Отребье, бандиты, головорезы?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отребье, бандиты, головорезы?

«Черная» легенда более всего прижилась в Латинской Америке и в России, причем в последней она утвердилась в самом плоском, публицистически заостренном, подчас карикатурном варианте. Поэтому «черной» легенде нам придется уделить особое внимание.

Ее родоначальником стал уже упоминавшийся Бартоломе де Лас Касас. Его заслуги как гуманиста, общественного деятеля, историка, юриста воистину неисчислимы; и все же в своей ревностной защите индейцев он интерпретировал конкисту и ее вершителей очень однолинейно и тенденциозно. Он первым упростил представления о конкисте, увидев в ней одну-единственную цель — грабеж. Он исказил подлинный сложный облик конкистадора и свел всю мотивацию его деяний к жажде личного обогащения. Он отказал испанским завоевателям Америки даже в воинской доблести: «Разумеется, — писал он, — то были вовсе не великие подвиги, ведь они побеждали обнаженных индейцев, как если бы сражались с курицами». Лас Касас, называвший конкистадоров «лютыми ягуарами» и «бешеными волками», дал и образец того резкого публицистического тона при разговоре о конкисте, который позже был взят его единомышленниками в Америке и в Европе.

Причины распространения «черной» легенды в Латинской Америке достаточно очевидны. В начале XIX в. в испанских колониях началась Война за независимость, которая в конечном счете привела к появлению на карте Америки новых государств. Естественно, что долгую, упорную и кровопролитную войну повстанцы вели под антииспанскими лозунгами. Эта идеология очень глубоко вошла в сознание креолов (так называли себя белые жители Латинской Америки) и во многом стала определять развитие молодых культур. Кроме того, перед новорожденными американскими нациями встала насущнейшая проблема — найти и утвердить свою характерность. Ведь народ, как и отдельный человек, чувствует себя полноценным, лишь когда в полной мере осознает свое отличие от другого. В чем могли испаноамериканцы отыскать свою особость? В природном мире и в индейском культурном наследии. Где-то оно сохранилось, а где-то и вовсе нет; но его отсутствие нисколько не смущало писателей и поэтов, взывавших к своим индейским корням, к тем славным временам, когда индейцы были хозяевами своей земли. Любовь к индейскому прошлому рождает ненависть к конкистадорам, наглым захватчикам, а к этому примешиваются антииспанские чувства, выпестованные в эпоху освободительной войны.

Здесь, кстати, сыграл свою роль еще ряд немаловажных обстоятельств. Освободительная борьба в американских колониях питалась просветительской идеологией, воспринятой из Франции (в XVIII в., как и в последующие два, всякий просвещенный латиноамериканец стремился побывать в первую очередь в Париже). А для европейских просветителей Испания, переживавшая тогда не лучшие времена, была главной мишенью нападок как оплот косности, деспотизма и колониального гнета. Взгляд просветителей постоянно обращался к эпохе конкисты: обличая испанских завоевателей, они вскрывали всю порочную систему государственного насилия и порабощения. Широкой известностью пользовался переведенный на ряд европейских языков роман французского писателя Ж.-Ф. Мармонтеля «Инки или разрушение перуанской империи». В нем общественная жизнь инков представлялась образцом государственного устройства, а император Атауальпа — идеальным правителем; понятно, как при этом выглядели испанцы. Огромное воздействие на умы современников оказал многотомный труд под руководством Гийома Рейналя «Философская и политическая история заведений и коммерции европейцев в обеих Индиях» (1770), в составлении которого приняли участие многие французские просветители. В этой обвинительной книге прослеживалась история европейских колониальных захватов и грабежей, и, разумеется, больше всего от авторов досталось испанским монархам, конкистадорам и священнослужителям.

Казнь пленных индейцев. Жестокость конкистадоров отражена во множестве европейских гравюр

В эпоху Войны за независимость в Латинской Америке распространился заимствованный из европейской культуры романтизм. Романтизму вообще свойственна идеализация прошлого; а еще для него характерно резкое деление героев на положительных и отрицательных, что породило доныне обиходные выражения — «идеальный романтический герой» и «романтический злодей». И с особой силой эти черты проявились в романтизме заимствованном, отчасти подражательном — каким и было это течение в Испанской Америке. Обратив взор к прошлому, латиноамериканские романтики нередко представляли индейский мир как исключительно гармоничный, своего рода Золотой Век Америки; а разрушители этой идиллии, испанцы, приняли на себя роль «романтических злодеев». Между прочим, яркий образец подобной трактовки дал европейский романтик — великий немецкий поэт Генрих Гейне. В поэме «Бимини» о Хуане Понсе де Леоне, который в поисках источника вечной молодости в 1513 г. открыл Флориду, и в поэме «Вицли-пуцли» о Кортесе он вволю поиздевался над конкистадорами и представил их в самом отвратительном и карикатурном виде. Вот, например, как он охарактеризовал Кортеса:

Хоть носил он гордо лавры

И хоть золотом блистали

На его ботфортах шпоры,

Не герой он был, не рыцарь.

Был он атаманом банды,

наглым кулаком своим

Сам вписал в анналы славы

Имя мерзостное: Кортец.

Упаси бог в чем-либо упрекать Гейне: он был не историком, а поэтом, а поэту дозволено то, что возбраняется историку. Вместе с тем поэмы Гейне, безусловно, способствовали формированию «черной» легенды — причем не только в беллетристике и в массовом сознании, но и в исторической науке.

В XX в. начинается систематическое научное изучение доколумбовых культур. Ученые, посвятившие себя этой области знаний, тоже внесли свою лепту в создание «черной» легенды. По человечески их вполне можно понять: способны ли они испытывать иные чувства, кроме ненависти, к тем, кто лишил их не только ценнейших материалов, но фактически самого предмета исследования? Можно ли без содрогания читать о том, как сотнями сжигались бесценные рукописи майя? Наконец, не будем забывать, что в XX в. в ряде стран Латинской Америки так называемый «индихенизм» (апелляция к индейским корням нации) становится составной частью официальной идеологии. В Мексике, например, вы не найдете памятников конкистадорам, зато в центре столицы красуется статуя Куаутемока, последнего правителя ацтеков, оказавшего Кортесу отчаяное сопротивление при осаде Теночтитлана.

Вместе с тем далеко не вся латиноамериканская историческая наука и беллетристика развивалась в русле «черной» легенды. В Латинской Америке были написаны замечательно глубокие исследования, демонстрирующие объективный взгляд на эпоху конкисты и на личности конкистадоров. Более того, даже здесь находились писатели и поэты, которые откровенно восторгались конкистадорами, создавая идеализированные образы несгибаемых «рыцарей без страха и упрека».

В России «черная» легенда о конкисте укоренилась в XVIII в. под воздействием французских просветителей. Еще в 1735 г. в «Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям» был опубликован пространный очерк «О сыскании Америки и о перехождении в оную некоторых европейцев», где говорилось о «бесчеловечных поступках гишпанцев против покоренных ими американ». И может, не столь уж неожиданным выглядит экскурс в эту тему в знаменитом «Письме о пользе стекла» (1752) Ломоносова, где создан отталкивающий образ конкисты:

Уже горят царей там древние жилища:

Венцы врагам корысть, и плоть их вранам пища!

И кости предков их из золотых гробов

Чрез стены падают к смердящим трупам в ров!

С перстнями руки прочь и головы с убранством

Секут, несытые, и златом и тиранством.

Иных, свирепствуя, в средину гонят гор

Драгой металл изрыть из преглубоких нор.

В том же духе конкисту интерпретировал литературный противник Ломоносова Сумароков в стихотворении «О Америке» (1759):

Коснулись европейцы суши,

Куда их наглость привела,

Хотят очистить смертных души,

И поражают их тела.

В 1778 г. на русский был переведен упоминавшийся роман Мармонтеля, и широкой известностью в России пользовался труд Рейналя — о нем, в частности, упоминает Радищев, затронувший тему порабощения Америки в «Путешествии из Петербурга в Москву». В начале XIX в. эту тему подхватил Гнедич, член «Вольного общества», который еще в юности написал драму об Испании, где представил «гишпанцев» воплощением «суеверия и бешенства». В стихотворении «Перуанец к испанцу» (1805) эта трактовка переносится уже на конкисту:

На безоружных, на спящих нас напал,

Не славы победить, ты злата лишь алкал;

Но страсть грабителя личиной покрывая,

Лил кровь, нам своего ты бога прославляя.

Как видно, во всех случаях конкиста понимается исключительно как разрушение, грабеж, вандализм, религиозное лицемерие. Эта трактовка так и передавалась по эстафете российскими вольнодумцами — от просветителей декабристам, затем народовольцам, социалистам, марксистам…

Допрос под пыткой

А в Советской России «черная» легенда была освящена и утверждена официальной идеологией, которая, будучи идеологией тоталитарной, не терпела иных мнений. За что же так невзлюбила советская власть конкистадоров? Вроде бы люди и дела давно минувших дней… Причин тут несколько. Главная из них — суждения К. Маркса и Ф. Энгельса: их труды в Советском Союзе воспринимались как истина в последней инстанции и не подлежали критике. Классики марксизма-ленинизма живо интересовались испанским завоеванием Америки и много писали о нем; они глубоко проанализировали экономический аспект конкисты и убедительно доказали, что именно в эпоху «первоначального накопления капитала» и колониальных захватов окончательно сформировался капиталистический строй и начал складываться мировой экономический рынок. Главной целью основателей научного коммунизма было доказать, что капитализм с пеленок носил грабительский характер, чем и обосновывалась необходимость заменить его справедливым общественным строем; и потому в конкисте ничего иного, кроме ограбления, они не видели и видеть не хотели. «Разбой и грабеж — единственная цель искателей приключений в Америке… Донесения Колумба характеризуют его самого как пирата», — писал Маркс. В советской историографии такого рода оценки воплотились в устойчивые характеристики: конкистадоров называют не иначе как «разбойниками», «бандитами», «грабителями», к которым накрепко приросли определения «алчные» и «жадные». Также Маркс и Энгельс с гневом говорили об уничтожении индейцев и туземных культур. Отсюда — еще одна гроздь убийственных характеристик: «варварство», «невежественность», «жестокость», «кровожадность».

Следует напомнить, что одним из жупелов советской идеологии был антиколониализм (хотя Советский Союз сам фактически являлся крупнейшей колониальной империей). В советском идеологическом лексиконе «колониализм» был одним из самых ругательных слов — наравне с «империализмом». А поскольку Испания открыла эпоху колониализма и в течение трехсот лет оставалась крупнейшей в мире колониальной державой, деятельность испанцев в Новом Свете в советской историографии оценивалась исключительно негативно. К тому же советские люди всегда выражали «солидарность с борьбой народов против колониального ига» (еще один лозунг), а Испания в своих колониях жестоко пресекала любые претензии на самостоятельность — чем нисколько не отличалась от прочих колониальных держав.

Что касается христианизации, то понятно, как к ней относились основоположники научного атеизма. Они считали, что деятельность священнослужителей была лишь ширмой, скрывающей истинные цели испанцев, а также средством духовного закабаления коренных жителей Америки. Поэтому в советском варианте «черной» легенды (в отличие от латиноамериканского) рисовались образы лживых, алчных, циничных, невежественных священников, которые сознательно обманывали индейцев.

Когда дело касалось основ «единственно верного учения», советская историография и беллетристика впадала в резкий оценочный, обличительный и публицистический тон. К тому же по отношению к конкисте и конкистадорам тут было у кого поучиться и на кого сослаться. Для примера автор позволил себе выписать из нескольких книг ряд эпитетов и выражений, относящихся к испанским завоевателям Америки: «воры», «грабители», «разбойники с большой дороги», «подонки», «головорезы», «изуверы», «алчная банда ненасытных конкистадоров», «разнузданная конкистадорская братия», «все они похожи друг на друга, как волки из одной стаи», «дьяволы во плоти». Подобного рода характеристики кочевали из книги в книгу — и нет ничего удивительного в том, что само слово «конкистадор» стало чуть ли не ругательством, синонимом слова «бандит».

На золотых приисках. Тех, кто плохо работал, ждало суровое наказание

Удивительно другое. Рухнула казавшаяся незыблемой идеология со всеми ее мифами; развалилась советская империя; в гуманитарных науках, в том числе и в исторической, произошла коренная переоценка ценностей и перетряска научного аппарата — а «черная» легенда как жила себе, так и здравствует, о чем свидетельствует ряд книг на русском языке, вышедших на рубеже тысячелетий. И все же многое изменилось и в этой области — появилось несколько проблемных статей, предлагающих трезвую и объективную оценку событий и деятелей эпохи конкисты. Но самым мощным противовесом «черной» легенде в России стал изданный в 1985 г. первый том «Истории литератур Латинской Америки» под редакцией В. Земскова (он же — автор большинства глав). И не случайно таким противовесом явился вовсе не исторический, а литературоведческий труд: именно изучение хроник конкисты как художественно-документальных произведений позволило глубоко понять духовную составляющую испанского завоевания Америки.