонником неограниченного самодержавия, поборником сохранения дворянских привилегий, врагом европейских форм общественной жизни. Сочетание большего, острого и тонкого ума, широкого образования и узости суждений, нетерпимости, мракобесия (Зай55-6). Презрение к человечеству, к человеку, к человеческой природе. По мнению Победоносцева, человек настолько плох, что единственная возможность держать его крепко в руках — не давать ему рассуждать. Ненависть к интеллигенции, к всякому инакомыслию и инаковерию: «Государство признает одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует, к предосуждению всех остальных церквей и вероисповеданий. Это <…> означает вообще, что все остальные церкви не признаются истинными или вполне истинными». Принимается только ортодоксальное православие. Отношение к другим на практике имеет разные оттенки, от непризнания и осуждения до преследования (Зай. 56). Победоносцев вдохновляет и проводит в жизнь политику крайнего национализма. Пример её, непримиримого преследования иноверцев — Мултанское дело, о котором писал Короленко (10 удмуртов были обвинены в ритуальном убийстве). (59).

В начале царствования Александра III Победоносцев является его доверенным наставником. Близость между ним и царем возникла еще в те времена, когда будущий император был наследником. Особенно окрепла она во второй половине 70-х гг. Победоносцев посылает Александру письма, дает советы. С первых же дней вступления нового царя на престол Победоносцев поучает его, становится его ближайшим политическим советником, своего рода ментором, учителем. Он всевластен. По его рекомендации назначают и увольняют правительственных сановников. Он вмешивается во все дела. Оказывает огромное влияние на подготовку университетского устава 84 г. Его зловещая тень как бы покрывает всю Россию. В поэме «Возмездие» А. Блок пишет об его «совиных крылах» (см. эпиграф). Со средины 80-х гг. влияние Победоносцева начинает постепенно уменьшаться. Мы еще вернемся к этой фигуре, когда речь пойдет об отношении властей и печати.

Как мы уже упоминали, несколько особняком в «квартете» лиц, особенно приближенных к императору, стоит князь В. П. Мещерский. Нахал, подхалим, доносчик, сплетник, развратник («мужеложец») и т. п. Редактор журнала «Гражданин». Автор памфлетных романов из великосветской жизни. Даже единомышленники отзывались о нем с брезгливостью. Феоктистов писал о нем: «Негодяй, наглец, человек без совести и убеждений, он прикидывался ревностным патриотом — хлесткие фразы о преданности церкви и престолу не сходили у него с языка, но всех порядочных людей тошнило от его разглагольствований, искренности которых никто не хотел и не мог верить» (Зай74).

Сближение Мещерского с Александром III относится еще к 60-м гг., когда будущему императору было всго17 лет. Они очень дружны (в письмах Мещерский называет Александра просто по имени и отчеству). По рассказам, юный великий князь ухаживал за сестрой Мещерского. Разрыв произошел во второй половине 60-х гг. (Феоктистов утверждает, что Мещерский проворовался). Но позже они опять сближаются. В 72 г. Мещерский, видимо, выклянчил у Александра деньги на издание журнала «Гражданин». После воцарения Александра близость отношений сохраняется, но они не афишируются, становятся конспиративными. Мещерский регулярно посылает императору свой дневник. Это давало ему возможность доводить до сведения императора свои льстивые похвалы ему. В то же время дневник использовался как средство для доносов, не только на своих недругов, но и на ближайших единомышленников. Здесь и утверждение, что великий князь Владимир и его жена слишком привержены к прибалтийским немцам, и сообщение о неблаговидном поведении Победоносцева в деле об опеке над имуществом фон Дервиза, и обвинение покойного Каткова в связях «с жидами» и т. п. Победоносцев был какое-то время посредником между Мещерским и царем. Но позднее оба приближенных поссорились. Назойливость князя, вероятно, раздражала и Александра. Да и вообще его облик, поведение, поступки вряд ли могли нравиться императору. Очень разные они были натуры. По мнению Зайончковского, царю «полностью импонировали политические взгляды редактора „Гражданина“. И именно это, несмотря на то, что многое из нравственных качеств Мещерского не могло не отталкивать от него Александра III, сближало их» (79). Эти взгляды «представляли собою квинтэссенцию реакционности». Мещерский — убежденный сторонник розог. Он обличает тех, кто отрицает их полезность и необходимость. По его словам, бесспорная истина, ощущаемая народом, «Это сознание нужды розог <…> Куда не пойдешь, везде в народе один вопль: секите, секите, а в ответ на это власть имущие в России говорят: всё, кроме розог. И в результате этого противоречия: страшная распущенность, разрушение авторитета отца в семье, пьянство, преступления <…>ничего народ не боится, кроме розог: где секут, там есть порядок, там пьянства гораздо меньше, там сын отца боится, там больше благосостояния» (79–80). Такую мораль проповедовал мужеложец и распутник. И она нравилась императору.

Второй «конек» кн. Мещерского — борьба с просвещением. По его мнению, оно приносит решительный вред; следует закрыть большую часть гимназий (оставить лишь одну на две губернии), резко увеличить плату за обучение (в 10–15 раз). На деньги, полученные от уничтожения 150 гимназий, учредить профессиональные и ремесленные школы. Университеты постепенно свести к норме 500–800 человек. На каждом курсе максимум 50 студентов каждой специальности. Отмена стипендий, резкое повышение платы и в университетах. Пансион для немногих неимущих, которые будут жить на казарменном положении. Проект, который, вероятно, тоже не вызывал возражений царя. За всю историю России только Бутурлин предлагал нечто подобное. Но даже у него о гимназиях речь не шла. В заключение можно сказать: каков царь, такие и его ближайшие сподвижники.

Программа царствования Александра III — это программа дворянской реакции, что проявилось уже в манифесте 29 апреля 81 г., ориентированном на укрепление самодержавия, открыто реакционный курс. Исследователь П. А. Зайончковсий в книге «Российское самодержавие в конце XIX столетия» (см. библиографию), подробно излагая события периода 80-х — начала 90-х гг., называет весь этот период — «политическая реакция». Мы остановимся лишь на материале, рассматриваемом в шестой главе — «Пресса и администрация». Сразу после воцарения Александра III видные сановники С. Г. Строганов, П. А. Валуев, К. П. Победоносцев стали призывать к новым ограничениям печати. Валуев, например, считал, что «злоупотребления печатным словом могут иметь гибельные последствия для государства». Победоносцев называл журналистику «самой ужасной говорильней, которая во все концы необъятной русской земли, на тысячи и десятки тысяч верст, разносит хулу и порицание на власть, посевает (сеет- ПР) между людьми мирными и честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает только к самым вопиющим беззакониям». Подобные же мнения высказывает один из лидеров либерального лагеря, профессор Московского университета Б. Н. Чичерин в статье «Задачи нового царствования»: «Свобода печати, главным образом, периодической, которая одна имеет политическое значение, необходима там, где есть политическая жизнь: без последней она превращается в пустую болтовню, которая умственно развращает общество… В России периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим; она принесла русскому обществу не свет, а тьму» (Жир161).

Уже в 81-м г. министр внутренних дел Н. П. Игнатьев разработал проект нового закона о печати, учитывая вышеприведенные высказывания. Сменивший его весной 82 г. Толстой в августе этого года представил в Комитет министров Временные правила о печати, в основе которых лежал проект Игнатьева. 27 августа Временные правила утверждены царем. Они существенно меняли к худшему положение печати, усиливали цензурный гнет, во многом по сути возрождали предварительную цензуру, давали фактически право министру внутренних дел прекращать издания и пр. Пункт первый этих правил гласил, что редакции повременных изданий, выходящих не менее раза в неделю и вызвавших третье предостережение, обязываются после срока приостановки представлять в Цензурный комитет номера газет не позднее 11 часов вечера до выхода их в свет; это ставило редакторов в крайне трудные условия: они должны были проходить предварительную цензуру, а кроме того заканчивать подготовку номера к 10 часов вечера, в то время, как другие издания могли включать материалы, полученные позже. Цензурным органом, в случаях обнаружения «значительного вреда» от распространения такого издания, дано право приостанавливать его выход в свет, не возбуждая судебного преследования. Второй пункт обязывал редакции газет и журналов, выходящих без предварительной цензуры, сообщать по требованию министерства внутренних дел имена авторов тех или иных статей (это требование было и в прежние времена, но часто не соблюдалось; «Временные правила» как бы подтверждали его, усиливая ответственность за нарушение). В третьем пункте сообщалось о создании Совещания (Верховной комиссии по печати), в которое входили министры внутренних дел, народного просвещения, юстиции, обер-прокурор Синода, а также руководитель ведомства, подавшего иск. Совещание четырех министров должно было решать вопрос о совершенном прекращении или о приостановке повременных изданий «без определения срока её, с воспрещением редакторам и издателям оных быть впоследствии редакторами или издателями каких-либо других периодических изданий» (Зай264). Всё это сильно увеличивало возможность действовать на печать чисто административным путем, вне суда, по произволу властей. Один из популярных журналистов того времени, К. К. Арсеньев, говоря о сущности «Временных правил», отмечал, что «они останавливают мысль в самом ее зародыше, искажают, обрезывают или совершенно подавляют ее выражение, понижают общий уровень печати <…> усиливают влияние мнений, процветающих во мраке, опирающихся на молчание» (Зай264).

1 января 83 г. начальником Главного управления по делам печати назначен Е. М. Феоктистов. В 50-е гг. он занимался педагогической деятельностью, был сотрудником тогда либерального «Русского вестника», редактировал «Русскую речь» — тоже не консервативное издание. Близок Тургеневу, Боткину. В начале 60-х гг. он сближается с либеральной бюрократией: А. В. Головниным, Д. А. Милютиным, поступает на службу в министерство народного просвещения, принимает участие в подготовке цензурного устава 65 г. Активно печатается в газете «Русский инвалид» — умеренно-либеральном издании военного министерства, вернее его главы, Милютина. Друг Каткова. Вместе с ним эволюционирует вправо. В одном из писем Щедрин отзывался о нем так: «Несомненно, что Феоктистов есть холоп Каткова» (Щед. публиц609). С начала 70 гг. сближение Феоктистова с Д. Толстым, Победоносцевым и другими «сильными мира сего». Назначение Феоктистова начальником Главного управления по делам печати воспринято обществом как усиление реакции в области цензуры. Сыграло в назначении, видимо, роль и то, что жена Фоктистова (Феоктистиха, как её называли) находилась «в более чем дружеских отношениях» с министром государственных имуществ М. Н. Островским. Поэт Д. Минаев отозвался на это событие четверостишьем:

Островский Феоктистову

На то рога и дал,

Чтоб ими он неистово

Писателей бодал

(Зай265).

Начинается как бы новый этап цензурной политики, связанный со значительным усилением цензурных гонений. Исследователь Зайончковский приводит оценку Феоктистова в сборнике В. Михневича «Наши знакомые. Фельетонный словарь современника»: «Правление г. Феоктистова ознаменовалось важными и решительными мерами в охранительном духе: известная часть журналистики так называемого „либерального направления“ потерпела крушение; контрабандная междустрочная словесность, с успехом провозившаяся прежде через цензурную таможню, ныне подвергнутая тщательному досмотру, пресечена; столь процветавший еще недавно эзоповский язык вовсе изъят из обращения на печатных листах. Вообще, нужно отдать справедливость, никогда еще наша цензура не стояла в такой степени на высоте своего призвания, никогда она не была так проницательна, столь бдительна и строга, как под руководством г. Феоктистова» (308). Похвала ироническая, но отражающая реальное положение дел.

Существенную роль в этом изменении играл Победоносцев, постоянно вмешивавшийся в дела печати, оказывавший на Феоктистова большое влияние. В первый день назначения того начальником Главного управления Победоносцев направляет ему записку. В ней он предлагает закрыть газету «Русский курьер“:» «Курьер“ достаточно уже выказал себя. Зачем церемониться с этой мерзостью. Я того мнения, что следовало бы немедля вовсе закрыть эту лавочку». Вскоре Победоносцев обращает внимание Феоктистова на сообщение в газете «Голос» о «Московском телеграфе». В последнем должен быть напечатан новый «философский труд» Л. Н. Толстого (речь, видимо, идет о статье «В чем моя вера» — ПЗ): «Эти философские труды полоумного гр. Толстого известно к чему клонят <…>Посему не лишним почитаю обратить Ваше внимание на означенное заявление» (Зай266). В архиве Феоктистова сохранилось 79 записок Победоносцева. Почти все они касаются вопросов прессы, её ограничения.

Победоносцев придавал периодике большое значение. Он каждый день начинал с чтения большого количества газет, в том числе мало влиятельных, не значительных. Феоктистов удивлялся, как у Победоносцева хватает времени читать не только общераспространенные, но и самые ничтожные газеты, не только передовые статьи, заметки, но даже объявления; непрерывно он указывал на распущенность печати, требовал более энергичных мер против нее. Влиял на Феоктистова и Катков, которого начальник Главного управления чрезвычайно почитал (это отразилось и в воспоминаниях Феоктистова). Феоктистов относился к Каткову как услужливый приказчик к хозяину. Он постоянно информировал Каткова не только о делах цензурного ведомства, но и обо всем, происходящем в правительственных сферах. Полный контакт был у Феоктистова и с министром внутренних дел Толстым: «Лично я не могу жаловаться на графа Толстого. Он предоставлял мне полную свободу, одобряя все меры, которые я считал необходимыми, во всем соглашался со мною; он был, видимо, доволен, что нашелся человек, который поставил себе задачей действовать твердо и последовательно». Иногда Феоктистов оказывал даже давление на Толстого, чтобы «вырвать у него согласие на решительную меру» (Зай268).

Борьбу правительства с литературой, периодикой можно разделить на два вида: ограничение круга вопросов, тем, о которых разрешалось писать, и непосредственные преследования конкретных изданий. Уже 28 мая 81 г. выходит циркуляр, предлагающий печати воздерживаться без разрешения властей от сообщений, касающихся земских и думских постановлений, отчетов о заседаниях этих учреждений и пр. В 85 г., в связи с избранием петербургского городского головы, запрещены статьи о лицах, которые будут предложены кандидатами.

Особенно сильно власти ограничивали освещение правительственной, государственной деятельности. В марте 84 г. объявлено, что можно печатать сведения только о тех правительственных действиях, его мероприятиях, которые уже обнародованы надлежащим ведомством в официальных изданиях. Запрещались и многие известия о правительственных лицах. В апреле 85 г. разослан циркуляр, запрещающий, в первую очередь в сатирических журналах, заметки о разных высокопоставленных особах, особенно с приведением фамилий.

Ограничивается публикация материалов по аграрному, крестьянскому вопросу: о переселенцах, отношениях крестьян с землевладельцами, о переделах земли и пр. Запрещено упоминание о 25-летии отмены крепостного права. В ночь на 19 февраля 86 г. газеты получили распоряжение: ни одной статьи, ни одного слова о крестьянской реформе. Ряд газет поместили в этот день в знак протеста подчеркнуто не актуальный материал (статьи о джутовых мешках), а «Русские ведомости» вообще не вышли. Когда один из иностранцев спросил, почему сегодня нет газеты, ему ответили: «Сегодня газета молчанием чествует 25-летие освобождения крестьян».

С 90-х гг. запрещены статьи по «рабочему вопросу»: о стачках, положении рабочих, рабочих волнениях и т. д. Запрещение материалов о жизни учебных заведений, особенно высших (беспорядки в Казанском университете и пр.) Всё это разрешено публиковать только после официальных сообщений и сообразуясь с ними. Огромное количество различных запрещающих циркуляров.

В атмосфере усиления реакции после убийства Александра II правительство решило расправится с неугодными изданиями, пресечь всякое инакомыслие. Феоктистов в отчете за 1882-91 гг. писал о введении новых Временных правил (27 августа 82 г.): «Печальное положение нашей печати, к которому она пришла в конце 70-х годов благодаря представленной первоначально ей свободе и снисходительному отношению к ней власти, вызвали необходимость ограничения этой свободы и иного, более строгого отношения к ней со стороны правительства».

Ряд репрессий, запрещений. За 14 лет (81–94) их вынесено174. Из них 104 за первые 7 лет. Это свидетельствовало не о постепенномо смягчении политики правительства, а о том, что особо «вредные» издания были в первое семилетие запрещены или приведены к повиновению. После временного прекращения изданий, приостановки их, они, после возобновления, проверялись предварительной цензурой, пресекающей всякое подобие либерализма. Непосредственно запрещено 7 изданий («Отечественные записки», «Здоровье», «Московский телеграф», «Заря», «Сибирская газета», «Светоч», «Брдзола»). Прекратили свое существование в результате цензурных преследований 8 изданий, главным образом поставленных под предварительную цензуру («Газета Гатцука», «Голос», «Восток», «Русский курьер», «Русское дело», «Порядок», «Страна», «Эхо» (Зай280).

Уже в 83 г., в первом году прихода к власти Феоктистова, прекращено издание трех либеральных газет: «Московского телеграфа», «Голоса» и «Страны». Остановимся сперва на «Московском телеграфе“ — ежедневной газете умерено либерального толка, выходившей в 81–83 гг. Придирки к ней начались с первого года ее издния; весной 81 г. в порядке административного взыскания газете была запрещена розничная продажа; в 82 г. на нее обрушился поток взысканий: четыре предостережения, запрещение розничной продажи, временная приостановка. Принятые меры, по мнению министра внутренних дел, должны были привести к прекращению газеты:» «Телеграфу“, — пишет Толстой Победоносцеву, — запрещена розничная продажа, что для него почти равносильно уничтожению» (Зай282). Однако «Московский телеграф», после приостановки, с ноября 82 г., продолжал выходить. 13 января 83 г. во всеподданнейшем докладе Толстой сообщал, что «Московский телеграф» «продолжает держаться вредного направления». На скорейшем закрытии неугодной газеты особенно настаивал Победоносцев.12 марта 83 г. он писал Феоктистову: «Пора бы уже приняться за „Московский телеграф“. От графа Толстого я слышал, что будет на первой неделе. А вот и вторая кончается» (имеется в виду, что будут приняты меры- ПР. См Зайонч). Феоктистов на следующий же день ответил: «в настоящее время составляется записка о 'Московском телеграфе'.

Послезавтра она будет послана к графу Толстому, который на основании ее возбудит вопрос об означенной газете». Через несколько дней Толстой представил царю доклад, в котором сказано, что «Московский телеграф» «принадлежит к числу наиболее вредных изданий»; «этот орган<…> изображал в самом ненавистном свете теперешнее положение дел».19 марта 83 г. решением Совещания четырех министров «Московский телеграф» был запрещен (всего вышло 76 номеров). Феоктистов в официальной записке писал: «Если вообще, за весьма немногими исключениями, печать наша отнюдь не отличается благонамеренностью и старалась лишь создавать затруднения правительству среди тревожных обстоятельств последнего времени, то два её органа преимущественно перед всеми другими обращали на себя внимание своими вредными тенденциями и дерзостью своего тона. Оба они — 'Московский телеграф' и 'Русский курьер' — издаются в Москве» (Зай283).

В 83 г. произошла расправа с ежедневной петербургской газетой «Голос», издаваемой и редактируемой А. А. Краевским. Она возникла в 63 г., как официозное издание, негласно получала правительственные субсидии. Газета отражала довольно умеренную позицию либеральной бюрократии. В то же время Краевский, в борьбе за подписчиков, стремясь не потерять авторитет в обществе, время от времени печатал в «Голосе» материалы, вызывавшие недовольство властей. Делал это он весьма успешно. В 63 г. газета имела 4 тыс. подписчиков, в 77 г. — более 22 тыс. И число их продолжало расти. С 71 г. компаньоном и соредактором Краевского становится либеральный историк В. А. Бильбасов. Он редактирует газету в 70-е — в начале 80-х гг., заметно изменив её направление, от охранительного до умеренно оппозиционного. Пропагандируя постепенность и реформы, газета выступает в защиту свободной торговли, всеобщего школьного образования, отвергает классическую систему — детище Каткова. Во время русско-турецкой войны 77–78 гг. «Голос» разоблачает злоупотребления и казнокрадство в армии. Не столь уж прогрессивно. Но для властей этого было достаточно.

«Голос» подвергся массированным цензурным репрессиям. Общее число их с 65 г. достигло 46, из них за последние два с небольшим года –12. Благодаря своим широким связям в правительственных сферах газета получала много неофициальной информации и не стеснялась публиковать ее, вызывая недовольство властей. Особенно нетерпимо относились к «Голосу» Победоносцев и Толстой. По словам Феоктистова, Толстой не мог спокойно говорить о «Голосе», «ему все казалось, что „Голос“ служит органом какой-то чрезвычайно сильной партии и что если нанести ему удар, то чуть ли не произойдет бунт» (Зай285). Поэтому министр внутренних дел до поры остерегался применить решительные действия против «Голоса», кроме прочего опасаясь, что «враги его будут утверждать, что он руководствуется чувством личной мести». Таким образом, инициатива репрессий против «Голоса» принадлежала не Толстому, а лично Феоктистову.

В феврале 83 г. «Голосу» было объявлено третье предостережение. Во всеподданнейшем докладе по поводу предупреждения о направления «Голоса» говорилось, что газета «неоднократно подвергавшаяся карательным мерам, продолжала и до последнего времени держаться вредного направления, выражавшегося как в суждениях ее о существующем государственном строе, так и в подборе и неверном освещении фактов<…>очевидно рассчитывая породить смуту в умах». Предлагалась очередная репрессия против «Голоса». Прочитав доклад, Александр III согласился с предложением, написав с присущей ему грубостью: «И поделом этому скоту» (Зай285).

Вообще о состоянии печати, о лицах, стоящих во главе того или другого издания, Александр III имел довольно смутные представления. Только через восемь лет после прекращения «Голоса» император узнал, что историк Бильбасов был его редактором. Как рассказывает в дневнике Феоктистов, в начале 90-х гг. Александр III на докладе о запрещении книги Бильбасова об Екатерине II написал следующую фразу: «К сожалению, я не знал, что Бильбасов тот самый скот, который вместе с Краевским издавал „Голос“». Столько лет прошло, а словарь императора остался прежним. И образ мыслей не изменился (Зай286).

Наряду с получением третьего предостережения «Голос» был приостановлен на шесть месяцев и подчинен предварительной цензуре (первое применение «Временных правил» 27 августа 82 г.). В начале августа 83 г., к концу срока приостановки «Голоса», Главное управление по делам печати сообщило редакции, что «каждый номер газеты независимо от экземпляров, доставляемых в Цензурный комитет, должен быть представлен цензору в четырех экземплярах не позже 11 часов вечера накануне выпуска в свет». Это ставило редакцию в крайне трудные условия. Дальнейшее существование «Голоса» становилось невозможным. Поэтому после истечения срока запрещения газета не возобновилась, В августе 83 г. было официально объявлено об ее прекращении (Зай286). Катков решил воспользоваться удачной оказией, купить право издания «Голоса» и сделать его петербургским филиалом «Московских ведомостей». По этому поводу он писал Феоктистову: «При всей гнусности своей благодаря интригам „Голос“ стал большой силой, и было бы, конечно, хорошо овладеть этой силой и направить ее иначе» (Зай286). Феоктистов поддержал предложение. С ним согласился и Толстой. В августе 83 г. он писал Феоктистову: «Я вполне разделяю Ваш взгляд, что в случае благонамеренности новой редакции этой газеты следует быть к ней снисходительным и не держаться строго правил» (286). Всё же сделка не состоялось, и в 83 г. издание «Голоса» прекратилось.

В том же году перестала выходить политическая и литературная газета «Страна» — своеобразное издание, сочетавшее либеральные и монархические идеи, выходившее в 80–83 г. в Петербурге (издатель-редактор Л. А. Полонский). Оно ориентировалось на царствование Александра II, публикуя всяческие похвалы ему и его реформам. Задача интеллигенции, по мнению редакции, «изучать народ, соединять умы общества, идущего вразброд». В то же время, отмечая необходимость реформ, улучшений, газета ратовала за пресечение революционного движения в стране. Такая смесь либеральных и консервативно — монархических идей могла показаться властям недозволенной оппозицией. К этому, видимо, добавлялось ощущение, что подчеркнутые похвалы Александру II содержат противопоставление его Александру III. В 81 г. газета получила два предостережения: 16 января за статью о необходимости помиловать Чернышевского, 4 марта — за статью об убийстве Александра II. В январе 83 г. «Страна» получила третье предостережение, была приостановлена на четыре месяца, подчинена предварительной цензуре и уже не возобновлялась (Зай286-7). В докладе о ней царю Толстой писал: «Газета 'Страна', несмотря на объявленные ей два предостережения и воспрещение розничной продажи <…> продолжала упорно держаться усвоенного ей вредного направления, выражающегося в систематическом стремлении безусловно осуждать все действия и распоряжения правительства и представлять общее положение дел в нашем отечестве в самом безотрадном виде». Направление газеты, по словам Толстого, особенно наглядно выразилось в передовой статье новогоднего номера за 83 г., «в которой с непозволительной дерзостью заявляется об отсутствии в сферах управляющих 'искренности' и 'сколько-нибудь рациональных, приведенных в систему идей'» (Зай287).

В следующем, 84-м, году произошла расправа с «Отечественными записками — самая серьезная из цензурных расправ 80-х гг. После запрещения в 66 г. „Современника“„Отечественные записки“ продолжили его традиции. До 77-го года их редактировали Некрасов и Салтыков-Щедрин. После смерти первого его заменил один из лидеров народничества, Н. К. Михайловский. Им написано большинство обзоров новых книг, литературных рецензий. Сотрудничали в журнале А. И. Эртель, С. Н. Кривенко, другие прогрессивные писатели, публицисты, связанные с народничеством. Журнал и на самом деле был последовательно оппозиционным правительству, отвергал коренные основы существующего порядка. Автор антинигилистических романов Болеслав Маркевич 26 сентября 81 г. писал Каткову, что „Отечественные записки“„прямо, не стесняясь нисколько, подбивают своих читателей на смуту, признают героями Желябовых и Ко. Целые книжки журналов подбираются статья к статье в этом смысле“ (Зай274). Маркевич несколько преувеличивал, но основные тенденции „Отечественных записок“ он уловил правильно. Журнал и на самом деле в это время был основным, наиболее авторитетным органом демократической мысли. И он пользовался успехом у читателей. Если в 68 г. (время перехода журнала в руки Некрасова) у „Отечественных записок“ было 5 тыс. подписчиков, то в 81 г. число их возросло до 10 тыс.