Мысль и действие

Мысль и действие

Ересь можно определить как добровольное и настойчивое отрицание истин, диктуемых Церковью, а поскольку это отрицание в определенной степени влияло на поведение человека, то оно не имело права на существование. Ничто так не тревожило инквизиторов, как вера еретиков. Впрочем, во множестве случаев святые отцы и каноники настаивали, чтобы Церковь не судила человеческие мысли – ecclesia de unternis non judicat. Однако мы не должны принимать это утверждение как не требующее доказательств. Человек волен делать кощунственные признания и получать Святые Дары, когда он знает, что совершил смертный грех, и, не веря ни единому слову католической веры, с показной регулярностью исполняет все религиозные обряды. Церковь никогда не притворялась, что исповедника нельзя обмануть или что нечестивца непременно поразит молния Господня. Ecclesia de internis non judicat. В таких делах Церковь не выносила своего суждения, а просто говорила, что за подобные вещи человеку придется отвечать перед всевышним троном Господа.

Не то чтобы Церковь как-то преуменьшала их греховность. Разумеется, Церковь учит, что нарушить правила исповеди – это грех против Святого Духа и что человек, намеренно делающий это, намеренно губит свою душу. Однако она не прикидывается, что обладает сверхъестественной способностью определять грехи и волшебной машиной их наказания.

То же самое относится и к ереси. Потому что Церковь имеет свою власть лишь над теми, кто сохраняет веру и признает авторитет Церкви. Формально (в отличие от материального) ересь – это добровольное отречение от одного и более канонов веры; она призывает к отрицанию того, что многие считают истиной. Таким образом, становится понятно, что неверный, верящий в Бога человек, формально не является еретиком, равно как и схизматик вовсе не обязательно еретик. Как заметил мистер Маллок, «святых и истинно смиренных людей, не знающих Церкви или истинно верящих, но отрицающих ее, она отдает на безграничную милость Божью, но если она узнает об этих людях, то не может сказать о них ничего определенного… Ее анафемы бывают направлены лишь на тех, кто намеренно, с открытыми глазами, отрицает ее… И этих людей Церковь обвиняет – не за то, что они не видят истинности ее учения, а за то, что, зная это, они продолжают намеренно закрывать на это глаза. Они не станут повиноваться даже тогда, когда знают, что должны это делать».[104] Однако совершенно ясно, что придерживаться или не придерживаться еретических взглядов – это личное дело каждого человека, о котором миру вообще не стоит знать, и которое мир не должно интересовать. Лишь однажды в Средние века Церковь торжественно поклялась искоренить ересь, а государство объявило ересь преступлением.

Однако в этом случае мы вновь сталкиваемся с фактом, что Церковь de internis non judicat; она не судит людей за мысли. Простое отрицание веры, не сказывающееся на поведении или речи человека (если предположить, что такое вообще возможно), не может принести вреда никому, кроме человека, о котором идет речь. И если бы средневековая ересь, по сути своей, была столь слабой и нереальной, ни Церковь, ни государство не обратили бы на нее ни малейшего внимания.

Разумеется, на самом деле все обстояло совсем иначе. Было бы сущим трюизмом сказать, что в Средние века религия была гораздо более важным делом для людей, чем сейчас. Однако вы не сможете получить представление о вещи в целом, если будете наблюдать за ней через микроскоп. Мы должны очень четко представлять себе значение слова «религия». В религии Средних веков – ив ортодоксальной, и в еретической – не было ничего неопределенного. Она была четкой, согласованной, хорошо разработанной и логичной. Это была карта, с помощью которой человек выбирал себе направление в жизни; она влияла на его мнение, характер и поступки. Религия формировала его суждения и снабжала фундаментальными принципами, которых он старался придерживаться. Обратите внимание на тот факт, что мы говорим о религии вообще, а не об ортодоксальном католицизме в частности. Благодаря дуалистическому принципу, альбигойская ересь представляла из себя непоколебимую систему этики и веры.

Причины организованного подавления ереси мы уже достаточно обсуждали в предыдущих главах. Сейчас мы должны обратить внимание на то, что формально преступление состояло лишь в том, что человек придерживался определенных взглядов, а потому причиной преследования была не сама ересь, а то, как она влияла на действия и речь еретика. Больше того, поскольку разум среднего средневекового человека был гораздо более логичным и научным, чем человека современного, более реалистическим и умиротворяющим, то эти утверждения соответственно еще более пагубны и разрушительны. Ересь не могла быть безобидной, потому что исповедующий ее человек отличался логикой, впрочем, должно быть, хорошо, что люди редко в своих поступках руководствуются только логикой.

Итак, факт остается фактом: ни одна точка зрения не может быть преступной, однако на точку зрения можно смотреть как на нечто опасное из-за последствий, к которым она может привести. Вы не можете арестовать человека лишь за то, что он считает установившуюся монархию омерзительной, но если вы увидите его бродящим возле Букингемского дворца с бомбой в руках, то непременно – и справедливо – заподозрите что-нибудь нехорошее. Однако давайте предположим, что вы верите в святые права королей – помазанников Божьих, а потому не согласитесь ни с кем, кто придерживается иных точек зрения. Еще предположим, что ваша решимость доказывать это преодолевает даже естественную заботу о личной безопасности правящего монарха, а потому вы уверены, что бомба – это в первую очередь отрицание святых прав короля. Вот тогда вы и сделаете неправильный вывод. Даже если вы увидите, как обвиняемый бросает бомбу, даже если вы найдете неопровержимое доказательство против преступника, вы, с точки зрения закона, не можете считать его более чем подозреваемым. Вы можете полностью доказать лишь то, что видели; можете доказать, что человек виновен в поступке, свидетельствующем о том, что он не верит в святые права королей. Разум подсказывает вам, что это так. Но вы не знаете, что у этого человека внутри – вы можете только подозревать то, что он не верит в святые права королей, и, какими бы сильными не были ваши подозрения, вы не имеете права называть их доказательствами.

А теперь давайте расширим эту мысль. Предположим, вы узнали о существовании некоего общества, которое намеренно занимается отрицанием святых прав; постепенно вы узнаете больше – оказывается, членов этого общества отличают некоторые определенные черты поведения – к примеру, они обычно держат ножи в левой руке, а вилки – в правой. Заботясь о монархии вообще и о правящей монархии в частности, вы будете с подозрением смотреть на тех людей, чье поведение за столом выдает их эксцентричность. Вы будете подозревать этих людей в точности так же – только чуть в меньшей степени, – как подозревали человека с бомбой. Ни в одном случае у вас нет доказательств – одни лишь подозрения. Вы можете совершить ошибку и арестовать человека, действительно замышляющего что-то против монарха, однако – что наиболее вероятно – вы арестуете множество совершенно невинных людей, единственная вина которых состоит в том, что они держат вилку правой рукой.