ЕВРЕИ В ЖИВОПИСИ И МУЗЫКЕ

ЕВРЕИ В ЖИВОПИСИ И МУЗЫКЕ

Еврейская тема в творчестве

В.В. Верещагина и Н.Н. Каразина В нашу задачу не входит рассказывать о жизненном и творческом пути Василия Васильевича Верещагина (1842-1904) – биография художника достаточно хорошо известна.

Нас интересует узкий вопрос: еврейская тема, отразившаяся в работах мастера.

Поэтому мы лишь минимально коснемся биографии Верещагина, пытаясь найти то, что повлияло на интерес художника к еврейству.

Подобно многим деятелям русской культуры, Василий Васильевич Верещагин готовился к военно-морской карьере. Он учился в морском кадетском корпусе. Весной 1860 г. под руководством знаменитого путешественника Ф.П. Литке состоялись выпускные экзамены. Верещагин окончил корпус первым, с общей суммой экзаменационных баллов 210 (второй ученик набрал 196!). 3 апреля Верещагин был выпущен гардемарином флота, однако сразу же стал добиваться увольнения, что вызвало яростное сопротивление не только начальства, не желавшего терять подающего большие надежды офицера (ему по окончании корпуса было всего 17 лет, он был младше всех на курсе), но и родных, считавших его стремление к живописи безумием. Впрочем, военная закалка, полученная в одном из лучших военных заведений России, впоследствии пригодилась Верещагину в его полных опасностей путешествиях.

Верещагин учился в Академии художеств, но требования ее не удовлетворяли его и, несмотря на несомненные успехи, он покинул здание на Васильевском острове. И это было еще до знаменитого бунта Крамского и его товарищей, выступивших против засилья классицизма. Под влиянием художника А.Е. Бейдемана, познакомившего Верещагина с художником Л.Ф. Лагорио, у него созрело желание посетить Кавказ и запечатлеть его в живописи. Он предпринял несколько поездок на юг, но после первой же выяснилось, что ему не хватает мастерства, и Верещагин едет учиться за границу.

Верещагин был принят во Французскую Академию художеств, где его учителем стал французский художник и скульптор Жан-Леон Жером (1824-1904). Чем же привлек Верещагина художник-академист? Оказывается, Жером был путешественником, и картины, привезенные из далеких странствий, резко отличались от его же салонно-академических парижских полотен. Ближневосточные работы Жерома полны жизни и неподражаемого драматизма, что отметил В.В. Стасов. Несколько работ мастера – пейзажи Святой Земли – хранятся в Иерусалимском национальном музее.

Уже во время второй поездки на Кавказ проявились в творчестве Верещагина принципы, воспринятые от учителя. Возросли знание и мастерство.

Самые интересные серии кавказских картин составляют многочисленные портреты русских сектантов, в свое время высланных Николаем I на Кавказ. Можно сказать, что это единственная в своем роде галерея. В громадном большинстве высланные сектанты принадлежали к духоборам и молоканам. Лучшая работа Верещагина – портрет руководителя молокан П.А. Семенова: одухотворенное лицо убежденного в своей правоте раскольника. Посетил ли Верещагин субботнические общины на Кавказе, нам неизвестно (он был в местах их поселений), но и без того ясно, что внимательное прочтение Ветхого Завета, углубленное знание библейского текста и вместе с тем отнюдь не православное прочтение Евангелия явилось следствием общения художника с русскими сектантами – духоборами и молоканами, которые признавали примат Ветхого Завета и в той или иной степени отходили от ортодоксального христианства в сторону иудаизма182.

После каждой поездки в Россию В.В. Верещагин возвращался в Париж, где в общей сложности пробыл три года. Впоследствии враги называли его самоучкой, чем очень обижали мастера: профессиональное обучение его продолжалось восемь лет: два года рисовальной школы, три года в Петербургской академии и три года – в Парижской.

Летом 1867 г., будучи в Петербурге, Верещагин от своего друга А.Е. Бейдемана узнал, что в туркестанскую военную экспедицию приглашается художник. Наряду с военными специалистами генерал Кауфман, осуществлявший присоединение Средней Азии, включил в свою армию художников Верещагина и Н.Н. Каразина, о котором мы расскажем ниже, несколько талантливых ученых, в том числе зоолога Н.А. Северцева и горного инженера А.А. Татаринова; они-то и заложили основы серьезного изучения новоприобретенного края.

При знакомстве Верещагина с Кауфманом художник показал свои работы кавказского цикла, до некоторой степени близкие генералу по службе в тамошнем крае. Рисунки генералу понравились. Убедившись, что Верещагин учился в Петербургской академии и даже получил там отличие – 2-ю серебряную медаль, – Кауфман распорядился принять его в ряды экспедиционного корпуса в чине прапорщика, причем художник выговорил себе право не носить военный мундир и не получать повышения – мода шестидесятников, демонстрирующих пренебрежение к официальной карьере. Художник и знаменитый генерал подружились, хотя взаимные столкновения предотвратить было невозможно, и о них мы расскажем позднее.

После утомительного и длинного путешествия осенью 1867 г. Верещагин добрался до Ташкента, где и поселился на несколько месяцев. Перед ним открывалась незнакомая жизнь, которую он пытался зафиксировать на бумаге. Восточная дикость в первозданном виде, изуверские порядки произвели на него отталкивающее впечатление, особенно же его потрясло положение женщин, неизмеримо худшее, чем даже в Персии и Турции.

Отношения художника с местным населением складывались благоприятно, особенно после удачного врачевания нескольких больных, но позировали люди неохотно, боялись дурного глаза: как только Верещагин брал в руки карандаш, туземцы разбегались.

В это время бухарский хан объявил священную войну (газават) русским, и Верещагин отправился вдогонку за войсками Кауфмана, который ускоренным маршем двигался на Самарканд. Как ни спешил Верещагин, он опоздал: неподалеку от Самарканда генерал успел разбить эмира и без боя вошел в Самарканд. Верещагин был огорчен, что не сумел принять участие в сражении, но судьба была к нему благосклонна. В описании дальнейшего мы следуем в основном за воспоминаниями художника.

Верещагин приехал в Самарканд 3 мая, на следующий день после капитуляции города.

Сам Кауфман, оставив в самаркандской цитадели всего-навсего 500 солдат, да несколько сот раненых, покинул город, преследуя войска эмира, при этом он допустил несколько ошибок, главнейшая из которых заключалась в следующем. Длина стен цитадели равнялась 3 верстам. Многие места следовало отремонтировать, что и пыталась сделать работающая с прохладцей саперная рота. Городские сакли почти примыкали к ветхим стенам крепости – под их прикрытием можно было легко подойти вплотную к не менее старым воротам. Из соображений безопасности Кауфману следовало сжечь прилегающие дома, но, как пишет Верещагин, по доброте душевной он решил не наносить жителям ущерба.

Как только Кауфман с основной массой войск покинул Самарканд, в бывшей столице Тимура началось брожение: эмир был не только светским, но и духовным владыкой среднеазиатских мусульман. В городе началась антирусская агитация, подкрепленная появлением регулярных войск из Шахрисябского ханства. Художник обратил внимание на то, что многие его знакомые, в том числе муллы, которых он рисовал и с которыми поддерживал даже приятельские отношения, стали отворачиваться от него.

Первыми вестниками назревшего восстания были евреи, которые, покинув свои кварталы и захватив семьи и скарб, появились внутри цитадели. К ним присоединились малочисленные индусы и персы, также не ждавшие пощады от мятежников. (Персы хотя и мусульмане, но шииты, в отличие от жителей Средней Азии, мусульман-суннитов). О судьбе части евреев, оставшихся в городе, мы расскажем в главе о Кауфмане. Семьи евреев разместились в тронном зале Тимура.

Положение осажденного гарнизона было отчаянное. Он был отрезан от мира многочисленными отрядами мусульман, общая численность которых доходила до 50 тысяч! Шесть связных, посланных с уведомлением к Кауфману, были обезглавлены шахрисябцами, и только седьмой сумел добраться и передать отчаянный призыв о помощи.

Душой обороны стал находившийся под арестом на гауптвахте полковник Николай Николаевич Назаров. Посажен он был Кауфманом за "злоязычие". Что подразумевается под этим, мы легко можем сообразить, прочитав рассказ об обороне до конца. Сам Верещагин был в первых рядах защитников и неоднократно рисковал жизнью, спасая и увлекая за собой других – солдаты уважительно называли его Василием Васильевичем.

После отбития одной из многочисленных атак Верещагин и Назаров заглянули в Тронный зал. На самом троне Тамерлана расположилась еврейская семья, Верещагин хотел переместить ее в другое место. "Зачем, – отвечал Назаров, – еще и насрать велю!" Далее Верещагин рассказывает, что евреев оказалось здесь "множество, разумеется с чадами и домочадцами; почувствовав свободу с приходом русских, они заважничали, стали носить кушаки вместо веревок, стали ездить на лошадях и проч., что им строжайше запрещено, и, конечно, были бы перебиты, если бы остались в городе.

Как мне рассказывали, при сильной пальбе у нас они поднимали страшный вой, молились, били себя по щекам, трепали за пейсы!.. Все это, при нашем входе, бросилось спрашивать: что и как, благодарили, целовали полы платьев"183.

Возвращаясь к рассказу Верещагина о семидневном "сидении", укажем, что Кауфман, разбив бухарского эмира, быстрым маршем двинулся к Самарканду; мятежники были рассеяны. Правда, щадя мирное население, Кауфман дал женщинам и детям покинуть город. Верещагин писал: "Генерал Кауфман, не говоря о многих других чудных его качествах, был еще человек высокой доброты: он не дал пальцем тронуть жителей, когда занял Самарканд, и, конечно, не мог решиться уничтожить треть города вокруг крепости и разорить столько народа, ничем еще официально не провинившегося, этим только и можно объяснить то, что он ушел вперед, не приведя крепость в тылу в состояние возможности обороняться…" И далее: "Добрейший Кауфман, понимавший, что надобно дать пример строгости, очевидно, нарочно провел предыдущую ночь, не доходя несколько верст, чтобы дать возможность уйти большему числу народа, особенно женщинам и детям…"184.

В туркестанской серии картин появляются первые известные нам живописные изображения среднеазиатских евреев. Всего известно пять рисунков Верещагина, сам он их перечисляет: "Евреи" (2 рисунка), "Мальчик-еврей", "Еврейка" (2 рисунка).

Этюд "Евреи в Ташкенте" изображает группу из трех лиц, беседующих друг с другом.

Все они одеты в халаты, по-видимому, самый пожилой – хахам (раввин), он представляет центр картины, к его словам прислушиваются мальчик с длинными пейсами и высокий еврей, как ни странно, в европейской шляпе. Местонахождение оригинала неизвестно.

Рисунок молодой еврейки с кольцом в носу и бусами на шее, исполненный в 1867 г., находится в Третьяковской галерее. Содержание и местонахождение других "еврейских" работ неизвестно.

В марте 1874 г. Верещагин познакомился с В.В. Стасовым. Эстетические взгляды Стасова вне сомнения оказали влияние на художника. Сохранилась их обширная переписка, частично опубликованная. Стасов был пламенным и открытым защитником еврейства, и это также оказало влияние на творчество художника. Впервые работы Верещагина Стасов увидел на Венской выставке в 1873 г., куда он зашел с Марком Матвеевичем Антокольским. (Картины Верещагина находились в русском отделе Всемирной выставки). И критик, и скульптор пришли в восторг от работ Верещагина.

Впоследствии Стасов неоднократно защищал художника от нападок на него черносотенного суворинского "Нового времени".

К еврейской теме художник вернулся во время путешествия в Палестину в 1883-1884 гг. Поездка была предпринята для сбора материала к картине "Распятие на кресте"185.

Верещагин рисовал не только руины и гробницы, он рисовал евреев, которые как раз в это время в больших количествах стали прибывать в Палестину. Он нарисовал "Портрет еврейского раввина (Раввин из западных губерний России)". "Евреи, особенно пожилые, – писал он, – приходят в громадном числе в Святой град, чтобы провести здесь остаток своих дней и быть похороненными в долине Иосафата, откуда, по их верованию, они будут призваны ранее других к будущей жизни. Еврейское население сильно возросло за последние годы. Турецкое правительство не на шутку встревожилось этим еврейским нашествием и поэтому воспретило евреям оставаться на Святой Земле более 30 дней и селиться здесь".

Любопытное наблюдение – это были годы первой алии. Раввинов Верещагин рисовал еще несколько раз, гонораром за позирование являлся…стакан водки. Рисовал художник и арабов, отмечая, что часть из них – христиане лишь по названию: они охотно за мзду переходят из одной религии в другую. Это же подтвердил ему палестинский патриарх Никодим. "Денег мало, дайте больше денег, через десять лет я всю Палестину обращу в православие"186.

Мы уже указывали на незаурядные познания Верещагина в толковании Библии.

Священное Писание для него – отправная точка при идентификации того или иного события. Позднее Верещагин при демонстрации картин и этюдов Палестинского цикла в "Американ Арт Галлери" написал каталог, где подробно объяснял, как он достигал исторической достоверности, и ссылался при этом на народные предания восточных народов, в первую очередь еврейские.

Перечень картин открывает "Гробница Авраама". Верещагин не только указывает географическое ее расположение, но гневно отмечает, что евреям и христианам туда входить запрещено. Вспомним, что лишь после Шестидневной войны все конфессии получили доступ к могилам патриархов. Вот что пишет Верещагин:

"Гробница Авраама… находится в Хевроне, одном из древнейших городов на свете.

Здесь Авраама посетили три странника, предсказавшие ему рождение Исаака и гибель Содома и Гоморры. Тут же были погребены рядом с Саррой и Авраамом Исаак, жена его Ревекка и много других патриархов. Сюда же было перевезено из Египта набальзамированное тело Иакова, и, по всей вероятности, эта мумия еще и поныне хорошо сохранилась. Место это, где, несомненно, находятся могилы упомянутых лиц, пользуется глубоким почтением с незапамятных времен со стороны евреев, магометан и христиан. В верхней части находятся минареты позднейшего магометанского культа; только внизу, где камни почернели от времени, начинается стена времен Давида.

Набросок сделан мною с крыши соседнего дома, позади гробницы; мне не удалось сделать более законченную картину, так как население здесь отличается страшным фанатизмом и смотрит на всякую попытку снять рисунок, как на осквернение святого города. Нас забрасывали камнями. Христианам редко дозволялось входить в мечеть (принц Уэльский был допущен туда в 1862 г.), а в самую пещеру никогда еще не было дозволено войти ни одному христианину. Раввин Вениамин (Биньямин из Туделлы. – С. Д.), живший в двенадцатом столетии, утверждает, что он видел настоящие гробы патриархов"187.

Уже по этому одному видно, насколько подробно знакомился Верещагин с еврейскими источниками. Каждый пейзаж прокомментирован художником в соотношении с библейским текстом. Мертвое море вызывает воспоминание о Содоме и Гоморре.

Моавитские горы связаны с местом, откуда Моисей увидел Землю Обетованную, Вефиль – там Яков увидел во сне лестницу, идущую к небу; Гробница Иосифа в Сихеме.

Подробности клятвы, взятой с сыновей Израиля Иосифом: "Бог посетит вас и вы вынесите кости мои отсюда", "Кости Иосифа, которые вынесли сыны Израилевы из Египта, схоронили в Сихеме, в участке поля, которое купил Иаков у сынов Емор-ры, отца Сихемова" и т. д. Практический комментарий по ветхозаветной топографии, будь то гробница Самуила, призвание Саула на царство, пожелание Соломоном мудрости и многое другое – все это со ссылками на соответствующие места Священного Писания.

На основе этюдов, привезенных из Палестины, художник создал по два варианта картин "Стена Соломона" и "Гробница королей в Иерусалиме", причем на родине художника осталась лишь последняя в одном из вариантов. Она хранится в Русском музее и считается в художественном плане одной из вершин творчества художника.

На картине изображена процессия закутанных в белые одежды женщин, выходящих из высеченных в скале ворот и спускающихся по массивным ступеням. На картине изображены также две женские фигуры в темно-красных с золотом костюмах, отдающие поклон процессии. Самое главное: благоговейное настроение процессии, направляющейся ко входу в гробницу со священными сосудами, передано эффектной игрой солнечного света, проникающего в ущелье, где господствуют холодные цвета. (Для меня эта картина – полная противоположность "Крестному ходу" И.Е. Репина).

Но высшим достижением художественного и идейного замысла художника стала картина "Стена Соломона". Как известно, евреев, молящихся у Западной стены, неоднократно изображали художники, путешествовавшие по Палестине. Из русских живописцев первыми рисовали стену братья Чернецовы, бывшие в Иерусалиме в 1843 г.

Верещагину в этой работе удалось проникнуть в самый дух иудаизма, картина – не этнографическое изображение экзотического зрелища, а сама трагедия рассеянного народа. Передаем слово художнику: «"Стена Соломона" – шесть нижних рядов этих великолепных камней, несомненно, относятся к временам Давида и Соломона, следующие ряды приписываются Ироду, а верхний и самый меньший ряд принадлежит к магометанскому периоду. Та часть великой стены, которая окружает храм, называется "местом сетований", потому что евреи в давно прошедшие времена имели обыкновение приходить сюда – сначала в годовщину разрушения Иерусалима (уплачивая при этом тяжелый налог мусульманским властям), а в позднейшее время столько раз, сколько хотели, – оплакивать свое прошлое величие и нынешнее рассеянье по белу свету. Едва ли можно увидеть что-либо более трогательное. Евреи обоего пола и всякого возраста приходят со всех частей света молиться и плакать с громкими рыданиями, буквально омывая слезами своими священные камни. По пятницам место это битком набито народом, стекающимся сюда из Палестины, Средней Азии, Индии, Европы, в особенности из России, – все пришедшие молятся самыми жалобными звуками, ударяя себя в грудь, раскачиваясь всем своим телом или неподвижно склоняясь к камням и плача, плача, плача! Евреи словно приносят к этому месту все свои горести и несчастья. Приближается женщина нетвердою поступью, бросается на стену и задыхающимся голосом умоляет Бога возвратить ей ее умершего ребенка…

Вот сидит старый раввин в уголку на камне… и с глазами, полными слез, читает:

"О Боже! Язычники вторглись в Твое достояние; они осквернили Твой Храм; они разрушили Иерусалим… Мы сделались позором для наших соседей, посмешищем для всех окружающих нас народов… Долго ли это продолжится, Господи? Будешь ли Ты на нас гневаться вечно? Будет ли Твоя ярость гореть, словно огонь?" (Псалмы 79:1-5).

Нередко здесь поется нижеследующее:

Чтец: Потому что дворец опустел.

Народ: Мы сидим одинокие и плачем.

Чтец: Потому что храм разрушен,

Потому что стены сломаны,

Потому что величие покинуло нас,

Потому что драгоценные камни храма обратились в прах.

Потому что жрецы наши заблудились и сбились с дороги,

Потому что цари наши пренебрегли заповедями Бога.

Народ: Мы сидим одинокие и плачем.

Чтец: Умоляем Тебя, умилосердись над Сионом.

Н а р о д: И собери вместе сынов Иерусалима.

Чтец: Поспеши, поспеши, освободитель Сиона!

Народ: Говорите о мужестве Иерусалима.

Чтец: Да облачится Сион в благолепие и величие.

Народ: Покажи милость Иерусалиму.

Чтец: Да покажи, Сион, снова своих царей.

Народ: Утешь тех, кто оплакивает Иерусалим.

Чтец: Да возвратится мир и веселие в Иерусалим.

Н а р о д: Да произрастут и да расцветут Иерусалимские розы»188.

Палестинская серия картин, а особенно "Стена Соломона", пользовалась неизменным успехом на международной выставке. Проникновение в самую сущность еврейства не осталось не замеченным. Франц Лист189, весьма образованный теолог, вместе со скрипачкой Янкой Воль посетил выставку и пришел в восторг: "Верещагин -…больше чем талант: это гений, он всегда поражает нас неожиданностью… В числе написанных им видов Палестины самая замечательная картина изображает стену Соломонова храма, у которого евреи оплакивают падение Иерусалима. Здесь каждый камень списан с натуры, а группы евреев так реальны, что им должен позавидовать сам Мункачи, лучший специалист по изображению еврейских типов…"190 Картина "Стена Соломона" была продана в Америке за 300 долларов, цена по тем временам немалая; где она находится теперь, неизвестно, но этюд к ней хранится в Киевской картинной галерее.

Что же касается евангельской серии картин, то большинство критиков сходятся на том, что там, где Верещагин изображает природу Палестины, еврейские типы, – все убедительно. Но там, где художник пытается подняться до больших философских обобщений, он терпит фиаско. Во всяком случае, при всех художественных достоинствах и недостатках, его картины на евангельские сюжеты вызвали дружный протест не только со стороны православной церкви, но и со стороны католической.

То, что в России не могли появиться его работы, – это было ясно. Даже в 1914 г. цензурный комитет подтвердил запрещение распространять фотографические открытки из "евангельской серии". "Церковно-общественный вестник" признал картину "Святое семейство" страшной, а пояснения художника, носившие рационалистический характер, безумными. Венский кардинал Гангльбауэр требовал снять с выставки картины "Святое семейство" и "Воскресение Христа" как богохульные и святотатственные. Кардинал заклинал католиков не посещать выставку Верещагина. Верещагин выступил в ответ с саркастическим заявлением, в котором предлагал кардиналу собрать Вселенский собор для решения вопроса о девственности Марии191. На родине художника клерикальные круги нашли поддержку в суворинском "Новом времени", аккуратно перепечатывавшем каждый отрицательный отзыв на Западе по поводу творчества Верещагина.

Широкой поддержкой Верещагин пользовался в кругах, примыкавших к В.В. Стасову.

Несомненно, что при тщательности, с которой готовился Верещагин к поездке в Палестину, он проштудировал некоторые критические труды Стасова, непосредственно относящиеся к его теме, мы имеем в виду статью "Еврейское племя в созданиях европейского искусства"192. В этой статье Стасов рассказывает о творчестве Александра Иванова и Марка Антокольского. Иванов, по словам критика, всю жизнь посвятил только еврейским сюжетам. По приезде в Италию он навсегда обратился к Библии, никаких других сюжетов не касаясь (что не совсем верно: у Иванова есть сугубо итальянские картины – жанровые и пейзажные). Рисунки Иванова на ветхозаветные сюжеты исполнены с каким-то древнеазиатским, по возможности еврейским характером. "От этой своеобразности, от этой исторической и национальной верности, в соединении с невиданной оригинальностью сверхъестественного элемента, и, наконец, с глубиною психологического выражения получилось что-то новое, своеобразное", – писал критик193.

Высоко оценивая творчество Антокольского в изображении еврейского народа, Стасов на первое место выдвигает скульптурный горельеф "Инквизиция" (точнее, "Нападение испанской инквизиции на евреев во время тайного празднования ими Пасхи").

Творчество Верещагина в Палестинской серии перекликается с творчеством Александра Иванова и Марка Антокольского. Марк Антокольский писал Стасову: «Вчера я прочитал первую хорошую статью в "Голосе" о выставке Верещагина. Так и хотелось обнять даровитого художника, которому, по-моему, нет у нас равного (исключая Репина)». В другом письме восторг первого русского скульптора достиг апогея: "Ай да Русь! Просто сердце радуется, что есть на Руси такие художники, как Верещагин…"194 В письме к Стасову от 28 декабря 1874 г. Антокольский называет Верещагина художником замечательным. "Почти никогда искусство не охватывало так цельно всего существа моего, как произведение Верещагина". На одной из выставок Верещагина Антокольский побывал трижды195.

Но и Верещагин относился с большим уважением к еврейским художникам. Он первый приобрел на выставке картину неизвестного тогда Левитана и впоследствии подарил ее Третьяковской галерее196.

Антокольский хотел, чтобы его ученик Илья Гинцбург сделал скульптурный портрет Верещагина. Дело помог уладить Стасов. Спустя многие годы Гинцбург оставил теплые воспоминания о Василии Васильевиче. Во время позирования произошел любопытный эпизод: Верещагин по памяти рисовал пейзаж. В академической мастерской было холодно, дуло от окна. «"Так вы простудитесь, – сказал Верещагин и, обернув меня газетной бумагой, перевязал веревками, чтобы бумага держалась под блузой. – В горах я таким способом спасался от холода", – сказал он, довольный своей выдумкой. Но вот в мастерскую зашел вице-президент Академии художеств граф И.И. Толстой197: "Что это у вас за газета торчит из-под блузы? Да еще "Новое время"! – "Это я его завернул, – ответил Верещагин. – Ведь ваша академия только замораживает художников"»198.

Работа Гинцбурга очень понравилась Верещагину, и среди немногих произведений других мастеров в доме Василия Васильевича стояла статуэтка "Верещагин за работой".

Заканчивая главку о Верещагине и еврействе, стоит добавить, что, по словам его сына, художник стал защитником Дрейфуса и горячим поклонником Эмиля Золя. Но ведь это для него было естественно.

На туркестанском фронте находился еще один художник – Николай Николаевич Каразин.

Современный читатель почти ничего не слышал о нем, но было время, как говорится, когда его имя гремело по всей России.

В 60-80-х годах пышным цветом расцвела "провинциальная" литература. А.И.

Мельников-Печерский воспел раскольничьи волжские углы, И.В. Омулевский, Д.Н.

Мамин-Сибиряк, В.Г. Короленко, Г.А. Мачтет – певцы уральских заводов и сибирских деревень. К слову сказать, последние трое были воинствующими филосемитами.

Василий Иванович Немирович-Данченко и К. К. Случевский писали о русском Севере.

Немирович-Данченко писал и о Кавказе, у него нашлось место для описания горских евреев в самых теплых и щедрых тонах в повести "Воинствующий Израиль" (1880). На долю Каразина выпала честь пером и кистью воспеть "Русский Туркестан".

Николай Николаевич Каразин родился в ноябре 1842 г. в Ново-Борисоглебской слободе, Богодуховского уезда, Харьковской губернии в старинной помещичьей семье.

Родился в тот самый день, когда умер его знаменитый дед Василий Назарович Каразин (1773-1842), государственный деятель конца XVIII – начала XIX в., учредитель в России Министерства народного просвещения, многогранный ученый и изобретатель, основатель украинского филотехнического общества, основатель первого в Малороссии Харьковского университета. Задолго до уничтожения крепостного права дед-Каразин освободил крестьян. И вот этот "передовой" человек своего времени был присяжным антисемитом. Причем его антисемитизм проявлялся в области исторической науки, где он, вопреки фактам, утверждал зависимость малороссов в церковных делах от евреев. Незадолго до смерти он написал статью "Польский вопрос в 1839 г." (В названии статьи внутренняя полемика с маркизом де Кюстином "Россия в 1839 году").

В полемическом задоре Каразин утверждал, что польский народ "душой и телом есть русский", а шляхта есть наносный слой, вроде шведов в Финляндии и немцев в Прибалтике. Но это ничто по сравнению с выпадом против еврейства: "…церкви, покрытые соломой, – предмет посмеяния для поляков, отдавались на оброк жидам!

Под страхом быть битым кнутом, несчастный христианин выторговывал у грязного обрезанника позволение войти в храм Божий и тот же, покрытый паршею жид (поверят ли этому?) – деспотически распоряжался браками, крещениями и всеми другими христианскими таинствами!"199 Это положение было неоднократно опровергнуто серьезными историками200. В последнее время в научных кругах вновь возникла полемика по этому вопросу.

Образование Николай Николаевич получил во 2-м кадетском корпусе. В 1862 г. он был выпущен офицером в Казанский драгунский полк. Сходство с биографией Верещагина становится полным, когда он в 1865 г. выходит в отставку в чине штабс-капитана и поступает вольнослушателем в Академию художеств. Учился он под руководством известного баталиста В.П. Виллевальде, но через год был исключен из Академии после конфликта с ректоратом. Суть конфликта описала многолетняя подруга Каразина художница Анна Петровна Шнейдер, суть эта настолько интересна, что историю эту следует привести полностью: «На их курсе была задана тема из Библии:

"Посещение Авраама тремя ангелами". Каразин трактовал ее реально: нарисовал палатку, трех странников, сидящих у стола, Сарру, прислуживающую, и Авраама, беседующего с ними. За такую трактовку темы он получил от жюри следующее замечание, написанное на самом рисунке (он уже издали увидел эту надпись, проходя по выставке к своему рисунку): "Отчего Вы лишили ангелов подобающего им украшения – крыльев?" Каразин немедленно схватил карандаш и написал: "Потому, что считал Авраама догадливее академиков и, что если бы он увидел ангелов с крыльями, то тотчас же догадался бы, кто они такие"»201. За дерзость Каразин был уволен из Академии в 24 часа. Набросок этой картины долго сохранялся у Шнейдер. На счастье молодого человека, в это время генерал К.П. Кауфман формировал Туркестанский корпус.

Каразин получил чин поручика и командование ротой в 5-м туркестанском батальоне.

Жажда странствий охватила художника: "Этот совершенно неизвестный мир, и его изучение было моей мечтой, и вот эта мечта осуществилась", – писал он впоследствии. Туркестанский линейный полк принял участие во всех боях Кауфмана, в том числе в сражении на Зауравланских высотах, запечатленных художником на полотне. Шумков пишет, что Каразин – честно исполнял свой солдатский долг и, участвуя в колониальной войне, не запятнал себя ни единым расистским высказыванием или жестокостью. Мягко говоря – это неправда! Каразин – человек своего времени, и его биография не нуждается в приукрашивании. Участник кампании, впоследствии военный министр, генерал А.Н. Куропаткин в неопубликованных мемуарах писал: "В нашем отряде очутились два известных художника: Василий Васильевич Верещагин и Каразин. Верещагин… решил остаться в Самарканде, прельщенный красотами его расположения и памятниками тамерлановской эпохи – мечетями. Каразин командовал в 5-м линейном батальоне. Его осуждали, что при объезде Кауфманом войск после боя Каразин стоял на правом фланге своей роты с шашкою в крови. Такую выставку своего участия в рукопашной схватке мы находили неприличной для уважающего себя и свое оружие офицера"202. Это свидетельство участника событий в свою очередь подхлестнуло автора монографии о Верещагине противопоставить своего "героя-гуманиста"-"кровожадности" Каразина, что тоже не соответствует действительности. Сам же Верещагин рассказывал, как во время "Самаркандского сиденья" он обучал солдат стрелять по мятежным сартам или как он же поджигал торговые ряды города203. Да и как иначе могло происходить, когда возле Верещагина было убито 40 человек, как врагов, так и друзей204.

Возвращаясь к Каразину, укажем, что в соответствии с инструкцией, полученной действующими войсками от Русского географического общества, он принял участие в ряде научных экспедиций. В 1870 г., в связи с ухудшением здоровья, после нескольких ранений Николай Николаевич вторично выходит в отставку в чине капитана и поселяется в Петербурге. В конце 1871 г. почти одновременно с этим он выступил в качестве беллетриста в журнале "Дело" романом "На далеких окраинах" и во "Всемирной иллюстрации" серией рисунков о Средней Азии. А.К. Лебедев, сравнивая работы Верещагина и Каразина, отдает полное предпочтение первому. При всей остроте и броскости в профессиональном смысле Каразин уступает ученику Жерома. С другой стороны, Лебедев указывает на колониальный характер творчества Каразина, который главный интерес видит в передаче жутких, кровавых сцен. Будто бы в них нет и следа гуманизма Верещагина. Это, конечно же, преувеличение. Скажем, рисунок "Казнь преступников в Бухаре" можно трактовать как протест против изуверства, а не любование жестокостью Востока. Сам же Каразин писал об изуверстве мусульманских владык: "Не проходит ни одного базарного дня, чтобы на площадях, присутственных местах, отведенных для убоя скота, кровь несчастных, провинившихся перед шариатом, не смешивалась бы с кровью волов и баранов"205. Одна из лучших работ Каразина – исполненная тушью "Молитва в степи" (1882 г., Куйбышевский краеведческий музей), где именно "гуманистические" чувства охватывают зрителя, желающего присоединиться к одинокой фигуре молящегося… Во всяком случае, как иллюстратор Каразин достиг признания. Руководители многотомной серии "Живописная Россия", предпринятой исключительно энтузиазмом и под редакцией Семенова-Тянь-Шанского и вышедшей в издательстве Маврикия Осиповича Вольфа, предложили ему принять участие в ее иллюстрировании. Том, посвященный Средней Азии, почти единолично проиллюстрирован им. Впоследствии Каразин принял участие еще в нескольких экспедициях в Туркестан, каждый раз это давало толчок его творчеству. Александр Бенуа, художник диаметрально противоположного направления, заметил Каразина и дал его описание на одном из акварельных вечеров в Академии: «На другом углу, сочно посасывая сигару и при этом непрерывно рассказывая про свои баснословные похождения, "русский Гюстав Доре" – Н.Н. Каразин набрасывал черной тушью и белилами то тянувшиеся по степи караваны, то тройку, мчавшуюся по занесенному снегом лесу…»206 Как видим, в тексте титул "Русский Доре" звучит не иронически.

Что же касается литературного творчества, то его преимущество перед Верещагиным очевидно. (Я сравнил бы пару Верещагин – Каразин с парой Волошин – Богаевский, где очевидно превосходство каждого в своей области.) В довоенные времена, когда советская критика называла иногда вещи своими именами, Каразин считался самым талантливым писателем колониального жанра. Каразин изображал купцов, предпринимателей, аферистов, искателей приключений, хлынувших в Среднюю Азию вслед за победоносными войсками Кауфмана. Их влекла легкая добыча.

Приключенческая литература, изобилующая мелодраматическими эпизодами в духе Брет-Гарта, неизменно привлекала подросткового читателя. Его повести, написанные специально для детей, не потеряли своего значения до сих пор, вроде книги "Андрон Голован" о приключениях мальчика в Сибирской тайге. До революции Каразин многократно переиздавался. Его собрание сочинений в 20 книгах (12 томов) вышло в Сойкинском издательстве в 1905 г. как приложение к журналу "Природа и люди". Николай Николаевич Каразин скончался 6 декабря 1908 г. Его популярность как художника пострадала в результате деятельности модернистов на рубеже веков. Но все же за год до смерти, в конце 1907 г., на заседании совета Академии художеств по предложению А.И. Куинджи "за известность на художественном поприще" Н.Н.

Каразину было присвоено почетное звание академика.

Неизменными персонажами повестей и романов туркестанского цикла являются евреи – стяжатели и жулики. По правде говоря, они ничем не хуже господ Колупаевых и Разуваевых, с небольшой, но существенной разницей – в русской литературе, кроме вышеозначенных типажей, существуют Добросердовы и Миловановы, а герои-евреи остаются в своем непривлекательном виде в одиночестве. Русская литература проявляла удивительное единодушие в изображение евреев, что и отметили в свое время В. Львов-Рогачевский и Д. Заславский. Андрей Соболь так определил изображение еврея в отечественной беллетристике: трафаретный. И, конечно, Каразин не исключение. В романе "С севера на юг" (иногда эту вещь называют повестью) дано яркое изображение природы по пути перелета журавлей от Осташковых болот до Нила. Повесть в свое время была популярна. Один из ее героев – Абрам Моисеевич Мандельберг. Но так он назывался по-письменному, а "завсегда" его кликали Абрамка или запросто "жидюга-кавалер". По известному штампу Абрам имеет карикатурную внешность: роста самого малого, бегающие глаза и нос с горбинкой, борода (признак мужчины) отсутствует. Одет опереточно: зимой и летом в одном и том же ватном триковом пальто; шею всегда обматывал платком – очень боялся простуды. Разговор – скороговоркою и всегда держит собеседника за полу или рукав.

От страха быть ограбленным – держал пистолет, но, увы, неисправный, и трех собак.

Как попал в Казалинск Абрам Моисеевич? Оказывается, служил флейтистом в батальоне, который брал Ташкент. Дослужился до бессрочного и с этою бессрочно отпускной командой дотащился до Казалы. Команда ожидала в Казалах три месяца – вот нашему герою приглянулось это место и записался он в мещане сего града. Были у него два товарища, земляки из Гродно. Уговаривали они Абрамку идти домой: "Мало тебе? – говорил Мордко Бекштейн. – Две тысячи есть, чего ж тебе еще?

Приедем, купцами будем!" "Здесь помрешь, увидишь – помрешь!" – предсказывал Исаак Пуц. Но у героя голубая мечта – вернуться в Гродно королем: "Ты приедешь в Гродно и будешь только Исаак Пуц. Год пройдет, два пройдут – и все вы будете Мордко с Исааком. Я здесь остаюсь Абрамка, а приеду в Гродно… не скоро, может быть, приеду, но приеду…

Увидите тогда, кто такой приедет в Гродно вместо Абрамки Мандельберга".

Осуществляя план обогащения, Абрамка втерся в доверие к владельцу мельницы и хитростью приобрел у него ветряк. И хотя прежний хозяин жаловался, но документы были оформлены правильно. И вот что интересно. У прежнего владельца ветряк работал плохо, а у еврея – на славу: "И ловко же он эту мельницу перестроил. У другого, например, не силен ветерок, чуть-чуть ветряки помахивают, а то и просто стоят, а у него словно в бурю работают, так и свистит под жерновами". В тот год был богатый урожай, киргизы и поселенцы навезли горы зерна, и загреб Абрам Моисеевич деньгу немалую. Да вот еще что задумал он: перестал с киргизов деньги брать за помол, все в счет на книгу записал, а уж месяцев через семь, когда скотина подешевела, а деньги подорожали, все долги аульные собрал натурою еврей: пасся скот у тех же киргизов, но только с его тавром. Еще бы год-два, и был Абрам Моисеевич богатым человеком, но в повестях Каразина стяжатели не становятся богатыми. Прошла по степи болезнь "джюг" (падеж скота) и не стала разбирать, где чье тавро стоит. Приуныл было Абрам Моисеевич, но вскоре оправился. Энергии ему не занимать: «Всего не перечтешь, за что только не брался "кавалер-жидюга". Всюду его видели: и на базаре, и на рыбалках, и при казенных подрядах, и питейные заведения держал он, и все ему везде удавалось, со всего снимал пенку, да и не мало". Все думали, что он разбогател неимоверно, даже градоначальник думал, что за сотню тысяч перевалило у Абрамки. Но он энергично отнекивался. "Все врал, надо полагать". Жители Казалинска чувствовали, что Абрамка готов сорваться с места всегда и вернуться в Гродно. А какая же "голубая мечта" была у Мандельберга? Сам же Абрам Моисеевич так о себе думал: "Вот этот год доживу до теплого времени, значит весны, и довольно. Все продаю да сдаю – и домой. Лета мои уходят, вот говорят люди, что стареть начинаю, надо о жене да детях подумать". И представилось тут "жидюге", как он в Гродно приедет с капиталом, как посватает себе Руфь или Сарру какую-нибудь, хорошую, красивую, и с капиталом тоже, как пойдут у него эти разные – Абрамки, Срулики, Исачки, и все будут около него вертеться, а он им носы утирать будет, учить уму-разуму, чтобы после, когда подрастут, так же, как отец, деньгу наживать умели»207. Но ему не дано было осуществить свою мечту: вернуться на родину и народить маленьких Разуваевых Моисеева закона: жажда наживы цепкой рукой держит "жидюгу" в богоспасаемом Казалинске – круглая сумма никак не округляется, и ненасытный раб приобретения навечно погребен в Туркестане.

Возникает вопрос, откуда у флейтиста "первоначальный капитал"? Автор не дает ответа, хотя сумма, названная Мордко Бекштейном, внушительная – две тысячи рублей, а в руках солдата просто умопомрачительная. Кто читал внимательно произведения Каразина, легко обнаружит источник "накопления" – "баранта", почти узаконенная на Востоке форма грабежа. После занятия Самарканда и восстания русские солдаты стали грабить базар. Описание этого грабежа – одно из самых сильных мест рассказа Каразина "Ургут"208: «Попалось фарфоровое китайское блюдо – об пол его. "Нешто потащишь его с собою?" – говорил расходившийся солдат, глядя как звенят и прыгают по камням раскрашенные черепки. Здесь нашли чан с кунжутным маслом, туда лезут с ногами, чтобы несколько размякли заскорузлые от солнца и пыли сапоги. Там высыпана на улицу целая груда ярко-желтых и серебристых коконов. Тут разбита лавка с красными товарами: солдаты целыми тюками расхватывают пестрые ситцы и полосатые адрасы; размотавшиеся, неловко захваченные куски волочатся по грязной улице. В стороне два солдатика сворачивают громадные узлы, с усилиями стягивая концы ватного одеяла: они намерены тащить в лагерь, и дотащут, если какой-нибудь встретившийся офицер не прикажет бросить всю эту дрянь… Они тотчас же послушаются и еще расшвыряют ногой тугой узел, который они тащили версты полторы с таким громадным трудом.

Все равно: они продали бы его за полтинник, много за рубль"209.

Евреи как подданные Российской империи проходили действительную службу наряду с православными подданными, зачастую процент служащих евреев был выше, чем у русских. Мы говорим не о печально знаменитых кантонистах. Конечно, контингент новобранцев был разношерстен, и можно понять командиров полков, которые, зная музыкальность евреев, определяли их в музыкальные школы. Известен другой факт, что во исполнение циркуляра военного министра (напомним, что директором канцелярии военного министерства был К.П. Кауфман) от 1862 г. было принято решение о создании в каждом полку фельдшерской школы при лазарете, как один дивизионный врач приказал полковым врачам принимать в школу исключительно "еврейчиков", по-видимому не только, как считает автор воспоминаний, из симпатии к "нашей нации", а из рассуждений здравого смысла – евреи действительно "медицинская нация"210. И у Каразина в романе "Наль" появляется эпизодическая фигура фельдшера Айзика. Рота, в которой служил Айзик, попала в окружение, и, не желая оказаться в плену у мусульман, он, используя свои знания, вскрыл себе ланцетом вены. Комендант, услышав дурную весть, не то осуждающе, не то сожалея говорит: "Что поторопился?"211 Л.Н. Толстой на 5-м бастионе Севастополя, под гром бесконечных бомбардировок, увидел у одной батареи двух старых и одного молодого солдата "из жидов по наружности" (паспорта писатель не спрашивал). Они были не музыканты и не фельдшера и не трусы – под гром батарей они находили место для шуток212.

Имена еврейских солдат Каразин мог видеть на братской могиле, выгравированные на памятнике в Закаспийской области у Геоп-Тепе. Кроме музыкантов, фельдшеров и врачей, там лежали солдаты боевых частей213. В песках Закаспия они погибли в боях 1877-1878 гг., именно тогда Каразин вновь побывал в Средней Азии, в экспедиции, исследующей возможность строительства Туркестанской железной дороги. 15 мая 1888 г. железная дорога подошла к первому туркестанскому городу со стороны Закаспия – Самарканду. Художник Н.Н. Каразин в качестве почетного гостя прибыл на открытие Закаспийской железной дороги и проехал ее из конца в конец.

Был составлен роскошный альбом рисунков, изданный в Париже фирмой Буассонад.

Цикл Каразина так и называется "Постройка Закаспийской железной дороги". Многое запечатлел глаз художника, но он не увидел, что паровозный гудок не сам по себе разбудил трудовую стихию. Дорога строилась для оживления края, и "не подлежит сомнению, что именно евреи главным образом и содействовали его оживлению"214. И далее тот же Левинский пишет: "По их инициативе появились склады, конторы, торговые предприятия, вывоз сырья, ввоз мануфактуры, сахара и других товаров, поощрение хлопкоробам, сбор ценных трав, заводы и т. д."215 Действительно, энергия Мандельбергов способствовала развитию Туркестана (вспомним ветряк бывшего флейтиста). Утверждали, что все банки в крае, кроме Государственного и Волжско-Камского, находятся в руках евреев, частью крещеных (Иванов и Дмитриев в Ташкенте)216. Из отчетов о туркестанской сельскохозяйственной, заводской и кустарно-промышленной выставке известно, что из 12 евреев, участвовавших в выставке, – шестеро получили медали, из них двое – серебряные. Остальные получили официальное одобрение и благодарность за развитие производства217. Первая женщина-врач в Туркестане была еврейка, к сожалению, мы не знаем ее имени. Она создала первую амбулаторию для туземных женщин и детей в Ташкенте. Значение этого факта для Азии трудно переоценить218. Знал ли Каразин о самоотверженном труде единственной женщины-врача?