«…А вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете…»: легенда о «царевиче Петре» и русские бастарды

«…А вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете…»: легенда о «царевиче Петре» и русские бастарды

Русские самозванческие легенды XVII– XIX вв. – плодотворная тема для историков и культурологов. Происхождение самозванческих легенд и систематизация сюжетов даны К. В. Чистовым. В особую категорию исследователь выделил вариант легенды, согласно которому «царевич-избавитель» был подменен девочкой-царевной. В чистом виде этот сюжет отражен только в легенде о происхождении «царевича Петра Федоровича», однако, как отмечает К. В. Чистов, можно проследить и характерные аналогии в представлениях более позднего времени. В кон. XVII – нач. XVIII вв. появилось предание, согласно которому, царица Наталья Кирилловна родила дочку, но, опасаясь гнева царя Алексея Михайловича (грозившегося сжечь ее в срубе) подменила царевну мальчиком – сыном боярыни (в другом варианте – немки) – который и взошел на престол с именем Петра I. К. В. Чистов указывает и другой пример бытования сюжета подмены, но уже в реальной династической практике: известно, что Петр I приставил к жене царевича Алексея Шарлотте людей следить за тем, чтобы девочка, если она родится у Шарлотты, не была подменена мальчиком. Наше особое внимание к легенде о «царевиче Петре Федоровиче» обусловлено тем, что Лжепетр в отличие от Лжедмитрия I был выдвинут казачьей средой, и легенда о его происхождении является первой народной самозванческой легендой.

Из всех самозванцев начала XVII в. Лжепетр является наименее загадочной фигурой. Его истинное происхождение стало известно в октябре 1607 г. после сдачи Тулы, взятия его в плен и допроса. Самозванец поведал следующее: «Родился де он в Муроме, а прижил де его, с матерью с Ульянкою, Иваном звали Коровин, без венца; а имя ему Илейка; а матери ево муж был, Тихонком звали Юрьев торговый человек. А как Ивана не стало, и его мать Ульянку Иван велел после себя постричь в Муроме, в Воскресенском девичье монастыре, и тое мать его постригли… и в том девиче монастыре матери его не стало и меня Илейку свез из Мурома в Нижний Новгород нижегородец торговый человек Тарас Грозильников, и жил де у него он Илейка годы с три…» Далее он рассказал о своих странствиях, закончившихся провозглашением его терскими казаками царевичем Петром Федоровичем и приходом в Путивль, а оттуда в Тулу к Болотникову.

Эти показания правительство Василия Шуйского постаралось обнародовать как можно шире. Но и раньше, до пленения Лжепетра, сторонники царя Василия были уверены в самозванстве «царевича». Посол в Польше князь Г. К. Волконский на вопрос панов рады о Петре отвечал:

«Как есмя поехал от великого государя нашего, и про такова вора не слыхали. А ныне слыша от вас так себе домышляем… воры волжские и терские казаки, ведая свою вину… так замыслили и которого будет вора, меж себя выбрав, таким именем именуют…» В наказе гонцу в Крым С. Ушакову (24.05.1607) предписывалось говорить: «Тот вор казак Илейка, что называли царевичем Петром, сына боярского Григорьевский холоп Елагина, и мать его и жена и сестры в черных пашенных людей и ныне живы…» Очевидно, что правительством был произведен розыск о самозванце и установлена некоторая ясность в отношении его личности, хотя часть сведений была ошибочной.

Не вдаваясь в крайне любопытный вопрос о механизме провозглашения Илейки «царевичем», необходимо отметить, что уже очень скоро его современники пришли к идее о «выборе» самозванцев «меж себя», и, как известно, активно пользовались этим. Недаром С. М. Соловьев отмечал, что в казачьих юртах «самозванцы росли как грибы». Это были известные по «Новому летописцу» и грамотам патриарха Гермогена «царевичи» Август, Осиновик, Ерошка, Гаврилка, Клементий и другие. В 1625 г. ряжский приказчик Васька Шолкин, сидя в кабаке вспоминал: «В меж де усобную брань, как был в Калуге вор, и де в те поры был у него на службе в Шацком, и собрався де Шацкого уезда мужики коверинцы, котыринцы, конобеевцы, и говорили де меж себя так: „Сойдемся де вместе и выберем себе царя“». Ответ Шолкину ямщика Кузьмы Антонова чрезвычайно интересен: «От тех де было царей, блядиных детей, которых выбирали в межьусобную брань межь себя, наша братья, мужики, земля пуста стала». Для данной темы важно не резкое осуждение самозванческих авантюр, а тесная связь их самозванства с внебрачным происхождением – ложный государь представлялся, спустя десять лет после Смуты, незаконным наследником – «блядиным сыном».

Наиболее полное отражение легенды о происхождении «царевича Петра» содержится у Ж. Маржерета. Он писал: «В конце апреля император Дмитрий получил известие, что между Казанью и Астраханью собралось около четырех тысяч казаков, которые разбойничали вдоль Волги и говорили, что с ними находится молодой принц по имени Петр, истинный (как они пустили слух) сын императора Федора Иоанновича, сына. Иоанна Васильевича и сестры Бориса Федоровича, который родился около 1588 г. и был тайно подменен, так как по их словам, на его место подставили девочку, которая умерла в возрасте трех лет…»

Близкую к этому рассказу версию изложили московским послам кн. Г. К. Волконскому и А. Иванову в конце декабря 1606 г. польские паны: «Сказывают де тот Петр как он родился, и его де переменили дочерью по Борисову велению Годунова, чтоб ему не быть на государстве…» Послы не замедлили выступить с опровержением, хотя не имели инструкций на этот счет: «То дело нестаточное и слышать того не годитца, а вашему разуму дивимся, что вы таким плутням веры имете: не токмо у великих государей, но у обычных людей тому состатися невозможно, как в то время прилучить иное дитя принести на государьской двор, и как бы такое дело утаилось и посяместа не объявилось…» Далее Волконский, для большей убедительности, поведал: «При государыне царице и великой княгине Ирины были всегда неотступно мои княж Григорьевы сестры княж Иванова княгиня Козловского да окольничего Ондрея Перовича Клешнина жена, и только бы такое дело сталось и они б меня в том не утоили».

В Белоруссии история царского происхождения самозванца отражена в «Сказке о Петре Медведке москале», которую Р. Г. Скрынников считает записанной со слов самого Лжепетра. «Кады се уродила, матка его Ырына познавше по небозщику брате своем, Борисе Годуну, и ж о панстве Московском промышлял, хотечы быть гдрем московским, и для тог его Петра уродивши, утаила, гды Борис пытал, штобы уродила, она отказала же не угоде полмедведка и полчовека, втом часе тот Борис дал покой, болш о том непыталсе…» Желая «ухоронить от смерти» Петра мать отдала его на воспитание «бабке» Гане Васильевой вдове, «аж пришол до розому, а матка его вже вособе его Петра повторе поведа брату своему, иж дочку уродила». После смерти царя Федора Годунов занял престол и «матку его в чорницы постриг», а потом, допытываясь у нее, жив ли царевич Дмитрий, «з запальчивости заразом сестру свою пробил, так иж заразом умерла». Осиротевший царевич покинул «бабку» Гану и «пристал» к астраханскому стрельцу Федору, а после воцарения «царя Дмитрия Ивановича» поспешил в Москву, куда прибыл на другой день после смерти и бежал в Литву, желая встретиться с «царем Дмитрием», который, по слухам, жив и спасается в Литве. О. М. Бодянский опубликовавший эту запись, отмечал сходные и различные моменты в биографии Петра Медведка и Лжепетра, но считал, что это были два разных лица, и предполагал в Петре Медведке Лжедмитрия II. Вопрос о тождестве Петра Медведки и Лжепетра решает показание одного польского источника, который сообщает, что «в Путивль прибыл с донскими казаками Петр Федорович, Недвядко (Niedzwiadko) по фамилии, который назвался сыном покойного царя Феодора Ивановича».

Очевидно, что прозвище Лжепетра – Медведка, связанное с его легендой о «получеловеке-полумедведке» было широко известно в Литве и Белоруссии. Сказочный сюжет о полузвере-полуцаревиче/царевне широко распространен в русском фольклоре («Царевна-лягушка», «Аленький цветочек» и др.), наиболее близко, почти текстуально соприкасается с начальным фрагментом «Сказки о Петре Медведке» сказка, записанная А. С. Пушкиным в с. Михайловское и ставшая основой для «Сказки о царе Салтане», в которой, согласно письму злой царицы-свекрови, царица рожает: «не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку».

Вместе с тем, в «Сказке…» отражена и истинная жизнь самозванца. Р. Г. Скрынников указывал на совпадение основных пунктов в биографии Петра Медведки и Илейки Муромца: сиротское детство, жизнь в Астрахани, движение в Москву по Волге. Любопытно также, что в «Сказке…» царевич укрылся после гибели «дяди» Лжедмитрия I в Москве у «неякого Ивана Мясника, на улицы Покровской», а Илейка Муромец, согласно его показаниям, жил в Москве «от Рождества Христова до Петрова дни у подьячего Дементья Тимофеева… а двор у того подьячего у Дементия у Володимера в Садех…», т. е. недалеко от Покровки.

Большинство источников без подробностей сообщают, что Лжепетр выдавал себя за сына царя Федора Ивановича. Находятся и иные варианты легенды. «Хронограф 1617 года» и «Иное сказание» утверждают, что самозванец называл себя сыном царевича Ивана Ивановича. И. Масса пишет, что самозванец «выдавал себя за Петра Федоровича, незаконного сына царя Федоровича, а царь Федор Иванович никогда и не помышлял пойти от своей жены к другой, чтобы прижить от нее бастарда, но жил как святой, как мы уже говорили». О том же сообщает в «Правдивой и достоверной реляции» П. Петрей, прибавляя, что у царя Федора действительно был побочный сын, «которого он прижил с одной пленной девицей из рода Тизен, да и тот вскоре умер». Это сведение нигде более не встречается, а его источник неясен. В «Истории о великом княжестве Московском» Петрей также говорит о Лжепетре, как о «незаконном сыне» царя Федоре Ивановича, спасавшемся от Годунова у казаков.

Вероятно, на показания Массы и Петрея о внебрачном происхождения «царевича» повлияли слухи о положении царевича Дмитрия Углицкого, рожденного от седьмого, не дозволенного церковными канонами брака Ивана Грозного. Д. Флетчер пишет: «Даже светским лицам неохотно позволяют вступать в брак более двух раз. Этим предлогом сейчас пользуются против единственного брата царя, шестилетнего ребенка, о котором не молятся в церквах (между тем как это всегда соблюдается по отношению к лицам царской крови) на основании того, что он незаконнорожденный». Об этом в 1598 г. вспоминал венский двор. В инструкции послу в России М. Шилю предписывалось узнать: «Имеет ли незаконный брат (Bastard Bruder) Великого Князя, отрок приблизительно 12 лет, по имени Дмитрий Иоаннович сторонников и не провозглашен ли или не избран в Великие Князья…» Неосведомленность венского двора о гибели царевича Дмитрия труднообъяснима, хотя это не имеет отношения к нашей теме.

В европейской практике XVI – начала XVII в. вопрос о правах бастардов на престол не поднимался, даже в случае пресечения династии. Так, сын Карла IX граф Шарль де Валуа бастард Французский (1573–1650) после смерти своего дяди Генриха III и пресечении династии Валуа не воспринимался как возможный претендент на престол ни парижским двором, ни Генрихом IV Наваррским.

Как уже говорилось выше, в дворянстве Франции конца XVI в. бастарды не имели прав на титул и майорат отцов, а довольствовались теми землями, которыми наделял их отец, и были обязаны носить герб со специальным знаком бастарда. В то же время королевич Густав, сын шведского короля Эрика XIV от морганатического брака с дочерью капрала Катериной Монсдоттер внушал опасения королю Сигизмунду III Вазе. Это было очевидно и для Бориса Годунова, по приглашению которого Густав прибыл в Москву в качестве жениха царевны Ксении, но затем оказался в почетной ссылке в Угличе. В 1605 г. русский посол в Литве, укоряя Сигизмунда III в поддержке Лжедмитрия I, говорил: «А нашего царского величества и в нашем господарстве и прамой господаръской сын дяди вашего швейского Ирыка короля сын Густав королевич, и нашему царскому величеству безпрестаны бил челом, штоб мы, великий государь дали ему помочь и позволили доступить Лифлянтские земли…» После прихода к власти Лжедмитрия I, Сигизмунд III через посла А. Гонсевского просил: «в Москве находится Густав, называющий себя сыном шведского короля Эрика, чтобы его не окружали уважением, на которое он вызывает, выдавая себя за шведского королевича, но чтобы держали под хорошим присмотром». Самозванец: «Просил нас преже сего не одинова король его милость чтоб мы Густава, который именует себя сыном короля Ирика, задержали не как королевича, но так, как его урождение есть. И то мы являем его королевской милости, что мы его по его королевской воле держим и ждем, что болша того над ним велит королевская милость делати». В 1644 г. царь Михаил Федорович не посчитал зазорным предложить руку своей дочери шлезвиг-голштинскому принцу Вальдемару, происходившему от морганатического брака датского короля Христиана IV с графиней Христианой Мунк. Таким образом, внебрачное происхождение этих западноевропейских принцев не смущало русский двор, также, как и не смущало современников происхождение царевича Дмитрия, от неканонического брака его отца.

Любопытно очередное совпадение биографий «царевича Петра» и Илейки Муромца – оба они оказываются незаконнорожденными. Тема внебрачного происхождения Лжепетра проходит в известиях С. Немоевского, который вел дневник в ярославской, а затем в белоозерской ссылке, активно питаясь разными слухами. Он пишет: «Сторона Василия… выдавала этого Петрашку за сына одного из думных бояр, князя Воротынского, рожденного вне брака от одной распутной женщины из Пскова, которую он потом, когда имел жениться, отослал назад в Псков».

Свод известий о происхождении Лжепетра показывает не только вариации легенды о «царевичах-избавителях», но и дает возможность передвинуть хронологические рамки бытования этого предания вглубь.