1. Мордехай Цви Мане
1. Мордехай Цви Мане
Исключительной стала роль Вильно для художника и поэта Мордехая Цви Мане (1859–1886), в творчестве которого этот город впервые стал особым мотивом. Семнадцатилетним юношей он прибыл в Вильно в 1876 г. из родного местечка Радошковичи, учился в ешиве, а затем и в Школе рисования, о которой мечтал, прожил в Вильно около трех лет. Здесь пробудился его талант поэта. Вильно оказал влияние и на творчество, и на формирование личности Мане. Он впервые в жизни увидел большой город как особый мир и впечатления свои выразил в стихах и письмах (которые представляют собой оригинальную эмоционально-лирическую прозу).
«Небо скоро прояснилось, и свет дня залил стены города и величаво возвышающиеся дома, крашенные зеленым и красным, крытые жестью великолепные крыши. Кареты и телеги летят, грохочут по мощенным камнем улицам. Веселый многолюдный большой город представился моему взору»[276]. Реальная картина, открывшаяся от виленского вокзала, — скорее, картина большого города вообще. Он и поражал прежде всего движением, шумом, темпом жизни, как сказали бы мы сейчас. «…Такой большой и шумный город как Вильна… город многолюдный, улицы которого наполнены шумом экипажей и дрожек, снующих во все стороны, город, улицы которого шумят голосами множества суетящихся людей, приезжающих сюда со всех концов, город, в котором нет человека, который бы не трудился целый день без передышки, добывая пищу…» (140–141). В дальнейшем в описаниях появляются конкретные, свойственные лишь этому городу детали: «Прекрасные дачные домики, утопающие в зелени так, что видны лишь крыши да верхушки благоухающих цветущих яблонь» (152).
Появление в Вильно молодых евреев из провинции, из окрестных местечек, нередко именно так уходивших в «большой мир», чем-то напоминает появление здесь в начале XIX века молодых «засцянковых» (мелкопоместных) шляхтичей, приехавших учиться (как Мицкевич и его товарищи). Для тех и других это начало пути: образования, вхождения в мир и культуру. Вильно заманчив для них — столица и город надежд, «центр мира» и отправной пункт.
Но настоящим открытием для Мане стал не столько сам по себе город с улицами, зданиями, а его живописные окрестности — окружающая природа. Таково Вильно в его стихах: прекрасная природа в красках и запахах, а город — общим планом внизу, что соответствует реальной топографии (Вильно расположен в окружении холмов) и состоянию поэта, романтически возвышенного над земным: идеальное пространство для творчества.
В Виленские горы вышел я погулять.
Взобрался на высочайшие вершины.
Здесь тишина, и веет легкий ветерок,
И сухие травы.
Я чистый, сладостный воздух вдыхаю,
На крыльях орлиных возносится мысль,
Здесь вся природа мне улыбается.
И Вильна в долине пред взором моим.
«На горах Вильны», 1880 (1, 26–27)
Мане один из первых, вслед за Михой Йосефом Лебенсоном, обращается в стихах к изображению природы. И ему удается выразить живые впечатления, состояния, связанные с нею. Мане много размышлял и объяснил, почему «увидел» природу, лишь перебравшись из сельской местности в город (в этом особенность еврейской местечковой жизни): «Окрестности Радошкович чужды мне, как и окрестности Варшавы. Ребенком я никогда не выходил погулять… Мог ли мальчик оставить узкий и мрачный хедер [начальную школу] и прогуливаться в садах, любоваться розами, голубым небом, дышать чистым воздухом?.. Но когда величие природы коснулось моего сердца… когда, словно свиток, раскрылись предо мной небеса[277], и все краски земли, и все, что на ней, и язык творенья, которого я не знал, стал мне внятен, тогда природа вовремя открылась мне в прекрасных виленских окрестностях… дух мой прорвался тяжелой волной, словно сдерживаемые воды излились бурными потоками, и новые чувства — красоты — заполнили душу… В сердце своем я почувствовал любовь и райское блаженство, слушая голос соловья по вечерам. Все это я нашел в Вильне. Природа говорила мне там ясным языком, потому что любимые и верные друзья были со мной, там видел я и чувствовал и красоту, и святость, и любовь» (192–193). Очевидно, сам город побуждал «изучать» его природу, как и архитектуру (немало примеров тому в разных виленских культурах). Эти одинокие (или изредка с другом) прогулки по «виленским горам», в отличие от излюбленных студентами-филоматами маевок, в основном были лишены веселого полудетского озорства последних, в них больше созерцательности; однако размышления, серьезные беседы, поэзия, которым они посвящались, все же сближают их. Такие прогулки становились определенным видом культурного поведения, формировавшегося отчасти под влиянием литературы, отчасти, по-видимому, инспирировавшегося самим городом как местом освоения нового жизненного и культурного материала.
Письма Мане, подробные (часто на многих страницах), написанные выразительным библейским языком и изящные стилистически — не случайно он пишет и о своей любви к ивриту, — легко складываются в своеобразный эпистолярный роман, в единый текст. Из них можно узнать о некоторых чертах повседневной жизни, об особенностях быта их автора, его трудностях, горестях (а все это в значительной мере типично для молодого горожанина того времени, приехавшего из провинции). Он пишет о своих успехах в учении и в рисовании, о похвалах учителя, директора; о покупке книг, об изучении русского языка; время от времени подводит итоги. Он поражает ранней зрелостью, осознанием ценности своего дарования и предназначения, ясностью представления о своей цели и понимания необходимых усилий и даже лишений. Юноша поражает силой духа и чистотой помыслов. При этом вполне трезвый взгляд на жизнь принадлежит романтику и идеалисту. Его письма содержат обширные описания природы (виленских окрестностей), тонкие по колориту и по стилистике, в которых ярко проявляются оба его дарования: поэта и художника; они интересны также серьезным и глубоким психологическим самоанализом.
Понимал он и значение Вильно в своем духовном развитии и размышлял об этом: «В Вильне горнило, в которое излил я сердце и душевные порывы; там источник, в котором сложились и упорядочились мои душевные движения. Свежий ветерок, веющий там на вершинах гор, оживил каждую мою мысль, там впивал я богатство природы, покой и негу ее, словно струящуюся холодную воду, успокаивавшую пламень сердца. Там важные события затрагивали мои струны и даже в тяжкие времена пробуждали высокие помыслы» (158). И в другом письме: «…хотя я не люблю больших городов с их толпами, шумом, но Вильна вызывает в моем сердце только любовь, и как ребенок предпочтет корку хлеба из рук матери жирному куску из чужих рук, так и я люблю Вильну со всеми тяготами и горестями» (158).
В нелегкие дни одиночества там, в Вильно, он открыл для себя русскую поэзию. Взявшись за изучение русского языка по необходимости, он сначала видел в нем не слишком приятную обязанность, но спустя какое-то время вдруг испытал радость, которая вознаградила труд. Он с восторгом писал другу Шмуэлю Чижу о том, что проводит время в библиотеке за чтением русских книг: «я нашел новый источник услады для души… расскажу о возвышенных минутах!.. не думал я, что русский (как иврит или немецкий) может быть языком поэзии… Но теперь вижу, что этот язык как глина в руках сочинителя[278], и хороший сочинитель делает из него основание для созидания красоты. И я читаю книги, полные смысла и величия, и поэзия звучит в них как нежная мелодия» (159). Увлечение русской литературой было серьезным и оставило след в его творчестве[279].
Вильно навсегда остался для Мане любимым городом и впервые именно у него стал самостоятельным мотивом творчества. Даже Петербург не произвел такого впечатления: «Уже три недели я в главном городе, в царской столице, а уста мои молчат. Если Вильна извлекала из моего сердца потоки мыслей, которыми я заполнял множество писем, неужели столица не пробудит в груди моей подобных чувств? Признаюсь, что этот город в его красе и величии не воздействует на меня так, как Вильна» (164), — писал он родителям. Интересно, что юный поэт не просто сообщает об этой удивившей его особенности, но дает психологическое объяснение: «…душа моя вышла уже из границ детства и отрочества, и впечатления окружающего стали многочисленными, ослабела их былая огненная яркость, и потому на царскую столицу гляжу я холодным взором» (164). Тем не менее далее он описывает довольно подробно сначала Царское Село, а затем Петербург: как они постепенно открываются взгляду подъезжающего поездом; рассказывает о дворцах, площадях, памятниках, набережных, — обо всем, увиденном во время прогулок по городу, и особенно подробно об Академии художеств, в которой он учился.
Городской пейзаж у Мане колористичен, в нем запечатлены изменения освещения, есть ощущение воздуха и простора, это, несомненно, оригинальный взгляд художника; но его творчество оборвалось на взлете, ранняя смерть от чахотки в возрасте 27 лет не дала развиться его таланту.
Живописные окрестности Вильно, город в естественных природных границах — все это очень скоро становится непременной чертой «местного колорита» и у еврейских писателей.