5. Wilno в поэзии филоматов
5. Wilno в поэзии филоматов
Филоматы воплотили образ Вильно в своем литературном творчестве. Основанию города посвящена баллада Чечота «Радзивилл, или заложение Вильно» («Radziwi??, czyli zalo?enie Wilna»), одна из наиболее удачных баллад, по мнению его биографа и исследователя Станислава Свирко[62].
Чечот дает подробное описание места действия, которое детально топографически локализуется: это древняя долина Швинторога, место впадения реки Вильни в Вилию, которую далее автор называет ее литовским именем Нерис[63]; «горы»: Турова (т. е. Замковая) и Бекеша, а также Закрет, Погулянка, Верки и некоторые другие,
Где Вильня устрашающая своими разливами
С прекрасной Вилией обручается[64].
Известно, что Чечот опирался на «Хронику» Мацея Стрыйковского (ок. 1547 — до 1593), вольно перелагал ее в стихи и делился впечатлением с друзьями: «Читал литовскую хронику Стрыйковского, трудно удержаться, чтобы не петь за ним, так она поэтична…» (т. 2, с. 227; в «Хронике» имеются и свои стихотворные вставки[65]). Об основании Вильно в балладе Чечота рассказывается в 41-й строфе, где описано толкование сна князя Гедимина его жрецом Лиздейко:
Это значит — если в том месте
Князь замок и город построит,
Литву объединит тот город,
Властвуя надо всем Закретом,
Он станет Литвы столицей,
В нем процветут науки,
А основателю — уваженье
Внуков — а также их внуков.
То znaczy, i? gdy w tym miejscu ksi???
Zamek i miasto wyniesie,
To miasto Litw? ca?? powi??e
Panuj?c w ca?ym Zakrecie.
Tutaj stolica Litwy powstanie,
Tu kwitn?? b?d? nauki,
A kto za?o?y?, uszanowanie
Oddadz? mu wnuk?w wnuki[66].
Выделенная мною строка, по всей вероятности, свидетельство того, что Чечот имел в виду свою Alma mater. С этими строками перекликается отрывок о сне Гедимина из поэмы Мицкевича «Пан Тадеуш» (приведен в качестве эпиграфа к предисловию нашей книги). И далее (сф 44):
А что от волка — названо Вильно, [od wilka — Wilnem]
Он это из сна вывел,
И дали ему подходящее имя:
И стал он зваться Радзивилл. [от слова radzi? — советовать]
A ?e od Wilka Wilnem nazwane
I on ze snu w?tek wywi?,
Wi?c mu podobne imi? dawano,
I st?d si? nazwa? Radziwi??[67].
Чечот не следует в точности «Хронике», он дает волю творческой фантазии и создает на основе записанного в ней предания историческую повесть в стихах с повествовательным сюжетом[68]. Интересны отступления от источника — происхождение имени Вильно Чечот выводит не из названия реки Вильны, как у Стрыйковского («… dokonawszy obu zamk?w, mianowa? ich Wilnem od Wilny rzeki»[69]), а от слова «волк», от железного волка, приснившегося князю Гедимину (польск. wilk; литовское vilkas —> Wilno). Развивая в повести любовный сюжет, Чечот включил в него моральную проблематику: чувство вины за гибель возлюбленной и раскаяние главного персонажа жреца Криве-Кривейто, воспитание им своего сына Лиздейко, который и получает как бы вознаграждение за стремление отца искупить свою вину. Лиздейко становится родоначальником знаменитого литовско-польского рода Радзивиллов. Чечот придал серьезный этический и социальный смысл своему повествованию (что соответствовало, конечно, идеологии филоматов), не избегая и прямого морализаторства.
Одна из его баллад основана на виленском предании о Каспере Бекеше, исторической личности XVII века, служившем у короля Стефана Батория (именем Бекеша назван холм, на котором его похоронили). В балладе использован сказочный сюжет о любви к виленской красавице трех юношей и состязании за нее: отец поставил условие — вскочить верхом на коне на обледеневшую гору; Бекеш оказался побежденным (а победителем, конечно, молодой возлюбленный красавицы).
Холмы и окрестности Вильно для филоматов овеяны тайной или ореолом исторических событий, преданий и легенд, в той же мере, что и родные места (окрестности Новогрудка), которые также появляются в балладах Чечота, а вскоре и в романтических балладах Мицкевича. Баллады Чечота вообще связаны с общественной средой, в которой жили и он, и Мицкевич, и многие их друзья; из этого материала, впечатлений они также многое почерпнули для поэтического творчества.
Древняя история Вильно и Литвы очень привлекала филоматов. Петрашкевич на одном из заседаний читал свои «Раздумья у развалин замка Гедимина» (1817–1819), написанные в стиле исторической элегии; он усердно дорабатывал этот текст по совету Мицкевича и с учетом его замечаний.
Томаш Зан в своей знаменитой в студенческой среде поэме «Табакерка» писал о том, что происходит «в стенах литовского города», где
человек, в уединении, до стихов охочий,
топил в старых бумажках мысли и очи,
пел Мендога и Пяста, —
Cz?owiek w ustroni, wierszom ochoczy,
Topi? w szparga?ach my?li i oczy,
?piewa? Mendoga i Piasta;
и, оторвавшись от героических деяний прошлого, воспел… свою табакерку, которая успешно помогала ему бороться со сном и даже вообще «изгнала сон из Вильно»[70]. В другой своей знаменитой в студенческой среде поэме, «Гречневые пирожки» («Gryczane piero?ki»), он говорит, что Вильно ждет от студентов чего-то особенно замечательного:
Надо иметь быстроту реакции,
Смелость ума — это главное,
И во всей стати проворство![71]
Были у него и стихи о прогулках и встречах «променистых», которые он читал на собраниях, например идиллия «Прогулка» («Przechadzka», 1818):
С гор в долину стекают потоки,
Река раздвоила русло,
Уже и Вильно неблизко,
А Маркутье еще далеко[72].
А столь же непритязательное, но исполненное искреннего чувства стихотворение М. Рукевича «Воспоминание» рассказывает о днях, когда — «Бегу в школу Батора», и там
Замыслов полны забавы,
жизнь брат дает брату,
в сердце огонь, счастье мира
…За столом веселые ямбы,
Сбор на Ягеллонском поле —
О, как дороги эти воспоминанья!
Pe?ne projekt?w zabawy,
?ycie brat daje dla brata,
W sercu ogie?, szcz??cie ?wiata
…Weso?e jamby przy stole,
Zbi?r na Jagello?skie pole —
O, jak?e drogie wspomnienia![73]
У Мицкевича нет произведений, посвященных Вильно, за исключением, пожалуй, «Городской зимы», где общая атмосфера зимней праздничности (но город не назван). Встречаются виленские реалии в его филоматских стихах, но и их немного. Все это дало повод авторитетному исследователю жизни и творчества Мицкевича Юлиушу Кляйнеру сделать заключение: «Но к физиономии города Мицкевич не чуток так, как к сельским красотам. В нем еще нет интересов урбаниста»[74]. Строки из «Пана Тадеуша», взятые эпиграфом к этой книге и написанные позднее, поэтично передают суть предания об основании Вильно Гедимином. Мицкевич в своих произведениях создал образы природы окрестностей Вильно, Ковно, Новогрудка так, что их как бы заново открыли и уже всегда стали видеть эти места его глазами. Он увековечил мир kresow, ностальгический образ ушедшей гармонии идеального прошлого.