Битва

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Битва

Итак, наступает момент истины: сражение решит, кто сильнее. Забудем «психологические эффекты» — боязнь коней и аркебузных выстрелов: все эти страхи, сильные поначалу, давно преодолены. Индейцы научились бестрепетно побивать коней стрелами и ударами палиц, умеют столь же проворно отклоняться от пуль, как и от стрел враждебных племен, с презрением смотрят на арбалеты и знают, что перед ними не боги, а обыкновенные люди, которых можно и нужно убивать.

Армии сближаются. Индейцы, как это у них принято, пытаются запугать противника шумом — испанцев оглушают вопли, свист, грохот барабанов, завывание труб (этот обычай даже оставил след в американской топонимике: Долина Крика в Колумбии). При этом туземцы осыпают противника угрозами, оскорблениями, насмешками. В этом оре комариным писком тонет голосок пунцового от натуги эскрибано, который зачитывает рекеримьенто. Законы Индий запрещали начинать битву первыми; право нападения испанцы получали, только трижды зачитав рекеримьенто. Что ж, коли так, извольте не беспокоиться, Ваше Величество, все будет законно. На оскорбления индейцев хочется ответить словесно, благо кастильский язык крепкими выражениями не обделен, но опять-таки запрещено: за ругань могут и язык отрезать. Ладно, потерпим, ответим не словом, а делом. Капеллан читает молитву, и все получают отпущение грехов — теперь и умереть не страшно. Аде-лантадо отдает приказ к атаке, и до сих пор безмолвное войско испанцев взрывается кличем: «?Santiago! ?Cierra Espana!» («Сантьяго! Замкни Испанию!» — боевой клич, сохранившийся со времен Реконкисты).

Как видно, преимущества испанского вооружения были отнюдь не абсолютны. Индейцы находили, чем ответить на удар, а мужества им тоже было не занимать. При том неравенство в вооружении во многом уравновешивалось количественным превосходством индейцев над испанцами: десять, двадцать, тридцать, а то и пятьдесят на одного… Чем же тогда объяснить чудесные победы испанцев? Не вмешательством же Сантьяго, как их истолковывали сами конкистадоры!

Иные историки и беллетристы указывают на индейских союзников конкистадоров: мол, если бы не они… Спору нет, испанцы всегда старались извлечь для себя максимум выгоды из междоусобиц народов и племен и, чтобы привлечь на свою сторону какое-то племя, могли устроить карательную экспедицию против его исконных врагов. Особенно преуспел в политике «разделяй и властвуй» Кортес, которому при осаде Теночтитлана помогало свыше ста тысяч союзных индейцев. Был, однако, драматический момент, когда все союзники, запуганные пророчествами ацтеков, на десять дней покинули испанцев. Ацтеки, пользуясь случаем, всеми силами обрушились на осаждавших, не прекращая атаки ни днем, ни ночью, но так и не смогли опрокинуть их. Так что списывать успехи конкистадоров на индейских союзников просто смешно. Большинство побед испанцев в Новом Свете одержано без союзников; и даже если союзники имелись, в сражениях испанцы предпочитали обходиться без них, поскольку те создавали неразбериху и только мешали слаженным действиям «индийского войска». Час индейских союзников наступал, когда вражеская армия была повержена и пускалась в бегство, — тогда их выпускали преследовать и добивать побежденных.

Обратим внимание на парадоксальный факт, давно подмеченный историками: над сильными государственными регулярными армиями конкистадоры одерживали более легкие победы, чем над кое-как сколоченными межплеменными воинствами. Из-за этого крепкие, казалось бы, государства пали в короткий срок, а полудикие племена долго и небезуспешно сопротивлялись завоевателям, где-то сохранив независимость. О чем это говорит? О том, что причину побед и поражений следует искать отнюдь не в преимуществах вооружения. Ее следует искать прежде всего в различиях организации армий и военных действий, иначе говоря — в тактике. Действительно, именно тактическое превосходство испанцев в первую очередь и определило успех конкисты. В чем оно состояло?

Прежде всего — в железной дисциплине. Капитана или солдата ждала смертная казнь, если он обращался в бегство, — но в этом была лишь малая часть дисциплины. Смертная казнь его ожидала и в том случае, когда он без приказа бросался в атаку или же по приказу не начинал отступления. Испанское войско было единым организмом, все органы которого действовали слаженно, подчиняясь мозгу — то есть воле генерал-капитана.

Личная инициатива, личная храбрость, разумеется, приветствовались, но лишь в той степени, в какой они не выходили за рамки общей боевой задачи.

Совсем на иных принципах действовало индейское государственное войско. Да, у него тоже имелся главнокомандующий, имелись и командиры воинских подразделений, но их функция состояла лишь в том, чтобы привести людей на поле боя и отдать приказ об атаке. Воины бросались в бой, а дальше наступал безраздельный простор личной инициативы — сражались кто как мог и каждый сам за себя. У инков, муисков, майя и особенно ацтеков установился своего рода культ личного мужества, персональной доблести, которая выделяла его из воинской массы, давала ему почетные чины и регалии, славу и почести. А доказательством личной доблести становился трофей — либо отрезанные уши поверженного врага, либо, что еще лучше, сам пленный. И когда индейский воин одолевал испанца, он забывал обо всем и занимался трофеями, даже не помышляя прийти на помощь своему сотоварищу, которого в этот момент одолевали враги. За что сам же часто бывал наказан. У ацтеков, например, строго воспрещалось приходить на помощь соратнику — в этом случае его могли бы обвинить в стремлении присвоить чужой трофей. Даже инкская армия, самая организованная из всех индейских армий, и та сохраняла строй лишь до начала битвы.

Кортес, при всей своей вере в Божью помощь, очень точно указал вполне земные причины поражения индейцев в битве при Отумбе после катастрофического отступления испанцев из Теночтитлана: «Они накинулись на нас со всех сторон столь яростно, что мы, вовлеченные в гущу схватки, перемешавшись с индейцами, едва могли друг друга различить и, право же, думали, что пришел последний наш день — так велико было превосходство индейцев и недостаточны наши силы для обороны, ибо были мы до крайности измучены, почти все ранены и еле живы от голода. Однако Господу нашему было угодно явить свое могущество и милосердие, ибо при всей нашей слабости нам удалось посрамить их гордыню и дерзость, — множестве индейцев было перебито, и среди них многие знатные и почитаемые особы; а все потому, что их было слишком много, и, мешая друг другу, они не могли ни сражаться как следует, ни убежать, и в сих трудных делах мы провели большую часть дня, пока Господь не устроил так, что погиб какой-то очень знаменитый их вождь, и с его гибелью сражение прекратилось».[28]

Главнокомандующие. Генерал-капитан возглавляет «индийское» войско и разделяет с солдатами все тяготы похода. Совсем иначе держит себя индейский вождь — его несут в паланкине

Последние слова приведенного фрагмента указывают еще одно преимущество испанской военной организации. Действительно, принципиальное, можно сказать и фатальное, различие «индийского» и «индейского» войска состояло в отношении подчиненных к военачальнику. Аделантадо и капитаны, как правило, пользовались непререкаемым доверием и авторитетом, их приказы выполнялись беспрекословно, однако для подчиненных они оставались людьми, причем людьми заменимыми на своем посту. Мало того, всякий аделантадо и капитан назначал заместителя, который в любой момент мог принять бразды командования. А если случится так, что выбыли из строя и капитан, и его заместитель, — любой солдат с радостью готов возглавить подразделение. Поэтому смерть или ранение военачальника для испанцев не означали катастрофы. У конкистадоров не было незаменимых.

Совсем иное дело у индейцев. Вождя, военачальника они воспринимали своего рода полубогом: средоточием силы и мудрости, высшим избранником — на нем одном держалась армия, ее боевой дух. Он был, как та иголка из русской сказки, в которой заключалась вся сила Кощея. При том что на поле боя каждый дрался за себя, воин чувствовал за спиной присутствие обожествляемого вождя, и это придавало ему сил. Стоило убить вождя — и армия разваливалась. Это быстро поняли конкистадоры и выработали соответствующую тактику: молниеносный рейд кавалерии в самый центр войска по направлению к военачальнику; после его гибели битва была фактически выиграна, а дальше начиналось избиение беспорядочно бегущих. Отыскать взглядом главнокомандующего труда не составляло, ведь он всегда выделялся самым пышным нарядом. Некоторые сражения кончались в считанные минуты. Так, например, одна из битв при восстании индейцев на острове Сан-Хуан, где сошлись триста испанцев и десять тысяч туземных воинов, вылилась в единственный выстрел: аркебузир подстрелил вождя, и туземцы обратились в бегство.

Третье существенное различие тактик состояло в том, что собственно тактики как таковой, то есть военного маневра, индейцы не знали. Сражения между войсками индейцев почти всегда состояли в лобовом столкновении «стенка на стенку», притом на поле боя выставлялись сразу все силы. Индейцам не приходило в голову, что можно ударить во фланг, и, опрокинув его, выйти в тыл; можно взять войско противника «в клещи»; заманить противника ложным отступлением, а затем нанести неожиданный удар; можно не выставлять сразу всех людей на поле боя, а оставить «засадный полк» и т. д. — словом, всех этих премудростей европейской военной науки они не знали и не признавали. А испанцы, имевшие за плечами многовековой опыт Реконкисты и двадцатилетний опыт войн в Италии (1495–1521), весьма поднаторели в военной науке, и все эти тактические ходы и ловушки они с успехом применяли против индейцев. В чем особенно им помогала конница, позволявшая нанести быстрый и мощный удар, откуда его меньше всего ждал противник.

Так, при завоевании Гватемалы Педро де Альварадо постоянно и очень эффективно применял прием ложного отступления, если индейцы укрывались на лесистых холмах, окружавших равнину. Киче, как и многие прочие индейские народы, были приучены к честному бою, когда спину врагу показывает слабейший; и вот с победным кличем они простодушно кидались преследовать испанцев. В своей реляции Альварадо сообщает: «…Я с другими всадниками бросился в бегство, чтобы выманить их на равнину, и они побежали за нами и уж готовы были схватить лошадей за хвосты, когда я приказал кавалерии перестроиться, мы развернулись, ударили на них и учинили им превеликое наказание…». В целом же тактика боя конкистадоров соответствовала стратегии всей конкисты: одним броском — сразу в глубину, в центр, чтобы обезглавить армию или государство.

А к преимуществам испанской тактики добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство — мифологическое мышление индейцев, которые всецело полагались на помощь своих богов и поражение могли расценить как наказание свыше либо как «слабость» или «измену» божеств, в чем лишний раз убеждались, видя, как чужеземцы безнаказанно крушат их святилища. В эти моменты они испытывали настоящий психологический шок, и от него не так-то легко было оправиться.

Много писалось и о воздействии конкретных мифов на самосознание и поведение индейцев, прежде всего ацтеков и инков: речь идет о предсказаниях насчет возвращения с востока белых бородатых богов Кецалькойотля и Виракочи, о дурных предзнаменованиях, завершении временных циклов и т. п. Некоторые историки и беллетристы склонны явно преувеличивать влияние этих мифов на ход конкисты, представляя дело таким образом, будто индейцы были просто «психически парализованы» сбывшимися пророчествами. Будь оно так, не случилось бы ни страшного избиения испанцев в Теночтитлане в «Ночь печали», ни трехмесячной осады столицы ацтеков, ни восстания Манко Капака в Перу. Однако бесспорно: мифологическое сознание предрасположено к фатализму, и он играл на руку завоевателям.

Что же касается последних, то не только превосходство в вооружении и тактике дало им победу. Ко всему этому добавилось главное, о чем говорилось ранее, — необыкновенная энергия конкистадора, порожденная временем и пространством.