Тайна старого замка
Тайна старого замка
— Вы, журналисты, всегда любите откопать что-нибудь этакое необычайное, я бы сказал, экзотическое, о чем никто никогда не слыхивал, заметил, беззлобно подтрунивая надо мною, Николай Иванович, когда мы с ним наутро в ожидании завтрака вышли прогуляться по польской деревне, где разместился штаб армии.
По правде оказать, мне, впервые попавшему в Польшу, да и вообще никогда не бывавшему за рубежом, многое здесь было внове и впрямь казалось экзотическим: солидные каменные дома, окруженные тщательно ухоженными садами; затейливые веранды, увитые диким виноградом и плющом, огненно-красные листья которого, медленно кружась в вое духе, падали на вымощенные галькой дорожки; крестьяне в своих колоритных костюмах. А Николай Иванович, на мгновение задумавшись, вдруг сказал:
— А ведь я могу вам показать одно действительно экзотическое место, оно даже меня поразило, а ведь я видывал виды. Это замок Фирлеев за Вислой, его брала наша 312-я дивизия, и сейчас там наш наблюдательный пункт. Замечательная дивизия, ей присвоено наименование Смоленской за победу под стенами Смоленска. Каждый солдат — орел. Сейчас я как раз туда еду. Хотите составить компанию? Вот там вы действительно найдете для себя необычный сюжет. Подумайте…
Повторять приглашение не потребовалось. Когда за завтраком генерал рассказал мне историю, связанную с замком Фирлеев, я сразу же загорелся желанием немедленно отправиться туда, тем более что замок этот находился на одном из интереснейших участков фронта. Там, за Вислой, армия Колпакчи, вырвавшаяся в недавних боях к реке и зацепившаяся за ее западный берег, упорно и основательно готовилась к новому прыжку на запад. В штабах в ту пору много говорили об искусстве и дерзости наших передовых отрядов, которые с ходу заняли прекрасные плацдармы по ту сторону Вислы, считавшейся в ставке Гитлера неприступной преградой, и я давно мечтал побывать в одном из таких отрядов.
Плацдарм, захваченный солдатами Колпакчи, был выгнут за Вислой, словно туго натянутый лук, от тихого городка Пулавы в обход Яновца к излучине реки. Там, на высоком каменистом мысу, и стоял полуразрушенный древний замок, о котором рассказывал мне генерал.
Когда мы поднялись по усыпанной щебенкой тропе к подножью одной из башен, генерал снял фуражку и взволнованно сказал:
— Вот здесь и произошло все это… Обратите внимание: какую превосходную позицию отдали нам немцы!..
На крутом мысу было тихо. Только изредка вдали, за синим лесом перекатывались отдаленные раскаты грома. Широкая могучая Висла огибала этот непокорный выступ. Позднее ноябрьское солнце серебрило чешуйчатую волну. В древнем парке шуршал сухой лист, и одичавший виноградник жалобно протягивая к небу опаленную первыми холодами медь своих плетей.
Мы прошли по шаткому цепному мосту над глубоким рвом, и древнее каменное гнездо рода Фирлеев предстало перед нами во всей красе. Время долго и упорно точило его старые белые камни, но стены и башни, сложенные четыре столетия назад, еще хранили величие и благородство линий.
Под сводами парадного въезда, иссеченными ядрами и пулями, висел железный щит с изображением рыцаря в латах, и тонкая густая вязь письмен гласила: «Великая симфония веков».
Безымянный летописец повествовал:
«Сей замок построен в 1537 году Петром Фирлеем, кастеляном вислинским. Фирлеевы замки стояли также в Огродзенце под Ченстоховым, в Смолени, в Любартуве и других местах. В стены эти вступи, путник, с чувством полного уважения и поэтичности! Они суть свидетельство силы и достоинства знатного рода.
Во времена Яна Фирлея сам воевода Люблинский развлекался здесь, и Ян Кохановский писал свои сочинения.
В 1606 году укрылся в сем замке преследуемый королевским войском Зигмунда Третьего предводитель повстанцев Никола Зебжедовский, и была бы здесь кровавая сеча, если бы не вмешались сенаторы, заставившие Зебжедовского подчиниться королю.
Гордый маршал пошел пешком ночью к королевскому обозу, чтобы поцеловать руку ненавистному для него человеку, прося при этом, чтобы король прислушался к желаниям народа. Король просьбу отклонил. Так под стенами сего замка развеялся окончательно дух терпимости.
Полвека спустя, в 1656 году, замок был осажден шведским войском короля Густава, охрана замка в те времена была немногочисленна. Она оборонялась геройски, но шведы взяли приступом и разграбили замок. Награбленное золото, серебро, бриллианты, гобелены, картины они вывезли на 150 возах. Строения они сожгли четвертого февраля 1656 года.
Замок, однако, был восстановлен, уже в 1672 году отдыхал здесь в январе король Михаил Вишневский. В 1716 году тут долгое время, находился король Август II. И здесь он проводил переговоры при участии князя Долгорукого с конфедератами, желавшими ухода войск Августа из страны.
В 1809–1823 годах, в час нашествия Наполеона, замок пришел в упадок. Мрамор и драгоценности были вывезены отсюда. После этого над дальнейшим разрушением замка работало время».
Внизу таблицы торопливой рукой было приписано:
Сию крепость взяли штурмом 4. VIII. 44 г. советские солдаты майора Нехаева. Уходим вперед, товарищи!
И еще одна приписка мелом:
А также артиллеристы капитана Скрылышева, полевая почта 16943.
Скрипнули ржавые петли двери, и молодцеватый офицер с орденом на груди, козырнув генералу, лихо отрапортовал:
— Старший лейтенант Кичкин! Никаких происшествий на вверенном мне участке не обнаружено, не считая трех разрывов ноль пять левее ориентира два…
И уже менее официальным тоном добавил:
— Тяжелыми кидался, сволочь…
Мы прошли по неширокому внутреннему дворику, заросшему травой, выбившейся из-под растрескавшихся каменных плит. Горьковатый дух прели витал над шуршащей вялой листвой одичалой сирени. Причудливые остовы полуразрушенных башен маячили по углам замка, отдаленно напоминающего плывущий корабль. Стены местами рухнули, обнажая внутренность бесчисленных комнат, зал и переходов, еще сохранивших остатки былой роскоши. Бездонный колодезь, из которого защитники замка в дни осад черпали воду, источал тяжелый дурманящий запах плесени.
Мы поднялись по шаткой скрипучей лестнице на высокую сторожевую башню, вспугивая стайки голубей. Широкий кругозор на десятки километров открывался отсюда. Внизу раскинулся городок Янковец, его пустые домики без крыш напоминали груду спичечных коробочек. Дальше — большой ярко-желтый песчаный бугор, изрытый воронками: за него шла отчаянная драка. Сзади лежали ровные светлые нити многочисленных новехоньких мостов через реку, по которым шли грузовики, танки, колонны бойцов. Впереди — подернутые голубой дымкой стояли леса. Белели домики безлюдных деревень. Зигзагами шли траншеи, линии железных ежей и надолб — там был передний край.
— Не нужно быть военным человеком, чтобы понять значение этой позиции, не правда ли? — улыбнулся генерал, обводя рукой широкий простор. — Честное слово, кастелян Фирлей знал толк в нашем деле, когда начинал строить замок… Здесь ключ к Висле, и гитлеровцы прекрасно отдавали себе в этом отчет, когда мы шли в наступление. Даже тогда, когда мы форсировали реку севернее и южнее замка, они зубами держались за этот мыс и за эти башни. Нам чертовски трудно было питать боеприпасами свои дивизии, вышедшие за Вислу, пока вот здесь сидели их корректировщики. И надо воздать должное солдатам бравого майора Нехаева — они сделали то, что казалось невозможным. В значительной мере именно им мы обязаны тем, что сегодня являемся хозяевами вот этой завислянской земли. Отсюда мы видим все — вплоть до гор у Сандомира. Ни одно движение в стане врага от нас не укроется, а немцы там, в низине, слепы, как кроты. Они много раз пробовали разбить замок из пушек. Но, во-первых, мы отогнали их, как видите, довольно далеко отсюда, а, во-вторых, эти стены даже для современной артиллерии трудно уязвимы…
Многочисленные легкие выбоины в стенах старой башни красноречиво подтвердили слова генерала. Лишь немногие снаряды пробили каменную кладку, и груды щебня лежали на полу круглой комнаты с четырьмя окнами, выходящими на север, на юг, на восток и на запад.
— Товарищ генерал, разрешите доложить, — оживился вдруг старший лейтенант. — Комната эта, оказывается, тоже вроде исторической. Нам ксендз вон из того костела рассказывал, — он указал на стоявший над обрывом костел XIV века под красной черепичной крышей, истерзанной немецкими снарядами, здесь жила ихняя знаменитость Францишка Красинская. Вон видите, там в лесочке белеют камни. То был замок сына Августа II, курляндского королевича, назывался «Зверинец» — он туда охотиться приезжал. А Красинская проживала здесь, и было все это в половине восемнадцатого века. Ну, тут у них роман и начался. Родилась потом у них дочка Мария-Христина — она теперь вроде прапрабабка последнего итальянского короля… Да вот и книжечка Красинской, ее дневник. Я эту книжечку у ксендза одолжил.
И старший лейтенант довольно бойко перевел с польского, держа в руках растрепанный старинный томик в переплете с золотым обрезом:
«Мне значительно веселее в Яновце. Замечательное место!…Замок очаровательный, на горе, над Вислой. Старинный, еще со времен Фирлеев. Вид отсюда… на Казимеж и на Пулавы, что принадлежат князьям Чарторыйским, чрезвычайно приятный. Залы и комнаты без конца. Картины и гобелены чудесные. Но кажется, во всем замке мои комнаты наилучшие. Они находятся в высокой башне, и я кажусь себе какой-то романтичной героиней. В башне окна на четыре стороны, и из каждого очаровательный вид. Возле одного из них я чаще всего сижу — из него открывается прекрасное зрелище: дворец…»
— Все сходится, — торжественно воскликнул молодой офицер, — и башня, и четыре окна… Генерал усмехнулся:
— Видите, товарищ старший лейтенант, куда мы с вами забрались, путешествуя от Волги к Висле. Вот пройдем Европу, пожалуй, сможете экзамен на доктора исторических наук сдавать, а?..
И вдруг легкая тень легла на его лицо:
— Вот только путешествие это недешево стоит нам. Мухина-то мы здесь похоронили. И не одного его. Какие люди тут остались: шесть контратак за один день…
Генерал указал рукой на позолоченные осенним солнцем памятники, стоявшие над обрывом. Чья-то заботливая рука укрыла солдатские могилы дерном, обнесла их резной решеткой и украсила цветами. Легкий ветерок с Вислы шевелил листву, опавшую на дорожки, словно ласкаясь к земле, которая приняла храбрецов, взявших приступом этот замок и умерших в его стенах…
Мы подошли к могилам, и я переписал в свою записную книжку надписи, заботливо выведенные солдатской рукой на временных деревянных памятниках:
Старший сержант Г. Н. Романовский, четырежды орденоносец, погиб смертью храбрых в борьбе против немецких захватчиков 16 августа 1944 года. Родился в 1921 году. Вечная слава герою-артиллеристу!
Остапенко Андрей Зиновьевич, 1919 года рождения… Погиб смертью храбрых 18 августа 1944 года…
Могил было много. Хотелось бы переписать все эпитафии, но сделать это было бы физически невозможно.
В ту же ночь мы отправились к майору Нехаеву на передний край. Густой мрак окутывал равнину, которая простреливалась вдоль и поперек. Над черной степью свистели пули. Они с неприятным чмоканьем вшивались в брустверы бесконечного хода сообщения, на дне которого проступала вода; вязкая глина хлюпала под ногами. Идти было далеко: 312-я дивизия сумела основательно расширить завоеванный ею плацдарм. Свой передний край она укрепила отлично. Когда мы, наконец, добрались туда усталые, промокшие и измазанные глиной, нам представилось прекрасное для фронтовика зрелище: хорошо благоустроенные теплые блиндажи, прочные дзоты, отлично закамуфлированные огневые точки батальон, прошедший долгий боевой путь, домовито, по-хозяйски обживал свои траншеи в ожидании приказа о новом наступлении.
Высокий черноглазый майор с густой шевелюрой и орлиным профилем сидел за столом, аккуратно покрытым бумагой. Тикал будильник. В зеркале над столом отражалась аккуратно повешенная на деревянных плечиках парадная гимнастерка с тремя новенькими орденами. У изголовья аккуратно заправленной койки лежала стопка книг. На стене даже висела подобранная невесть на какой военной дороге картина со странным сюжетом: ворон держит в клюве вишни. По всему чувствовалось, что здесь живет человек, для которого война стала бытом, и трудно было себе представить, что до 1941 года Даут Еретжебович Нехаев был человеком самой мирной профессии: учителем в адыгейском ауле Воченший, там его дожидается мать. Она проводила на фронт троих сыновей: один из них сейчас в госпитале, а двое воюют.
О битве за древний замок майор вспоминает с волнением. Да, это было жаркое и притом лихое дело! Нехаеву трудно охватить операцию в целом, пусть о ее значении говорит начальство. Но ему, как командиру батальона, ясно, что тут был крепкий орешек.
— Ну, а теперь, как видите, мы ушли вперед, — сказал задумчиво комбат. — Все, кто остался в живых, награждены. У каждого добрая зарубка в памяти… Потом, конечно, еще были бои. Через восемь дней после сражения за этот замок мы захватили Облясы Дворские. Там полностью уничтожили 24-й немецкий запасной батальон: было у них триста убитых, а восемьдесят пять мы взяли в плен. Еще захватили пушки, две минометные батареи, 37 пулеметов, больше двухсот винтовок и автоматов, шесть походных радиостанций. Разгромили и штаб этого батальона. В общем, работы хватает. Но этого боя за замок я по гроб жизни не забуду — уж очень необычайное было дело…
И, вспомнив что-то, майор Нехаев улыбнулся и достал из кармана какое-то письмо:
— Вот. Сохранил, как сувенир. Мои бойцы там, в замке подобрали. Как вам нравится?
На изящном конверте, покоробившемся от сырости, бесхарактерным женским почерком было написано:
Ясновельможному пану князю Леону Козловскому. Почта Яновец над Вислой.
— Это последний владелец замка, — пояснил майор, — занятный, видимо, был тип… Да и авторша письма тоже… Вы прочтите — словно страничка из великосветского романа. Нашим ребятам даже удивительно: ведь это писалось тогда, когда мы уже строили Днепрогэс и Магнитку!..
Я развернул твердый листок с тисненым гербом. Ализариновые чернила еще не выцвели. Охотнее изъяснявшаяся по-русски, нежели на родном польском языке, графиня писала по старой орфографии — с ятями и твердыми знаками:
12 февраля 1932 года. Варшава.
Дорогой князъ, я все еще сижу в Варшаве и не знаю, когда уеду: никак не могу кончить всех моих дел, очень мне все это неприятно. Но зато думала увидеть Вас перед отъездом, так как Вы писали, что работы в замке окончатся к январю.
Теперь узнала от Николая Николаевича, что и к февралю Вы не приедете в Варшаву…
Очень жаль, но что же делать!
Получили ли Вы мое длинное письмо с поздравлением к Новому году в ответ на Ваш привет? Неужели оно тоже пропало? Во всяком случае, ответа от Вас я так и не получила. Может быть, Вы не любите эпистолярное искусство? А я, как назло, люблю писать длинные хорошие письма и еще больше люблю их получать. Но сейчас у меня нет никакого настроения заняться сочинительством, — я вижу, что мои весточки либо не доходят до Яновца, либо… не доходят до Вашей души.
Довольны ли Вы тем, что у вас в замке ученые раскапывают подземные ходы, что-то ищут и нарушают вековую тишину? Мне почему-то грустно стало, когда я это узнала. Мне все кажется, что Яновец стал уже не тем, каким я его знала летом.
Когда я выздоравливала, прочла дневник Францишки Красин-ской по-польски. и в восторге от этой маленькой книжки. Как чудесно было в замке в те времена! Мне все хотелось с вами о ней поговорить, но, видно, не придется.
А пока до свидания, дорогой князъ, будьте здоровы и счастливы. Я уезжаю далеко-далеко. Но время ведь идет быстро. Год или полтора пройдут скоро, и тогда, бог даст, мы с Вами еще свидимся…
Привет Яновцу
Нина Янковская.
Майор, улыбаясь, сложил письмо, спрятал его в карман гимнастерки и добавил:
— Нас, конечно, мало интересует, встретились они или нет, и чем все это дело кончилось. Но вот за одно сообщение мы определенно благодарны графине: она ненароком выболтала тайну этого старого замка, сообщив о подземных ходах. Мы навели справки. Эти ходы ведут далеко в сторону позиций гитлеровцев и определенно нам пригодятся. Наши саперы очень заинтересовались ими.
Где-то в ночи, за стенами блиндажа гремели разрывы немецких мин. Немцы опять ждали атаки, и тяжелое грозное молчание советского переднего края выматывало у них нервы.
Все шло по плану.