Пролог

Пролог

Гесс любил Гитлера. Это самое главное, без чего понять его просто невозможно, как нельзя понять его безрассудный поступок, сделавший его имя печально знаменитым, или последующее молчание, хранимое до самой могилы, и отказ от покаяния. Он боготворил Гитлера. Какие бы недостатки он в нем не видел и как бы здравомыслящая, чувствительная и нежная сторона его души не страдала от мерзостей, приписываемых его идолу, он, как женщина, знающая, что ее мужчина виновен, все же, несмотря на все это, продолжает любить его, так и Гесс любил Гитлера.

Читая письма Гесса из Ландсберга, где он и Гитлер находились в заключении после провала ноябрьского путча 1923 года, неизменно приходишь к выводу, что это было счастливейшее время в его жизни. Они дышат молодой любовью; редко, когда речь в них шла не о Гитлере, которого он называл не иначе, как «Трибун» трибун народа. Даже в письмах, адресованных подруге и товарищу по туризму, Ильзе Прель, не обходилось без упоминания дорогого ему имени:

"Трибун выглядит сияющим. Лицо у него уже не осунувшееся. Вынужденный отдых идет ему на пользу. Он делает зарядку, vvw (так в семье Гесса обозначали смех), купается, не курит, почти не пьет спиртного, только немного пива; здесь, где нет прежних стрессов, избыток сна и свежего воздуха, он должен быть здоров, и состояние его духа далеко от подавленного".

Дивными весенними днями 1924 года он и Гитлер "бродили среди цветущих фруктовых кустов в саду" и о чем только не говорили. Его завораживала способность Гитлера рассказывать анекдоты, не переставала удивлять широта его "знаний и понимание тем, не очень ему близких", развлекал и трогал недюжинный талант к мимикрии. Из писем ни за что не догадаешься, что, кроме них двоих, в заключении находились и другие люди. Однажды Гесс, писавший за столом у себя в спальне письмо, услышал, как в соседней столовой-гостиной Гитлер рассказывал о каком-то случае на войне, имитируя взрывы гранат, пулеметный огонь и "яростно прыгая по комнате, всецело предавшись буйству фантазии".

В другой раз, когда Гесс принес Гитлеру на полдник чай, тот попросил его остаться и послушать последний отрывок из мемуаров, над которыми трудился. Речь в нем шла о начале войны, о его вступлении в Баварский пехотный полк в качестве добровольца, об отъезде на фронт и первых предвестниках смерти, давших о себе знать, как только его полк был брошен в атаку; потом тихие сначала, но постепенно набирающие силу звуки "Deutschland, Deutschland uber alles…", рвущиеся из глоток этих молодых людей, в конце концов охватывающие весь фронт. Шквал огня заставил солдат попадать на землю, но песня не смолкла. В процессе чтения голос Гитлера становился все тише, а паузы между словами все продолжительнее, пока вдруг лист не выпал из рук, он уронил голову на руки и зарыдал.

"Стоит ли говорить, что мое хладнокровие изменило мне?" — писал Гесс Ильзе Прель.

Взяв себя в руки, Гитлер разоткровенничался и объяснил, почему этот отрывок так растрогал его. Он испытывал смертельный страх; теснило грудь, и ноги не слушались; организм боролся за самосохранение. "Но это была всего лишь трусость. Постепенно я превозмог ее; зимой [19]15 и [19]16 я полностью от нее избавился". "Открыто, без малейшего стеснения он признавался, что имел нервы более слабые, чем другие…"

Под конец, когда Гесс уходил, они обменялись крепкими рукопожатиями. "Я предан ему больше, чем когда бы то ни было! — писал Гесс. — Я люблю его!"

Неоднократно в Ландсберг наведывался «Путцы» Ханфштенгль, мюнхенский издатель, также свидетельствовавший об актерском таланте Гитлера и его способности пародировать других людей. Он был одним из первых поклонников Гитлера, принадлежавших к высокообразованному классу, впоследствии фактически ставшим его общественным секретарем. Описывая репертуар звуков, воспроизводимых Гитлером в рассказах о фронтовой жизни, он перечислял всю звуковую палитру, начиная от одиночного треска французской, британской или германской гаубицы или миномета и кончая общим грохотом поля боя с "барабанной дробью пулеметного огня". Являясь потенциальным претендентом на благосклонность Гитлера, Ханфштенгль не мог не столкнуться с ревностью Гесса. Однажды он подошел поговорить к Гитлеру, уединившемуся с Гессом, последний при этом демонстративно поднялся, подхватил ближайший стул и начал проделывать с ним гимнастические упражнения, чтобы говорившие не имели возможности сосредоточиться.

Все свидетельства единодушно говорят об абсолютной преданности Гесса. Дальше всех пошел Ханфштенгль, утверждавший, что вся его вселенная заключалась в единственном имени — Гитлер. Личный адъютант Гесса, Альфред Лейтген, считал, что его шеф имел одну лишь страсть — "быть преданным толкователем Гитлера". В таком же ключе писал министр финансов, граф Шверин фон Кросик, называя преданность Гесса Гитлеру «безграничной»: "Он считал себя глашатаем фюрера — и по этой причине обязанным прятать собственную индивидуальность за его [господина] личностью".