РАЗРЫВ С ЛИДОЙ
РАЗРЫВ С ЛИДОЙ
Уставший уже поздно вечером Антон направился домой. Хотелось разрядиться, найти утешение, услышать теплое слово жены. Войдя в комнату, он увидел детскую кроватку и был несказанно обрадован, заглянув в нее.
Дочурка спала, тихо посапывая.
На лице же Лиды прочитал замешательство.
— Господи, ты живой… А здесь прошел слух, будто тебя захватили бандиты и держат в качестве заложника. Другие говорили, что с тобой жестоко расправились.
— Да нет, то не со мной случилось… Я рад, что у нас дочурка. Теперь надо и о сынишке подумать!
Раздевшись, Антон приблизился к жене, распростер руки, чтобы обнять ее, но Лида отстранилась.
— Что с тобой, милая? — спросил он. — Ты плохо чувствуешь себя? Решила, что я не вернусь домой? Да, это могло произойти. Как видишь, фуражка и шинель в пулевых и осколочных пробоинах. Но вернулся! И мы снова вместе. Теперь уже втроем!
— Уехал, даже не попрощавшись со мной…
— Ты же знаешь, что времени у меня было в обрез.
— А почему не писал мне? Ты ведь знал, что я должна родить? — Это прозвучало, как упрек.
— Виноват, конечно. Но условия конспирации не позволяли писать. Пойми, я выполнял очень ответственное задание, связанное с большим риском для жизни.
Антон постоял у постели дочурки, любуясь ее личиком. Потом сел на диван. На столе лежало несколько писем со штампом «полевая почта». Значит, солдатское. Лида и не пыталась их убрать, спрятать с глаз подальше.
— Это от кого же? — поинтересовался супруг.
— Так, от бывшего однокашника. Объяснялся когда-то мне в любви, но война нас разлучила. — Лицо Лиды покрылось пятнами. — Я думала, он погиб, и вдруг письмо за письмом. Сам разыскал меня. Теперь — капитан Советской Армии! Служит в Германии. Да ты не волнуйся. Если и отвечала ему на письма, то от скуки.
— Как же его зовут?
— Василий. Я звала его в школе «Васильком», а он меня называл «Лисынькой». Но это все в детстве, в юности было.
В тот же вечер от «Василька» пришло письмо, в котором тот настойчиво просил «Лисыньку» развестись с лейтенантом-гэпэушником и приехать к нему в Потсдам. Жить будут в коттедже. Можно обарахлиться на всю жизнь. С ребенком предлагал поступить так, как сочтет нужным. Но таким образом, чтобы в Германии он не был для них обоих помехой.
Прочитав эти строки, Антон произнес, скрывая негодование:
— Далеко же у вас с «Васильком» зашло… Как поступать станешь?
— Н-не думала как-то над этим. — Чувствовалось, что Лида лукавит, что на самом деле между ними все уже решено.
Надо было бы побороться за любовь, но налицо измена.
— Не дождалась, значит… Желаю тебе счастья с капитаном, — сказал Антон. — А дочь я выращу и воспитаю сам.
Мчался домой, чтобы услышать успокоительное слово, ощутить женскую ласку. Лида же предала его, пошла на поводу у соблазна «красиво пожить». Лишь сейчас понял, что у него с ней слишком разное представление о жизни, о долге друг перед другом и потомством своим, противоположны духовные запросы и интересы. «Значит, я не зря сомневался в ней», — подумал он.
Винил себя: был скоропалителен в решении построить с ней семью, а теперь поделом наказан. В те же дни навсегда погасил в себе святое чувство любви к этой женщине. Еще до развода переехал в родительский дом, где прошли его детство и юность. Тут все родное и близкое, всегда уютно и тепло, но больше всего он ценил покой.
— Не огорчайся, сынок, — сказала мама. — Она тебя не стоит.
— Если любовь с Лидой не стала для меня радостью, то и разрыв с ней не вызывает у меня огорчения, — ответил Антон. — Вот только дочурка… Почему из-за предательства матери должен страдать ребенок? Почему, мама?
— Значит, у Лиды отсутствуют материнские чувства, — стараясь поддержать сына, ответила мать. Тепло добавила: — И не переживай. Вероничка все равно останется твоей дочерью.
Дома никого не было, и он сел в старенькое кресло, которое в студенческие годы вместе с братом Шуриком подобрал на свалке и сам отремонтировал. В ту пору в доме этом любили бывать его товарищи — однокашники и сокурсники по институту, было много смеха и музыки. По праздничным дням отец вдохновенно играл на скрипке, мама с усердием аккомпанировала ему на стареньком, взятом напрокат рояле Паганини, Чайковского, Шопена. Запомнилось, как отец настраивал свой певучий инструмент, долго беря ля-ми-ре-до. С тех пор звуки эти нередко выплывают откуда-то из памяти, как напоминание о довоенном времени. Иногда он и сам напевает их себе под нос, а в трудные минуты жизни скороговоркой произносит про себя, либо вслух: «Ля-ми-ре-до». И тогда сбрасывается усталость, куда-то отлетают служебные неприятности, заглушается боль, возникает радостное настроение, рождаются светлые мысли. Звуки эти были, как родительский зов, как призыв остановиться и взять себя в руки, если разыгрались нервы.
Когда дочери исполнилось два годика, Лида позвонила ему.
— Я уезжаю в Германию. Могу отдать тебе ребенка, — четко произнесла она, будто речь шла о гуттаперчивой кукле, а не о девочке. — Ты же хотел этого.
— Согласен взять, — с готовностью ответил Антон. — Скажи, когда я могу приехать за дочкой.
— Но только одно условие, — послышалось в ответ.
— Говори, я слушаю.
— Я передаю тебе ребенка, ты отдаешь мне свою квартиру.
— Повтори, что ты сказала, — потребовал Антон, думая, что ослышался.
— Очень просто: я тебе вручаю нашу дочь, ты мне — заявление в ЖЭК об отказе от своей квартиры и переводе ее на мое имя. Непонятно?
— Что-то не возьму в толк. Так разве может быть?
— Понимаешь, уезжая в Германию, я должна иметь в кармане лицевой счет и броню на площадь, как гарантию того, что, когда мы с Василием возвратимся в Союз, в Москву, у нас с ним будет где жить.
— Это же торг! — Антона коробило то, что предлагала Лида. — И потом, зачем валить все в одну кучу. Дочурку я возьму и воспитаю. Что же касается жилья с твоим бездомным благоверным, то это — ваша с ним забота.
— Я все сказала. Иначе отдам Веронику в приют!
В ту январскую ночь Антон глаз не сомкнул, все думал, как устроит свою дальнейшую жизнь вдвоем. Конечно, поможет мама, сестра, переживающие за него и за дочурку, выручат ясли.
Проходя вдоль поезда Москва — Берлин, впереди он увидел одиноко стоящую женщину с ребенком на руках и узелком. Это была Лида, безвкусно одетая и чуть взволнованная. Заметив его, она фальшиво улыбнулась.
После всего случившегося Антону была неприятна эта женщина, но зла на нее он не держал. Поражался лишь, до чего может довести алчность. Поздоровался из приличия, не глядя на нее.
Вероника расплакалась.
— Последний год она жила у бабули. Ну та и набаловала девчонку. Сладу нет с ней. От меня совсем отвыкла, не признает и все. Еле довезла. Чуть что — в рев пускается, колотит мамулечку ручонками по лицу, — жаловалась Лида Антону, не испытывая при этом ни неловкости, ни угрызений совести. — Я ее и лаской, и шлепков надаю, а она ну никак не унимается. — Перевела взгляд с Антона на Веронику. — Да, про тебя говорю. Пусть папулечка знает, какая ты нехорошая. Не мне одной мучиться с тобой на этом свете. Кроха, а тоже мне, с характером! Будто понимает что. Вся в папулю, понятливая. Моего в тебе, разве что носишко курносый.
Антон хорошо знал бабулю — мать Лиды, пожилую болезненную женщину. Не раз заезжал к ней в Валентиновку, повидать дочурку, побыть вдвоем, погулять с ней. Поездки эти давались ему нелегко: не мог равнодушно смотреть, как всеми заброшенная, чумазая, необласканная, нелюдимая девочка ползала по грязному полу, жадно вцепившись в корку черного хлеба. Каждый раз он привозил продукты.
Со слезами на глазах подслеповатая бабуля говорила, что ее непутевая дочь уморит ребенка голодом, так как алименты расходует на себя, да и не занимается с дочкой, как мать. Не разговаривай, так немой станет. А она слишком больна, да и заработок невелик, чтобы взять на себя заботу о внучке.
Поезд должен был вот-вот тронуться. Говорить с Лидой было не о чем, да и ни к чему. И так все ясно. Он молча принял девочку на руки, и она сразу затихла, успокоилась. Вытер носовым платком слезки, сползавшие по ее щекам. Прижал к себе. Сердце его колотилось от одной только мысли, что отныне и навсегда дочь будет с ним, и мучения ее на этом кончатся. Но можно ли верить Лиде, ее слову, ее подписи?
— А это — бельишко, — подавая узелок, сказала Лида. — Рубашонка с трусиками да платьице ситцевое. Бабуля сшила на прощание из своей старой блузки.
Проводник пригласил пассажиров занять места в вагоне.
— Прощайте, Антон Владимирович, не поминайте лихом! А для дочки пришлю куклу! — прокричала Лида из тамбура и помахала рукой. На лице ее была неподдельная радость от того, что избавилась от ставшей помехой в ее жизни дочери.
И все же Антон пожелал ей счастливого пути.
В метро вспоминал детали. Мать даже не поцеловала ребенка, расставаясь с ним, быть может, навсегда. Вероника сидела на коленях отца и все смотрела, смотрела на него пытливым взглядом. Потом положила головку ему на грудь и заснула. Антон почувствовал, как она вздрагивает во сне, нервно теребит пуговицу на его пальто. Попытался посадить ее поудобнее, но Вероника открыла глазенки. Они были тусклыми и по-взрослому задумчивыми, будто говорили: несчастье иметь нелюбящую мать.
— Проживем, — сказал Антон. — Буду тебе папой-мамой.
Он приподнял Вероню над собой. Его лицо светилось. Поцеловал ее в щечку. Она обняла его своими крохотными ручонками. Казалось, понимала, что сегодня свершилось нечто поворотное в ее судьбе.
Да и в жизни Антона — тоже. Предстояло вывести дочурку из состояния одичания и запущенности, создать условия для ее нормального развития. Но как это сделать, если он всего лишь мужчина и материнскими качествами природа его не наделила? Да и рабочий день продолжается чаще всего с утра и до утра.
Антон еще раз подумал о Лиде, которая хотела видеть его разведчиком, чтобы ездить за границу. Подвернулся другой мужчина, и она с легкостью оставила семью, чтобы осуществить свою давнюю мечту. Как это у поэта: «…Я все прощу — упреки, подозрения…» Антон не мог простить подлости, предательства. Лида предала и дочь, и его. Любовь предала! Этого ей показалось мало, и тогда она лишила его жилья. Ловкая женщина! Но вряд ли сложится ее дальнейшая жизнь. Изменив двоим, она непременно предаст и третьего, и пятого. Он вырвал ее из своего сердца, заставил себя забыть о ней и никогда больше не вспоминал.
И лишь как-то однажды ему подумалось: любовь дана свыше, и человек не вправе покушаться на нее. Бросив ребенка ради квартиры и мишуры, Лида разрушила свою любовь к нему, как и любовь дочери к ней. И где-то в глубине сознания Вероники это отложится навсегда, как разрушительное зло. Как скажется это на дальнейшей ее жизни, на ее детях и внуках? Предательство любви, как тяжелая болезнь, передается по наследству, и этим может страдать не одно поколение потомков. Неспроста предательство любви ради материальных благ богословы называют одним из тягчайших смертных грехов.