НРАВЫ И ОБЫЧАИ
НРАВЫ И ОБЫЧАИ
Нравы, в этом периоде Русской Истории, надо различать по родам жизни, по занятиям, на которые, собственно, разделялся народ, так как сословий в западном смысле у нас никогда не было.
Князья вели бранную жизнь, которая требовала, разумеется, отваги, храбрости, мужества, неустрашимости, — и мы видим эти доблести у всех, в большей или меньшей степени. Особенно отличались ими из сыновей Ярослава: Владимир, Святослав, из внуков: Мономах, Олег Святославич, Ростислав Владимирович, далее — великий князь Мстислав, Василько, Изяслав Мстиславич, Андрей Боголюбский, Мстислав Ростиславич, Мстислав Мстиславич, Владимир Глебович, Игорь и Всеволод Святославич северские, Роман волынский, Даниил галицкий — славные витязи Русские.
Об отсутствии этих доблестей почти нет и известий: одного Всеволода Мстиславича обвиняли однажды новгородцы, что он «с полку ушел прежде всех». Отступления бывали, но по военным соображениям и расчетам, например, в войне Изяслава Мстиславича с Юрием Долгоруким. Рать Андрея Боголюбского бежала почти от Вышгорода, вследствие ложных известий, а может быть, и измены, от Новгорода, вследствие разнесшейся молвы о чуде.
Злобы, взаимной вражды, у князей вообще не примечается. Вчерашние враги становились с нынешнего дня друзьями: «Мир стоит до рати, а рать стоит до мира», — вот была их любимая пословица; «Либо побьем, прогоним, либо помиримся», говаривали часто противники; они искали владений друг у друга, «волостились», удалось — хорошо, не удалось — так и быть. Войны их были иногда как бы состязания об заклад, охотничьи, полюбовные схватки — чья возьмет, вроде нынешних кулачных боев; бывали случаи, что они так прямо и предлагали друг другу, например, в 1180 году, великий князь киевский Святослав Всеволодович великому князю суздальскому Всеволоду Георгиевичу, на берегу Влены.
В 1216 году Мстислав новгородский великому князю Юрию Всеволодовичу под Липицами.
1149. Изяслав говорит дяде Вячеславу: «Прими меня в любовь, а не то волость твою пожгу».
Давыдовичи несколько раз переходили с одной стороны на другую, от Изяслава Мстиславича к Святославу Ольговичу и Юрию, и от них опять к Изяславу Мстиславичу.
В 1147 г. Святослав Всеволодович из рода Ольговичей, служивший дяде (по матери), великому князю Изяславу Мстиславичу, перешел к его врагам, родным с отцовой стороны, в Чернигов, с его разрешения.
Он же (1155), после смерти великого князя Изяслава Мстиславича, призван был из Чернигова в Киев для распорядков, во враждебный, так сказать, стан, престарелым Вячеславом, в ожидании на стол великокняжеский Ростислава смоленского, а когда приблизился Юрий, то ударил ему челом, говоря: «избезумился есмь», и получил прощение, благодаря, впрочем, ходатайству двоюродного брата Святослава Ольговича, к которому также находился часто во враждебных отношениях.
Точно таким же образом получил прощение от Юрия и Ростислав смоленский, долго воевавший с ним, помогая брату, великому князю Изяславу Мстиславичу, и, по его уже ходатайству, Изяславичи.
Старший сын Юрия, Ростислав, перешел (1148) на сторону врага его, великого князя Изяслава, во время самого разгара войны, и получил от него удел. Через некоторое время Ростислав подвергся там подозрению и был отпущен назад к отцу, который принял его без всякого гнева и пошел мстить за него.
1196. Ярослав черниговский, приняв оборонительные меры, послал сказать своим врагам, великому князю Всеволоду суздальскому и Давыду смоленскому: «Брате и свату, отчину нашу и хлеб наш взял еси; ажь любишь с нами ряд правый, и в любви с нами быти, то мы любви не бегаем, и на всей воле твоей станем; пакы ли что еси умыслил, а того не бегаем же, да ны како Бог разсудит с вами и святый Спас».
Большого кровопролития в войнах предполагать нельзя, если в продолжение почти двухсот лет на месте междоусобных битв пало только пять князей, хотя они всегда сражались наряду с простыми воинами: Изяслав Ярославич (1078), Борис Вячеславич (1078), Владимир Давыдович (1151), Изяслав Давыдович (1161), Изяслав Глебович (1182).
Это — общее замечание о войнах, но бывали войны ожесточенные, внушенные местью, вследствие явного нарушения права или личного оскорбления, например, войны Олега Святославича (1078, 1096). Юрий Долгорукий с запальчивостью искал Киева, на который имел право больше племянника Изяслава Мстиславича. Когда он услышал о сожжении своего последнего убежища на Руси, городка Остреческого, то собрался в поход (1152), восклицая: «Отожгу!» Роман волынский преследовал своего тестя, Рюрика Ростиславича, с неистовством, и постриг его, наконец, в монахи (1102, 1205).
1196. «Ростислав Рюрикович с Володимером и Черным клобуком ехавше, повоевавше и пожгоша волость Романову около Каменца, и тако ополонишася челядью и скотом, и отместившеса, возвратишася во свояси».
Жестокость на войне можно назвать общим явлением, по крайней мере, обыкновенным. Действия этого рода вызывались, впрочем, иногда необходимостью, а иногда увлечениями гнева. Так, в 1068 г., Мстислав Изяславич, вернувшись в Киев, после изгнания, с отцом, перебил 70 человек чади, а других ослепил и погубил, без испытания.
1097. Ростиславичи перебили жителей города Всеволожа, принадлежавшего к уделу врага их, Давыда Игоревича, и потом расстреляли бояр Василья и Лазаря, наушничавших ему на Василька.
1144. Владимирко убил многих жителей Галича за сношения с его племянником.
В 1146 г. великий князь Изяслав Мстиславич, в войне со Святославом Ольговичем северским, советовал вятичам: «Ловите убить его лестью, и дружину его избити».
115З. Он же велел убить всех пленных галичан, которых было у него больше, чем собственных воинов, «а лучшие мужи с собою поя, — и бысть плач велик по всей земле Галицкой».
1161. Брат его, Ростислав, услышав об изгнании новгородцами его сына, велел всех новгородцев, случившихся в Киеве, побросать в Пересеченский погреб, где и задохнулось их 14 человек за ночь, в чем он после горько раскаивался.
1216. Ярослав Всеволодович, разбитый новгородцами под предводительством Мстислава Мстиславича, прибежав в свой Переяславль, велел всех новгородских купцов побросать в погреба и затворить в тесных избах, — так «издушил» он их полтораста.
Нечего удивляться после того сожжению городов, то есть укреплений, и истреблению жителей, то есть военной части населения, так как это принадлежало собственно к праву войны — лишать неприятеля его вспомогательных средств:
Ярославичи (1066), заняв Минск, перебил мужей, а жен и детей взяли в плен.
Глеб рязанский (1173) предал все огню и мечу во Владимирской области.
Великий князь Всеволод (1208) сжег город Рязань, а потом Белгород.
Бояре, и вообще воины, ничем не отличались в этом отношении от князей: так, в 1067 г., они советовали великому князю Изяславу привлечь к себе Всеслава обманом и убить. В 1150 г. бояре советовали великому князю Изяславу захватить дядю Вячеслава или подсечь под ним сени. В 1173 г. Владислав присоветовал великому князю Глебу киевскому перебить колодников.
1177. Бояре требовали у великого князя Всеволода, чтобы он выдал им пленных суздальцев и ростовцев: «Либо и казни, либо и слепи, али дай нам».
1178. «Дружина Всеволожа начаша князю жаловатися: мы не целовать их приехали… И се рекше удариша в коне, и взяша город (Торжок), мужи повязаша, жены и дети на щит и товар взяша, а город пожгоша весь».
1208. Рязанцы, после присяги великому князю Всеволоду, захватили людей его и поковали, а других заморили в погребах. Напомним убийство киевлянами Игоря Ольговича (1146), измену полочан Рогволоду Борисовичу и Ростиславу Глебовичу (1151, 1158), отношения смольнян к Роману Ростиславичу (1180) видные из причитанья его вдовы, наконец, взятие и ограбление Киева в 1169 году соединенной ратью Андрея Боголюбского, и в 1202 году сборной ратью Рюрика Ростиславича с половцами. Галичане сожгли любовницу Ярослава (1173).
В Новгороде с 1136 г. часто происходили смятения, среди которых терпели много виноватые и правые. Разграбить дома, сбросить в Волхов — это были обыкновенные явления.
Самыми вопиющими злодеяниями, из ряда вон, должно почесть вероломное умерщвление на пиру Глебом, князем рязанским, шестерых братьев, вместе с множеством их бояр и слуг (1203).
В 1208 г. северские князья, Игоревичи, призванные княжить в Галич, перебили галицких бояр, до 500 человек, в гневе за беспрестанно возобновлявшиеся их мятежи. Вскоре, захваченные врасплох, князья сами были повешены ими.
В сношениях с погаными, то есть половцами, военное сословие оказывало еще менее милосердия. Так, например, в 1103 году, Мономах велел убить пленного Бельдюза, дававшего за себя золото и серебро, коней и скот: «Знай то, сказал он, что вас казнит клятва; сколько раз приходили вы воевать Русскую землю, нарушая клятву».
Однажды он даже сам решился сам преступить клятву, данную половцам, и согласиться на умерщвление их послов, Итларя и Китана, в своем Переяславле.
В 1149 году великий князь Изяслав Мстиславич велел половчина (захваченного под Переяславлем), «перетяти и с опоною». В 1224 году перед сражением на Калке были убиты татарские послы.
К числу особенных пороков в дружине принадлежит наушничество, чему известны многие примеры — в истории Василька, Мономаха, Изяслава Владимировича, Андрея Боголюбского, Мстислава Мстиславича. Митрополит Никифор убеждал даже Мономаха не верить наушникам. Слово Даниила Заточника также свидетельствует об этом пороке.
Проповеди и послания о пьянстве и блуде показывают, что эти пороки были нередки как между князьями, так и в дружине. Резоимство или лихоимство, распространенное в городах, сильно осуждалось.
По окончании споров и войн, при заключении договоров, важное значение имела присяга (клятва — рота), которую обыкновенно давали все участники, ходили роте, целовали крест.
Нарушение клятвы было, впрочем, не совсем необыкновенным явлением:
В 1066 г. Ярославичи поклялись полоцкому князю Всеславу, призывая его к себе на мир, что не причинят ему никакого зла, а когда он пришел, заключили его в оковы и посадили в темницу в Киеве.
В 1096 году, вслед за общей присягой, ослеплен был несчастный Василько, по наветам Давыда Игоревича.
В 1146 году киевляне изменили великому князю Игорю Святославичу после присяги.
Вероломством отличался в особенности галицкий князь Владимирко. По договору с великим князем Изяславом Мстиславичем он поклялся возвратить ему захваченные города на Волыни, и когда тот прислал к нему своего боярина Петра, напомнившего о крестном целовании и указавшего на крест, который целовал Владимирко, то он отвечал: «Сий ли крестец малый?» и потом насмеялся, смотря на проезжавшего мимо Петра: «Вот, Русский муж отправляется обимав все волости».
О Владимире Мстиславиче летописец замечает вообще: «Бяше ко всей братьи своей вертлив, и не управливаше к ним хрестьнаго целования».
Разумеется, все действия этого рода относились преимущественно к военному времени, в остальное — и князья, и дружина, и воины, были гораздо человечнее и благодушнее, и в отношениях их между собой видны даже значительные успехи общежития.
Находясь в брачных союзах с многими европейскими государями, императорами: греческим и германским, королями: венгерским, польским, шведским, князья стояли на одинаковой с ними степени житейского образования.
Между собой они уважали родство, а всего более старшинство: «Ты старше, говорит Мономах великому князю Святополку на совете о войне с половцами, подавай голос первый» (1111).
Мономах, и после его сын Мстислав, были в полном смысле главами своего рода и пользовались общим уважением.
Исполнены почтительности отношения Ростислава смоленского к старшему брату, великому князю Изяславу Мстиславичу. Последний, например, отдавал ему на усмотрение просьбу Ольговичей о мире, — он отвечал: «Кланяюсь тебе, брат, ты меня старше, как ты рассудишь, так и будет — я готов за тобой. Но если ты оказываешь мне честь, спрашивая моего мнения, то я люблю лучше мир, чем войну» и проч. По возвращении из-под Чернигова Изяслав, извещая о своих успехах брата Ростислава, говорит ему: «Бог привел нас в Киев благополучно; я спрашиваю тебя, в здоровье ли ты живешь, и как тебе Бог помогает». Свидание их было торжественное: «Увидяся братья в здоровье (1148), пребыли в великой любви и в веселье, с мужами своими и Смольнянами, и одарилися многими дарами: Изяслав дал дары, что от Русской земли и от всех царских земель, а Ростислав — что от верхних земель и от Варягов».
Отношения Ростислава к дяде, великому князю Вячеславу, представляют образец покорности младшего старшему.
Ярослав Владимирович галицкий поручал послу великого князя Изяслава Мстиславича (1152) сказать ему: «Бог сотворил волю свою и отца моего взял. Что у вас было между собою, то рассудит он. Я кланяюсь тебе и прошу — прими меня сыном: сын твой Мстислав будет ездить подле твоего стремени с одной стороны, а я с другой со всеми своими полками».
Ростиславичи плакали по своему старшему брату Роману, как по отцу (1190).
1197. Великий князь Святослав Всеволодович с глубоким чувством относился к памяти отца своего.
Великий князь Рюрик Ростиславич звал брата Давыда смоленского в Киев (1195): «Вот, брат, мы осталися старше всех в Русской земле, приезжай ко мне в Киев: мы покончим вместе, что будет думы о Русской земле и о своей братье, а сами повидаемся в здоровье».
Многие выражения в сношениях князей между собой служат свидетельством их нравственного развития. Мономахово поучение представляет лучшее тому доказательство. В письме своем к Олегу Святославичу, после того как сын его Изяслав погиб в сражении с черниговским князем, он говорит:
«Я пишу к тебя по принуждению сына моего (Мстислава), которого ты крестил и который теперь находится близ тебя. Он прислал ко мне своего мужа с грамотою; уладимся и смиримся, а братцу моему суд пришел, не будем мстить за него, а положимся на Бога, он рассудит их, а мы Русской земли не будем губить.
Ты можешь понять, мне ли достойно было написать к тебе, или тебе ко мне? Хоть бы сыну (Мстиславу) ты сказал: слися ко отцу, я ответил бы десять раз.
Если бы ты раскаялся и прислал ко мне грамотку утешительную, пустил бы сноху мою ко мне, потому что нет в ней ни добра, ни зла — мы оплакали бы вместе с нею мужа ее вместо свадебных песней: я не видел их венчанья. Бога ради пусти ее ко мне вборзе с первым словом — кончав слезы, я устрою ее на место: пусть она сядет, как горлица на сухом дереве, прискорбная, а я утешуся о Боге».
Трогательна привязанность Святослава Ольговича к плененному брату его Игорю: «Ни волости хочю, ни иного чего, отвечал он Давыдовичам, разве только пустите ми брата». Получив известие о его убийстве, он горько плакал (1146).
1177. «Мстислав не хотя вередити сердца брату старейшему», то есть не хотел огорчить старшего брата, Романа, который не советовал ему начинать войну с Полоцком, отложил свое намерение.
1185. Великий князь Святослав Всеволодович горько плакал о несчастии Игоря северского. Летописи замечают, с какой радостью некоторые князья встречали рождение детей, например, Всеволод Мстиславич, Рюрик Ростиславич.
Князья вообще дорожили своей честью, под которой понимались, впрочем, всего чаще почет, значение, право на уважение, но иногда и настоящее благородство.
1146. Вячеслав, надеясь на старейшинство, послушав бояр своих, от радости (по смерти великого князя Всеволода Ольговича) «не приложив чти к Изяславу» (не уважив Изяслава), отнял города, захваченные у него покойным великим князем.
1171. «Честь его с душею исшла», отвечал Давыд Ростиславич игумену Поликарпу, просившему у него почетных проводников к телу умершего князя Владимира Андреевича.
1175. Глеб (рязанский князь), услышав о намерении владимирцев посадить к себе на стол его шуринов, «рад бысть, оже на него честь воскладывают».
1195. «Поеди не стряпая (зовет на Смоленск Олег Святославич дядю Ярослава черниговского), совокупив дружину свою, ныне возьмем честь свою».
1195. Великий князь Рюрик Ростиславич оправдывался перед зятем Романом волынским в отдаче некоторых русских городов великому князь Всеволоду Юрьевичу: «Я дал тебе сначала волость, но Всеволод пожелал ее и жаловался, что мы не положили на нем чести, а мы признали его старшинство во Владимировом племени… Ты ведь согласился» и проч. Роман уступил, но начал умышлять злое, и Рюрик послал просить помощи у Всеволода: «Ты старший, гадай о Русской земле, о своей чести и о нашей».
Иногда честь принималась, как мы заметили выше, и в настоящем, благородном смысле, например, Ростиславичи (1170) никак не хотели выдать великому князю Андрею Боголюбскому затребованных им бояр, которых он подозревал в изведении его брата Глеба, и Мстислав велел даже, на повторное требование, обрить бороду его послу.
Так точно новгородцы несколько раз отказывались от выдачи враждовавшим князьям своих граждан, несмотря ни на какие угрозы. Также и псковичи.
Благородные чувства обнаруживались преимущественно при мысли о всей Русской земле, единство которой князья всегда сознавали, несмотря на свои междоусобия, чем доказывается развитие их гражданского чувства, любви к отечеству.
1152. «Братья и дружина, говорит великий князь Изяслав Мстиславич в Галиче во время войны, Бог всегда Русския земли и Русских сынов в бесчестье не положил есть: на всих местех честь свою взимали суть. Ныне же, братья, ревнуимы тому вси, в сих землях и пред чюжими языки, дай ны Бог честь свою взяти».
1169. Великий князь Мстислав Изяславич зовет князей на половцев «поискати отец своих и дед своих пути и своей чести. И угодна бысть речь его прежде Богу, и всей братье, и мужем их, и рекоша ему братья вся: Бог ти брате, помози в том, оже ти Бог вложил таку мысль в сердце, а нам дай Бог за крестьяны и за Русскую землю головы своя сложити, и к мучеником причтеными быти». Поход был успешен, князья отошли потом к Каневу охранять гречников: «Тако буди, то есть нам, на честь и всее Русскеи земли».
1185. «Аз славы деля, говорит Игорь Святославич северский в ответ на предложение бежать из половецкого плена, не бежах тогда (в сражении) от дружины, и ныне неславным путем неимам ити».
С честию и славою — это любимое выражение летописей о всяком успешном походе.
Ростислав Рюрикович, одержав победу над половцами, объехал всех родных со взятыми сайгатами.
Русская земля была беспрестанно на устах у князей, у духовенства, у летописцев.
Кроме приведенных мест, укажем еще на следующие.
Св. Борис и Глеб объявляются везде заступниками земли Русской.
1111. Мономах предлагает рассуждение, «так быхом промыслили о Русской земле».
Василько хотел сложить голову «за Русскую землю».
1097. Князья собрались в Любече на совет: «Почто губим Русскую землю, сами на ся котору деюще, а Половцы землю нашу несут розно… Блюдем Русскыя земли».
Митрополит Никола убеждал Мономаха оставить осаду Киева: «Молимся, княже, тобе и братома твоима, не мозете погубить Русьские земли… Се слышав Володимер, росплакався и рече: по истине отцы наши и деды наши соблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити…»
1125. Мономаха по кончине летописец называет добрым «страдальцем (тружеником) за Русскую землю».
1139. «Мы ведаем милосердие Ярополче, говорят черниговцы своему князю, Всеволоду Ольговичу, тъ бо соблюдает землю Русскую».
1148. Великий князь Изяслав Мстиславич соглашался на мир «Русския деля земли и крестьян деля».
1149. Вячеслав туровский предлагал мир, чтобы «земля Русская расплодилася и розмогла в братолюбьи князеи».
Уважалось общее мнение: Мономах обращает на него внимание детей своих в Поучении. Великий князь Изяслав Мстиславич сказал, услышав об убийстве соперника его в Киеве, Игоря Ольговича (1147): «То мне есть порока всякаго от людей не уйти; тем есть речи: Изяслав велел убити, но тому Бог послух, яко не повелел, ни науцил».
Гостеприимство между князьями, как и в народе, было развито и обнаруживалось иногда в широких размерах. Укажем на некоторые приглашения и угощения, отмеченные в летописях.
Ярополк (1084) приходил к дяде Всеволоду на велик день.
Святополк звал Василька к себе на именины (1096).
Изяслав Мстиславич, с сыном Ярославом, послали (1148) подвойских и бирючей кликать по улицам, «зовуче к князю на обед (новгородцев) от мала и до велика, и тако все обедая веселились радостью великою и честию».
Юрий Долгорукий давал союзнику своему, Святославу Ольговичу, обед сильный в Москве, в 1147 году.
Давыд смоленский, приехав в Киев по приглашению брата, великого князя Рюрика Ростиславича (1195), «обедал у него в великой любви и многом веселье», потом приглашен был на обед к племяннику Ростиславу в Белгород. Затем пригласил он брата Рюрика к себе на обед с детьми, далее — монастыри, раздавая в то же время милостыню нищим, наконец, черных клобуков, которые «попишася у него вси». В заключение киевляне позвали Давыда к себе на пир и воздали ему честь великую. Давыд отблагодарил их обедом и дарами.
Дарами обоюдными сопровождались все эти обеды.
Братчинами назывались пиры в монастырях на счет мирян, и были в большом употреблении.
Некоторые обычаи, относящиеся к общественной жизни, видны в песнях, например, Добрыня Никитич
Идет он княженецкой двор безобсылочно, А в палаты идет бездокладочно; Не спрашивал у ворот приворотников, У дверей не спрашивал придворников, Всех он взашей прочь отталкивал. Смело проходил в палаты княженецкие. Крест кладет по-писанному, Поклон ведет по-ученому, Солнышку Володимеру в особину.
Общественная благотворительность была очень развита:
Мономах учит детей своих: «Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите, и придавайте сироте, и вдовицу оправдите сами».
Святой Феодосий «сотвори двор близ монастыря… туже повеле пребывати и нищим, и слепым, и хромым, и трудноватым, и от монастыря подавание им, еже на потребу, и от всего сущаго монастырскаго десятую часть даяше им, и еще по вся суботы посылаша в потребу воз хлеба сущиим во узех».
Исаакий, Феодор, Евстратий печерские, раздали все свое имение нищим перед вступлением в монастырь.
Блаженному Ефрему переяславскому приписывается устройство больниц в разных местах.
Андрей Боголюбский, как и Владимир святой, рассылал угощения для бедных по улицам на возах: «Видя всякаго нища приходящаго к собе просить, подавая им прошенья их, глаголя тако: еда се есть Христос прешед испытать мене».
Милостыня раздавалась в особенности на похоронах.
У князей заметно расположение и к красотам природы: Всеволодово загородное убежище называлось Красным двором. Юрий называл свой двор за Днепром Раем. Другой двор у него был Красный.
Некоторые князья пользовались за свои достоинства особенной преданностью и любовью народной. О кончине Мономаха (1125) сказано: «Святители жалящи си плакахуся по святом добром князи; весь народ и вси людие плакахуся, яко же дети по отцю или по матери».
Даже потомки его долго были предметом особенного уважения. В 1147 г. киевляне отвечали великому князю Изяславу Мстиславичу: «Княже, ты ся на нас не гневай, не можем на Володимире племя рукы възняти, олняже Ольгович хотя и с детьми». Точно так же говорили жители Курска Мстиславу Изяславичу: «На Володимере племя, на Гюргевича, не можем рукы подняти».
Новгородцы в один голос восклицали Изяславу Мстиславичу (1148): «Ты наш князь, ты наш Владимир, ты наш Мстислав: ради с тобою идем твоих деля обид».
Смольняне встретили великого князя Ростислава на пути в Новгород за 300 верст, — лучшие мужи, потом внуки, сын Роман, епископ Мануил, «и мале не весь град изиде противу ему, и тако вельми обрадовашася вси приходу его, и множество даров подаяша ему».
О Мстиславе Ростиславиче, по случаю кончины его в 1179 году в летописи сказано: «не бе бо тое земля в Руси, которая же его не хотяшеть, не любяшеть».
Владимирцы, призывая Ростиславичей по смерти Андрея Боголюбского (1175), говорили ему: «Ваю отец добр был, коли у нас был, а поедьте к нам княжить, а иных не хочем». Ростиславичи отвечали: «Помози Бог дружине, оже не забывают любви отца моего».
Галичане, удерживая от участия в сражении князя своего Ярослава Владимировича, говорили: «Ты еси молод, а поеди прочь и нас позоруй; како ны будет отец твой кормил и любил, а хочем за отця твоего честь и за твою головы своя сложити».
Вообще, княжеское достоинство уважалось как в дружине, так и в народе, что можно видеть особенно в посланиях митрополита Никифора к великому князю Владимиру Мономаху.
Летописцы приписывают князьям иногда даже царский титул — 1147, 1149, 1151, 1154, 1180.
Князья и их жены отличались набожностью, которую доказывали строительством церквей, основанием монастырей и вступлением перед смертью в монашество, надеясь тем искупить свои грехи.
Духовенство, чем древнее и ближе к началу христианской веры, тем было чище, ревностнее и усерднее. Мы видим его всегда впереди в делах миротворства и человеколюбия. Поучения к народу, дошедшие до нас, дышат искренностью и исполнены правил простых, верных и действительных для спасения. Множество лиц высоконравственных было из этого сословия, святая жизнь которых засвидетельствована памятниками.
Бывали, разумеется, исключения. Сам Св. Феодосий указывает в своих поучениях на некоторые недостатки братии. Печерские иноки не хотели принять игуменом предложенного им Св. Феодосием Иакова мниха и пожелали иметь Стефана, которого также вскоре принудили удалиться от них. В житиях печерских, изложенных нами выше, встречаются случаи, несогласные со святыми обетами: в житии Евагрия видно злопамятство, в житии Феофила самолюбие, в житии Феодора, Арефы корыстолюбие и проч.
В гонении на добродетельного Авраамия Смоленского духовенство более всех участвовало из зависти.
Некоторые известия о святокупстве относят преимущество к греческим пришельцам. Супруга Ростислава Рюриковича говорит, например, что она не пожалеет тысячи гривен серебра за поставление епископом Поликарпа (писателя житий печерских).
«Поставлен на мзде» выражение, часто встречающееся в летописях.
В слове Даниила Заточника (по сп. Ундольского): «Мнози отшедше мира сего, паки возвращаются аки пси на своя блевотины, на мирское гонение: обиходят села и домы славных мира сего, яко пси легкосердии; идеже брацы и пирове, ту чернцы и черницы, и безаконнии, отческий имея на собе сан, а блядив норов, святительски имея на собе сан, а обычаем похаб».
Роскошные братчины в монастырях осуждаются еще в правиле митрополита Иоанна: «Иже в монастырех часто пиры творят, созывают мужи вокупи и жены, и во тех пирех друг другу преспевают, кто лучший сотворит пир — сия ревность не о Бозе» и проч.
Владимирский епископ Феодор представляет своей жизнью явление особенное, из ряда вон. Летописи рассказывают ужасы о его злодеяниях: «Многие люди пострадали в его управление, лишась своих сел, оружия и коней, другие обречены работе, подверглись заточению и грабежу, не только простцы, но и монахи, игумены, священники. Это был безмилостивый мучитель: одним он резал головы, бороды; другим выкалывал глаза, выжигал языки, распинал по стене, и мучил немилостивне, хотя восхитить от всех имения; был он не сыт, как ад». Отосланный в Киев великим князем Андреем (1172) он был осужден митрополитом Константином, и на Песьем острове «его осекоша и языка урезаша, яко злодею еретику, и руку правую отсекоша, и очи ему выняша, зане хулу измолви на святую Богородицю».
Замечательно завещание киевского митрополита Константина — бросить тело его по кончине на съедение псам (1169).
Сельское сословие, то есть большинство народа, народ в собственном смысле этого слова, живя вдали от шума междоусобиц, в которых не принимал почти никакого участия, и занимаясь единственно возделыванием земли и другими подобными трудами, сохранял большей частью свои древние, патриархальные нравы — тихий, смирный, терпеливый. Ни в летописях, ни в каких других памятниках, нет следов его сопротивления правительству, какое было, нет признаков беспокойства или возмущения, — и даже нет вообще известий о нем, как будто бы его и на свете не существовало: доказательство жизни мирной и покойной.
С другой стороны, в народных песнях не слышится никаких жалоб на притеснения со стороны князей и бояр, на худую или тяжелую жизнь: значит, жить было хорошо, сносно, и, заплатив, что положено, поселяне пользовались полной свободой.
Множество святых мужей, вышедших из народа и достигших высокой степени нравственного совершенства в духовной жизни, представивших великое развитие ума, сердца и воли, свидетельствуют в пользу того народа, из которого они вышли: такие блистательные плоды могли возникнуть только на доброй, благодатной и подготовленной для христианства почве. Писатели — Иларион, Нестор, Иаков, Даниил, Симон, Поликарп, Кирилл Туровский, принадлежали к простолюдью.
Преданность в волю Божию, принятие всяких бедствий наказанием за грехи свои, отсутствие ропота и жалоб, искреннее раскаяние — вот отличительные черты народного характера, при общественных бедствиях, судя по летописям.
Суеверия, которых было много, принадлежали к остаткам язычества, вместе со знахарями и колдунами, преемниками древних волхвов. В Новгороде еще в 1230 году сожгли четырех волхвов. В монастыре Никиты Переяславского скрывался при нем так называемый колдун.
Единственный источник, из которого черпаются сведения о ежедневном житье-бытье, образе мыслей, чувствований и действий простого народа, есть песни, до нас дошедшие, со множеством разноречий, — источник, не обработанный еще критикой, но представляющий достаточные данные, чтобы составить по ним приблизительное понятие.
Песни, с течением времени, были значительно повреждены, но они еще до сих пор носят верные признаки древности — и вместе современности с былинами. В песнях наших слышатся беспрестанно: синее море, море Хвалынское, Дунай река, Почай, Киев, Чернигов, Новгород, Ладо, Дид-ладо, Лелю, люли, терема, сени, куны, золотые, серебряные гривны, соболи, куницы, веверицы, лебеди, виноград, вина заморские, рыбий зуб, ковры, аксамиты, паволоки, золотошвейное искусство. Когда могли б попасться в песне все эти слова, кроме древнего периода?
Когда могли бы попасться в песни — князья, бояре, боярские дети, воеводы, тысяцкие, кроме удельного периода, когда они были близки к народу.
О существовании песен есть много древних свидетельств, например, в Слове христолюбца, по древнему списку, осуждается плясание, гудьба, песни бесовские (в одном списке XIV века: мирские).
Песни есть свадебные, обрядные, подблюдные, хороводные, игорные.
Свадебные песни, по своему количеству, занимают между ними первое место.
Свидетельство о свадебных песнях в древности мы находим у Владимира Мономаха, в письме его к Олегу Святославичу, после сражения, в котором убит был сын Мономаха, Изяслав. «Ты должен бы к Богу покаятися, а ко мне грамотку утешительную (написати)… а сноху мою послати ко мне, зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых обуим оплакал мужа ея, и оны сватьбы ею, песний место: не видех бо первее радости, ни венчанья ею, за грехи своя».
«Плясание, гудение и плескание», вместо священного обряда, осуждается еще в правиле митрополита Иоанна II.
Древняя русская свадьба есть целая поэма в действии, состоящая из знаменательных обрядов, с присоединением множества разнообразных песен, которые живо представляют величие древней русской семейной жизни.
Перечислим ее составные части по Сахарову.
Приготовления к свадьбе: благословение жениха; выбор невесты; смотр; нарекание венценосной невесты. — Наряды к свадьбе: тысяцкий и тысяцкого жена, посаженый отец и посаженая мать; дружки; свахи; выдающие молодую; вскрывающий молодую; поезжане; бояре и боярыни сидячие; конюший; ясельничий; свечники; фонарщики; коровайники; мовники; носильщики — с ковром, с подножиями, с скляницею, с платьем к бане, со скамейкою; держащие: осыпало, чару, гребень, сороки соболей; сидельщик на княжьем месте. — Наряды в избе: место чертожное; столы; размещение гостей; осыпало; свечи; фонари; караваи. — Сенник: уборка стен, постеля; кадь; оловяники; оберегатели. — Кушанья: караваи; вина; перепеча; каша; куря. — Сбор в палате: выход жениха; посылка за невестой; выход невесты; посылка от посаженого отца за женихом; чесание головы; опахивание; подарки. — Поезд к венчанию: выход из палаты; аргамак; сани; поезд к церкви; обряды. — Поезд от венчания: шествие в палату: столование; выход в сенник; выдача невесты; кормление; вскрытие невесты. — Второй день свадьбы: мыльня; кормление новобрачных; рассылка каши; поздравления; пирование княжое; зов; дары. — Третий день свадьбы: пирование; награды.
Вот одно старинное описание свадьбы с явными следами язычества: «Се слышим некое небогоугодное дело, наипаче же мерзко и студно, яже творят христиане, от диавола научени суще. — Егда же убо у них брак совершается, и готовлена храмина бывает, жениху с невестою, идеже ложу быти, и постилают под них класы, рекше снопове с зернами… Как приидет жених по невесту, и свахи жениха с невестою вместе за навесом сажают, и с невесту снем шапку на жениха надевают, а мужскую шапку на невесту; и свещами со огнем волхвуют круг главы с четырех стран, и трижды к главе притыкают, и в зеркало смотреть велят. Да у того же жениха те же свахи гребнем голову чешут; да ины вражьи есть затеи: круг стола всем поездом ходят, а как крутят невесту, и покроют ее пеленою, и учнут хмелем осыпати. И как прийдет жених с невестою — и с поездом своим, так бабу поставят на кадь, и облекут на нее шубу выворотя (!)… и станет та баба всех людей хмелем осыпать, и в то время все шапки подставливают. Да от венчания жених приходит с невестою на подклеть, а не за стол, как не во истинных крестьянех ведется, по христианскому обычаю, а не по странному сему деянию. И тамо принесут им курицу жареную, и жених возьмет за ногу, а невеста за другую, и учнут тянути ея разно, и приговаривают скверно, еже несть мочно и писанию вдати. Тако враг научил действовати старых колдунов, баб и мужиков, и жених с невестою, по их научению, и неволею тако творят, и яди той зело ругаютца. Да еще к ним приносят тут же на подклеть каши, и они кашу черпают и за себя мечут. Все тое есть бесовское действо. Да когда жених с невестою пребывают, ино таково скверно и зазорно вельми зрети: понеже странно не токмо рещи, но и помыслити…»
Предложим несколько песен, замечательных, как по древности языка, так и по указаниям на обычаи, на нравственные отношения.
Со веном я хожу, С животом я хожу; Мне куда будет вена положить? Мне куда живота положить? Положу я вьюна, положу живота, Уж я Паве на поволоку, Свет Андреевне на паволоку, Красной девице на правое плечо. Чем мне вена выкупать? Чем живота выкупать? Уж я дам ли, уж дал за вена Три гривны серебряные, и проч.
Ты камочка, камочка моя, Ты камка мелкотравчатая! Не давайся развертываться, Ни по атласу, ни по бархату, Ни по аксамиту на золоте. Как аксамит-то волю взял, Хрущату камку развернул, Все узоры высмотрел, Все круги позолоченные. Ты Машенька Ефимовна, Не давайся насматриваться Ни купцам, ни чернавцам, Ни тому сыну боярскому. Как боярской сын волю взял, Он Машеньку за ручку брал, Он Ефимовну за белую, Он повел за дубовый стол, За скатерти браные, За яства сахарные.
Что Ефимов двор — море, Что Гавриловичев двор — море, Что круты берега — его тесаный терем, Что сильны ветры — его крепки стражи. А у него на море белая рыбица, Машенька Ефимовна. Ловили ловцы, Купцы молодцы; Те ловцы неудальцы: Невода у них не шелковые, Крючья у них не серебряные. Что Ефимов двор — море, Что Гавриловичев двор — море, Что круты берега — его тесаный терем, Что сильны ветры — его крепки стражи, А у него на море белая рыбица, Машенька Ефимовна. Ловили ловцы, Бояре молодцы; Те ловцы все удальцы: Невода у них шелковые, Крючья у них серебряные. Поймали они белую рыбицу, Поймали Марью Ефимовну, Поймавши, за стол сажали Со Петром да Петровичем.
Как у Ефима на дворе Выростало деревцо кипарисное, На то ли деревцо соловьям был слет, Молодым был слет. Как ко Ефиму во терем Был боярам съезд. Как у Ефима-то дитя, Марья, душа Ефимовна, Умное, разумное, Вежливое, приветливое. Поутру встанет ранешенько, Умоется белым-белешенько, Оденется чистым-чистешенько, Помолится Богу низешенько. Уж про то ли бояре прослышали, Уж про то ли проведали; Приехали ко Ефиму во терем, Ко Гавриловичу во высок, Хотят ее с собою взять: Не близко, не далеко, Во Божью церковь, С молодым князем рядом поставити, Со Петром Петровичем, Золоты венцы положити.
У Ивана у Петровича Новые сени разрешетилися, Новые крылечки понавесилися; Что из тех ли, из новых сеней, Вылетала пташечка, перепелочка, Перепелочка свет Аннушка, Златокрылая Ивановна и проч.
Стоит на горе бел шатер, Шатер бел полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин Петрович. Его будили молодцы, Будили, побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович! Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем Корабль плывет, Корабль с чистым серебром. Ой вы, братцы молодцы, Вы товарищи мои! Этого добра много в доме у меня.
Стоит на горе бел шатер, Шатер бел, полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин, Петрович. Его будили молодцы, Будили, побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович: Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем, Корабль плывет, Корабль с красным золотом. Ой вы, братцы молодцы, Вы, товарищи мои! Этого добра много в доме у меня.
Стоит на горе бел шатер, Шатер бел, полотнян, Во том ли во шатре спал-почивал Иван, господин, Петрович, Его будили молодцы, Будили побуживали: Ты встань, пробудись, Иван, сударь, Петрович! Как у нас ли на море, Как у нас ли на синем, Корабль плывет, Корабль с красной девицей, Машенькой, душой Ивановной. Ой вы, братцы молодцы, Вы, товарищи мои! Этого добра нет у меня. И мы встанем-те, пойдем-те, К себе в дом его переймем-те.
Не тесан терем не тесан, Только хорошо украшен, Разными красками расцвечен. Не учен Лука, не учен Иванович, Только хорошо снаряжен, Снаряжала его матушка, Отпускала его в гости к тещенке. Зелен-сосенка, желтый цвет! Почто тебя, Лука, дома нет, Почто тебя, Иванович, дома нет? Ждала я тебя день, ждала другой, Не бывал, писала б письмо, не умею, Послала б посла, не смею, Сама б я пошла, стыжуся, Родного батюшки боюся, Родной матушки кроюся. Ты заря ль моя, зорюшка, Ты душа ль моя, Просковьюшка, Ты душа ль моя, Андреевна. Городом прошла зарею, Ко двору пришла тучею, Ударила в ворота бурею, Пустила по двору сильный дождь, Сама поплыла уткою, На крыльцо взошла павою, Во новы сени лебедем, Во высок терем соколом, Садилась за стол с молодцом, Махнула платком во терем. Вы раздайтеся, бояре, Расступитеся, дворяне! Чем меня батюшка жалует? Небольшим даром — теремом. Чем меня матушка жалует? Ведь большим даром — женихом, Вековым дружком Лукой, Вековым дружком Ивановичем.
Пойду млада по двору, Взгляну млада по морю: Какой по морю рай плывет, По синему раюшка плывет? Ах, ты, Анна Петровна свет! Сойди же ты с терема высокого, Поймай, поймай раюшка дружка. На что же мне раюшка? У меня есть ладушка, Свет сударь, Иван Андреевич.
Соболем Прасковьюшка все леса прошла, Крыла леса, крыла леса черным бархатом, В путь катила, в путь катила золотым кольцом, Прикатила, прикатила ко синю морю, Всвистнула, взгаркнула громким голосом: Кто у нас на море перевозчиком? Кто бы меня, кто бы меня, девицу, Кто бы меня перевез на ту сторону? Где ни взялся, где ни взялся Иван господин. Я тебя, Прасковьюшка, перевезу на ту сторону; Я за тобою, за тобою корабль пришлю, Корабль пришлю, судно крепкое, колыхливое. Не присылай за мной судна крепкого, колыхливого: Я у батюшки дитя пугливое, торопливое. Я за тобою, я за тобою сам прилечу, Сам прилечу, под крылом унесу, и проч.
Уж как по морю, морю, По синему морю Хвалынскому, Что плыла сера утица, За собой вела селезня, Молодого, хохлатого, Хохлатого, мохнатого. Уж как ей утушке завидовали, Уж и ей, серой, завидовали: Ай да наша утушка! Ай да наша серая! Вот какого нашла себе селезня, Селезня молодого, хохлатого! А и тут говорит утушка, А и тут говорит серая: Не завидуйте, утушки, Не завидуйте, серые! И у вас будут селезни, Селезни еще лучшие. Уж, как по терему, терему, Шла-прошла Машенька, Шла-прошла свет Ефимовна, За собой вела молодца, Молодца хорошего. Как ей девушки завидовали: Добро тебе, Марьюшка, Добро тебе, свет Ефимовна: Что нашла себе молодца, Молодца хорошего! А и тут говорила Машенька, А и тут говорила Ефимовна: Не завидуйте девушки, Не завидуйте красные! И вам будут молодцы, Молодцы еще лучшие. Тогда вам не позавидую, И позавидовать не вздумаю, А порадуюсь радостью, Поеду за вами в поезжаные.
Долго по долгу сокол не летит, Знать что сокол за лес залетел. Долго по долгу к нам Петра нет. Едет Петр-то, едет Петр-то, Едет Васильевич на вороном коне. Конь под ним словно зверь лютой, Грива у коня златом перевита, Хвост у коня как лютая змея, Сам на коне, сам на коне, Как сокол на руке. Разыгрался, разыгрался Петров-то конь, Разыгрался, разыгрался Васильевичев конь, Он перескочил через тын в зелен сад, Переломил, переломил, Переломил он железную тынь, Отломил он у яблони сук, Отломил, отломил, Отломил у кудрявой сук. Возговорит свет Василий господин. Возговорит свет Васильевич: Кто без меня в зеленом саду был? Кто железную тынь переломил? Кто без меня у яблони сук сломил? Кто без меня у кудрявой сук сломил? Возговорит свет Петр господин, Возговорит свет Васильевич: Я без тебя во зеленом саду был, Я без тебя железну тынь сломил, Я без тебя у яблони сук сломил. Я без тебя у кудрявой сук сломил. Долго по долгу сокол не летит, Знать что сокол за лес залетел; Долго по долгу к нам Петра нет. Едет Петр-то, едет Петр-то. Едет Васильевич на вороном коне, Конь под ним словно зверь лютой, Грива у коня златом перевита, Хвост у коня, как лютая змея, Сам на коне, сам на коне, Как сокол на руке. Разыгрался, разыгрался Петров-то конь, Разыгрался, разыгрался, Разыгрался Васильевичев конь, Расшатал дубовы вереи, Разогнал красных девушек, Душу Пашеньку с собою взял. Возговорил свет Василий господин, Возговорил свет Васильевич: Кто без меня в доме был? Кто без меня вереюшки расшатал? Кто без меня красных девушек разогнал? Кто без меня Прасковьюшку взял? Возговорит свет Петр господин, Возговорит свет Васильевич: Я без тебя в доме был, А мой конь вереюшки расшатал, Я без тебя красных девушек разогнал Я без тебя Прасковьюшку душу взял.
Уж, ты где был-побывал Свет наш тысяцкий воевода, Уж где ты был-побывал, Свет Иван Иванович, воевода? — Я был-побывал, (Во каменной Москве). А что же ты, воевода, поделывал? — Я девицы там торговал, Я красныя там торговал. А чем же ты торговал? А чем же ты за товар брал? — Я торговал дорогими парчами, Я брал не кунами, не черными соболями, Я брал все со русыми со косами, Я брал со девичьими красотами.
Матушка, что во поле пыльно, Сударыня, что во поле пыльно? — Дитятко, кони разыгрались, Свет мое милое, кони разыгрались. Матушка, на двор гости едут, Сударыня, на двор гости едут? — Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, на крылечко гости идут, Сударыня, на крылечко гости идут? — Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, в нову горницу идут, Сударыня, в нову горницу идут? — Дитятко не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, за дубовый стол садятся, Сударыня, за дубовый стол садятся? — Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, образ со стены снимают, Сударыня, образ со стены снимают? — Дитятко, не бойся, не выдам, Свет мое милое, не бойся, не выдам. Матушка, меня благословляют, Сударыня, меня благословляют? — Дитятко, Господь Бог с тобою, Свет мое милое! Господь Бог с тобою!
Как у месяца золоты рога, А у солнышка лучи ясные, У Ивана кудри русые, У Алексеевича по плечам лежат, По его плечам могучиим. Соезжалися князья и бояры, Дивовались на это дитя! Еще чье это дитя милое? Хорошо очень вспорожено. Да не солнушко ли вспородило? Не светел ли месяц вспоил, вскормил? Не частые ль звезды взлелеяли? Возговорит дитя милое: Уж вы, князья, бояре, Вы разумные, люди добрые! Вспородила меня родна матушка, Вскормил, вспоил родной батюшка, Возлелеяли мамки, нянюшки, Завила кудри сестра милая.
Ты взойди, Анна-душа, на новы сени, Ты взойди, Михайловна, да на новые! Посмотри Анна-душа, во чисто поле, Посмотри, Михайловна, да во чистое: Сколь силён едет Иван-та князь. Сколь силён едет Александрович! По одну сторону пятьдесят человек, По другую сторону еще пятьдесят. Глядючи Анна-душа испугалася, Глядючи Михайловна испугалася. Зашатри, батюшка, шатром ворота! Занавесь, матушка, камкою терём! Оберните, сестрицы, меня полотном! Едучи Иван-та князь похваляется, Едучи Александрович похваляется: Быть, быть шатру да разломанному, Быть, быть камке да разодранной, Быть, быть Анне-душе во полон взятой, Быть, быть Михайловне во полон взятой.
Не бывать бы ветрам, да повеяли, Не бывать бы боярам, да понаехали, Травушку, муравушку притолочили, Гусей, лебедей поразогнали, Красных девушек поразослали, Красную Анну-душу в полон взяли Красную Михайловну в полон взяли. Стала тужить-плакати Анна-душа, Стала тужить-плакати Михайловна. Стал унимать-разговаривать да Иван-та князь, Стал унимать-разговаривать Александрович: Не плачь, не тужи, свет Анна-душа! Не плачь, не тужи, Михайловна! Я тебя, Анна-душа, да не силой брал. Я ж тебя, Михайловна, не неволею. Бил челом, кланался твоему батюшке, Бил челом, кланялся твоей матушке, Сняв шапку, сняв шапку соболиную, Распустив полы сарачинские, Износил кафтан китайчатый, Все до тебя, Михайловна, доступаючи.