Раздел 1 СТАЛИН УМЕР

Раздел 1 СТАЛИН УМЕР

Авторский комментарий

Смерть Иосифа Сталина как реальное политическое событие и как народный миф была рубежом, за которым последовала смена эпох, медленный дрейф в сторону относительной либерализации правящего режима. Социальное и политическое значение события, происшедшего в начале марта 1953 г. на ближней даче Сталина, несоизмеримо с тем, что историки и публика до сих пор знали об этом событии. Обстоятельства самой смерти обросли легендами, прощание с покойным устная традиция на долгие годы превратила в «сталинскую Ходынку» – столпотворение и толчея во время официальной церемонии прощания сопровождалась человеческими жертвами.

Вот, собственно, и все!

Публикуемые в этой главе документы рассказывают о тайных страницах «всенародного прощания с Вождем». Слухи о его болезни и смерти распространились по стране и стоили поломанной жизни немалому количеству людей – тем, кто, по сведениям тайной полиции, отреагировал на «трагедию века» не так или не совсем так, как предписывала официальная пропаганда. В автобиографической повести А.Д. Синявского «Спокойной ночи», написанной уже в эмиграции, в Париже в 1983 г., описан эпизод встречи с другом в день первого сообщения о болезни Сталина: друзья заперлись на ключ, обнялись, поцеловались и молча разошлись[88]. Но и огорчаться следовало с осторожностью: не дай бог, скажешь что-нибудь не то. Священную фигуру почившего вождя могли оскорбить не только боязливая радость или вслух высказанная надежда на улучшение жизни, но даже простые и искренние оговорки – результат косноязычия, а не святотатственного умысла.

Умерший диктатор вскоре будет обвинен во всевозможных грехах, ритуальное почитание и «всенародную любовь» объявят малопонятным народу «культом личности», в учебники истории КПСС впишут несколько полукритических страниц о произволе и массовых репрессиях 1930-х гг., «перегибах» коллективизации, депортациях и этнических чистках (половину написанной сгоряча полуправды вскоре поспешат из учебников вычеркнуть, чтобы не вредить «делу социализма» и не огорчать «прогрессивное человечество»). Тем, кто «неправильно» отреагировал на смерть вождя, последующие декларации об «ошибках» Сталина принесут мало облегчения. Ведь эти люди уже получили свои сроки тюремного заключения и частично их отсидели.

Величественная картина народного прощания с генералиссимусом, созданная официальной пропагандой весной 1953 г., так и не вошла в коммунистические учебники истории. Осталась народная молва и смутные воспоминания о том, что множество людей восприняли смерть Сталина как личную драму. Этот «народный сталинизм» опирался на то, что, как писал впоследствии в жалобе один из осужденных, «вся сознательная жизнь у меня проходила тогда, когда Первым секретарем ЦК был Сталин. Все достижения в мирное и военное время, художественные произведения, идеологическое воспитание было связано с именем Сталина. Позволю себе сказать, что так было не со мной одним. Когда Сталин умер, я видел слезы на глазах многих людей. Причем слезы не показные, а идущие от чистого сердца»[89].

Люди боялись смутных времен, боялись, что без великого руководителя страна станет «жертвой империалистов и поджигателей войны». Но беспокоили и более земные тревоги. Как бы не передрались между собой преемники Сталина, как бы не вылилась возня в Кремле в новые политические чистки и борьбу с крамолой. Многие люди, особенно москвичи, до сих пор помнят о тех тревожных мартовских днях.

В конце 1960-х гг. в литературном объединении при МГУ им. М.В. Ломоносова кто-то читал поэму о смерти Сталина: «Отцы стоят навытяжку в кальсонах», – помню эту строчку до сих пор. Было в ней талантливо выраженное ощущение неожиданно и на короткий срок сросшегося с политикой быта. «Встать навытяжку в кальсонах», а не в мундире, у семейной постели, а не на официальном митинге, можно, только если это действительно касается лично тебя. У меня, например, такого желания никакая политическая смерть не вызывала, я, как и все в моем послевоенном поколении, вообще не испытывал по поводу этих смертей никаких личных чувств и эмоций.

Воспоминания о тех днях стали публиковать только в последние годы[90]. Главное, что вспоминают, – охватившую всех тревогу, потребность выразить каким-то образом особый трагизм момента и, наконец, все ту же толчею, неразбериху, столпотворение, жертвы, сопровождавшие прощание со Сталиным. Распространять слухи об этом событии было опасно. А.А. Цивилев, например, поплатился за то, что 9 марта иронически описал своим собеседникам прощание с вождем: «Когда гроб с телом был установлен в колонном зале Дома Союзов, всем хотелось посмотреть, после этой толкучки собрали 2 машины галош и повезли продавать»[91].

Конечно, было бы соблазнительно увидеть в мартовских событиях некий особый смысл – кровавое прощание Сталина с народом. На деле ничего, кроме растерянности властей и обычной российской безалаберности, за происшедшим во время прощания с телом диктатора не было.

Власть в критический для себя момент – смену лидера партийная верхушка всегда переживала болезненно – привычно и как бы не всерьез, вяло, для порядка и для острастки, провернула разок-другой мясорубку репрессий, еще раз напомнив народу об осторожности. Люди, репрессированные за «враждебные высказывания» после смерти Сталина, – главные герои этой главы. Они вслух, как правило по неосторожности, забыв о «технике безопасности», которую следует соблюдать жителям страны с суровым полицейским режимом, высказали мысль трезвую и простую: «собаке собачья смерть», не утруждая себя сложным интеллигентским анализом о плюсах и минусах уходившей эпохи.

Но при знакомстве с публикуемыми документами важно, прежде всего, избежать соблазна «антимифа». Мол, раньше считалось, что смерть Сталина вызвала всеобщую скорбь, а на самом деле документы свидетельствуют о повсеместной радости и презрении к преступному покойнику[92].

Ничего подобного!

Это становится ясным даже при беглом знакомстве с помещенными в этой главе текстами. Некоторые настороженные обыватели восприняли отрицательное отношение к Сталину как великое святотатство. Иным казалось неприличным даже через несколько дней после похорон отмечать дни рождения, пить водку, смеяться и приставать к девушкам. Столь откровенное политическое ханжество, кончавшееся доносом, было явлением гораздо более массовым, чем оскорбительная грубость в адрес умершего. Практически все герои этой главы – одиночки, которые противостоят «коллективу» верноподданных, для молчаливого большинства они – отщепенцы, изгои, враги, которых следует наказать.

То, что было завуалировано и скрыто во взрослой среде – доносить все-таки считалось неприличным, хотя и поощряемым властями занятием, – в открытом виде проступило в среде подростков. Восемнадцатилетняя ученица 7-го класса львовской школы (Западная Украина) Лариса Огоринская, осмелившаяся сказать во время траурного митинга: «Туда ему и дорога!» – была немедленно избита своими же товарищами по учебе (см. документ 7). Власть расправилась с ней куда более жестоко, чем верноподданные молодые хулиганы: за одну-единственную фразу Огоринскую спустя три недели после происшедшего приговорили к 10 годам лишения свободы. К счастью для Ларисы, начинались новые времена и новые веяния – 17 июня 1953 г. на волне начинавшегося популистского «восстановления справедливости», которое в России часто сопутствует смене власти, Огоринская была реабилитирована. (Похожая судьба в середине 60-х гг. была у некоторых критиков Хрущева. Нападки на свергнутого лидера уже нельзя было считать преступлением, ведь и партия пришла к такому же выводу, поэтому некоторых хулителей Хрущева выпустили на свободу или не стали доводить до суда их уголовные дела. Преступлением теперь следовало считать положительные отзывы о Хрущеве.)

Антисталинские высказывания 1953 г. представляют весь спектр народного инакомыслия 1950-х гг. – от фольклорных, освященных традицией легенд о выпавших изо рта тирана после смерти «собачьих зубах» до вполне интеллигентных размышлений о будущем составе руководства, от воспоминаний о казавшейся теперь «сладкой» доколхозной жизни до вульгарной антисемитской ругани по поводу народных страданий при Сталине.

Публикуемые документы сразу вводят нас в гущу повседневной народной жизни. Вместе с героями главы мы сможем побывать на дне рождения и присутствовать при ссоре соседей, оказаться на маленькой железнодорожной станции и в толпе на митинге, зайти на почту и в сберегательную кассу, попасть на школьный урок и даже заглянуть в пивную. Весь этот «пестрый сор» обыденной жизни имеет для понимания советской истории значение не меньшее, чем информация о привычном произволе и жестокости советского правосудия, отреагировавшего на смерть Сталина новыми арестами и репрессиями.

Итак, Сталин умер!