Глава 9. Английская карта
Глава 9. Английская карта
Главная цель Гесса во внешней политике, от начала до конца совпадавшая со стратегией Гитлера, состояла в установлении дружбы с Британией. Это было необходимо для создания надежного тыла и нейтрализации Франции на время, когда германские армии для завоевания жизненного пространства и искоренения большевизма будут рваться на восток. Как и офицеры Генерального штаба, посвятившие в 1934 году британского полковника в план войны с Россией «Блицкриг», Гесс считал, что если англичане поверят, что Гитлер не намерен посягать на пределы их империи, они с радостью ухватятся за возможность предотвратить распространение большевистской угрозы в Индии и на Ближнем Востоке. Он даже брал уроки английского языка, чтобы лично принять участие в склонении влиятельных британцев на свою сторону. Первым, кого Гесс попытался обработать, был член британского парламента, помощник министра здравоохранения, Джеффри Шекспир. Гесс познакомился с ним в 1933 году, когда сын Шекспира находился на лечении у баварского доктора Герла, его близкого знакомого. Он пригласил англичанина поохотиться на серн. В течение двух последующих лет Шекспир приезжал в Баварию в отпуск, и за это время они уже знали друг друга достаточно хорошо.
Вот как во время войны отзывался Шекспир о человеке, с которым вместе охотился и отдыхал в Баварии: "человек, не лишенный обаяния, и очень милое создание" "беспримерного личного мужества", но "без больших интеллектуальных способностей"; и обратное, "простейшей души человек, не способный лицедействовать". Шекспир не мог не понимать, что Гесс был "всецело предан Гитлеру, который был его идолом". Интересно отметить, что, несмотря на запинающийся английский Гесса, англичанин почувствовал "в его характере чудаковатую тягу к мистицизму, а его взгляд и выражение лица выдавали в нем неуравновешенный ум". Аналогичные замечания высказал после войны и Карл Хаусхофер: его друг, сказал он, никогда не был вполне нормальным человеком; уже в начале 1919 года у него проявлялись тенденции к самоубийству и отсутствие уравновешенности. "Помнится, что я отправил его к нашему семейному терапевту, доктору Боку, обнаружившему у него признаки инфантилизма". Как бы там ни было, но вскоре после этого заявления Хаусхофер и его жена покончили с собой. Шекспир считал Гесса "в политике и дипломатии совершенным любителем", который "не имел знаний об управлении", необнадеживающий вердикт для второго лица в Рейхе.
"Когда я встретился с Гессом, им владела идея, что нет причины, которая могла бы помешать Германии захватить высшую власть в Европе, не повлияв на мировое могущество Британской империи. Англия и Германия могли бы поделить сферы влияния и править миром вместе. Не думаю, чтобы он любил Англию, но он восхищался англичанами по многим аспектам… Он ненавидел Россию и все то, что за ней стояло…"
Годом, венчавшим "Английскую политику", стал 1935. Ему предшествовали успешные визиты Розенберга и Геринга в Британское воздушное министерство, руководимое лордом Лондондерри; двустороннее англо-германское соглашение по военно-морскому флоту, подписанное с легкой руки Риббентропа, одним из консультантов которого был Альбрехт Хаусхофер. Являясь негласной отменой Версальского решения и договора о коллективной безопасности Лиги наций, он стал пощечиной английскому союзнику, Франции; Германия добилась цели: вбила клин в отношения между этими двумя странами. Тот факт, что британское правительство и Королевский военно-морской флот попались на эту удочку, свидетельствует о полном непонимании ими Гитлера и идей национал-социализма. Сэр Джон Саймон, министр иностранных дел, всего два года назад порицавший Розенберга по поводу плохого обращения с евреями, полагал, что дело заключалось в выборе между двумя Германиями: той, что продолжала бесконтрольно вооружаться, и той, от которой можно было добиться взаимного уважения законов при условии гарантии признания ее прав. В британском штабе военно-морских сил поверили угрозе Риббентропа, что если они не согласятся с предложением Гитлера увеличить германский флот до 1/3 мощи британского Королевского ВМФ, начнется безудержный рост военно-морских сил Германии.
Заодно с этими наивными представлениями о целях новой Германии сыграли чувства симпатии, испытываемые к бывшему противнику высшими кругами: королевская семья, земельный и банковский капитал видели в России и коммунизме главную угрозу для своей империи и своего устоявшегося положения. Германию они начали воспринимать в том свете, в каком это было выгодно Гитлеру: в роли бастиона в борьбе против коммунизма, и считать, что война между ней и западными союзниками будет только на руку России. В Королевских военно-воздушных силах понимали, что создание бомбардировщика поколебало неуязвимость островного положения страны и коренным образом изменило имперскую стратегию; Королевский ВМФ стремился поддерживать политику голубого океана, подразумевавшую защиту империи без ведения боевых действий на суше, подобных страшному кровопролитию, имевшему место в Первой мировой войне; немалое беспокойство с его стороны вызывали американские военно-морские силы, движимые антиимперскими (антибританскими) настроениями, а также высокая вероятность создания германо-итало-японской коалиции против Британии. В свете сказанного предлагаемая Германией дружба представлялась весьма заманчивой. Определенную роль, кроме практических и стратегических соображений, сыграло британское чувство честной игры и короткая память или простодушие относительно методов, с помощью которых завоевывалась империя.
На Берлинских Олимпийских играх, состоявшихся летом 1936 года, процесс соблазнения продолжился. Столица преобразилась. Даже липы, давшие имя улице Унтер-ден-Линден[5], были выкорчеваны, чтобы уступить место знаменам со свастикой высотой в пятнадцать метров. "Все делается с колоссальным размахом, записала в дневнике Белла Фромм. — Свастика — повсюду, повсюду — черная форма СС и коричневая СА". Бросались в глаза косметические изменения, связанные с устранением всех признаков антисемитизма и концентрационных лагерей. Не осталось ни следа от оскорбительных для евреев лозунгов и надписей на стенах; "Дер Штюрмер" из книжных магазинов и ларьков исчезла; политические заключенные, труд которых использовался на принудительных земляных работах, больше не смущали взора, так как держались подальше от дорог. Гесс, присутствовавший 1 августа на грандиозной церемонии открытия Олимпийских игр" стоял справа от фюрера.
Среди почетных британских гостей в тот день находился привлекательный молодой человек, член парламента, маркиз Клайдсдейл, наследник герцогов Гамильтона и Брандона. Клайдсдейл был известен как блестящий авиатор высокого профессионализма, летный инструктор Королевских вспомогательных военно-воздушных сил (резерва Королевских ВВС), ведущий офицер 602-й эскадрильи города Глазго. В прессе его называли "Летающим маркизом", или "Боксирующим маркизом". В школьные годы он выступал за Итон, позже за Оксфордский университет и стал впоследствии чемпионом Шотландии по боксу среди любителей среднего веса. Он даже объездил мир с показательными соревнованиями, собирая средства на благотворительность. Теперь его больше знали как летчика. За три года до этого он возглавил картографический отряд, получивший задание сделать карту неизученных районов Гималаев, и таким образом стал первым человеком, перелетевшим на самолете Эверест. Свои достижения, которые в соавторстве с командиром авиакрыла Макинтайром он изложил в "Книге пилота об Эвересте", маркиз оценивал весьма скромно, приписывая успех техническим достижениям: новому сверхмощному нагнетателю горючего и большому пропеллеру.
В парламенте он представлял шотландский избирательный округ Восточного Ренфрю, и по возвращении из гималайской экспедиции, чтобы отпраздновать событие, палата общин устроила в его честь торжественный обед. Уинстон Черчилль сидел рядом с ним. Одно время Клайдсдейл входил в круг молодых друзей и сторонников Черчилля, но позже из-за его «английского» отношения к шотландским проблемам их пути разошлись.
Гесс тоже был страстным поклонником авиации. Хотя в 1927 году он не получил финансовой поддержки для повторения трансатлантического перелета Линдберга, только в обратном направлении — с востока на запад, в 1932 году он принимал участие в воздушных гонках "Вокруг Цугшпице"[6] и пришел вторым, а в 1934 году тоже стал победителем соревнований. Воздухоплавание и все, что с ним связано, было его страстью. Любопытно отметить, что, несмотря на всевозможные светские рауты, куда во время Берлинских Олимпийских игр приглашались почетные британские гости, с Клайдсдейлом он не познакомился во всяком случае, так позже утверждали он сам и герцог Гамильтон (кем стал Клайдсдейл). То же говорили впоследствии вдовствующая герцогиня Гамильтон и ее старший сын, нынешний герцог, а также Ильзе Гесс.
Известно, что, по крайней мере, на одном приеме точно присутствовали и Гесс, и Клайдсдейл. Речь идет об обеде 12 августа, устроенном Гитлером в Рейхсканцелярии в честь сэра Роберта Ванситтарта. Трудно поверить, чтобы Гесс не воспользовался моментом и не представился известному авиатору, тем более что Клайдсдейл являлся членом Англо-германского товарищества, то есть был достаточно влиятельным британцем, с которым Гессу нужно было познакомиться и убедить в необходимости британско-германской солидарности против общей большевистской угрозы. Если этого не произошло, то только из-за его природной замкнутости или стеснительности, обусловленной слабым знанием английского языка.
В первом полном германском объяснении полета Гесса в Шотландию в 1941 году говорилось, что их встреча произошла в Берлине именно в период Олимпийских игр. Можно не сомневаться, что утверждение было делом рук министерства пропаганды доктора Геббельса и имело цель внести раздор в британские умы, намекнув на более близкие отношения, чем те, которые на самом деле существовали между Гессом и Гамильтоном. Тем не менее британское министерство информации сделало тогда аналогичное заявление, от которого вскоре отказалось. Наиболее достоверные сведения относительно этой встречи дал Карл Хаусхофер непосредственно перед Нюрнбергским процессом 1945 года. Брат герцога, лорд Малькольм Дуглас-Гамильтон, также считал, что они познакомились в Берлине. Обсуждение миссии Гесса, состоявшееся у лорда с герцогом Брунсвиком 24 мая 1945 года в присутствии его штурмана Р. К. Лэнгдона, не оставило у последнего на этот счет никаких сомнений.
Но как бы там ни было, достоверно известно, что во время Олимпиады в Берлине Клайдсдейл встречался с Альбрехтом Хаусхофером. В течение продолжительной беседы, о которой Хаусхофер впоследствии отзовется как о "возможно, самой приятной из всех моих воспоминаний об "Олимпийских гостяхо, Клайдсдейл высказал пожелание посмотреть Люфтваффе, строительством которых под прикрытием летных любительских клубов и гражданской авиации занимался Геринг. Альбрехт познакомил британца с Герингом на экстравагантном приеме, устроенном последним 13 августа в своем загородном поместье Каринхалль близ Берлина. Личность хозяина произвела на Клайдсдейла неизгладимое впечатление, что можно сказать и о других ведущих британских политиках. Чтобы выполнить пожелание гостя, Геринг пригласил своего первого заместителя в деле создания Люфтваффе, Эрхарда Мильха, который сказал Клайдсдейлу, что будет рад на другой же день устроить для него экскурсию на аэродромы Штаакен и Добериц; очевидно, что вопросы Люфтваффе обсуждались с ним в открытую, поскольку Геринг сказал, что "в лице большевизма мы имеем общего врага".
Оба, и Альбрехт Хаусхофер, и Клайдсдейл, позаботились о том, чтобы их знакомство, начатое в Берлине, продолжилось. В конце года Альбрехт отправил Клайдедейлу в Шотландию новогодние поздравления, а Клайдсдейл, отдыхавший в тот момент на лыжном курорте в Австрии, по пути домой навестил немецкого друга. Альбрехт пригласил его в гости к своим родителям в их имение Хартшиммельхоф. По всей видимости, вопросы геополитики не обсуждались. После этого Клайдсдейл прислал Карлу Хаусхоферу экземпляр своей "Книги летчика об Эвересте" и написал Альбрехту, что замолвил за него словечко перед Королевским институтом международных отношений, Чатем-Хаус. Альбрехт ответил, что будет счастлив выступить там; в любом случае, в марте (1937) он намеревался побывать в Лондоне и надеялся на встречу с Клайдсдейлом.
Тем временем Риббентроп был назначен германским послом в Лондоне и получил инструкции закрепить свой успех (договор о ВМФ) подписанием с Великобританией более далеко идущего соглашения. Невиданно высокомерный и бесчувственный, с лицом "выдающейся романистки" (как отзывался о нем писатель-путешественник Роберт Байрон) и "глазами рыбы" (Белла Фромм), он оказался самым неудачным выбором на этот пост; презиравший британцев за то, что позволили запугать себя и пошли на подлый сговор с Гитлером, он и теперь пустил в ход тактику большевистской угрозы. Но среди англичан были люди достаточно проницательные, и прозвища, придуманные ему ими, говорят сами за себя: «Риббенсноб» или "фон Брик энд Дроп". Похоже, что Гесс отправил Хаусхофера в Лондон, чтобы поправить кое-какие из своих ошибок; во всяком случае, так объяснил Клайдсдейлу Альбрехт цель своего визита в Лондон весной 1937 года.
Из последующих событий можно сделать вывод, что Клайдсдейл, отыскавший Хаусхофера после Олимпиады, действовал в качестве агента Британской секретной разведывательной службы (SIS) или Воздушной разведки подполковника Уинтерботема. Главной мишенью британской разведки был Гесс; его письма родителям в Александрию распечатывались и прочитывались; в Лондоне знали, что Карл Хаусхофер является ментором Гесса и экспертом Гитлера по геополитическим вопросам, в то время как Альбрехт не делал тайны из того факта, что был одним из наиболее доверенных агентов Гесса. Со своей стороны, Альбрехт (и, соответственно, Гесс) не могли не подозревать, что Клайдсдейл, кроме всего прочего, работал на Британскую разведку; поскольку в Германии бытовало мнение, что любой высокородный англичанин и шотландец, находясь за границей, может выступать в роли бесплатного агента. Что бы там каждый из них ни знал или ни подозревал о другом, но оба они, похоже, преследовали одну и ту же цель: добиться взаимопонимания между Великобританией и Германией, которое, в отличие от цели нацистов, не привело бы к войне в Европе. Как еще явствует из их корреспонденции, они стали личными друзьями и к лету 1937 года называли друг друга «Альбрехт» и «Дугло» уменьшительное от имени Дуглас. Альбрехт в качестве гостя останавливался в шотландском поместье Клайдсдейла "Дангевел Хаус", на юге Глазго.
* * *
Невзирая на помпу Берлинской Олимпиады, беспримерный масштаб Нюрнбергского ежегодного партийного съезда, прошедшего в сентябре, внешний успех "Английской политики", революционный процесс, управлять которым мечтал Гитлер, на самом деле теперь, а может, и всегда управлял им самим; взятый курс, как он ни старался избежать этого, неотвратимо вел к войне на два фронта. Во внутренних делах сосредоточение на производстве вооружения привело к снижению экспорта и избыточному расходу сырья, что выразилось в кризисе иностранной валюты. Борьбу с экономическими трудностями Гитлер начал летом 1936 года, назначив Геринга ответственным за выполнение "Четырехлетнего плана", ознаменовавшего перевод экономики на военные рельсы. Наращивание вооружения продолжалось и, чтобы сэкономить на импорте, было налажено производство искусственной нефти и каучука. Но меры эти рассматривались как промежуточные; "конечное решение", как выразился Гитлер в своем меморандуме, заключалось в "расширении жизненного пространства", что должно было обеспечить "надежную базу сырья и продуктов питания".
План пошатнул позиции Шахта, министра экономики, и защитников стратегии, нацеленной на развитие мирового рынка, решительно сместив акценты в пользу экономистов "IG Farben", выступавших за закрытый европейский рынок, не связанный с мировым. В проталкиваемой Герингом программе, где основной упор делался на синтетическое производство, "IG Farben" становилась главным заинтересованным лицом. В военное производство "IG Farben" была вовлечена также через службу связи с военным министерством, Vermittlungsstelle W, и фактически уже стала исследовательским и опытным полигоном для ведомств, занимавшихся военными поставками, и проводила официально разработанные "военные игры", предназначенные для проверки эффективности нового снаряжения. Случилось так, что первоначальная группа промышленников, собранная Вильгельмом Кепплером для консультирования Гитлера, получившая к тому времени название "Круг друзей рейхсфюрера СС", достигла консенсуса в пользу экономической автократии, подкрепленного перспективой быстрого захвата производства и сырья Австрии, Чехословакии и других стран Дунайского бассейна, потому что Кепплер был консультантом, которого Гитлер настропалил против аргументов Шахта. В любом случае "Четырехлетний план", знаменовавший решительный сдвиг в сторону от мировой экономики, означал также шаг в сторону от таких мощных экономических держав, как Америка и Великобритания.
Аналогичный сдвиг произошел и во внешней политике. Гражданская война, разразившаяся в августе в Испании, породила в Западной Европе идеологическое разногласие: Франция оказалась зажатой между нацистской Германией и (фашистской или коммунистической, в зависимости от исхода) Испанией. Великобритания встала перед лицом фашистской Италии и фашистской или коммунистической Испании, угрожавших ее империалистическим позициям на Средиземноморье. В октябре 1936 года Гитлер пришел к соглашению с Муссолини о германо-итальянском сотрудничестве в Австрии и на Балканах, а также по ряду других спорных вопросов, основным среди которых был принцип «антибольшевизма». В ноябре Муссолини впервые публично упомянул о германо-итальянской "оси Берлин—Рим" в Европе. В том же месяце Риббентроп удалился из Лондона, чтобы заключить "Антикоминтерновский пакт" с Японией, задуманный как средство борьбы с "коммунистическим мировым заговором" и запрещавший каждой из сторон подписывать какие-либо политические договоры с Советским Союзом. Хотя напрямую в пакте об этом не говорилось, тем не менее он положил начало военному сотрудничеству антироссийской направленности между Германией и Японией, чего так добивался Карл Хаусхофер.
Авторы плана и, несомненно, эксперты "Круга друзей рейхсфюрера СС" — полагали, что для марша на восток все подготовлено; он должен был начаться в четырехлетний срок или чуть позже. Только два аспекта омрачали перспективу: на внешней арене не было уверенности в позиции Британии, на внутренней произошло сосредоточение консервативной оппозиции в верхнем эшелоне дипломатической и государственной бюрократии, в высшем командовании вооруженных сил и в кругу экономистов и промышленников, сторонников Шахта, — именуемой словом «реакция», которая в свое время выступила в поддержку Гитлера против Рема. Но они видели, как на смену СА пришли СС, и отчетливо понимали, куда двигался Рейх. В своем большинстве они не имели ничего против общих целей, преследуемых восточной стратегией, их только настораживала спешка, экономическая и политическая беспечность, с которой планы претворялись в жизнь. Конечно, мало кто предвидел полное крушение, но угроза духовного болота, куда затягивало страну, представлялась реальной.
Для Гесса они были врагами. Фюрер оставался для него величайшим стратегом, смотревшим далеко в будущее. "Для него (как явствует из слов Лейтгена) каждое решение фюрера было священно". Об этом красноречиво свидетельствует его речь, произнесенная перед гауляйтерами и крейсляйтерами (региональными и областными руководителями партии) в заключение Нюрнбергского партийного съезда, состоявшегося в сентябре 1937 года. Речь не была публичной, поэтому он мог сказать то, что хотел, хотя выступать с речами ему совсем не нравилось. Ильзе поведала, что перед выступлением он всегда "страшно потел" и, хотя редко употреблял алкоголь, перед тем как встать за трибуну, всегда выпивал маленькую бутылочку розового шампанского: только это давало ему силы подняться на трибуну.
В данном случае "старым боевым товарищам" он напомнил о том, что все эти дни глаза мира прикованы к Нюрнбергскому партийному съезду и что с каждым годом речи, особенно фюрера, приобретают все большую мировую значимость. "Каждый день партийного съезда становится новой вехой в истории борьбы с большевизмом. И эта борьба решает сегодня судьбы мира".
Каждый из них, продолжал он, стоит под прожектором гласности. Если у кого-то есть претензии к министрам или представителям властям, следует прямо адресовать их ответственным. Отзываясь о собственной роли как о "стене плача движения", он сказал, что тех, кто хочет облегчить перед ним свою душу, он может успокоить тем, что все знает, и "вы должны мне поверить, что я пытаюсь найти средство".
Еще он напомнил о том, что они не могут продолжать в прежнем духе бранить правительство и выдвигать требования, как в былые старые времена: теперь правительство и фюрер могли бы удовлетворить их требования лишь в ущерб проводимым им мерам. Помня об этом и являясь солдатским движением, они должны соблюдать дисциплину. Он настоятельно потребовал, чтобы людям они говорили правду и только правду. Если мобилизовать все силы, духовные и физические, горы можно двигать. Воля способна творить чудеса. Проиллюстрировать это положение он взялся примером из внешней торговли.
Имеется значительное число фирм, сказал он, которые все еще используют евреев в качестве своих представителей за границей. Когда кто-то интересовался, ему отвечали, что это делается исключительно из экономических соображений; скажем, в противном случае могла бы пострадать торговля и тому подобное. Но были случаи, когда эти, так называемые незаменимые евреи представляли иностранных конкурентов и принимали участие в бойкоте германских товаров. Но партия здесь не дремала. Ведомство внешней торговли партии поработало над этими фирмами и добилось кое-где успеха; в результате снижения товарооборота больше не наблюдалось.
Напротив, «AEG», к примеру, написала партии, что замена еврейских представителей немцами дала "огромный стимул", и издержки, связанные с перестановкой, были не только покрыты, но значительно возрос "объем продаж и финансовая выгода".
Это доказывает, заверил он, что, несмотря на первоначальный скептицизм экономистов, принципы национал-социализма применимы к торговле. Далее он перешел к обсуждению германо-испанской торговли в свете гражданской войны в Испании и трудностей, порождаемых "силами либерализма и масонства"; в качестве примеров он привел евреев, полуевреев и масонов, своей деятельностью подрывавших на Пиренейском полуострове германские интересы: "Что значит, если кое-кто из евреев то здесь, то там начинает наглеть? Главным образом, это служит напоминанием о том, что еврейский вопрос все же существует, будь иначе мы бы о нем благополучно забыли: потому что, по большому счету, евреи сегодня так мало выделяются из общей массы, что реальна опасность, что мы забудем, какую роль они однажды играли. В связи с этим от людей, побывавших в Вене и Будапеште, мне поступило предложение: время от времени посылать руководителей партии в эти красивые города на Дунае; тогда, вернувшись домой, каждый из них будет снова пылать беспощадностью и ненавистью".
Что значит, продолжал он, если масоны посчитают необходимым время от времени повторять свои прежние утверждения? И в чем "по сравнению с великим движением" (нацистским движением) состояло значение масонов, евреев и других врагов в их, возможно, последнем проявлении? Этих людей не следует игнорировать; напротив, нужно внимательно наблюдать за ними, сообщать обо всем "но не принимать их слишком уж серьезно". Затем он перешел к священникам.
"Чем меньше будем позволять им отвлекать внимание народа на них и их церкви, тем больше времени сумеем посвятить великому труду без помех и добиться еще больших достижений, тем больше поблекнет значимость религиозной концепции. Пока не настанет время, когда следующее поколение, прошедшее через «Гитлерюгенд», "Лигу германских девушек", "Службу труда" и партию, станет истинным носителем жизни нашего народа; тогда придет конец последнему оплоту тех, кто сеет беспокойство, — и народ с еще большим почтением будет относиться к Богу, который с ним".
Изложенное составляет суть основных тревог Гесса, суммированных Лейтгеном в три положения: "вопрос церкви, евреев и GJ"[7]. После чего он коснулся темы главной своей головной боли, "величайшего врага мира, большевизма… нарушителя спокойствия на земле". Он набросился на "мерзкого еврея Финкельштейна-Литвинова", советского министра иностранных дел, который, как он выразился, на "так называемой Средиземноморской конференции своей ветхозаветной бранью в адрес Италии и Германии" хотел нарушить мир на земле, но действовал так бестолково, "как еврей, действительно попавший в опасную зону", что даже британские и французские газеты, которых трудно обвинить в антисемитских и фашистских наклонностях, с сомнением взирали на его маневры.
Опасность, исходящая от большевизма, констатировал он, усиливается за счет того, что этот "силовой инструмент еврейства" не имеет территориальной привязанности. Он имеет представителей в большинстве стран, и только это позволяет понять, как в тех странах жиды и масоны добиваются своих целей — обычно оставаясь в тени, что в противном случае было бы совершенно непостижимо, почему, скажем, Англия оказывает поддержку большевизму? У Британии есть все основания выжечь эту язву огнем и мечом (он тут использовал фразу Гитлера: "mit Stumpf und Stiel auszurotten"), поскольку в пределах ее империи имеются сотни миллионов цветных подданных, не отягощенных материальным достатком и способных потрясти основы империи.
"Но отношение Англии определяется отвращением к национал-социализму и фашизму, исходящим от ее свинорылых демократов (не без помощи масонских и еврейских сил, использующих свое влияние в пользу большевизма) и, естественно, под мудрым прикрытием".
То же относилось и к Франции. Цель франко-советского союза состояла в нападении на зажатую между ними Германию при первом удобном случае. В результате Италия и Германия ставили перед собой задачу предотвратить «большевизацию» Испании.
"Мир должен благодарить исторические личности Гитлера и Муссолини за то, что до сих пор именуется культурным миром. Без этих двух людей в этом центре культуры воцарилось бы еврейско-азиатское варварство. Этих людей подарило миру высшее Провидение, чтобы спасти его культуру. Мы смеем надеяться, что это же Провидение до конца пребудет с ними, чтобы они могли осуществить свое назначение".
Определяющим фактором в их отношениях с другими странами, продолжал он, является их отношение к мировой угрозе большевизма. Это легло и в основу их отношений с Японией, ставки которой на континентальную экспансию должны привести к продолжительному противостоянию с Советской Россией. В связи с этим он упомянул о германо-японском антикоминтерновском договоре, заключенном годом раньше.
Страны и движения, с которыми Германия собиралась воевать, Гесс, как Гитлер, Геббельс, Гиммлер и другие глашатаи нацизма, представлял не жертвами, а угрозой. Такая характерная перестановка ролей, называемая психологами «проекция», встречается в его речах постоянно.
"Германия — антипод большевизма. Но как мал фундамент этого антипода. Смотришь на глобус и с содроганием узнаешь крошечное пятнышко, затерявшееся среди океанов и континентов, которое зовется Германия!"
Выступление он закончил призывом сделать «товарищество» первым правилом своей веры и быть "готовым к бою" верным и, следовательно, истинным товарищем Адольфу Гитлеру!"
Далее последовало привычное приветствие "Зиг Хайль!".
Эта речь важна тем, что показывает, что Гесс был таким же фанатиком, как и фюрер; хотя он и не проявлял такой крайности, какая сквозила в секретных речах Гиммлера, обращенных к высшим офицерам СС, Гесс говорил о том же "мировом заговоре евреев, масонов и большевиков" и практически в тех же выражениях "беспощадности и ненависти": Интересно также поразмыслить над решительным поворотом Германии в сторону от западных демократий, после чего Гитлер с изложением этого факта и его последствий выступил перед министром иностранных дел фон Нойратом, военным министром фон Бломбергом и руководителями служб, фон Фричем, Редером и Герингом. На этой конференции, состоявшейся 5 ноября 1937 года (более известной как конференция Госсбаха, названной по имени адъютанта фюрера, полковника Госсбаха, делавшего по ходу неофициальные записи), Гитлер набросал стратегический план завоевания мира, состоявший из двух стадий: первая включала присоединение к Рейху Австрии и Чехословакии и поход на восток с целью завоевания жизненного пространства; вторая приобретение заморских колоний. Своими "ненавистными врагами", которые не потерпят в центре Европы германского колосса, он назвал Францию и Британию, так усердно обхаживаемую им последнее время; но, несмотря на существующий риск, он напомнил им о риске, на который пошли в свое время Фридрих Великий и Бисмарк. Первую стадию он собирался начать не позже 1943–1945 гг., когда перевооружение Германии завершится, а другие страны еще не успеют нагнать ее. Однако, если внешняя политическая обстановка будет тому благоприятствовать, он воспользуется предоставленной возможностью и, кто знает, может быть, приступит к осуществлению своего плана уже в 1938 году.
Перед гением фюрера преклонили головы Редер, подкупленный обещаниями существенного повышения субсидий, дающих возможность создать фантастический океанский флот, и Геринг, автор и ответственный исполнитель "Четырехлетнего плана". Фон Нойрат, фон Бломберг и фон Фрич, знавшие, что силы Германии еще не готовы к большой войне, и уверенные в том, что Франция и Британия не останутся в стороне, высказали сомнения. В течение трех месяцев все трое исчезли. Первым, в конце ноября, был смещен фон Нойрат, которого сменил фон Риббентроп; одновременно произошла замена дипломатов старой школы, находившихся в качестве послов в Вене, Риме и Токио, на более преданных партии людей; тогда же был смещен Шахт, выразивший пожелание выйти в отставку после того, как летом проиграл в экономическом споре Кепплеру и Герингу, ему на смену пришел Вальтер Функ, представлявший взгляды "Круга друзей Гиммлера" и «IG». В начале следующего года фон Бломберг и фон Фрич оказались замешанными в сексуальных скандалах, закончившихся для них отставками. На место Бломберга Гитлер назначил самого себя и отныне значился Верховным главнокомандующим вооруженных сил (вермахта); место Фрича, главнокомандующего сухопутных войск, занял более покладистый фон Браухич. Но более важные изменения произошли в командной структуре армии, а именно: Wehrmachtamt, инкубатор молодых офицеров-нацистов в военном министерстве, предназначенный для координации деятельности трех родов войск, получил статус Высшего командования вооруженных сил (ОКВ). Во главе новой структуры встал послушный и удобный генерал Кейтель. Таким образом, Гитлер в характерной для него манере сформировал параллельное командование, дублировавшее и заменявшее Генеральный штаб армии, занимавший центральное положение в силовых структурах «реакции».