3. Вилнэ в поэзии на идиш
3. Вилнэ в поэзии на идиш
Есть произведения, посвященные Вильно, и в литературе на идиш того же времени, 1920-х — начала 1930-х годов; создавались они почти исключительно в самом этом городе или в Литве. Издавались литературные иллюстрированные альманахи на идиш, как, например, вышедший в 1925 г. «Еврейский Вилнэ в слове и образе» («Yidishe Vilne in wort un bild»)[312]. Можно отметить в этой связи, что литературный альманах является виленским «жанром», еще с конца 1830—1840-х годов, с польских «новогодников» (noworocznik?w). Это, как правило, сборники произведений местных литераторов (очень разных по уровню), в них обязательно присутствует региональная же тематика, что создает ощущение домашности, дружеской непосредственности.
Одно из характерных для альманаха произведений о городе — поэма Элияху Гольдшмидта (1882–1941?), известного деятеля культуры того времени, «К Вилнэ» («Zu Vilne», написана в 1921 г.). Это взволнованный монолог, главным лейтмотивом которого становится первая строка: «Как дорог мне и как любим ты, Вилнэ!»[313] Поэма состоит из двух примерно равных частей. Первая является как бы предысторией:
Еще в моем маленьком штетле
В раннем детстве,
Прежде чем я тебя узнал,
Я был в тебя влюблен,
Как юный фантазер испанский,
В сказочную принцессу.
Едва умея читать,
Я видел твое прекрасное имя
В святых книгах,
И моя душа
Тянулась к тебе,
Как потерявшееся дитя к матери…
(5)
Дальше рассказ, довольно типичный, о нужде, труде и горестях, даже аресте, выпадавших на долю молодых местечковых евреев в большом городе (6), о том, что переменились все планы и любимый город ставит новые цели (7). Хотя обо всех проблемах говорится несколько многословно, они не конкретизированы, а представлены в общем виде: собственно, все это могло происходить и в других городах. Главным итогом здесь становятся слова «я принимал все с любовью» (7) и неутраченные надежды.
В поэме Гольдшмидта просматривается модель, которую в большей или меньшей степени можно проследить в это время у разных авторов. Во второй части поэмы воссозданы, кажется, все основные мотивы образа города, характерные и для других поэтов, его современников, писавших на идиш. Из первой части такими непременными чертами «Иерусалима галута», как он назван в поэме, являются ученость, праведность, богобоязненность.
Вильно для Гольдшмидта «древний город Гедимина» (11) и столица литовских князей. Как и другие авторы, он перечисляет отличительные черты города:
Со всеми твоими кривыми улицами, улочками и площадями,
…Словно средневековый лабиринт.
(11)
Дома
Построены без плана, без порядка,
Довольно случайно и без украшения,
Безо всякой симметрии!
— и все же так гармонично!
(11)
В этой гуще и запутанности спускающихся к Вилии домов взгляд фиксирует нижнюю границу городского пейзажа: город у реки. Появляется простор и перспектива, которая уводит довольно далеко:
Вилия —
Тихая, скромная, чистая.
Как когда-то ее далекий брат Шиллоах.
(12)
Затем взгляд поднимается ввысь и выхватывает главную вертикаль:
Царственная Замковая гора
Одна господствует над всем ландшафтом.
(12)
И далее все описывается как видимое с этой высокой точки: у подножия горы сады (они перечислены), а на другой стороне Вилии «старый памятник нашего бытия» (12) — еврейское кладбище. Упомянуты похороненный здесь гер-цедек Потоцкий, Виленский Гаон, который «нес в себе целый мир» (13). Дальше — рощи и леса, скрупулезно перечислены пригороды и окрестности: Иерусалим и Вифлеем, Бельмонт, Литовская Швейцария, Закрет, Бурбишки и Зверинец (14). Однако автор сосредоточивается на послевоенном городе:
Тихая печаль царит на твоих улицах,
Боль спустилась в переулки,
И сердце сжимается от слез.
(14)
Поэма построена на смене визуальных планов: верх / низ (в соответствии с этим и смена красивых пейзажей, и перечисление бедствий). Автор вновь представляет город с высокой горы, охватывая его целиком:
Горы, долины, на них
И среди них ты построен,
Как и тот древний восточный град,
Что дал тебе свое имя.
(15)
Так же как Вилия названа сестрой Шиллоаха (некогда полноводного потока в Иерусалиме, со временем приобретшего символический смысл в литературе), сближаются автором и сами города, Иерусалим и Вильно, чье сходство мотивируется здесь топографически. Очарование красоты помогает «забыть свою боль» (15) и вновь говорить о любви к Вилнэ и невозможности с ним расстаться «первому и единственному его еврейскому певцу», как автор себя называет, потому что этот город ему «дорог как возлюбленная» (16). Введение скрытых имен Иерусалима (Сиона) и Шиллоаха переключает окончание поэмы в иную тональность: ориентирует на жанр еврейской поэзии, известной с раннего Средневековья (например, Иегуды Галеви). Это сиониды, т. е. песни тоски по Сиону (выражение страстного стремления в Эрец-Исраэль — Страну Израиля, и нерешительность перед тем, что там ожидает; описание пути и другие мотивы; переселение понималось как исполнение воли Всевышнего). Однако у Гольдшмидта этот главный мотив сионид переключен на Иерусалим Литовский.
Гольдшмидту импонирует преимущественно непосредственный сенсуалистский способ описания. С высоких точек город здесь предстает единым, а «выступающие» части привносят сходство со старинными картами.
Еще одна небольшая поэма, «Вилнэ», написана Сарой Рейзен (1885–1974), детской писательницей и переводчицей, происходившей из известной литературной семьи[314]. Тот же ключевой мотив «люблю» служит для выражения спонтанного чувства, как бы детского, свободного от культурной подоплеки:
Я не много о тебе читала,
Не изучала твое прошлое,
Не задумывалась о будущем,
Но я тебя люблю![315]
К основным из указанных выше мотивов добавляется «домашность», покой (22). Появляется также новый мотив: имя (города) словно песня, — который часто варьируется в польской и литовской поэзии о Вильно. У Сары Рейзен центральной становится тема праведников и подвижников: треть поэмы посвящена делам скромной и небогатой Двойры-Эстер (Гелфер, 1817–1907)[316], всю жизнь вместе с мужем помогавшей бедным женщинам. В заключение сказано о том, что в Вилнэ можно услышать много рассказов о прекрасных людях; автор поэмы, таким образом, и сама вписывается в эту традицию своим произведением.
А. Гродзенский в сонете «К Вилнэ» говорит об одиночестве, которое не тяготит в этом городе:
…Мне хорошо в твоей тесноте.
…Буду читать на твоих кирпичах
о времени и об ушедших мечтах.
(24)
Молодые поэты облекают свои размышления о городе в сложную форму: у Лейба Стоцкого это цикл из трех сонетов «Вилнэ» (1924). Точка обзора заявлена сразу, в подзаголовке: «Со старой Замковой горы». Стихи романтические: мотив древних руин замка Гедимина, «где старые легенды», а в единственной башне проступает облик седого старца с морщинистым лбом, мудрого свидетеля прошлого, что сближается и с отождествлением человека и архитектуры (описание с помощью архитектурных деталей) в разных виленских литературах, и с мотивами литовской поэзии 1930-х годов. Оваиваются романтические клише, с помощью которых передаются впечатления и представляется город как идеал:
Смешались по-братски купола церквей,
Готические островерхие башни костелов
И плоские крыши синагог.
Автор видит город единым для всех, и примета еврейского Вилнэ распространяется им на город в целом:
От всех опасностей тебя хранит
Благословение Гаона[317].
Другое стихотворение Стоцкого, «Виленское гетто» (1930), словно концентрирует основные мотивы опять же в романтическом ключе:
Я бродил по старым еврейским улочкам,
Фантастически запутанным, узким и изогнутым,
И странная грусть охватила мое сердце.
…Огонь того вечного света [Торы] влился в мое сердце
И зажег в нем пониманье старины,
Огонь тот разгорается в моей груди.
…Как иероглифами расписанные свитки
Из желтого папируса
Взирают на меня потрескавшиеся кирпичи,
Давних времен преданья.
…И стены древние кривящихся домишек
Уже отмечены исчезновения печатью.
… И на душу мне навалилась тяжесть
От прошлого, что плесенью покрыто,
От гетто простоты святой…[318]
Это стихотворение написано позже, но надо заметить, что здесь Стоцкий парафразирует поэму Моше Кульбака (о которой сейчас и пойдет речь), переместив всю образность другого поэта в романтический регистр.