Арабский кошмар

Арабский кошмар

«Развлечения» площади у ворот Баб аль-Зувейла подробно описаны в знаменитом романе Роберта Ирвина «Арабский кошмар» (1983). События происходят в 1486 году: правление Фатимидов завершилось тремя столетиями ранее, но антураж романа — средневековый город, созданный этой династией. Герой этой загадочной, иносказательной, раздражающей и экзотической книги — английский паломник Балиан из Нориджа, попадающий в Каир по пути в монастырь Святой Екатерины у подножия горы Синай. Балиан оказывается в средоточии кошмаров и повествований-внутри-повествований, которые сплетают воедино явь и иллюзии в веренице сновидений и встреч (одна из глав называется «Окончание продолжения окончания интерлюдии»). Повествования столь же затейливы и изощренны, как торговля на восточном базаре, и столь же многоплановы и многослойны, как сказки «Тысячи и одной ночи» (сборника раннесредневековых историй из Персии, Египта и Ирака, которые на протяжении столетий пересказывались в каирских кофейнях). В числе персонажей романа Ирвина — итальянский лазутчик, экстравагантная проститутка, султан Кайтбей собственной персоной и таинственный Кошачий Отец; фокус романа — так называемый Арабский кошмар, сон о вечных муках, который невозможно вспомнить после пробуждения. Также фокус книги — бурлящий, опасный, грязный и шумный Каир. Рассказчик называет свою книгу «путеводителем по здешним краям или романом, путеводителем в форме романа или романом в форме путеводителя»[9], в тексте встречаются вполне бедекеровские по духу названия глав — «Как плотно поесть в Каире» или «От ворот Зувейла к горе Мукаттам».

Первое впечатление Балиана от кварталов близ улицы Касаба — «густонаселенные кварталы северо-востока, угнездившиеся и паразитирующие средь бутовой кладки старых фатимидских дворцов… Это и был старый Каир, населенный столь плотно, что человеку и его мулам зачастую приходилось целый день протискиваться из конца в конец». У ворот Баб аль-Зувейла он видит, как «взлетает один апельсин. Опускается другой. Движения жонглеров удивительно неторопливы. Медленно описывает бесконечный круг на перекладине акробат. Уже очень поздно, и толпа за воротами Зувейла начинает редеть. Кошачий Отец ходит от будки к будке. Вот человек, который исполняет трюк с канатом. Вот эскаполог, на все руки мастер, который ужом выползает из любой ловушки. Вот огнеходец, который чрезвычайно рад, но не тому, что не испытывает боли, а тому, что испытывает ее лишь в ногах. Вот телепат — мальчишка, сидящий на деревянной скамеечке и одной лишь силой мысли прилюдно достигающий оргазма. Вот человек в грязном белом тюрбане с обезьяной на стуле, чем они занимаются — неясно. Вот медведь-плясун с хозяином. Вот факир, который больше причиняет боли зрителям, нежели себе, когда протыкает щеки и губы утяжеленными иглами».

Еще на площади встречаются пожиратель камней и некий шаман, который расчленяет маленького мальчика лишь для того, чтобы явить его зевакам целым и невредимым. «Публика знает, что ее дурачат, — замечает Балиан. — За то она и платит деньги».

И, конечно, на площади присутствует удавка — механическая гаррота Мельземут, установленная при мамлюках подле ворот. Балиан рассказывает:

…к великому удовольствию собравшейся черни, из царской сокровищницы был извлечен Мельземут. Мельземут представлял собой автоматический механизм, медную куклу семи футов высотой, приводимую в движение кольцами и пружинами. Приговоренного привязывали к кукле ремнями — ногу к ноге, грудь к груди, руку к руке. Затем куклу заводили, и она начинала свой забавный механический танец, который постепенно переходил в дикую пляску. Наконец, когда уже кончался завод, Мельземут душил своего партнера гарротой и останавливался.