Князья Куракины и князья Курагины из «Войны и мира» Л. Н. Толстого

Князья Куракины и князья Курагины из «Войны и мира» Л. Н. Толстого

Великая эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир» уже давно рассматривается литературоведами и историками не только как выдающееся художественное произведение, но и как ценный исторический источник. Источник не только для истории исторической и общественной мысли и для изучения исторического мировоззрения Толстого и его творческого метода, но и как источник по эпохе 1812 г. Последнее связано с большой и глубокой работой над документами, мемуарами, письмами и устными источниками, проделанной Толстым при создании романа.

Одним из первых заметил и бурно отреагировал на попытку Толстого сочетать в себе и историка Отечественной войны 1812 г. и художника этой эпохи старший современник писателя князь П. А. Вяземский – поэт, друг А. С. Пушкина, участник Бородинской битвы, знакомый со многими героями эпопеи. Он писал: «Начнем с того, что в упомянутой книге трудно решить и даже догадываться, где кончается история и где начинается роман, и обратно» (1868). Этот подход Толстого вызвал резкое неприятие Вяземского. Он укорял Толстого в многочисленных неточностях, и, главное, в недостоверности всего описания хода событий. «История и разумные условия вымысла тут равно нарушены», – отмечал Вяземский, рассуждая об одном из эпизодов «Войны и мира».

Как свидетель и участник событий, Вяземский имел полное право быть уязвленным толстовским взглядом на лица и явления, однако, среди замечаний князя одно представляется крайне важным для настоящей темы. Вяземский писал: «Встреча исторических имен или имен известных, но отчасти искаженных и как будто указывающих на действительные лица, с именами неизвестными и вымышленными, может быть, неожиданно и приятно озадачивает некоторых читателей, мало знакомых с эпохою, мало взыскательных и простодушно поддающихся всякой приманке. Но истинному таланту не должно было бы выгадывать подобные успехи и подстрекать любопытство читателей подобными театральными и маскарадными проделками».

Несомненно, Вяземский имел в виду имена и фамилии действующих лиц «Войны и мира», созвучие которых с реальными фамилиями представителей русской аристократии обескураживало уже первых читателей, и заставляет ломать над этим голову и по сей день. Даже в наше время читатель, мало-мальски знакомый с русской историей, без труда вычислит в графах Ростовых – графов Толстых; в князьях Болконских, Курагиных и Друбецких – князей Волконских, Куракиных и Трубецких; в Василии Дмитриевиче Денисове – Дениса Васильевича Давыдова, Марии Дмитриевне Ахросимовой – Анастасию Дмитриевну Офросимову и т. д. Наконец, эти лица, лишь слабо замаскированные, соприкасаются с реальными историческими деятелями – Александром I, Наполеоном I, Кутузовым, Багратионом, Ростопчиным и многими другими, включая и второстепенных персонажей той эпохи.

Откровенно прозрачный метод шифровки истинных фамилий в романе Толстого ставит перед исследователями важные вопросы. Во-первых, по возможности, дешифровать толстовских героев, и, во-вторых, постараться понять мотивы, по каким Толстой прибегнул к этому методу. Настоящая заметка ни в коей степени не претендует на попытку решить эти вопросы. Мною ставится гораздо более скромная цель – отследить реальные черты некоторых персонажей «Войны и мира», и в первую очередь князей Курагиных – целого семейства отрицательных героев.

Представляется, что все персонажи «Войны и мира» могут быть разделены на четыре категории: 1) реальные исторические лица; 2) лица, носящие имена и фамилии, созвучные именам и фамилиям их прототипов; 3) лица, носящие имена и фамилии, не созвучные с именами и фамилиями их прототипов; 4) лица вымышленные, носящие вымышленные имена и фамилии.

В первой группе императоры Александр I, Наполеон I Бонапарт, Франц I, военные и государственные деятели России и Франции (М. И. Кутузов, П. И. Багратион, М. Б. Барклай де Толли, С. К. Вязмитинов, И. Мюрат, А. Чарторижский, М. А. Милорадович, Д. С. Дохтуров, Н. Г. Репнин, Ф. В. Ростопчин, А. А. Беклешов, М. М. Сперанский, А. А. Аракчеев, А. Коленкур, Л. Л. Беннигсен, Л. Даву, А. Д. Балашов, Н. Н. Раевский, А. П. Ермолов, К. Ф. Толь и другие). Ряд известных лиц не действуют, но неоднократно упоминаются, придавая достоверность повествованию и вписывая его в определенный хронологический контекст – Ю. В. Долгоруков, И. И. Морков, Н. П. Румянцев, Ш. Талейран, В. Меттерних, М. А. Дмитриев-Мамонов, графы Разумовские, Апраксины, и, отметим особо – князь Александр Борисович Куракин, русский посланник в Париже.

Персонажи второй группы столь же очевидны. В первую очередь, это семьи графов Ростовых и князей Болконских, прототипами которых были предки Толстого графы Толстые и князья Волконские. Воспользовавшись образами предков для создания литературных героев, Толстой в обоих случаях вывел в романе только прямых своих предков по обеим линиям. Прототип графа Ильи Андреевича Ростова – дед писателя граф Илья Андреевич Толстой (1757–1820); графа Николая Ильича – отец, граф Николай Ильич (1794–1837), участник Отечественной войны 1812 г., подполковник в отставке. Также и по материнской линии. Старый князь Николай Андреевич Болконский списан с генерал-аншефа князя Николая Семеновича Волконского (1753– 1821). В образе княжны Марии Болконской писатель вывел свою мать – Марию Николаевну Толстую (урожденную Волконскую) (1790–1830). Им были введены в роман, почти без изменений, ее записи о воспитании детей.

Однако попытки дальнейшего отождествления членов семей Толстых и Волконских с персонажами «Войны и мира» терпят неудачу. Не совпадают ни состав семьи, ни имена. Так, князь Андрей Болконский не имеет прототипа на генеалогическом древе Волконских – у Н. С. Волконского не было сыновей. Подобные примеры можно умножать. Таким образом, и в подходе к своего рода «семейным» персонажам Толстой перемешал реальных лиц с вымышленными.

Довольно прозрачно, как уже говорилось выше, списаны со своих прототипов два колоритных персонажа «Войны и мира»: Мария Дмитриевна Ахросимова и Василий Дмитриевич Денисов. Сходство Ахросимовой с Анастасией Дмитриевной Офросимовой уже неоднократно отмечалось. Достаточно сравнить ее описание в «Войне и мире» со знаменитыми мемуарами Е. П. Яньковой. «Рассказы бабушки» раскрывают еще одного столь же прозрачного прототипа толстовского героя – это видный масон Осип Алексеевич Поздеев, выведенный Толстым как Иосиф Алексеевич Баздеев.

Не менее очевидна связь между Василием Денисовым и Денисом Васильевичем Давыдовым. Оба – кавалеристы, маленького роста, жгучие брюнеты и прославленные партизаны; обоим была свойственна страстность и на войне, и в любовных переживаниях. Совпадает возраст и даже чин – оба генералы в отставке.

Казалось бы, в эту категорию можно было бы отнести также князей Курагиных и Друбецких. Однако оставим пока в стороне рассмотрение этого вопроса, и обратимся к третьей категории лиц, для того, чтобы попробовать уяснить методы Толстого.

В первую очередь, это – графы Безуховы, отец и сын. Об отце, графе Кирилле Владимировиче Безухове, известно, что он екатерининский фаворит («в случае был»), вельможа и богач, отец многочисленных незаконных детей, из которых Пьер – любимец. Толстым дано и внешнее описание старого графа – крупного, сильного мужчины, с величественной головой, украшенной гривой седых волос. Наконец, уже в 3 части II тома говорится, что Пьер «бестолковый ревнивец, приверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец».

Очевидно, что образ старого графа вобрал в себя многие черты деятелей екатерининского времени – это указание на его фавор у императрицы, графский титул, богатство, описание обстановки дворца. Однако, можно выделить в этой фигуре черты отдельных исторических лиц – у Безухова присущая братьям Орловым и Потемкину физическая мощь и величественность; имя Кирилл напоминает о графе Кирилле Григорьевиче Разумовском. Усыновление Пьера и получение им графского титула имеет аналогию в семейной истории Орловых, когда внебрачные сыновья графа Федора Григорьевича Орлова получили в 1796 г. фамилию и титул отца. Можно вспомнить и об Александре Алексеевиче Чесменском (1762–1820), сыне А. Г. Орлова, мать которого была, вероятно, незнатного происхождения, но сам он получил дворянство, однако же не получил титул и фамилию отца. Сближает Чесменского с Пьером его жизнь в отцовском доме и внимание отца к его судьбе. О других «воспитанниках» А. Г. Орлова, как и графа К. В. Безухова нам ничего не известно.

Вместе с тем, указание на приступы бешенства и бешеной ревности отсылает нас к фигуре екатерининского фаворита – графа Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова (1758–1803). Представляется, что именно Дмитриев-Мамонов – главный прототип старого графа. Оставим пока вопрос о «бешенстве». Во-первых, Дмитриев-Мамонов, как и Безухов, жил и умер в Москве. Во-вторых, почти совпадает дата кончины. В-третьих, спорная ситуация вокруг наследства сложилась и в семействе Дмитриевых-Мамоновых, только в следующем поколении – в последние годы жизни графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова (1790– 1863). Согласно письменным источникам, граф Александр Матвеевич отличался высоким ростом, однако, если судить по портрету, он не был столь крупным мужчиной как Орлов и Потемкин.

Наконец, о приступах «бешеной ревности». Семейная жизнь графа А. М. Дмитриева-Мамонова сложилась непросто. Он стал фаворитом императрицы в 1784 г., однако его возвышение длилось недолго. Дмитриев-Мамонов влюбился в фрейлину княжну Дарью Федоровну Щербатову (1762–1801) и в 1788 г. получил разрешение Екатерины II на свадьбу, был осыпан дорогими подарками и удален из Санкт-Петербурга. Впрочем, вскоре Дмитриев-Мамонов глубоко разочаровался в своем поступке. Он неоднократно просил позволения вернуться на службу в Петербург, но получал отказы. Поразивший Екатерину II и двор поступок Дмитриева-Мамонова сразу же стали толковать как признак его сумасшествия. В июле 1789 г. императрица пишет Потемкину: «И есть ли б тебе рассказать, что было и происходило чрез две недели, то ты скажешь, что он совершенно с ума сошел; даже и друг его и конфидент Риборьер и тот говорит, что он аки сумашедший». Вновь Екатерина возвращается к этой теме спустя два месяца: «Здесь по городу слух идет, будто граф Мамонов с ума сошел на Москве, но я думаю, что солгано…» Об этом позднее писал М. С. Потемкин брату Павлу: «Об Мамонове говорят, что он с ума сошел и дерется с женою».

Толстой, хорошо знакомый с претензиями нетитулованных Дмитриевых-Мамоновых на наследство графа Матвея Александровича, оставил и прямой намек. Князь Василий Курагин незадолго до смерти старого графа говорит кузине: «Ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа».

Полагаю, этих указаний достаточно, чтобы считать, одним из главных прототипов старого графа – екатерининского фаворита А. М. Дмитриева-Мамонова.

Однако эти указания являются для Толстого вспомогательными, так он оттенил более важную линию: граф Пьер Безухов – граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов. Фигура М. А. Дмитриева-Мамонова блестяще исследована Ю. М. Лотманом, указавшем на многие черты сходства между этим лицом и Безуховым (богатство, огромный рост, физическая сила, приступы раздражения, доходившие до бешенства, организация полка в Отечественную войну 1812 г., увлечение масонскими и декабристскими идеями).

Особо следует отметить, что граф М. А. Дмитриев-Мамонов упоминается отдельно от Безухова как организатор казачьего полка, однако не выведен как действующее лицо. Также лишь упоминает или эпизодически показывает Толстой князя А. Б. Куракина, светлейшего князя П. М. Волконского и графа Н. А. Толстого – носителей фамилий, послуживших исходными для его довольно прозрачных преобразований. При этом и Волконский и Толстой – в той или иной степени, были родственниками предкам писателя – Толстым и Волконским. Выделяется еще одна своеобразная особенность творческого метода Толстого – носители исторических фамилий упоминаются и действуют вместе с персонажами, которым эти же фамилии даны в искаженном виде.

Поскольку вопрос с четвертой категорией персонажей романа – вымышленными героями, с вымышленными фамилиями, – ясен, можно вернуться к вопросу о соотношении Курагиных и Куракиных. Стоит только отметить, что персонажи, обязанные своими именами, фамилиями и характеристиками исключительно фантазии писателя, в основном невысокого происхождения или эпизодические. Это – солдат Платон Каратаев, капитан Тушин, поручик Телянин и другие.

Рассмотрим сведения, которые Толстой дает о князьях Курагиных. В романе упоминаются четыре представителя этой фамилии. Глава семьи – князь Василий Сергеевич в 1805 г. говорит, что ему шестой десяток. Следовательно, он родился около 1755 г. На последних страницах романа (1820) князь Василий упоминается как живой, но постаревший. Он – крупный чиновник. В имении князя Болконского называют «министром», однако, Курагин скорее всего не министр, а сенатор, именно сенаторам поручали производство ревизий, в которую едет князь Василий в ноябре 1805 г. Старый князь Болконский говорит, что когда-то определил Курагина «в коллегию» и вспоминает, что тот «в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и должностях». Возможно, при Екатерине II Курагин служил в Военной коллегии, но по духу он человек штатский. Его влияние на государственные дела не более, чем у других сенаторов.

О супруге князя Василия мы знаем мало. Она «массивная, когда-то красивая, представительная женщина», родственница старого графа Безухова. Лишь однажды князь называет ее по имени – Aline – Алина.

Князь Василий Курагин обладает состоянием, но не столь большим как Пьер. У него имения в нескольких губерниях и дом в Санкт-Петербурге. Тем не менее, дела Курагиных идут не блестяще, и он стремится поправить их, выдав дочь Элен за богача Пьера, и сына Анатоля за богатую наследницу княжну Марию Болконскую. Поведение князя во время предсмертной болезни графа Безухова напоминает суетливость министра С. С. Уварова, пытавшегося вступить в права наследства тяжело болевшего графа Д. Н. Шереметева, впоследствии выздоровевшего. Эта скандальная ситуация стала предметом для острой эпиграммы Пушкина на Уварова – «На выздоровление Лукулла». Не мог не знать об этом и Толстой.

Теперь переходим к детям князя Василия. Их трое, в возрасте от 30 до 20 лет.

Старший сын Василия Курагина – князь Ипполит – служит по дипломатической части. Он прекрасно принят в петербургских салонах, славится как волокита и блестящий светский молодой человек. Однако в деловом отношении князь Ипполит – ноль. Творцы русской внешней политики Билибин и его товарищи потешаются над Курагиным как над шутом. Он – один из петербургских хлыщей, занятых интригами, сплетнями, разговорами, но никак не реальным делом.

Второй сын Курагина – Анатоль – офицер конной гвардии. В 1805 г. он перевелся в армию, но так же к делам службы равнодушен. Он не может ответить на вопрос, где и как служит, чем окончательно роняет свою репутацию в глазах старого князя Болконского. Зато Анатоль, в отличие от Ипполита, красив, мужествен, уверен в себе. Он – блестящий повеса и волокита, принадлежащий к своего рода «золотой молодежи». И Анатоль и Элен вполне могли бы стать героями блестящей фальсификации князя П. П. Вяземского «Записки Омер де Гель», демонстрирующей развратную и пошлую изнанку петербургского двора. Анатоль виновник многих трагедий, которые он воспринимает лишь как невинные шалости. Это вполне жизненный тип, очень схожий с Дантесом.

Наконец, Элен (Елена Васильевна), вероятно, младше Ипполита, но старше Анатоля. Впрочем, точных указаний на это нет. Она вполне может быть младше или старше братьев. Ее нравственный облик также обрисован довольно четко, и нет смысла на этом останавливаться. В целом, отношение Толстого к Курагиным четко выражено словами Пьера: «Проклятая, бессердечная порода».

Теперь рассмотрим коллективный портрет князей Куракиных в эту эпоху. В 1805–1820 гг. род Куракиных состоял из четырех представителей: братья Александр (1752–1818), Степан (1754–1805) и Алексей Борисовичи (1759–1829), сын последнего – Борис Алексеевич (1783– 1850). Куракины принадлежали к высшей аристократии, владели огромным состоянием, сравнимым с состоянием графов Шереметевых, Разумовских, Орловых, князей Голицыных.

Старший из братьев – князь А. Б. Куракин – видный дипломат, посланник в Вене и Париже (1809–1812), один из творцов русской внешней политики накануне Отечественной войны. Он был другом Павла I, занимал пост вице-канцлера и носил второй по «Табели о рангах» чин действительного тайного советника I класса. В конце жизни, занимая высокое положение, он реального влияния на дела не имел, и тяжело болел – сказывались последствия ран, полученных в 1810 г., когда князь сильно обгорел при пожаре в Париже, на балу у князя Шварценберга. Куракин, единственный из всего рода упоминается на страницах «Войны и мира» как реальное историческое лицо.

Степан Борисович был участником обеих русско-турецких войн, усмирял восстание конфедератов в Речи Посполитой (1772–1773) и крымских татар (1783). При Павле I произведен в действительные тайные советники и получил звание сенатора. Он был знаменит умением организовывать пышные празднества, славился как тонкий знаток гастрономии. Однако роскошества не разоряли Куракина, умевшего расчетливо вести дела и перекладывавшего тяжесть безумных расходов на плечи крепостных.

Алексей Борисович также был крупной фигурой. При Екатерине II он был камергером и тайным советником, при Павле I – генерал-прокурором, при Александре I – генерал-губернатором Малороссии и министром внутренних дел, затем получил назначение в Государственный совет. Куракин стал первым покровителем М. М. Сперанского, оценив его государственные способности. Алексей Борисович, по отзыву князя И. М. Долгорукого, «то был горд, то слишком приветлив, все зависело от минуты, и такой характер в начальнике несносен. Всякий знак его внимания, даже самого благодетельного, был тяжел, ибо он покупался не столько подвигами, званию свойственными, как разными низкими угождениями, кои так противны всякому благородному сердцу».

Мужской род продолжился от его единственного сына сенатора и тайного советника князя Бориса Алексеевича. Две дочери князя А. Б. Куракина – Елена и Александра, – были выданы замуж. Первая – за графа Н. И. Зотова, вторая – за Н. С. Салтыкова, затем, была замужем за генерал-адъютантом П. А. Чичериным.

Как можно видеть, ни имущественное положение, ни состав семьи Курагиных и Куракиных не совпадают. Не находит никаких аналогий (за исключением совпадения имен Элен Курагиной и княжны Елены Алексеевны Куракиной) и именной ряд. В семье князя В. С. Курагина было принято давать сыновьям редкие, иностранные имена – Анатоль (Анатолий) и Ипполит. У Куракиных, напротив, набор старорусских имени – Александр, Степан, Алексей, Борис. Из Куракиных старшего поколения никого нельзя сравнить с князем Василием – ловким царедворцем, выискивающим материальную выгоду. Трое братьев были крупными государственными деятелями и пользовались большим влиянием. Александр Борисович – в сфере внешней политики, Степан Борисович – в военной сфере, а Алексей Борисович – во внутренней политике. Князь Василий Курагин гораздо мельче, нежели его ровесники, старшие Куракины. Относительно князя Бориса Алексеевича, то о нем слишком мало данных, чтобы сравнивать его с Анатолем или Ипполитом. Однако нет, и, вероятно, не может быть данных для его отождествления с этими литературными героями.

Таким образом, очевидно, что Толстой, создавая портретную галерею князей Курагиных не сравнивал их с князьями Куракиными, а просто воспользовался этой звучной и известной фамилией, изменив лишь одну букву. Аналогичную ситуацию, вероятно, надо видеть и по отношению к Трубецким. Здесь судить сложнее, выведены лишь два героя – княгиня Анна Михайловна и ее сын князь Борис. Однако уже незавидное материальное положение Друбецких не позволяет сравнивать их с состоятельными князьями Трубецкими, владевшими многочисленными имениями. Иными словами, Толстой обошелся довольно произвольно с реальными историческими фамилиями, присвоив их, лишь слегка исказив, вымышленным персонажам. В вышеприведенную систематизацию Курагины и Друбецкие явно не вписываются. Для них нужно создать особую категорию: лица вымышленные, носящие имена и фамилии, созвучные именам и фамилиям реальных лиц, не являющихся их прототипами. Вообще же Толстым этот прием использовался и в дальнейшем. Так, в «Анне Каренине» фигурируют Облонские и князья Щербацкие – фамилии, созвучные князьям Оболенским и Щербатовым. Вероятно, найдутся и другие примеры. В чем же причина столько странного отношения Толстого к историческим фамилиям? Скрывается ли за этим глубокое значение или экономия мысли, направленной на содержательную и идейно-философскую работу? Решение этой задачи – за литературоведами.