Миссия в музыке или миссия посредством музыки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Миссия в музыке или миссия посредством музыки

В них обоих присутствовала порода – прямое следствие их мировосприятия, нечто незримое, но наделенное энергетической составляющей, формирующее изолированность от внешнего мира даже при близком соприкосновении. Вместе они старались достойно выполнять свою миссию, будто намереваясь благодаря искусству приуменьшить долю абсурдности в трагикомическом движении человеческого общества. Их насыщенная эмоциями совместная жизнь в искусстве являлась проявлением высочайшего сопереживания, реализацией идеи равного взаимодействия и взаимного дополнения. Вклад и функции каждого почти невозможно разделить. Хотя каждый старательно брал на себя выполнение традиционных функций пола, в их семье умели сообща преодолевать любые трудности, у них было сходное отношение к рационализму и утилитарным ценностям. И все же самой выразительной чертой союза, отчетливо проступающей на размытом фоне советских семей, был сплав самобытных, совершенно неординарных характеров каждого – то, благодаря чему их семья так выделялась в своей среде и так запомнилась их современникам. Мстислав Ростропович остро чувствовал и не мог не использовать политический момент, и так было на протяжении всей жизни. Он всегда словно проверял, можно ли бесконечно проводить пальцем по отточенному лезвию без опасных последствий: то сам организовал знакомство с замкнутым и нелюдимым Солженицыным, то пригласил опального, но набирающего силу писателя пожить у них на даче, то отправлял телеграммы Брежневу, то, наконец, бросив все, в возрасте шестидесяти четырех лет рванул в Россию – защищать осажденный Белый дом и демократические ценности. Эти действия носили общественно-политический характер и придавали семье особый блеск, ибо они предполагали соучастие в жизни планеты; Ростропович, подобно дежурному врачу «скорой помощи», находился в постоянной готовности помочь окружающим.

И все-таки, даже при бросающейся в глаза активности мужа, именно Галина Вишневская оставалась в семье тем основополагающим и формообразующим элементом, который отвечает за ее выживание и здоровье. Ярче всего эта проникающая суть ее уникального характера проявилась, когда семья очутилась в творческой блокаде. В то время, когда неуемный талант Ростроповича начал растворяться в невыразимых муках невостребованности, ее воля включилась в поиск оптимального решения, как вступает в действие система самонаведения ищущей цель ракеты. «Знаю, что случилось бы, останься мы тогда в Москве. Ростроповича не было бы вообще – это точно. Он бы либо спился, либо покончил с собой, и я потеряла бы мужа, семью», – утверждала певица через много лет после драматических событий изгнания. Именно она создала парадигму выживания семьи в меняющемся мире, почти навязав ее угнетенному действительностью мужу. К тому же она обладала еще одним феноменальным качеством, сформировавшимся в детстве как результат ответа искореженной психики на разрушительное воздействие со стороны близких людей. Она научилась решительно вытеснять из души все отравляющее радость бытия. Сначала она вытеснила родителей, которые бросили ее на произвол судьбы. Причем отца, черным вороном наблюдавшего за способностью дочери выживать, она «вычеркнула из своей жизни раз и навсегда». То же с первым и вторым мужьями, которые встали на ее пути самореализации. То же случилось с друзьями, оставшимися по другую сторону баррикад. То же стало и с родиной. «…У меня не было никакой тоски по березкам, матрешкам и резным оконцам. Никакой. Я знала, что никогда не увижу своей родины. И приняла это как данность, жесткую, несправедливую, но неизбежность». В этих словах певицы, относимых к любому враждебному пространству для своей личности и своей семьи, содержится точный рецепт стойкости и выживания, способности философски оценивать настоящее и уверенно двигаться в будущее.

Немаловажным представляется и признание супругов в том, что сперва вместе работать на сцене им было нелегко. Яркая индивидуальность каждого и внимание к собственному таланту, свойственные истинным артистам, приводили к тому, что в какие-то моменты один заслонял другого. Но эти признания тем и ценны, что отражают подлинную природу их взаимоотношений, развитие стратегии в выстраиваемом браке. Жизнь семьи течет вместе или даже параллельно жизням каждого из ее архитекторов; семья – это организм, который может болеть или переживать очередной кризис, быть в поиске нового. То, что с течением времени они научились прекрасно работать вдвоем на сцене, говорит о понимании нового измерения семьи – точки приложения сил двоих с целью создать и во что бы то ни стало удержать в течение длительного времени состояние упоительной гармонии всего семейного организма. Что же касается непосредственно сцены, Ростропович и Вишневская очень скоро осознали, что ослепительная вспышка света, вдруг выхватывающая одного и создающая контрастную тень для другого, является не чем иным, как их устаревшим представлением о себе. Время сделало их единым существом, это был совершенный облик семьи, воспринимающийся аудиторией даже тогда, когда на сцене выступал только один из двоих. Они навечно склеили образы волшебным клеем своей любви, сделав общими метафизические переживания, превратив жизнь в удивительную, неповторимую сказку для двоих. «Я преклоняюсь перед успехами, перед гениальностью своего мужа. Он чтит меня как певицу. У нас разные жанры, поэтому и речи не может быть о какой-то зависти друг к другу», – вот как изменились их ощущения друг друга после сосредоточенной внутрисемейной работы. Апогея это объединение душ достигло тогда, когда они начали выступать почти без репетиций, понимая друг друга с полуслова и полувзгляда, распознавая полутона и мимолетные жесты. «Интересно, существует ли еще такой ансамбль, когда партнеры никогда по-настоящему не репетируют?» – спрашивала Галина Вишневская в воспоминаниях. «В сущности, наши концерты – это человеческое общение, которого мы были лишены в жизни, месяцами живя врозь, занимаясь каждый своим делом, и которого так недоставало мне», – признавалась женщина, подтверждая тем самым свой внутренний настрой на создание крепкой семьи. Но такая форма совместной жизни на первом этапе семейного союза принесла двойную пользу: создала прецедент постепенного, поступательного притирания (чего порой не хватает некоторым семьям) и поддержала остроту взаимоотношений, потому что после ожидания встреч муж и жена становились еще более желанны друг для друга.

Подобно многим другим знаменитым творческим союзам, семья Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, несмотря на кажущуюся открытость, была вещью в себе, замкнутой, автономно функционирующей системой. Даже когда однажды время возвестило о критической минуте во взаимоотношениях и из-за мимолетного увлечения жены совершенно выбитый из колеи Ростропович просил совета у друзей, то было лишь внешнее проявление отчаяния. И разве может кто-то в такой ситуации дать совет?! Ростропович знал это лучше других, поэтому решение принял сам, сумев подавить в себе отчаяние и пойти на мучительный компромисс. Ведь в нем жило убеждение: даже сформировать семью – это труд, но усилия, направленные на сохранение отношений, – гораздо более тонкие, порой на грани возможного, часто нелогичные и драматичные. И у Ростроповича, и у Вишневской в критические мгновения автоматически срабатывала позитивная установка на брак, устойчивое желание сохранить и развить то, что дается человеку слишком редко, – любовь и понимание другого ради спасения своей души. Он не ошибся, потому что по прошествии времени уже Вишневская не раз играла роль настоящей хранительницы очага, хотя никогда не позволяла себе грубо вмешиваться в действия порой чрезмерно общительного, динамичного и неосторожного Ростроповича. Круг людей, вхожих в эту семью, был строго ограничен; вероятно, супруги обладали каким-то интуитивным, только им присущим чутьем относительно порядочности и надежности, не допуская внутрь семейной раковины никого чужого. Если общение с Дмитрием Шостаковичем, Александром Солженицыным или Андреем Сахаровым всегда было желанным, то отношения с такими людьми, как министр культуры Екатерина Фурцева или другие высокопоставленные партийные особы, носило полуофициальный, полудемонстративный характер. Это была хитроумная дань необходимости и возможность страховки от несчастных случаев периода советских потрясений. Закрытость семейного пространства для чужих стало основной причиной опасений Вишневской по поводу появления мужа в Большом театре в качестве дирижера, потому что когда Ростропович все же начал дирижировать (он проработал в Большом театре три года), их личные отношения, которые Вишневская «старательно прятала», «открылись для любопытствующих наблюдений и пересудов». Однако Ростропович сумел прийти к пониманию необходимости «задраить» люки семейного корабля и научился это делать так же мастерски, как и его жена. Со временем эта семья оказалась отделенной от всего мира неприступной прослойкой пустоты, окутывавшей ее естественным защитным слоем. К сожалению, некоторых людей, например Николая Булганина, было трудно, скорее даже невозможно заставить подчиниться этому правилу. Однако применение чиновником запрещенных приемов, типа вызова для правительственных посиделок с водкой, очень скоро сделали общение односторонним процессом.

Буфер между собой и остальным миром, за который не допускался никто, позволял Ростроповичу и Вишневской в самые ответственные и двусмысленные моменты сосредотачивать внимание друг на друге, принимая правильные решения для коррекции семейного курса. Конечно, ключевой момент их жизни связан с их травлей советской кликой. В этот момент главным в их жизни оказалось умение предугадать личностную катастрофу и с решимостью действовать, разрывая все связи и не считаясь ни с чем. Показательно, что решение выехать из страны касалось исключительно их семьи, включая детей, но исключая других родственников. Не менее важным нюансом является и то, что хотя разрушительные тенденции касались преимущественно Ростроповича, инициатива принятия спасительных решений принадлежала Вишневской. Тут, как ни в каком другом поступке, прослеживается их ответственность за судьбы друг друга и воля активно влиять на сценарий жизни семьи. Со стороны жена увидела то, что было недоступно взгляду непосвященного в интимные тайны, а увидев, со всей медицинской откровенностью сказала то, что не мог бы сказать никто из людей, менее близких мастеру.

В момент, когда преданные вассалы советских идолов начали блокировать выступления Ростроповича, случилось маленькое чудо: им не удалось сорвать его участие в концерте американского симфонического оркестра во главе с Сейджи Озавой. Но то, что оказалось вырванным из удручающего контекста гонений маленьким отрывком счастья для Ростроповича, стало тошнотворным прозрением для Вишневской: «По тому, какими благодарными глазами он [Ростропович] смотрел на Озаву, который был лишь в начале своей карьеры, как был признателен каждому артисту за то, что благодаря им он играет в великолепном зале, я вдруг с ужасом увидела, что у Ростроповича в самой глубине четко наметилась будущая губительная трещина, что он очень скоро может полететь вниз». Эти ощущения жены и подруги менее всего нуждаются в сопроводительных комментариях. Только такая отважная и бескомпромиссная женщина, какой была Галина Вишневская, могла стремительно ринуться на помощь дорогому человеку. Так бросаются спасать утопающего, не раздумывая, руководствуясь первым, самым сильным душевным порывом. Она не только сумела открыть глаза мужу («…ты теряешь свое качество великого артиста, который должен быть над толпой, а не с нею, ты теряешь высоту духа»), но и предложить триумфальное и, может быть, единственно возможное решение выхода из тупика.

Великая любовь всегда наделяет партнеров еще и колдовскими способностями к предвидению, нахождению таких божественных форм самореализации, которые способны очаровать мир, перевернуть его представление о способности человека, возвеличить его. Ростропович и Вишневская умудрились не только пробиться сквозь частокол застывших догм, но и прославить свой неординарный союз, сделать свою семью легендой самой противоречивой эпохи. Оказавшись в Лондоне без гроша, выдавленные, выплеснутые из советской емкости, как ненужные остатки жидкости из стакана, они не только не сломались, но продемонстрировали эффект работы плотно сжатой стальной пружины. Уже через год после вынужденной эмиграции Мстислав Ростропович возглавил Вашингтонский симфонический оркестр и превратил его в совершенный музыкальный организм, давая не менее двухсот сезонных концертов и поражая почитателей искусства своей поистине грандиозной работоспособностью.

Удивляла всех и Галина. «Мы были выброшены без копейки денег. У Славы виолончель, у меня голос… Надо было строить жизнь заново… Мне было сорок семь лет, за плечами тридцать лет карьеры. Мы свалились на Запад как снег на голову», – вспоминала Галина Вишневская. Но любовь и жизнь в семейной команде помогли преодолеть все трудности. Уже через три года после выезда из СССР она была признана лучшей певицей мира. Нельзя обойти вниманием и книгу Галины Вишневской, изданную как «история жизни» и посвященную мужу и дочерям. Как во всякой книге воспоминаний, ситуации и их развитие доработаны, «выровнены», гиперболизированы в нужных местах. Каждая книга о себе предназначается прежде всего для коррекции восприятия собственного образа, и в этом смысле вновь создаваемый, повторно воспроизводимый образ артистки и певицы оказался тщательно вписанным в другой образ, самозабвенно поддерживаемый в течение всей жизни, – в образ мужа, любимого мужчины, друга. Книга, несмотря на приземленные суждения о сути власти, вышла живым, эмоциональным и во многом неповторимым памятником не столько самой Галине, сколько славной семье, сумевшей пройти трудный, но изумительно красивый, с отблеском романтики и пышного цветения личности жизненный путь.

Муж для нее всегда значил больше, чем она сама, ибо искренняя славянская жертвенность присутствовала в ней от рождения, была развита бабушкой и подкреплена принятыми в ходе жизни строгими принципами. Но так же верно и то, что игра с традиционно распределенными ролями в ее жизни получилась лишь с адекватным ее уровню мужчиной, которого она распознала далеко не сразу. Несмотря на внешнюю мягкость, Мстислав Ростропович выявился достаточно сильным типом, непримиримым борцом с фальшью и фарсом. В этом его облик очень похож на наиболее ярких представителей активной интеллигенции советского периода: Андрея Сахарова и Иосифа Бродского. «Он всегда, казалось, держал экзамен перед вечностью», – так написало о нем одно из популярных изданий. И действительно, Мстислава Ростроповича отличала небывалая активность, его натура будто горела, жаждала действий. В музыке, в искусстве, в общественно-политической жизни планеты. Он ко всему считал себя причастным, и это качество стало одним из важных факторов узнаваемости необычайной пары в мире. Но если он старался осуществить исторически значимые действия, то она, как ловкий фотограф, сумела запечатлеть эти поступки, довести их до понимания широкой аудитории.

Для стандартно мыслящего общества они, верно, казались индивидуалистами, эгоцентричной семьей, сосредоточенной на собственном благе. И вряд ли этой платформе противоречили общественно-политические всплески, наподобие участия Мстислава Ростроповича в защите Белого дома в России или организации благотворительного концерта в помощь пострадавшим от землетрясения в Армении и множества других акций доброй воли, исполненных от души. Просто все в их жизни просматривалось сквозь плотную призму семьи, семья оставалась первой величиной, а все остальное измерялось как категории смежные, весомые, но не дотягивающие до ценности семьи. Потому семье, этой первой и последней священной реликвии, посвящались эпатажные трюки: золотая свадьба в «Метрополе», шумные празднества в честь замужества дочерей. Семья была нитью, связывающей их с миром, все остальное – обрамлением, декорацией, которые могут сменяться, листаться, как главы интересной книги, но нить всегда остается.

В их жизни было немало событий, вызывавших смятение, сковывавших движение, отравляющих пространство. Кажется, борись они каждый поодиночке, пущенные в них стрелы могли бы оказаться смертельными. Для двоих, объединенных в крепкий монолит, низменная, животная сущность недругов, верноподданных прислужников режима и просто завистников из препятствия превращалась в трамплин, основу для нового, еще более ошеломляющего взлета, для сокрушительной победы и утверждения в целом мире.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.