V. Альтернатива: принудительная империя или конфедерация независимых государств

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

V. Альтернатива: принудительная империя или конфедерация независимых государств

В СССР существует не только национальный, но и русский вопрос. Национально русских никто не угнетает, но политически и социально русские так же угнетены и так же бесправны, как и другие народы. Раньше ссылались на латышей, евреев и кавказцев, но теперь русских угнетают сами русские. От этого русскому народу не легче. Чтобы понять трагедию нерусских народов, важно знать истоки трагедии самого русского народа. Бесчисленное количество трудов посвящено «загадочной душе» русского человека, которому, оказывается, кнут нравится больше пряника. Но никто не хочет заметить, что под кнут он собственно попал в поисках пряника, пряника не только для себя, но и для всех, в интернациональном масштабе. Это в характере русского человека — не будучи счастливым самому, стремиться осчастливить всех. Руководствуясь благими намерениями он может губить себя и других. Недаром поэт сказал о русском человеке: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Широта его характера во многом объясняется свойствами как духовного, так и геополитического порядка. Несправедлив Пушкин, сказавший, что русский человек ленив и нелюбопытен. Его первоначальная экспансия собственно не диктовалась, как у других колонизаторов, меркантильными побуждениями в поисках соболиных шкур, золотых приисков или пленения чужеземцев с целью превращения их в своих рабов. Его толкал непреодолимый зуд крайнего любопытства: узнать, что лежит дальше за горизонтом, какие и как живут там народы. Не случайно в космос первым полетел тоже русский человек. Колониальный аппетит пришел во время еды — народное любопытство, поставленное на службу государству, послужило делу экспансии, начиная с Ермака. Скромная по размерам территории Московская Русь растянула свои границы от Балтики до Тихого океана и даже добралась до американского материка — территориально до Аляски и промышленно до самой Калифорнии. Русская трагедия обозначилась, когда Русь начала выходить за свои территориально-этнографические границы. Расширение Руси привело к сужению, а потом и к ликвидации свободы русского человека. Человек, который хотел осчастливить других, стал самым несчастливым человеком в мире. Историк Ключевский хорошо видел эту связь между разбуханием Российской, тоже в своем роде «лоскутной», Империи и потерей русским народом свободы и гражданских прав. Он писал:

«До половины XIX века внешне территориальное расширение государства идет в обратно пропорциональном отношении к развитию внутренней свободы народа… По мере расширения территории вместе с ростом внешней силы народа все более стеснялась его внутренняя свобода… На расширяющемся завоеваниями поприще увеличивался размах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа. Внешне успехи новой России напоминают полет птицы, которую вихрь несет и подбрасывает не в меру сил ее крыльев».

Не только свободу терял народ, но он от внешних завоеваний не богател, как западные народы от их колониальных грабежей, а, наоборот, становился еще беднее. Эту истину Ключевский выразил в лапидарной формуле:

«Государство пухло, а народ хирел» (В. О. Ключевский, «Курс русской истории», т. 3, стр. 8).

Именно в этом заключалось роковое отклонение русского исторического процесса от западного. Величие государства достигалось ценой физического и духовного рабства. Так было всегда. Так оно и сегодня, когда, чтобы играть роль военной сверхдержавы, надо держать людей на уровне жизни малоразвитых стран, а границы самого государства — на замке. Именно из-за вечной нужды и порабощенности в русском человеке родилось глубочайшее чувство социальной справедливости, переходившее прямо-таки в патологическую ненависть к своим угнетателям. В том и другом он не знал меры. Все эти Пугачевы и Разины, Желябовы и Перовские, Нечаевы и Ткачевы и их гениальный синтез — Ленин могли родиться только в России. Именно эти крайности в русском характере — любовь и ненависть, милосердие и жестокость, «все или ничего» — виртуозно были использованы Лениным и Троцким, когда они одной лишь бесшабашной социальной демагогией легко навязали этому же народу беспрецедентный в истории казарменно-полицейский социализм. Русский народ так же не мечтал о таком социализме, как свободный человек не мечтает попасть в тюрьму. Обещанный «рай на земле» обернулся величайшим в истории обманом. Однако, великий народ не имеет права пользоваться привилегией быть обманутым. Надевая цепи на самого себя, он не смеет заковывать в них другие народы. Да, его изнасиловали из-за оплошности, но, как выражался Маркс, оплошность простительна легкомысленной девушке, потерявшей из-за нее свою невинность, но никак не мудрому и великому народу. Более того. На русском народе лежит историческая ответственность за его прямо-таки сказочное терпение. Сталин на торжествах в Кремле по поводу победы в войне похвалил русский народ именно за его терпение, добавив, что советское правительство делало ошибки, за которые другой народ прогнал бы свое правительство. Сталин был прав. Во время войны власть перешла от клики Сталина к вооруженному русскому народу. Он сверг и уничтожил чужеземных тиранов, но сохранил своего тирана, да еще собственную победу приписал ему одному, первому дезертиру первого периода войны. В чем же причина этого нескончаемого долготерпения?

Гитлер убил шесть миллионов евреев, из них его подданных было менее трехсот тысяч, а Сталин убил, по подсчетам проф. И. А. Курганова, 66 миллионов собственных подданных (в СССР пишут, что Сталин убил «только» 55 миллионов чел.). И все же ностальгия по нему возрастает. Ведь Хрущев потерял свой пост главным образом потому, что он разоблачил величайшего преступника в маске лжебога. Но даже и Хрущев не решился на большее, чем вынести Сталина из мавзолея Ленина и похоронить его тут же на Красной площади. Удивительно, что и сегодня, в эру Горбачева и его «гласности», через 35 лет после смерти тирана, вождей партии все еще одолевают гамлетовские сомнения: «быть или не быть Сталину преступником?». Сомнениям не положил конец даже сам Горбачев, когда к 70-летию Октября дал «диалектический» ответ о роли Сталина:

«Руководящее ядро партии, которое возглавлял И. В. Сталин, отстояло ленинизм в идейной борьбе» («Правда», 3.11.1987 г.).

Но тут же добавил, что позже, в 30-х годах Сталин стал преступником. Даже нашлись «инженеры человеческих душ» типа Чуева, которые повелительно требовали от Кремля:

«Верните Сталина на пьедестал, нам, молодежи, нужен идеал»!

Уникальный преступник как идеал советской молодежи — такое может написать только духовный раб, а внимать такому призыву — только государственные рабовладельцы. Невольно задаешь себе вопрос, не имеем ли мы здесь дело с феноменом атавизма у потомков крепостных. Вспомним знаменитое лермонтовское:

«Прощай немытая Россия, страна рабов, страна господ…».

Вспомним Чехова:

«Надо по капле выдавливать из себя раба…».

Вспомним еще раз и цитату Ленина из Чернышевского:

«Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы».

Вспомним также и абсолютно правильный комментарий Ленина, который целиком можно отнести к рабам созданного им государства:

«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремления к своей свободе, но оправдывает и приукрашивает свое рабство… такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Удивительным образом с ними сходна мысль талантливого советского критика наших дней — Татьяны Ивановой в ее статье в «Литературной газете». Вот ее слова:

«Не в том ли суть перестройки, что мы все обязаны очнуться, взять себя в руки и вспомнить свои основные права, те права, за которые, не щадя себя, боролись наши предки, шли на каторгу… которые они отстояли в 1917 году… Главное из этих прав было право на свободу… Перестроиться — значит побороть в себе рабство, одолеть собственное ничтожество».

Спрашивается, в чем же все-таки истоки величия и «ничтожества» русского характера? Почему даже сейчас чисто внутренняя задача — «перестройка» — тоже должна стать по Горбачеву мировой программой? Знаменитую формулу псковского инока Филофея о Москве: «Два Рима пали, третий стоит, четвертому не бывать» модернизировал недавно московский «инок» из движения «Память»: «Москва — четвертый Рим плюс социализм», — сказал он. Московский «инок» явно перекликается с философией глобальной стратегии «перестройки» Горбачева. Горбачев, как и все его мессианские и коммунистические предшественники, начал с того, что уже в самом названии своей книги выразил суть своей исторической миссии: «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира». Книгу он заключил словами:

«Сейчас весь мир нуждается в перестройке… в качественном изменении… Мы встали на этот путь и призываем встать на него другие народы и страны» (М. С. Горбачев, названная книга, Москва, 1987).

Почему свободные и процветающие страны Европы и Америки должны следовать примеру кремлевской перестройки, задуманной, чтобы вывести собственную страну из глубокого экономического и социального тупика? Ответ дал Горбачев в своем докладе к 70-летию Октября: «Перестройка» — это продолжение Октябрьской революции 1917 года; добавив:

«Сегодня мы видим: человечество действительно не обречено вечно существовать так, как оно жило до Октября 1917 г. Именно Октябрь, именно социализм указывают человечеству маршруты, ведущие в будущее» («Правда», 3.11.1987).

Страна, которая 70 лет прозябает в полунищете, указывает человечеству «маршруты, ведущие в будущее» — что это: реальный анализ собственной ситуации или это ритуальный бред догматиков? Или это просто политическая шизофрения Кремля? Филофей мечтал о «Третьем Риме», Ленин — о «Мировой советской республике», а Горбачев хочет провести мировую «перестройку». От Филофея до Горбачева прошло более 450 лет, а философия одна и та же? В чем ее секрет?

Бердяев думает, что корни русского максимализма надо искать в русском характере и русском образе мышления. Бердяев — русский философ широкого образа мыслей. В своей роли интерпретатора «русской идеи» как человек истинно русский, он уникален, ибо еще не было другого русского мыслителя, который бы так свободно, так беспристрастно мог говорить о собственном народе, как он. Бердяев любит выражаться парадоксами, порой бьющими в цель, но и нередко спорными. Когда Бердяев писал свою самую известную книгу «Русская идея», перед его глазами была не собственная русская аудитория, а западный мир, всегда враждебный русскому самосознанию. Бердяев в какой-то мере потакал западным предрассудкам о России. Отсюда и невероятная популярность Бердяева на Западе, тогда как в России он пользуется успехом большей частью у либеральных интеллектуалов. При всех этих оговорках, вытекающих из моего субъективного восприятия, все-таки вклад Бердяева в «русоведение» по своей оригинальности превосходит все, что писали иностранцы и сами русские на данную тему. Я не философ и не психолог, чтобы позволить себе рассуждения о русском характере и русской душе. Поэтому я и не судья писаниям Бердяева. И все-таки кажется, что без Бердяева нельзя понять политическую генеалогию «Филофей — Ленин — Горбачев», с одной только очевидной оговоркой: в основе советского коммунизма лежит не мессианская идея Филофея, как думает Бердяев, а всем известная коммунистическая идея английских утопистов Томаса Мора и Роберта Оуэна, итальянского утописта Томмазо Кампанеллы, французских утопистов Фурье и Сен-Симона и немецких утопистов Маркса и Энгельса с их так называемым «научным социализмом». Марксизм, согласно самому Ленину, синтез «трех источников» французского социализма, английской классической политэкономии и немецкой классической философии. Да, коммунизм в Восточную Европу принесли русские танки, но коммунизм в Китае и Индокитае, на Кубе и Эфиопии, в Анголе и Никарагуа (продолжение следует) не продукт русской души, порой даже продукт антирусской души (Китай, Югославия, Албания, Польша). Что же касается русского вклада в коммунизм в виде знаменитой русской крестьянской общины, то ее коммунистическую роль Маркс признавал лишь в том случае, если еще до ее разложения, на Западе произойдет «пролетарская революция». Единственный и действительный вклад русских в марксизм исходит от Ленина и его ученика Сталина. Он может быть охарактеризован очень коротко: «тотальная и тоталитарная дегуманизация марксизма», развивающая из него идею физического насилия («Диктатура пролетариата») и превращающая марксизм в идеологическую сивуху, в эрзац-религию. Одно бесспорно: глобальная концепция утопического коммунизма находится в каком-то родстве с глобальной философией русского мессианства. Но Бердяев идет дальше, делая далеко идущие обобщения о характере русского народа. Народ в догматической фантазии марксистов, каким когда-то был и Бердяев, играет ведущую роль в истории. На самом деле народ есть то, что из него делают его водители. Обратное влияние очень условное. Но в каждом народе есть своя собственная специфика национальных черт, благородных и низменных, жестоких и милосердных, агрессивных и миролюбивых, которыми политические манипуляторы пользуются, каждый раз апеллируя к той стороне полярных черт, которые наилучшим образом служат достижению поставленной ими цели.

В этом смысле Бердяев не прав, приписывая только одним русским поляризованные черты, свойственные любой нации. Однако полезно знать что же Бердяев говорит о русских национальных чертах. Бердяев начинает свою «Русскую идею» со знаменитой цитаты из Тютчева:

«Умом России не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить».

Вся книга Бердяева посвящена тому, чтобы «умом Россию понять» и «аршином общим измерить». Выводы, к которым он пришел изложены в первой же главе. Вот наиболее яркие из этих выводов:

1. «Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, то есть совмещение противоположностей. Им можно очароваться и разочароваться, от него всегда можно ждать неожиданностей, он в высшей степени способен внушить к себе сильную любовь и сильную ненависть».

2. «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно, что именно у этих народов сильно мессианское сознание».

3. «Противоречивость и сложность русской души может быть связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ, в русской душе боролись два начала, восточное и западное».

4. «Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность, как и в русской равнине».

5. «Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, онбыл более народом откровений, вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайность».

6. «Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая дионисийская стихия и аскетически-монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» (Н. Бердяев, стр. 5–7).

Немного дальше Бердяев связывает русскую идею империализма и коммунизма опять-таки с русской идеей мессианства:

«После народа еврейского русскому народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю русскую историю вплоть до коммунизма… Империалистический соблазн входит в мессианское сознание… Духовный провал идеи Москвы как третьего Рима был именно в том, что Третий Рим представлялся как проявление царского могущества, потом как империи, и, наконец, как Третий Интернационал» (там же, стр. 11–12).

Потом русское чисто религиозное мессианство переместилось в область политическую и стало кредо русского империализма. Бердяев пишет:

«В русском мессианизме, столь свойственном русскому народу, чистая мессианская идея Царства Божьего, царства правды была затуманена идеей империалистической, волей к могуществу. Мы это видели уже и в отношении идеологии Москвы — Третьего Рима. И в русском коммунизме, в который перешла русская мессианская идея в безрелигиозной и антирелигиозной форме…» (там же, стр. 197–198).

При всем своем внешне русском нигилизме и критичности по отношению к «поляризованным» чертам русского народа, при всем пафосе свободы и осуждении тирании русский империализм для Бердяева — не следствие, а искажение и русской истории и русского мессианства. Вот его заключение:

«Русские думали, что Россия — страна совсем особенная с особенным призванием. Но главное была не сама Россия, а то, что Россия несет миру, прежде всего — братство людей и свободу духа. Русские устремлены не к царству этого мира, они движутся не волей к власти и могуществу. Русский народ по духовному своему строю, не империалистический народ, он не любит государство. Вместе с тем, это — народ - колонизатор и имеет дар колонизации, и он создал величайшее в мире государство… Получилась болезненная гипертрофия государства, давившего народ и часто истязавшего его. В сознании русской идеи, русского призвания в мире, произошла подмена. И Москва — Третий Рим, и Москва — Третий Интернационал связаны с русской мессианской идеей, но представляют ее искажение. Нет, кажется, народа в истории, который совмещал бы в своей истории такие противоположности. Империализм всегда был искажением русской идеи и русского призвания» (там же, стр. 218).

Когда Бердяев заносил на бумагу эту «Русскую идею» — это было уже в 1946 году — «Москва — Третий Рим» закрыла свой «Третий Интернационал», но расширила свои границы в Европе до самой Эльбы, включив в свой состав полдюжины восточноевропейских государств, одну треть Германии, половину Австрии, а в Азии всю Маньчжурию, южный Сахалин и Курильские острова прямо под носом у Японии. Но я всегда делал и делаю разницу между царским империализмом и империализмом советским. Разница не в субстанции обоих типов империализма, разница количественная и качественная. Царский империализм не был глобальным даже в маске мессианства, он был региональным — евроазиатским. Советский империализм — глобальный, ибо его стратегическая цель — создание коммунистического общежития во всем мире. Качественная разница беспримерна по своей чудовищности — царизм преследовал цель умиротворения непокорных народов, большевизм — истребление непокорных методами массового террора и даже геноцида по расовому признаку, как у Гитлера (поголовная депортация чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкар, крымских татар, калмыков, месхов, немцев Поволжья). Царизм практиковал политику русификации, но ни одному царю не приходила в голову мысль денационализировать нерусские нации России, заставляя их поголовно изучать русский язык вместо родного языка.

Но главный недостаток тезисов Бердяева о русском характере заключается, на мой взгляд, в их «неисторичности». Бердяев пишет в конце первой половины XX века о русском народе, жившем в позднем средневековье. Отсюда легковесная игра в терминологию: «Москва Третий Рим» Филофея, которая как бы по столбовой дороге русской истории ведет прямо к Москве «Третьего Интернационала» Ленина. Недостаток такой схемы в том и заключается, что тот русский народ, о котором Бердяев рассуждал, давным-давно был на кладбище. 1917 год — это разрыв русской духовной и национальной истории с прошлым. Тот русский народ, который совершил Октябрьскую революцию, вербовался, кроме группы обманутых идеалистов, из «люмпен-пролетариев» Маркса, анархистов Бакунина, нигилистов Тургенева, «бесов» Достоевского, руководимых не только кающимся дворянином Лениным, но и уголовниками типа Сталина. Советский народ, который вырос из этой революции, этот «интернациональный гибрид», во многом носит другие черты характера, нежели те, которые были знакомы Бердяеву. Одни из них унаследованы от его новых вероучителей, а другие благоприобретены при новой политической системе. Этот народ поэтому и называется сегодня не «русским народом», а «советским народом» (термин бессмысленный, ибо он указывает не на национальность, а на политическую систему) и существует уже в четвертом поколении. Ровесникам Октября уже более 70 лет, а родившиеся после 1917 г. составляют 90 % населения. За это время успели уже сложиться новые черты в характере как русского, так и нерусских народов советской империи. Вернее будет сказать, что образовались не новые полярные черты, а новые поляризованные народы в каждом народе. Произошло это на основе его искусственного разъединения на части, когда «молчаливое большинство», вопреки всем усилиям идеологов, осталось самим собой, другая же часть поддалась разложению. Разложившаяся часть, готовая на все и вся, представляет собой социальную и интернациональную клоаку, которую выпестовал сталинизм, превратив ее в опору своей власти. Нынешние трудности Кремля были предопределены не столько утопическим по замыслу и антиэкономическим по существу «социализмом», сколько систематической и преднамеренной практикой сталинской машины власти, направленной на тотальное разрушение, растление и оплевывание тысячелетнего духовного мира русского человека — его истории, его культуры, его религии, его традиций, его души. Русского человека, верующего в Бога, чтущего исторические святыни и национальные идеалы, сталинский режим перековал в «советского человека» — в ханжу и хама, — неверующего ни в какие идеалы — ни в небесные, ни в земные, ни даже в собственные социалистические. Да, режим во многом преуспел в разрушении старого духовного мира русской нации, но потерпел историческое поражение, когда он попытался внести свои собственные идеалы в образовавшийся духовный вакуум. Теперь все знают, что сам марксизм — это род новой атеистической религии, которая обещала рай не на небе, как все классические мировые религии, а «рай на Земле». Этим собственно и объяснялся триумф социальной демагогии большевиков в 1917 году.

Однако то, что тогда служило в глазах невежественной массы преимуществом новой религии перед классическими религиями, разоблачилось впоследствии, когда от теории перешли к практике, когда обещанного «рая на Земле» не состоялось! «Критерий истины — практика», — говорят марксисты. Практика как раз показала, что на русской земле можно построить все что угодно — от ленинской революции до сталинской инквизиции, — но построить коммунизм на ней невозможно. Сами советские коммунисты никому не позволят построить даже ту первую фазу коммунизма — социализм без материальных привилегий для бюрократии, какой обещал Ленин в «Апрельских тезисах» и в книге «Государство и революция». Хрущев хотел построить коммунизм в СССР за 20 лет — слетел. Ельцин хотел построить ленинский социализм без материальных привилегий для бюрократов хотя бы в одной Москве, — тоже слетел. Если Горбачев попытается посягнуть на эти привилегии еще до того, как он уберет брежневцев из ЦК, — то слетит и он. Ведь пресловутый «советский народ» собственно и состоит из одной этой бюрократии, для которой нынешний строй и есть заветный «социализм».

Как велик численно этот «советский народ»? Горбачев назвал число бюрократов в хозяйственном и партийно-советском управлении: восемнадцать миллионов человек! Это число совпадает с численностью самой коммунистической партии, что совсем не означает, что все члены партии принадлежат к «советскому народу», а среди беспартийных нет «советских людей». Многомиллионная армия сексотов — подонки общества — это тоже «советский народ». Номинально державная нация — русский народ — не причастна к власти, ибо власть не от нее и не через нее, а от партии, через партию, во имя партии, через политическую систему, которую я назвал партократией. Сама эта партия составляет какую-нибудь десятую часть взрослого русского населения. Она когда-то представляла, по Ленину, «ум, честь и совесть эпохи». Глубокие душевные травмы причинила эта «совесть эпохи» и самому, по существу своему антисоветскому, русскому народу, который вынужден адаптироваться в сложившихся условиях, чтобы выжить. У него поэтому появились специфические «советские черты», которые не были присущи бердяевскому русскому народу: абсолютная апатия к духовным исканиям, атрофия всякого гражданского чувства и гражданского достоинства, паническая приверженность страху перед начальством, рабская покорность самым диким актам произвола режима, гениальное политическое двуличие и целенаправленная ложь как средство самострахования, обожествление собственных палачей, как великих мудрецов, осуждение их жертв, как извергов рода человеческого, — таков далеко не полный список благоприобретенных черт советского образа «духовной жизни». Эти черты до того вошли в кровь и плоть многих, став привычными жизненными ориентирами, что они и породили массовую психологию безмолвных рабов. Эти черты не привилегия одних русских. Они привиты в разной степени и всем нерусским. Такой народ именно и нужен большевикам, ибо мало вероятно, чтобы поляризованный бердяевский русский народ примирился бы с советской тиранией и советским социализмом.

Вернемся к национальному вопросу. Примеров физического геноцида много в истории, но духовно-этнический геноцид впервые начал практиковать только советский империализм. Этот этнический геноцид Москва начала с языка. Если есть что-нибудь извечное, сокровенное и судьбоносное, доминанта всех чувств и идей в каком-нибудь маленьком или великом народе — то это его национальное самосознание — самосознание своей неповторимости, уникальности. Но возникает и ощущение обреченности, если народ лишится первого атрибута своей уникальности — национального языка. Отсюда следует, что в любом имперском многонациональном государстве правительство в национальном вопросе вело политику языковой денационализации покоренных наций и навязывания им языка державной нации. Однако и здесь советский тип империализма сказал новое слово: не только практиковать языковую денационализацию, но и денационализацию историческую, систематически вычеркивая из памяти народов их историческое прошлое. Пресловутые «пять признаков империализма» Ленина относительно классического империализма западных держав оказались невинными «родимыми пятнами» по сравнению с тем, что готовил народам советский социалистический империализм. Советский империализм динамичен и привлекателен, ибо он бесподобен в искусстве маскировки своего антинационального лица, стратегических целей в формулах надрасового интернационализма, он коварен в методах и средствах их достижения, он бесподобен на поприще социальной демагогии и политического фарисейства. Колониальная система классического империализма в покоренных странах интересовалась в первую очередь и главным образом материальным фактором — выкачкой из колонии материальных ценностей; советский социалистический империализм интересуется в первую очередь и главным образом человеческим фактором — как привести в свою веру покоренные народы, как перековать людей, хорошо понимая, что после этого остальное приложится само собой.

Динамичность советского империализма выразилась и в той своеобразной форме организации самой империи, которую не знала ни одна классическая империя на Западе. Советский империализм объявил свои колонии «независимыми» государствами со всеми атрибутами, которыми характеризуются независимые государства — здесь свои национальные правительства, свои национальные парламенты, свои национальные коммунистические партии, свои национальные флаги, свои национальные гербы, но у этой конструкции есть один недостаток — она насквозь фальшива, ибо управляют советскими «независимыми» республиками не из их собственных столиц, а из Москвы. Ленин, как и Маркс, утверждал, что капиталистические монополии, концентрация и централизация производства с общественным трудом создали готовые формы перевода экономики на социалистические рельсы, только надо снять с этого производства его капиталистическую оболочку. Аналогичное можно сказать и о советских «независимых» республиках — своей бутафорией «независимых» «суверенных» советских национальных республик Москва создала готовую форму их будущей подлинной независимости, но только надо вывести их из-под власти Кремля. Все предпосылки к этому, по иронии судьбы, создали сами большевики: национальную культуру, национальную интеллигенцию, национальные кадры, которые когда-нибудь скажут: «Мы хотим быть хозяевами в своем национальном доме!».

Я утверждаю, что дорога к свободе и суверенитету самого русского народа лежит через разложение советской империи.

Чтобы уяснить данную проблему, важно расширить ее рамки. Исследуя рост национального самосознания нерусских народов советской империи, нельзя игнорировать другой феномен эпохального значения — рост национального самосознания самого русского народа. Мы видели, что первоначально классический большевизм Ленина ставил перед своими идеологами генеральную задачу — исторической и идеологической дерусификации русского народа. Поэтому изгонялось из духовного обращения все то, что свидетельствовало о величии русского народа, русских государей, русских полководцев, русских святых, русских первооткрывателей, русских колонизаторов, то есть всех тех, от кого большевикам досталась сама великорусская империя. Конечная цель как была, так и осталась и по сегодня: изгнать из обращения понятие — «русский патриотизм», заменив его «советским патриотизмом», чтобы Иван и всерьез сделался «гомо советикус» Александра Зиновьева, не помнящим родства. В основе русской нации лежали, кроме языка и культуры, два духовных фактора — русская православная религия и русское государственное правосознание, хотя и импортированные извне, но русифицированные в вековых традициях народа. Куда легче было физически уничтожить почти поголовно духовенство, 130 тысяч помещиков и столько же «буржуев» в России, чем искоренить из сознания народа как раз эти духовные факторы. Наилучшее свидетельство банкротства большевистской марксистской идеологии перед неистребимым духом русского религиозного и патриотического сознания принесла «отечественная война», когда страна была спасена от оккупантов не под знаменем марксизма, а под знаменем русского патриотизма («амнистия» православной церкви, амнистия русских князей и полководцев, «закрытие» Коминтерна и т. д.). Послевоенный поход против «космополитов» и «низкопоклонников» бил в ту же точку — эксплуатировать русский патриотизм в иных целях. «Иные цели» были, как и во время войны, — коварные. Подготовить новую «великую чистку» для возвращения джина обратно в бутылку, вынужденно выпущенного из нее во время войны. Этот джин был его величество «русский дух». В этом заключался и исторический смысл пресловутой ждановщины, которая целила не только в еврейских «космополитов», но и в русских «низкопоклонников».

Едва успел Сталин осудить «низкопоклонников», казнить «сионистов» (1952 г.) и посадить за решетку «врачей вредителей» («заговор врачей»), как ему помогли умереть его ближайшие русские соратники, в которых проснулся в какой-то мере тот же «русский дух» — Маленков, Хрущев, Булганин плюс изменивший ему земляк Берия. (Я нахожу подтверждение своей гипотезы из «Загадки смерти Сталина» в записках К. Симонова, который не исключает, что Сталин умер в результате заговора Берия. См. журнал «Знамя», № 4, 1988).

Последующая эпоха — хрущевско-брежневская — была эпохой в духе великорусского самодержавия в формулах псевдоинтернационализма, которые не вполне удовлетворяли русских, но больно ущемляли нерусских. Эпоха «гласности» дает, правда, в очень ограниченных рамках, высказаться о своих национальных стремлениях, как русским, так и национальным представителям. Националы ответили на гласность требованием, чтобы их родной язык был признан государственным языком, а русские — потоком разоблачительной литературы о сталинщине, об эре брежневского «застоя» и явлением «Памяти».

«Память» для меня это весь «советский мир» в миниатюре. В этом микрокосме представлены разные течения с их внутренними противоречиями — монархисты и анархисты, православные и атеисты, патриоты и антисемиты, ленинцы и столыпинцы плюс засланные сюда ячейки новых зубатовых из КГБ. В движении «Памяти» видны не только отталкивающие черты шовинизма, но и бунт здорового русского патриотизма против марксистского мракобесия в настоящем и протест против марксистского вандализма в прошлом. Взаимодействие таких исключающих друг друга элементов и идейных течений в русском движении, вероятно, лежит в той же плоскости поляризованных противоречий в русском характере, которую нарисовал нам Николай Бердяев. «Память» — трещина в мнимом монолите «единства партии и народа» и как таковая — прецедент величайшей исторической значимости с непредсказуемыми последствиями. И тут полезно вспомнить мысль великого француза Вольтера: я не разделяю ваших взглядов, но я буду до последнего вздоха защищать ваше право иметь свои собственные взгляды, добавив: кроме шовинистических.

Представители творческой интеллигенции национальных республик потребовали от Москвы отказа от установки интерпретации исторического и культурного прошлого нерусских народов в духе великорусской концепции старых исторических школ времен царизма. Они потребовали вернуться к Ленину и Покровскому в оценках национально-освободительных движений в старой России. Без давления снизу советские верхи никогда не шли на уступки и повороты в своей политике. Чем больше такое давление, тем радикальнее сами повороты, осуществляемые, чтобы предупредить социальный взрыв, называемый революцией. Ленин как бы предвосхитил ситуацию в СССР в конце брежневской эры, когда писал:

«Основной закон революции, подтвержденный всеми революциями и в частности, всеми тремя русскими революциями, состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуатируемые и угнетенные массы сознали невозможность жить по-старому и потребовали изменения: для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому, лишь тогда, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут no-старому, лишь тогда революция может победить» (Ленин, т. XXV, 3 изд., стр. 223, курсив мой — А.А.).

Такое положение сложилось как раз в Советском Союзе сегодня. Это заметил даже известный советский поэт Булат Окуджава, когда сказал: «Революционная ситуация есть, а революционеров нет»! Как раз цель перестройки — предупредить такую революцию.

Русские патриоты обычно говорят: «Русские — первая жертва коммунизма». Это несомненно так, но отсюда следует и логический вывод: русские первыми должны и сбросить его либо революционным переворотом сверху, либо легальными методами мирной революции снизу, чему примером служит славная польская «Солидарность» со своей «мирной пролетарской революцией» в августе 1980 года.

Вновь, со времени Октябрьской революции, Россия стоит перед судьбоносным этапом своего развития. Сегодня впервые обозначились исторические шансы мирного перехода от монопартийной тирании к правовому государству. Русское национальное движение, отказавшееся от губительной для него же имперской концепции, и сомкнувшееся с национальным движением нерусских народов советской империи под старым лозунгом Герцена времен польского восстания 1863 г. — «За вашу и нашу свободу», — приведет к триумфу свободы и демократии на всей территории СССР. Если Маркс был в чем-нибудь прав, то в своем знаменитом изречении: «Не может быть свободным народ, который угнетает другие народы». И здесь есть с кого брать пример — с западных империй, которые после войны — одни добровольно, другие вынужденно — дали независимость своим колониям. Над крупнейшей из них — над Британской империей — не заходило, как выражались, солнце. Во времена расцвета этой империи ее премьер Дизраэли говорил, что британские колонии — жернова на шее Англии. Потомки Дизраэли были достаточно разумны, чтобы по-хорошему избавиться от этих «жерновов». Англия ничего не потеряла, но выиграла. Многие из ее бывших колоний, в том числе и такая великая страна, как Индия, объединились в добровольное «Британское содружество народов». Если Россия последует примеру Англии, то выиграют все — русский и нерусские народы. Единственный путь к этому — роспуск принудительной империи и провозглашение конфедерации независимых государств из числа национальных республик, которые готовы войти в нее добровольно.

В этой связи интересен национальный пункт из «Кельнского обращения», подписанного известными в СССР и на Западе русскими писателями и публицистами из новой эмиграции. Если содержащиеся в этом пункте мысли в какой-то мере отражают настроения русской интеллигенции в самом СССР, то это было бы величайшим прогрессом на путях решения национального вопроса. Вот, что гласит названный пункт:

«Важнейшим условием социальных преобразований могло бы стать обретение различными народами страны фактической национальной независимости. Декларированное в советской конституции право наций на самоопределение, вплоть до выхода из состава СССР, должно воплотиться в реальный процесс превращения империи в добровольное содружество независимых государств, с гарантированным правом для членов этого содружества на выход из него. Существование империи стало во всех отношениях вопиющим анахронизмом и одним из важнейших препятствий социальному, экономическому и культурному прогрессу страны. «Велфер-империя», в которую в настоящее время превратился Советский Союз, в первую голову истощает духовный и материальный потенциал самого имперского народа. Опыт национальных движений только последнего времени (Казахстан, Армения, Азербайджан, Прибалтийские республики, движение крымских татар, борьба украинцев и белорусов за признание родного языка в качестве государственного и т. д.) убедительно свидетельствует, что национальные проблемы, возникшие уже в советский период истории страны, не могут быть решены удовлетворительным образом в рамках сохранения такой империи» («Русская мысль», 1.4.1988, Париж).

Вторгнутся ли «перестройка» и «новое мышление» в область национальных отношений, зависит от исхода борьбы между реформаторами и консерваторами на верхах советского господствующего класса. Ситуация здесь очень запутанная, соотношение сил неясное, противоречия острые, и поэтому было бы легкомысленно отважиться на какой-либо обоснованный прогноз. Кремль отрицает, что существуют противоречия и разногласия, как в общей политике, так и по национальному вопросу, и этим косвенно подтверждает их наличие.

Верно, на международной арене, и тут никаких разногласий нет, «перестройка» сработала отлично. Горбачев одной лишь риторикой, заимствованной из толкового словаря демократии, покорил Запад. Нет ничего легче, как покорить добродушную демократию, умело пользуясь ее же философией, но покорить или околпачить риторикой собственный народ — дело абсолютно безнадежное, ибо у этого народа долгий и трагический исторический опыт; сколько обещаний, сколько обманов, сколько кровавых преступлений совершал режим от имени и во имя социализма? Народ учили и выучили ничему не верить. На встрече Горбачева с писателями и журналистами один из его советников — В. М. Фалин — эту же истину выразил другими словами:

«Мы кредит доверия исчерпали или близки к тому, чтобы исчерпать. И мы можем сегодня писать только правду, всю правду» («Правда», 13.1.1988.).

Если эта «вся правда» сводится только к тому, чтобы второй раз после Хрущева поносить имя Сталина на страницах советской печати, не затрагивая субстанции созданной Сталиным партии, государственной машины и социального порядка, то это занятие не только заведомо бесплодное, но и опасное в виду наличия гигантского взрывчатого сталинского потенциала в рядах партии, армии и КГБ. Если на то пошло, Сталин страшен не столько чудовищным террором в прошлом, хотя он и в этом превзошел всех тиранов в истории вместе взятых, сколько он неизмеримо страшен живучестью своего духа в настоящем: в образе мышления, в образе действия, в образе жизни, во всем психологическом комплексе людей. Сталинизм живет не только в каждом активисте системы, но и в каждом человеке, если даже он и убежденный антисталинист, ибо сталинизм — это повальная психологическая травма, перешедшая по наследству в хроническую духовную болезнь всей нации. От такой болезни вылечиваются не заклинаниями, а исполинским шоком. Таким шоком мог бы явиться организованный сверху взрыв всей сталинской государственной машины от базиса до надстройки и переход верховной власти в СССР от партии к государству с подлинно демократической конституцией, с разделением парламентской, исполнительной и судебной властей, со свободой совести, слова, печати, собраний, демонстраций, союзов и политических партий, с одинаковым доступом для всех к средствам массовой информации, с полной свободой выезда и возвращения в страну для всех граждан, с превращением самого СССР в конфедерацию независимых государств. Иначе нынешнее экспериментирование над сталинской машиной в целях ее «демократизации» может кончиться тем, чем кончились эксперименты Хрущева — вторым триумфом неосталинистов.

Сейчас советским государством правит «тройка»: Горбачев — Лигачев — Чебриков. Распределение ролей между ними рисуется мне, образно выражаясь, так: Горбачев — главноуговаривающий, Лигачев — главноуправляющий, Чебриков — главнонадзирающий. Что же касается партии, то на ее вершине произошло беспрецедентное структурное раздвоение власти: генсек Горбачев — председатель Политбюро ЦК КПСС, то есть глава «говорильни» — малого «партпарламента» (большой «партпарламент» — это пленум ЦК); «второй секретарь» или «второй генсек» Лигачев — председатель Секретариата ЦК КПСС, то есть глава фактического партийного и советского правительства. Над действиями их обоих бдительно надзирает третий член «триумвирата» — шеф КГБ Чебриков. Этот «триумвират» является главным «механизмом торможения» перестройки, ибо каждый из его членов, как лебедь, рак да щука из басни Крылова, тянет партийно-государственный воз в разные стороны: щука Чебриков тянет его в зловонное болото оголтелой сталинщины, рак Лигачев пятится назад в «славные тридцатые годы», как он сам выразился однажды, лебедь Горбачев стремится в фантастическую высь, «а воз и поныне там». И великий баснописец объяснил, почему это так: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет и выйдет из него не дело — только мука».

Такая ситуация на вершине Кремля сложилась не случайно. Марксист объяснит ее философски — «бытие определяет сознание», исторически «мертвые хватают за живых», диалектически конфликтом между поколениями. В каждом из таких толкований есть свой резон. Ведь за «революционную перестройку во всех сферах» взялись вчерашние реакционеры, но из разных поколений. Духовно воспитанные на Сталине или на раскавыченном Сталине, политически выдвинувшиеся в безмятежную эпоху «застоя», то есть в эпоху господства политического болота с частичной ресталинизацией, которая на два десятилетия законсервировала «перестройку» Хрущева, эти организаторы новой перестройки освобождаются от старого мышления весьма туго и по разному, как бы пропорционально их возрасту — старики, которым сталинская прививка вошла в плоть и кровь и закрепилась более органически, тоже хотят перестройку, но без того, чтобы предать анафеме самого Сталина, — «молодые», которых Хрущев успел заразить бациллами антисталинизма, — не мыслят себе перестройку иначе, как с полным разрывом со сталинским прошлым.