Глава V
Глава V
"Мы сделали все,
что могли…".
17 октября Макс и Анна пришли к Зорге на улицу Нагадзака-мати. Рихард уже несколько дней болел гриппом, лежал в постели, но продолжал работать.
Макс был взволнован:
— Мне показалось, что за моей квартирой и конторой установлено постоянное наблюдение. Все время около дома слоняются какие-то подозрительные типы. А вчера, когда я выходил из конторы, лицом к лицу столкнулся все с тем же Аоямой.
— И когда сюда шли, мне казалось, что со всех сторон за нами ползут какие-то черные тени! — прошептала Анна.
— Выдержка и еще раз выдержка! — хотел успокоить их Зорге.
Но слова Макса лишь подтверждали его собственное ощущение того, что над ним и его группой нависла опасность. Особенно серьезных оснований для тревоги не было. Откуда же возникло это чувство? Тот случай с фотографией и пишущей машинкой? А может, оттого, что вновь уловил пристальное внимание к себе агентов тайной полиции? Так старательно следили за ним только в самые первые дни его пребывания в Японии. Теперь же, по отношению к знаменитому журналисту рейха, почтенному члену немецкой колонии, эта слежка, по меньшей мере, странна. Может, просто у него расшалились нервы? Или стала подводить интуиция, спасавшая его от стольких бед?..
И все же он не беспокоился бы так, если бы не другие, вызывавшие особую тревогу причины.
6 октября Рихард встретился с Одзаки. Они обсудили вопросы, связанные с возможностью войны между Японией и Соединенными Штатами. Прощаясь, договорились встретиться 10 октября в ресторане правления Южно-Маньчжурской железной дороги. Но Ходзуми в условленное место не пришел. Зорге навел справки: советника премьер-министра уже несколько дней не видели ни в правительственной канцелярии, ни дома.
13 октября Рихард должен был повидать Ётоку Мияги. Однако молодой художник как в воду канул. Ну что же случилось с японскими друзьями, надежными помощниками?..
— Выдержка, Макс! — повторил он теперь своему помощнику. — Главное мы сделали свое дело.
Он вынул блокнот, написал на листке несколько строчек и протянул листок Клаузену:
— Вот текст последней радиограммы, которую ты должен передать в Центр.
Макс поднял на Зорге глаза:
— Всё?
Анна заглянула через его плечо в листок, потом тоже посмотрела на Рихарда:
— Неужели — всё?
— Да, друзья! Главное задание, которое было поставлено нашей группе, выполнено. Мы победили!..
Макс растерянно посмотрел по сторонам:
— Даже не верится… Жаль, что о нашей победе не передадут на весь мир…
— Ничего мне не надо, ничего! — воскликнула Анна. — Я хочу домой, в Красный Кут!
— Скоро уже ты будешь дома, — мягко отозвался Рихард, а Максу приказал: — Как только передашь радиограмму — уничтожь все документы. А когда получишь ответ — уничтожь и рацию. Спасибо вам, друзья! Как поднимусь — забегу к вам.
Клаузены ушли. Рихард взял с полки книгу. Но читать не хотелось. Подумал: надо попросить Бранко, чтобы он любым способом узнал, куда запропастились Ходзуми и Ётоку. Теперь все смогут и передохнуть. Он разрешит Бранко вместе с женой и малышом поехать к морю. Он пошлет телеграмму Ханако…
Но почему-то теснило сердце. Неужели поднимается температура и он надолго слег? Все равно. Как бы там ни было: они победили!..
* * *
Полковник Номура торжествовал: капкан вот-вот захлопнется.
Правда, из всей этой группы пока арестованы только двое: Одзаки и Мияги. Одзаки молчит, художник сделал попытку покончить жизнь самоубийством и теперь едва дышит. Полковнику только что позвонил генерал Доихара и сообщил, что он отправляется во дворец для получения санкции на арест европейцев.
— Пока не получу — не выйду из дворца, — сказал он.
Номура хорошо знал характер генерала. В ожидании возвращения шефа он приказал поднять в ружье оперативный дивизион, вызвал агентов.
Послышался шум подъехавшей машины. Генерал Доихара вошел в кабинет. Начальник отдела ждал.
— Принц Коноэ решительно против ареста европейцев. Рвет и мечет из-за своего личного советника.
У Номуры упало сердце:
— Я так и знал… Что же теперь делать?
— А ты труслив… — Доихара смерил его взглядом и тотчас бросил: Можешь брать всю компанию.
— Вам удалось переубедить Коноэ?
— Это — бесполезно.
Полковник растерялся:
— Арестовать европейцев без разрешения премьер-министра?..
Доихара, постукивая стеком по голенищу сапога, проговорил:
— Дни принца Коноэ на посту премьера сочтены. Империи нужен теперь железный человек. И он есть…
— Вы?
— Я не люблю быть на виду. Генерал Тодзио.
— Достойная кандидатура.
— Да. И наша операция — отличное основание, чтобы свалить принца. Одзаки — его правая рука. Если мы докажем, что он действовал против интересов империи, поддерживал контакты с европейцами… — Он прервал свою мысль и решительно закончил: — Мы это докажем. Ну а Тодзио от имени правительства сам подписал ордера на арест. Остальное зависит от нас. Понимаешь? Мы, можно сказать, положили свою голову в пасть тигра.
— Я вырву у них любые признания, Доихара-сан! Когда прикажете брать?
— Вызови агентуру и командира оперативного дивизиона.
Номура нажал кнопку звонка:
— Они уже здесь.
Офицеры вошли. Среди них были Харукава, Эйдзи и Аояма.
Генерал посмотрел на часы:
— Придется прервать их сон… Брать всех одновременно.
Офицеры вышли.
— Я вызвал и француженку, — сказал Номура.
— Она надежна?
— Выполняла задания в Лондоне и Париже.
— Все равно ей доверять нельзя. Позови.
Николь вошла. Номура спросил:
— Где твой подопечный?
— Весь день был в агентстве. Вечером уехал домой. Завтра он собирался отправиться с женой и сыном к морю.
Генерал подошел к ней, начал оглядывать:
— Завтра… Завтра вечером ты придешь ко мне. — Он протянул ей визитную карточку: — Вот адрес. Я не люблю, когда опаздывают. Придешь в восемь вечера.
Она взяла карточку и низко поклонилась.
Вернувшись домой, Макс решил зашифровать последнюю радиограмму. Но отправить донесение не смог: питание в рации село, а запасных батарей не оказалось. Завтра он принесет из конторы батареи и отправит эту радиограмму. А потом весь воскресный день они будут отдыхать. Будут отдыхать и в понедельник, и во вторник — конец его фирме!
Макс и Анна заснули поздно. На рассвете их поднял стук в дверь.
Вошли двое полицейских и еще один в штатском. Маке узнал в нем все того же Аояму.
— Чем обязан? — тоном коммерсанта, покой которого нарушают по пустякам, спросил Клаузен.
— Не можете ли вы пройти с нами в полицейское управление? — голосом просителя спросил один из полицейских.
— В чем дело?
— Ничего особенного, надо выяснить тот случай с машиной.
Действительно, несколько дней назад с Клаузеном случилось происшествие. Заболевший Рихард попросил Макса привезти из аптеки лекарство. Макс взял его автомобиль, маленький "Датсон". По дороге машина потеряла управление и перевернулась на бок. Клаузен сам и поднял ее. К месту происшествия подошел полицейский. На "Датсоне" был знак германского посольства. Увидев дипломатический номер, полицейский откозырял и оставил Клаузена в покое. Макс вызвал аварийку и отправил помятую легковушку в мастерскую.
Теперь полицейские сказали, что, оказывается, следом за Клаузеном ехал велосипедист. Когда машина перевернулась, он резко затормозил, упал и сломал руку. Это дело и нужно спокойно урегулировать. По всей вероятности, придется заплатить пострадавшему какую-то небольшую компенсацию.
Макс оделся, сказал жене:
— Подожди с завтраком, я скоро вернусь, — и вышел вслед за полицейским.
В участке у дверей кабинета начальника полицейские остановились. Клаузен переступил порог. Следом за ним вошел Аояма. Снял плащ, остался в форме офицера. Любезно показал на стул перед столом:
— Прошу вас!
Потом сел сам, открыл ящик, вынул из него папку и неторопливо разложил перед Клаузеном фотографии. В отчаянии Макс узнал на снимках Мияги, Одзаки, Вукелича и Зорге. Пятой была его фотография. Та самая: из "залитых чернилами".
А в эти минуты в доме Клаузенов уже шел обыск. В тайнике за обшивкой стены был обнаружен коротковолновый радиопередатчик, несколько шифровок радиограмм и текст последней, так и не переданной в Центр и написанной рукой Зорге:
"Наша миссия в Японии выполнена…".
В квартиру Рихарда агенты тайной полиции явились во главе с государственным прокурором Ёсикавой и полковником Номурой. Когда они, бесшумно открыв двери дома и поднявшись на второй этаж, вошли в спальню Рихарда, он, лежа в кровати, листал книгу стихов древнего японского поэта…
Здесь обыск вели еще тщательнее. Перебирали каждый листок, перетряхивали каждую книгу, взламывали половицы. Подогнали автомобили и вывезли буквально все: папки с архивами, пишущую машинку, радиоприемник, проигрыватель, даже фотоаппараты и пластинки, не говоря уже о тысяче томов богатейшей библиотеки. В письменном столе обнаружили какую-то объемистую рукопись. Уже при беглом просмотре обратили внимание, что она полна японскими названиями, фамилиями, цифрами. Обрадовались: улика! Но как потом оказалось, это было сугубо научное исследование, которым Рихард занимался уже несколько лет: "История дипломатии современной Японии".
Этим же утром, 18 октября 1941 года, арестовали и Бранко Вукелича на его квартире.
Как и Клаузена, арестованных сначала доставили в местные полицейские участки, а затем в черных, без оконцев машинах перевезли в токийскую тюрьму Сугамо.
Рихард Зорге был помещен в шестую секцию тюрьмы, на втором этаже, в камеру № 20.
* * *
Известие об аресте доктора Зорге и коммерсанта Клаузена вызвало в германском посольстве страшный переполох. Поначалу даже не переполох, а всеобщую ярость: как они осмелились поднять руку на столь уважаемых представителей рейха! Гнусная провокация!
Посол Отт и его ближайшие помощники — атташе полиции Мейзингер и военный атташе Кречмер, обсудив ситуацию, оценили действия японских властей как враждебную акцию по отношению к Германии: империя не хочет выполнить требования Берлина о выступлении против Советского Союза и ищет повод для обострения с последствиями отношений между двумя странами, связанными пактом.
Особый гнев вызвал в посольстве арест Рихарда Зорге. Заподозрить в шпионаже ветерана нацистской партии, личного друга посла, человека, к голосу которого прислушиваются Риббентроп, Гиммлер и даже сам фюрер! Схватить корреспондента, которого германский МИД официально признал лучшим журналистом рейха в Восточной Азии? Неслыханное дело!.. Генерал Отт стал добиваться свидания с Зорге.
Сотрудники тайной полиции спешили вырвать признание у Зорге. В ответ на требование германского посла генерал Тодзио сообщил, что он разрешит Отту встречу с арестованным ровно через неделю — 25 октября.
И теперь японцы спешили. Инспектор Охаси, которому поручено Доихарой во что бы то ни стало добиться от Зорге признания, не останавливался ни перед чем. Инспектору было разрешено применять самые изощренные пытки: вести "допросы с пристрастием".
Зорге пытали. Его не оставляли в покое ни на час. Не давали сомкнуть глаз: камеру заливал ослепительный свет, и стоило ему задремать, как тут же его пинками будили. Его допрашивали председатель следственной коллегии Токио, государственный прокурор, другие высшие чины японской юстиции и тайной полиции. Сотрудники токко — специальной высшей полиции Министерства внутренних дел и работники кемпэйтай — военной осведомительной службы объединились в этом поразительном для них деле. Но Зорге на допросах молчал. Лишь 25 октября утром он написал на клочке бумаги: "Гитлер предатель Германии".
Японцы вынуждены были выполнить обещание, которое дали германскому послу: 25 октября ему предложили посетить арестованного.
В тюрьму Сугамо вместе с Оттом приехали посланники Штаммер и Кордт. Предварительно генералу показали листок с написанными Рихардом словами. Листок впечатления не произвел. Посол понимал, что самураи могут выжать под пытками и не такое: он был прекрасно осведомлен о методах как гестаповцев, так и здешних полицейских изуверов.
Еще заранее японские власти оговорили условия, на которых разрешат встречу: в беседе не должны задаваться вопросы о причинах ареста; разговор будет вестись в присутствии следователя; продолжительность его — не более пяти минут; посол обязан говорить первым, затем его слова переведут на японский язык, — и только в том случае, если вопрос будет одобрен японской стороной, заключенному разрешат ответить на него. Разрешено задать только три вопроса: о самочувствии арестованного, о том, считает ли он себя виновным, и спросить, в чем он нуждается.
Рихарда, закованного в наручники, привели в комнату проповедника. При Зорге находились председатель следственной коллегии Накамура, два прокурорских чина, начальник отдела особой политической полиции, начальник отдела внешних сношений и другие.
Посол ужаснулся, увидев Рихарда в кандалах, арестантской одежде, в тяжелых тюремных башмаках.
— Как ваше самочувствие? — спросил он.
Зорге стоял в окружении японских чиновников спокойно, распрямив плечи. Только необычайная бледность и воспаленные глаза свидетельствовали о целой неделе круглосуточных допросов.
— Спасибо, я ни на что не жалуюсь, — ответил Рихард, когда завершилась процедура перевода.
Генерал задал второй вопрос: считает ли он себя виновным?
— Не будем говорить об этом… К тому же эти господа запретили мне отвечать на него.
И третий вопрос: в чем он нуждается?
— Спасибо, мне ничего не надо. Передайте, господин посол, привет вашей жене и дочери.
Рихард едва успел закончить фразу, как тюремщики вывели его из комнаты. Обещание выполнено: германский посол встретился с арестованным. Уже в дверях Зорге обернулся и сказал:
— Видимо, это наша последняя встреча…
Это свидание ни в чем не убедило и не разубедило Отта. Он тут же сделал официальное заявление японским властям. Потребовал, чтобы расследование было проведено как можно скорее и в посольство тотчас сообщены его результаты. А сам, вновь посовещавшись с атташе полиции Мейзингером и другими ответственными сотрудниками посольства, приступил к составлению официального донесения в Берлин.
На основании этого донесения отдел службы прессы по делам Дальнего Востока германского МИД подготовил объяснительную записку рейхсминистру Риббентропу. В этой записке говорилось:
"Рихард Зорге — хороший специалист по Японии и талантливый журналист. Однако своими строго объективными критическими статьями он нередко навлекал на себя недовольство в стране, гостем которой являлся. По мнению компетентных немецких властей в Токио, подозрение в том, что Зорге принимает участие в коммунистической деятельности, должно считаться ошибочным. По мнению посла Отта, близко знающего Зорге, речь, вероятно, идет об акции, которую можно отнести к политической интриге, поскольку Зорге располагал конфиденциальной информацией, касающейся японо-американских переговоров, рассматривающихся как государственная тайна. За исключением короткого посещения Оттом никакие свидания с заключенным не разрешены до сих пор. Вопреки неоднократным демаршам Министерства иностранных дел японская прокуратура до настоящего времени отказывается дать для ознакомления материалы дела…".
Составил доклад шефу гестапо Гиммлеру и его представитель в Токио атташе полиции Мейзингер. В этом докладе насчитывались двадцать два пункта, и в каждом пункте виновность Зорге ставилась под сомнение. Он убежденно писал, что японская контрразведка сама состряпала это дело, так как Зорге был слишком хорошо осведомлен о закулисной политике империи, ее военных и экономических возможностях, ее дальнейших намерениях и планах. По мнению Мейзингера, японские власти решили, что терпеть такого человека опасно в стране, даже если он принадлежит к дружественной Германии и "работает на пользу общего дела".
Поначалу в Берлине согласились с мнением токийских наместников. Руководители рейха никак не могли поверить, что Рихард Зорге — человек, допущенный к тайнам фашистского государства, — советский разведчик.
Но вот в самой Германии гестапо начало тщательно проверять личность германского корреспондента. Была обследована секретная картотека, подняты "дела" в государственных архивах и Министерствах внутренних и иностранных дел. Были вызваны для дачи показаний редакторы газет, в которых сотрудничал Зорге, разысканы и допрошены родственники Рихарда. И вдруг выяснилось: выдающийся журналист рейха на самом-то деле — один из ветеранов Коммунистической партии, активный ее функционер с двадцатых годов, продолжавший свою революционную деятельность в Москве, а затем в Китае, коммунист, пребывавший в Германии и после прихода к власти Гитлера…
Всесторонним расследованием деятельности Зорге занялся непосредственно сам Гейдрих, руководитель службы безопасности рейха. Но довести расследование до конца он так и не смог: с гаулейтером оккупированной Чехословакии свели счеты в Праге чешские патриоты. Тогда изучением досье Зорге занялся лично Гиммлер. Он тщательно собирал материалы и спустя несколько месяцев составил записку № 104/42, в которой гневно обрушился на Риббентропа за то, что тот столько лет использовал журналиста, который, будучи коммунистом, вошел в доверие к высокопоставленным чиновникам немецких и японских руководящих организаций.
Более того, "из надежных источников нам стало известно, что Зорге с 30-х годов работал в советской разведке, — писал Гиммлер. — Он публично выступал как преданный сторонник Гитлера и нации, а на самом деле в сотрудничестве с югославом Вукеличем, несколькими японцами и другими иностранцами проводил разведку против Германии и Японии. Под руководством Москвы он добывал информацию о военной, политической и экономической жизни Японии…".
Свою гневную записку шеф гестапо закончил словами:
"Так как Зорге был информирован из лучших немецких источников о политике стран оси и их намечаемых шагах, то это дело стало большой политической опасностью. Вследствие этого я должен принять меры, чтобы на немецкую дипломатическую службу не попадали люди, не проверенные службой безопасности. Только так можно в будущем предотвратить подобные неприятности, которые ощутимо вредят рейху и его союзникам".
Гиммлер дал указание атташе полиции Мейзингеру, чтобы тот непременно добился выдачи арестованного в руки гестапо. Атташе несколько раз обращался к высокопоставленным японским чинам, но так ничего и не добился. "Зорге советский гражданин, и у нас нет оснований выдать его Германии", — отвечали в Токио.
И все равно главари рейха не хотели открыто признать свое дикое фиаско. Лишь спустя год генерал Отт был заменен на своем посту в Токио Штаммером, атташе полиции Мейзингер так и остался представителем гестапо в Токио до конца войны.
Совсем иначе реагировали на "дело Зорге" в самой Японии. После ареста Одзаки, Зорге и других членов группы правительство принца Коноэ подало в отставку. К власти пришел генерал Тодзио. Став премьером, он продолжал руководить еще тремя министерствами — военным, внутренних дел и военной промышленности, а еще занял пост начальника Генерального штаба — в общем, получил все, о чем мечтал. Приход к власти Тодзио означал установление в Японии открытой военно-фашистской диктатуры.
По распоряжению Тодзио для всестороннего расследования деятельности группы Зорге была создана целая организация — нечто вроде специального правительственного комитета, в который вошли ответственные чиновники МИД, Военного министерства, Генштаба, полицейского управления, прокуратуры и Министерства юстиции. Столь большой интерес к "делу Зорге" был вызван тем, что власти империи еще никогда не сталкивались с такой поразительной разведывательной группой. Ведь только подумать: несмотря на островное положение империи, которая вынуждала каждого чужеземца прибывать в страну или покидать ее лишь через тщательно охраняемые порты, несмотря на неослабное изощренное наблюдение — ни специальная тайная полиция, ни полиция гражданская, ни жандармерия и никакой другой орган безопасности в течение многих лет не заподозрили ни в чем ни Зорге, ни членов его группы. Как это удалось разведчикам?
На этот вопрос могли дать ответ только сами разведчики.
* * *
Узкая, душная камера. Под самым потолком — щель окна, забранного решеткой. В камере даже днем сумрачно. Маленькая лампочка под потолком едва освещает влажные шероховатые стены. На полу грязная циновка — татами. Деревянный откидной столик. Поднимешь доску — под ним умывальник. Под стулом — параша. Камера длиной пять шагов, шириной — три…
Подъем — в 6 часов утра. Тотчас поверка. Арестант должен встретить тюремщиков лежа на полу.
Завтрак — горстка пресного риса. В обед и ужин — то же самое, только еще чашка бурды из гнилой капусты.
Спать не давали мириады блох, они были везде: в каждой щели стены и пола, в соломе циновки.
Этот каменный склеп отгорожен от всего мира. И весь день, с 6 часов утра, узник предоставлен сам себе, отдан во власть своих мучительных дум. Когда днем его выводили на короткую, двадцатиминутную прогулку, на его голову надевали амигасу — плетеную шляпу со спускающейся на лицо частой сеткой. Узники ходили в колодце двора, разделенном на восемь секторов, по кругу и не знали, кто идет впереди, а кто — сзади. Тут они молчали. Они имели право говорить только на допросах. Отвечать, но не спрашивать…
Зорге стойко держался — духовно и физически. Его арестовали тяжелобольным. Но он пересилил болезнь. В первые дни его пытали. Рихард заставил себя не поддаваться боли.
"Но даже если им удастся сломить его тело — его воля выстоит!.." говорил он себе и героически терпел.
А сюда в камеру, даже искаженные газетным бредом, не доходили сведения о событиях в мире. В других камерах были репродукторы. Из его камеры вынесли и радио. Однако он чувствовал, что в эти дни происходили решающие события…
Да, именно в эти самые дни на укутанных в ранние снега полях и в лесах Подмосковья развертывалась величайшая битва. На знаменитом Бородинском поле дала решающий бой 32-я ордена Красного Знамени стрелковая дивизия полковника Полосухина — дальневосточная, прославившаяся еще под Хасаном, а теперь прямо с марша брошенная против гитлеровской пехоты и танков. Это были его, Зорге, солдаты…
Да, в эти дни на другом участке Западного фронта рвавшегося к столице врага отбили батальоны бригады морской пехоты Тихоокеанского флота. Это были его, Зорге, моряки…
В те дни в основном из дальневосточных и сибирских частей была образована 5-я армия генерал-лейтенанта Говорова и пополнена 16-я армия генерала Рокоссовского. Эти армии приняли на себя жестокий удар фашистской группы армий "Центр" на можайском и волоколамском направлениях — главных рубежах обороны Москвы.
К концу ноября в распоряжении Западного фронта уже имелось несколько новых стрелковых и кавалерийских дивизий, танковых бригад и артиллерийских полков. А ведь в начале октября 1941 года, как впоследствии сообщали военные историки, положение было совсем безвыходное. Спустя же полтора-два месяца общее количество советских войск по сравнению с началом октября увеличилось в стрелковых дивизиях и бригадах в один и три раза, в кавалерийских — впятеро, в артполках — вдвое, в танковых частях — в два с половиной раза. И одновременно Верховное Главнокомандование втайне от врага выводило на рубежи свежие 1-ю Ударную, 20-ю и 10-ю армии резерва…
6 декабря на всем тысячекилометровом рубеже московского стратегического направления советские армии перешли в контрнаступление. В этом контрнаступлении приняли участие три фронта, 16 общевойсковых армий, 2 фронтовые оперативные группы. И на каждом направлении шли вперед свежие дальневосточные, сибирские и среднеазиатские части. А по Транссибирской магистрали на больших скоростях, по "зеленой улице" мчались к столице все новые эшелоны: с солдатами, танками, артиллерией, самолетами…
Поражение гитлеровских армий в зимнем сражении под Москвой оказало огромное воздействие на весь дальнейший ход Великой Отечественной войны, стало началом коренного ее поворота.
"Тайфун" разбился о великий героизм советских воинов.
Свой вклад в эту победу под Москвой внесли Рихард Зорге и его разведгруппа.
Но тогда, в застенках Сугамо осенью и зимой 1941 года, Рихард и его товарищи еще ничего не знали о Московской битве.
В комнату следственного отдела тюрьмы Зорге приводили на допросы каждый день. Перед прокурором Ёсикавой лежала папка. На ее обложке иероглифами было выведено: "Охранное отделение управления безопасности Министерства внутренних дел. Дело о международной разведывательной группе во главе с Зорге".
Рихарда приводили на допрос в 9 часов утра и уводили в 3 часа дня. После обеда приводили снова и держали до ночи. Папка с "делом Зорге" сначала долго оставалась пустой: арестованный молчал. Но увидев неопровержимые доказательства, он прямо сказал, что работал на советскую разведку.
Тем временем сотрудники особой полиции не бездействовали. Ётоку Мияги, пытавшийся покончить с собой, лишь искалечился. Тюремщики подвергли художника пыткам. И он заговорил. Но заговорил, не теряя мужества и достоинства, не отрекаясь от своей деятельности, во имя которой жертвовал жизнью. Он никого не выдал.
Характеризуя своего помощника, Рихард как-то писал в Москву: "Прекрасный, самоотверженный парень… Не задумываясь, отдаст жизнь, если потребуется".
Теперь, отвечая следователям, почему он помогал Зорге, художник Мияги сказал:
— Понимая, что эта деятельность со всемирно-исторической точки зрения имеет важное значение, а также что ее главная задача заключается в том, чтобы избежать войны между Японией и СССР, я принял решение вступить в организацию как простой ее солдат… Я принял участие в ней, зная, что в военное время буду приговорен к смерти.
Через некоторое время контрразведчики Номуры наконец расшифровали радиограммы Клаузена. На одном из очередных допросов на стол перед Максом выложили копии всех донесений, которые он отправлял в течение 5 лет вплоть до самого последнего дня. Ему сообщили даже позывные "Рамзая" и принимающей станции "Висбаден", подсчитали, сколько групп цифр он передал за это время. Вышла фантастическая цифра: сотни тысяч зашифрованных слов! Только в 1940-м году было передано 29 тысяч пятизначных цифровых групп, в 1941-м — больше 30 тысяч. Макс и не думал, что работал так интенсивно.
Как бы там ни было, но японским контрразведчикам стало известно почти все о деятельности Зорге и его товарищей — и Рихарду нечего было скрывать.
Теперь с 9 часов утра и до поздней ночи следователи едва поспевали записывать то, о чем рассказывал Зорге. Допросы вел Ёсикава. Он не очень хорошо знал немецкий и английский. Но Рихард отказался от переводчика, и, когда следователь и подсудимый переставали понимать друг друга, Зорге начинал писать свои показания на листах бумаги. Ёсикава просматривал листы, а затем Рихард каждый из них подписывал.
Даже в комнату следователя Зорге приводили в наручниках, с закрытым сеткой лицом: и как узник он был для них опасен.
Поначалу, не поняв причины того, почему Зорге решил заговорить, и думая, что этим он хочет облегчить свою участь, прокурор иронически процитировал японскую пословицу:
— "Лучше один лишний день на этом свете, чем тысяча — на том"?
Зорге смерил его уничижительным взглядом и ответил тоже пословицей:
— "Солдату не миновать смерти на позициях. Нет, я не надеюсь на бамбук нынешнего года — я надеюсь на ростки будущих лет".
Следователь, ничего не поняв, покачал головой:
— Говорить о будущем — смешить мышей под полом. — И, оборвав этот казавшийся не относящимся к делу разговор, раскрыл пустую папку: — Итак, приступим или, точнее, продолжим…
Да, Зорге давал показания, но прежде всего он потребовал от Ёсикавы:
— Я прошу ни в коем случае не преследовать Исии. Она совершенно не имеет никакого отношения к моей деятельности разведчика.
Прокурор клятвенно обещал все: ему ведь нужно было получить от разведчика показания по существу дела.
Рихард взял на себя главную ответственность и "вину", чтобы хоть как-то отвести удар от своих друзей и помощников. Он утверждал, что все члены его группы были лишь исполнителями его воли и держать ответ должен только он один. В своих показаниях Зорге не раскрывал никаких тайн, которые могли бы нанести ущерб делу его жизни, ущерб Советскому государству и Красной армии. Каждое слово его показаний произносилось с достоинством.
Зорге дал прямо понять следователям, что не раскроет секреты своей работы, технологию разведывательной деятельности группы. Нет, он будет вести с ними разговор только о самом главном. И тюремщики невольно подчинились его желанию.
Отвечая на их вопрос о целях, поставленных перед группой "Рамзай" в Японии, Рихард говорил:
— Вряд ли есть смысл вновь объяснять характер моей миссии. Важность ее ясна, если не забывать усилия, которые за эти прошедшие два с половиной года употребляла Германия, чтобы вовлечь Японию в войну… В 1941 году Германия всячески подстрекала Японию на войну с Советским Союзом. Москву всегда интересовала позиция Японии во Второй мировой войне. Советский Союз испытывал необходимость в получении информации о позиции Японии после начала германо-советской войны. Что касается моей главной миссии в Японии, а именно: выяснения того, быть войне или миру между Советским Союзом и Японией, то эта миссия не имела ни к чему столь непосредственного отношения, как к ответу на вопрос, какова будет позиция Японии по отношению к вышеупомянутым двум мировым политическим событиям (Вторая мировая война и германо-советская война)…
В другой раз, поясняя задачи группы "Рамзай", Рихард говорил:
— Сам же Советский Союз отнюдь не собирался вступать в политические конфликты и военные столкновения с другими странами, особенно с Японией; не намеревался он так же совершать агрессию против нее. Следовательно, моя группа, как и я сам, прибыли в Японию вовсе не как ее враги.
Рихард изумлял тюремщиков и следователей. Ничего подобного не случалось им видеть и слышать за всю жизнь. Подсудимый не чувствовал себя виновным, не пытался каяться и вымаливать пощаду. Наоборот, он был тверд духом. Он объяснял им, что идея, которой он служит, велика и благородна. Тюремщики пытались унизить его: "Ваша группа — гнездо шпионажа, вы сами шпион". Он отвечал им, вспоминая слова, услышанные давным-давно от Старика и пронесенные им через собственную жизнь:
— К нам никак не относится то понятие, которое обычно вкладывается в слово "шпион". Еще в тридцать пятом году, когда я и Клаузен прощались перед отъездом с начальником Четвертого отдела Генштаба Красной армии, он говорил нам: "Я хотел бы, чтобы ваша деятельность создала возможность избежать войны между Японией и Советским Союзом". Советская сторона в течение многих лет занимала позицию устранения трений и столкновений с Японией. Это ясно подтверждалось целым рядом примеров. Так, во время событий в районе Халхин-Гола, хотя преимущество было на стороне советских войск, СССР согласился на заключение перемирия с Японией. Далее, во имя поддержания мира между Японией и Советским Союзом СССР передал Японии железную дорогу в Северной Маньчжурии. Или другой пример. Во время посещения Европы министром иностранных дел Мацуокой Советский Союз на основе моей информации сразу же согласился заключить договор о нейтралитете. В этом и состоит наше отличие от людей, именуемых шпионами, и от идеологических позиций, которые они занимают. Именно поэтому в тексте радиограммы, которую я намеревался послать в московский Центр вечером накануне своего ареста, я писал, что наша миссия в Японии выполнена, поскольку удалось избежать войны между Японией и СССР, и я просил, чтобы нас либо вернули в Москву, либо отправили в Германию.
Теперь, из разговоров между следователями, Зорге улавливал отрывочные сведения о положении в мире. И, когда узнал, что гитлеровские армии получили сокрушительный разгром под Москвой, уже открыто не сдержал своей радости…
В соседних кабинетах, разделенных глухими, звуконепроницаемыми стенами, в эти же часы, дни и месяцы вели единоборство со своими противниками товарищи Зорге.
Клаузен с самого начала заявил, что он был лишь техническим исполнителем, радистом, и от него следователи не пытались узнавать что-либо, выходящее за тексты радиограмм.
Не дрогнул, оказавшись в руках охранки, Вукелич. Бранко проявил исключительное мужество. В "деле о группе Зорге" прокурор вынужден был отметить, что он не смог добиться от югослава никакой информации. Прокурор не добавил, что эту информацию тюремщики пытались вырвать у Бранко страшными пытками. Югослав молчал.
Тяжелобольной, обреченный на медленное угасание в камере, художник Ётоку Мияги решительно отрицал, что его деятельность могла причинить ущерб родной стране. Его арестовали первым, 10 октября 1941 года.
— Я с самого начала хорошо понимал, что в случае войны Японии против Советского Союза моя разведывательная деятельность была бы не в интересах обороноспособности Японии, — говорил он. — Однако мы считаем, что подлинной обороной страны является политика избежания войны. В этом смысле я полагаю, что наша деятельность, скорее, отвечала интересам японского народа, чем наносила ему ущерб… Поэтому мы и вели нашу разведывательную деятельность, стремясь в конечном счете отвести нападение Японии на Советский Союз.
Точно таким же предстал во время следствия и другой японский соратник Рихарда — Ходзуми Одзаки.
Его схватили на три дня раньше, чем Зорге. Ворвались в дом и, не дав вымолвить на прощание ни слова, в наручниках отвезли в участок, продержали в застенке две недели, изуверски пытали. За эти две недели Ходзуми похудел на восемь килограммов. Затем его так же заточили в одиночной камере тюрьмы Сугамо.
* * *
Следственная машина работала. Допрашивали Анну, арестованную через месяц после того, как был схвачен Макс Клаузен. "Выбивали" показания еще из нескольких японцев, привлеченных по "делу Зорге".
В качестве свидетелей перед следователями предстали даже бывший премьер-министр принц Коноэ и министр иностранных дел Мацуока.
11 мая 1942 года министр юстиции направил императору Хирохито доклад, в котором говорилось:
"С октября 1941 года в прокуратуре Токийского районного гражданского суда под руководством полицейского управления ведется тщательное расследование деятельности международной секретной разведывательной группы. В настоящее время завершена первая стадия следствия, в результате которого стала ясной почти полная картина деятельности. Это позволило нам послать Вашему Величеству письмо о предварительном судебном следствии по отношению к главным действующим лицам. Имеем высочайшую честь докладывать Вашему Величеству об итогах дела. Так называемая международная секретная разведывательная группа состоит как из иностранных, так и японских коммунистов (слово "коммунист" было равносильно слову "враг"). Они… в течение многих лет получали в свои руки большое количество очень важных секретных материалов нашего правительства…".
Спустя шесть дней, 17 мая, сообщение о раскрытии разведывательной организации появилось во всех японских газетах. Впервые были названы имена ее участников: "Специальный корреспондент газеты "Франкфуртер цайтунг" в Японии Рихард Зорге, 47 лет; помощник заведующего токийским отделением французского агентства новостей Гавас Бранко де Вукелич, 38 лет; художник Ётоку Мияги, 40 лет; неофициальный советник токийского отделения правления Мантэцу Ходзуми Одзаки, 42 года; владелец светокопировальной мастерской в Токио Макс Клаузен, 44 года. Указанные лица обвиняются в нарушении законов "О поддержании общественного порядка", "Об обеспечении государственной обороны", "О сохранении военной тайны"…". В сообщении указывалось, что эти разведчики "прилагали большие усилия и детально исследовали всю обстановку в Японии. Они обладали обширными познаниями, позволявшими им оценивать состояние важнейших внутренних и внешних проблем империи".
Это короткое официальное сообщение потрясло всю Японию. И не только Японию.
В мае 1942-го ни Рихард, ни его товарищи почти ничего не знали друг о друге. Только дважды совершенно случайно удалось встретиться Клаузену и Одзаки. В первый раз это произошло, когда тюремный надзиратель вызвал Макса подписать бумаги для получения продуктов. Откинув сетку амигасы, Клаузен склонился над столом и вдруг услышал, как кто-то рядом тихо произнес по-английски:
— Будь готов, им известно все.
Макс повернул голову и узнал Ходзуми. Дружески улыбнулся ему и ответил:
— Пускай позабавятся.
Одзаки вывели. Случилось это в самом начале следствия. В другой раз они встретились спустя много месяцев.
Ходзуми была предоставлена возможность написать родным. Он старался, чтобы каждая строка, выведенная его рукой, дышала бодростью и нежностью.
Он старался заполнить безрадостную жизнь в тюремных стенах чтением. Писал жене: "Что касается книг, то сначала я буду читать те, что на японском языке, а потом перейду к чтению западных… Я уже составил план чтения".
И Рихард в ужасающих условиях тюрьмы так же не отказывал себе в одной самой постоянной и страстной привязанности — в книгах. Он перечитал все, что могло представить для него, историка-исследователя, интерес в тюремной библиотеке. Из мизерных средств, которыми он располагал, Рихард просил своего адвоката Асануму покупать книги, которые непременно хотел прочесть и которые могло разрешить тюремное начальство.
Исии Ханако разыскала этого адвоката — и Асанума рассказывал ей, как радуется Зорге, когда получает желанную книгу, как поглаживает рукой по ее переплету, горячо благодарит. Адвокат передавал Исии приветы и говорил, что его подопечный при любой возможности расспрашивает и о ней, и о семьях своих товарищей и соратников: он испытывает к ним чувство глубокой любви.
В полицейском деле, лишенном эмоций, была собрана о Зорге даже самая личная, конфиденциальная, интимная информация.
Интимная информация
Самую ценную информацию Зорге получал в германском посольстве в Токио, в кабинетах военного атташе, затем посла Ойгена Отта, представителей гестапо, МИД Германии и других служб. Но главным был Ойген Отт, его секретарша и его жена Хельма-Тереза. Это ей в тюрьме Сугамо при личной встрече с послом Ойгеном Оттом Рихард просил передать последний привет.
Военная карьера Ойгена Отта началась на придворных балах вюртембергского короля, где он ловко кружил в вальсе светских дам, легких на ноги и на головы, как о них говорили гвардейские офицеры двадцатых годов. В начале 30-х Отт женился на Хельме — дочери адвоката и государственного деятеля Роберта Бодевига из городка Ланштейна. В прошлом она увлеклась левыми (во всех смыслах) идеями, говорила о политике, пила сладкие вина, пела застольные песни и однажды ночью во Франкфурте оказалась в компании молодого красивого доктора. Им был Рихард Зорге. Вскоре Хельма и Рихард забыли друг о друге, но жизнь решила по-своему и свела их в Токио. В новом положении, новом качестве, но со старыми привычками и желаниями. И чем больше генерал и посол Ойген Отт восторгался военно-политической проницательностью Зорге, тем больше, со своей стороны, оценивала способности молчаливого Рихарда Хельма Отт. Супруг делал вид, что ничего не замечал.
Хельма же с гордостью иронизировала: "Что вообще может мужчина, попавший в орбиту Гитлера? Все — и ничего. Фюрер в новой берлинской рейхсканцелярии дал 29 марта 1941 года личную аудиенцию и персонально инструктировал своего посла в Японии — Ойгена Отта. С тех пор генерал знает только политику".
Хельма гордилась влиянием своего мужа, но и неистово ревновала "своего подопечного" Рихарда. В ее немилость однажды попала некая Зелла Габелин, которая сначала провинилась лишь тем, что оценила способности доктора Зорге. Где-то она так отозвалась о Рихарде: "Он умеет очень увлекательно рассказывать. Внимателен по отношению к окружающим его людям, владеет большим искусством слушать и делать точные замечания. Предупредителен".
В этом ревнивая Хельма узрела "криминал" и быстро освободилась от "соперницы".
В другой раз Хельма приревновала Рихарда к журналистке Лили Абетт, которая в ее присутствии позволила себе бросить фразу: "Он (Рихард) был очень приятен и даже мил… Если чего-либо он очень хотел, то добивался… А вообще он не любил глупцов и людей, казавшихся ему неинтересными…".
Зорге действительно быстро наскучивало общество чванливых высокопоставленных дам. Его тянула, как он говорил, реальная жизнь! Некто Фридрих Зибург познакомил Рихарда с жизнью токийского дна. И об этом полиция, конечно, знала.
Особенно привлекал Зорге район Таманои — квартал самых бедных и дешевых проституток. Наружное наблюдение, не спускавшее и здесь глаз с Зорге, затем стало смотреть благосклонно на "нормальные развлечения" холостого германского журналиста. Тут его шпики "понимали", ибо проституция в Японии была широко развита, представляя собой одну из важнейших и необходимейших сфер жизненных интересов для японских мужчин. Сексуальные ограничения считались здесь чуть ли не пороком. Зорге разделял эти точки зрения и для изучения японского "колорита" бывал в домах дорогих танцовщиц, встречался с грошовыми девицами, которых в голодные годы родители продавали из деревень в города, в их "особые кварталы" с сексуальными развлечениями. Зорге испытывал сострадание к этим недавним крестьянкам двенадцати-шестнадцатилетним, совсем девочкам, ожидавшим в деревянных хижинах любых клиентов.
Рихард и здесь умел находить информаторов. Обо всем этом задним числом стало известно послу Отту и его супруге Хельме. Оба негодовали по-своему. Тяжелее приходилось послу, который получал удар за ударом по службе и дома.
23 ноября 1942 года Ойген Отт был сражен окончательно. Он получил секретную телеграмму № 1462 от рейхсминистра Иоахима фон Риббентропа, освобождавшего его от должности; руководство посольством передавалось 50-летнему Штамеру, а Отту и Хельме не рекомендовали даже возвращаться в Германию. Гитлер и его окружение больше не доверяли ни Отту, ни Хельме, во всеуслышание названной шлюхой. 5 марта 1943 года Адольф Гитлер, однако заявил на совещании по "делу Зорге": "Тому, что говорят японцы, нельзя придавать никакого значения. Я не верю ни одному их слову!"
Ему поддакивал генерал-полковник Йодль, начштаба вермахта: "Им нельзя верить. Но Зорге-то каков?"
Знал ли Ойген Отт об истинных отношениях своей жены с Рихардом Зорге? Да, знал. Более того, он им не препятствовал. Хельма и до их свадьбы была дамой с широким замахом. С 1939 года Отт спал в отдельной от Хельмы комнате, и односпальная кровать его больше не смущала…
Знал Ойген и о связях Зорге с его личной секретаршей, которая могла предоставить Рихарду ключи от любого кабинета и большинства сейфов.
Порой секретарша под воздействием порывов любви теряла чувство самообладания и меры, звонила Рихарду по телефону, умоляла о встрече, рыдала. Все эти "порывы" перехватывало гестапо и расценивало как баловство, любовную интрижку Рихарда. Секретаршу Отт не откомандировал и после ареста Зорге в октябре 41-го. Почему? Видимо, и у самого рыльце было в пушку, но главное — боялся ее откровений в гестапо при допросах с "пристрастием".
Где жил Зорге в Токио? Теперь улица, спускающаяся у холма Роппонги, называется Отафкукдзака. Тогда, в 30-40-х, улица была тихой, зеленой и называлась Нагадзака, в квартале Адзабу, район Минато.
Двухэтажное деревянное строение под номером 30. На первом этаже располагались миниатюрные гостиная, столовая, кухня, ванная, туалет. На втором — кабинет с телефоном, спальня. Теперь этого дома нет. На его месте частный доходный дом.
Распорядок дня Зорге мало отличался от распорядка других зарубежных журналистов и тогда, и сейчас. По вечерам, если не присутствовал на приемах и встречах, Рихард бывал в баре отеля "Империал" или в пивном ресторане "Рейнгольд" Хельмута Кетеля, где работала его подруга Исии Ханако. В свой дом, кроме Исии, до мая 1941 года Зорге никого не водил…
Исии вспоминала: "В июле 1941 года меня вызвали в полицию, пытались склонить к сотрудничеству, следить за Рихардом". Исии отказалась наотрез. На все уловки и предложения полицейских у Исии был один ответ: "Я его люблю. Можете меня пытать, судить, как угодно, но я преклоняюсь перед Рихардом. Он — человек всей моей жизни"…
В квартирке Зорге с мая 1941 года стала часто бывать профессор консерватории, преподаватель по классу клавесина в Берлинском государственном высшем музыкальном училище сорокачетырехлетняя Эта Харих-Шнайдер. Она говорила, что Рихард возвращал ей воспоминания о молодости, заставлял дышать всей грудью и жить сердцем. Эта оставила со знанием дела полное описание жилища Зорге:
"В его квартире мне всегда было жарко, как в духовке. Очертания пыльных улиц расплывались в нестерпимом блеске солнечных лучей. На террасе, расположенной на крыше, даже по ночам царила невыносимая духота… Воздух был напоен запахами горячего дерева. Дом, построенный в европейско-японском стиле, выглядел неряшливо, хотя я знала, что его всегда убирала японка.
От пола до потолка — книжные полки. За дверью — спальня, которую почти целиком занимала широкая двуспальная удобная кровать. К спальне вел узкий коридорчик".
Но к профессору музыки Исии не ревновала Зорге, как, впрочем, и ни к кому другому: восточная, японская верность, особое мироощущение и восприятие окружающего…
Что больше всего радовало Исию Ханако и пятьдесят шесть лет спустя после казни Зорге в 1944 году и его реабилитации в СССР в 1964-м? Она была счастлива, что память о ее Рихарде достойно, всемирно восстановлена. Но что греха таить, сама Исии Ханако была обойдена должным официальным вниманием, несмотря на все, что она сделала для увековечения памяти о человеке ее жизни, о гражданине, вошедшем, по оценкам японской печати, в сотню самых замечательных личностей XX века.
* * *