«Государь ненастоящий», или Почему власть Василия III не признала Казань
«Государь ненастоящий», или Почему власть Василия III не признала Казань
Первым взбунтовалось государство, которому по-хорошему бунтовать-то и не стоило — не те силы. Еще 24 июня 1505 года, пользуясь тем, что Москве, где тяжело болел Иван III, было явно не до соседей, поднял мятеж казанский хан Мухаммед-Эмин. По его приказу был арестован русский посол Михаил Кляпик и убиты находившиеся в Казани русские купцы, конфискован их товар. Уцелевших продали в рабство ногаям.
После смерти Ивана III Мухаммед-Эмин отказался признать Василия государем и разорвал отношения с Москвой. Он заявил: «Аз есми целовал роту (то есть приносил клятву, присягу на верность. — А. Ф.) за князя великого Дмитрея Ивановича, за внука великого князя, братство и любовь имети до дни живота нашего, и не хочю бытии за великим князем Василием Ивановичем. Великий князь Василий изменил братаничю своему великому князю Дмитрею, поймал его через крестное целование (то есть бесчестно, вопреки клятве. — А. Ф.). А яз, Магмет Амин, казанский царь, не рекся бытии за великим князем Васильем Ивановичем, ни роты есми пил, ни бытии с ним не хощу»[78]. Таким образом, правление Василия III началось с обвинения его в нелегитимности и сепаратистского мятежа.
Собственно, главная опасность здесь заключалась в самой постановке вопроса. Если казанцам сойдут с рук объявление Василия III незаконным и апелляция к «настоящему» государю Дмитрию, то легко найдутся и другие сторонники несчастного «венчанного внука». А там можно дойти и до потери трона… Медлить было нельзя!
Спустя полвека после смерти Василия III в историческом сочинении под названием «Казанская история», написанном в 1580-е годы, этот момент будет изображен очень драматично. Естественно, о критической ситуации вокруг трона историки умалчивали — сомневаться в правах на престол Василия и вспоминать опального Дмитрия было нельзя. Но зато казанский хан изображался сущим злодеем: «Не удоволися Казанский царь богатеством взятых людей руских в Казани, ниже крови их напився, такущия реками, и болщою яростию свирепосердыи разжегься»[79]. Далее описывается 30-дневная осада Нижнего Новгорода многотысячным войском, какого у казанских татар отродясь не бывало. Москва не успевала на помощь, но нижегородцы освободили из тюрьмы 300 пленных литовцев, заточенных туда после битвы при Ведроши. Литовцы искусно владели огнестрельным оружием, и «огненным боем» «град от взятия удержаша», и даже прямым попаданием ядра в грудь навылет уложили ногайского мурзу, шурина самого ногайского хана. После этого осада была снята, героические литовцы за свой подвиг освобождены и отпущены домой, и наконец-то пришла на подмогу огромная московская рать.
Конечно, данная история сказочна (хотя детали рассказа о пленных литовских жолнерах вызывают доверие: такое специально придумывать незачем). Согласно Воскресенской летописи, наиболее близкой описываемым событиям, осада длилась не 30, а два дня и была легко отражена местным гарнизоном под началом наместника Ивана Васильевича Хабара.
Чего хотели и на что рассчитывали казанцы, не очень понятно. Протекторат, установленный Россией над ними после 1487 года, был, в общем, необременительным. Главным его условием было не нападать на русские земли. Москва следила за тем, чтобы у власти в Казани находились представители прорусски настроенной группировки местной знати. По всей видимости, существовали льготы для русских купцов и какие-то финансовые отчисления в центр, неизвестно, насколько регулярного характера. В Казани сидел русский посол (впрочем, неизвестно, насколько постоянно он там находился). Но никто не мешал казанцам чеканить свою монету, жить по своему законодательству, иметь свою армию, самостоятельную внешнюю политику на сибирском и ногайском направлениях. Никто не вмешивался в казанскую экономику, хотя она в значительной мере базировалась на рабском труде русских пленных, угнанных на чужбину или купленных на невольничьем рынке.
Словом, те ограничения, которые вытекали из российского протектората, вряд ли стоили того, чтобы бросать такой вызов Василию III и тем ставить под угрозу само существование ханства. Применительно к началу XVI века ни о какой «национально-освободительной борьбе казанских татар против русских поработителей» не могло идти и речи — за неимением самого «русского порабощения». Видимо, это был бунт казанской элиты, желавшей под предлогом смены власти в Москве выторговать у нее ряд льгот и привилегий, а также добиться перетасовки политических группировок в Казани.
В случае военного конфликта рассчитывать казанцам было особо не на что. В этом отношении ханство было довольно слабым. Особое военное сословие составляли огланы, получавшие за службу земельные владения, правда, небольшие. Под их началом находились казаки, которые делились на ички, служившие при дворе хана, в столице, и исьникы — вне Казани, в улусах, по деревням. Наиболее боеспособные части составляла конница, города защищали пехотные гарнизоны. Вооружение и воинская тактика казанских татар почти не различались с другими татарскими армиями.
Существенных отличий было два. Первое — казанцы обладали артиллерией, правда, только крепостной. Второе — у них не было крупных многотысячных воинских соединений, предназначенных для дальних походов. В полевых сражениях они могли выставить небольшое количество воинов. По свидетельству польского историка XVI века Матвея Меховского, все войско казанцев в XVI веке не превышало 12 тысяч человек, и только в критические моменты они могли выставить до 30–40 тысяч воинов[80]. Они неплохо владели оборонительной тактикой, защищая Казань от нападений русских войск, но хан не мог собрать крупные соединения для решения стратегических военных задач.
Казанцы совершали свои набеги на русские города — Муром, Нижний Новгород, Кострому, Галич, Устюг небольшими мобильными отрядами, никогда не ставили своей целью захват территорий и включение взятых городов в состав Казанского ханства. Добыча и грабеж, захват пленных — это были единственные цели походов. Во время разбоев тащили всё подчистую: иногда даже выдергивали из дверных косяков гвозди, а из печей уносили еще горячие горшки с кашей.
Местные жители пограничных русских областей в долгу не оставались — казанский фольклор сохранил память и об их кровавых набегах на татарские деревни. Но все-таки от вторжения большой российской армии казанцев спасало расстояние — от Казани до Нижнего Новгорода по прямой более 300 километров, а дороги в средневековье прямыми не бывали. Нижегородских сил для большого удара все равно не хватило бы, армию надо было подтягивать из Центральной России — а это еще сотни километров марша. За такими просторами можно было чувствовать себя спокойными и делать любые громкие политические заявления.
Но, с другой стороны, Россия к этому времени научилась воевать с татарами, даже столь отдаленными. Времена стихийных мятежей «от отчаяния», героических, но малорезультативных акций в стиле богатыря XIII века Евпатия Коловрата, с маленьким отрядом атаковавшего всю армию Батыя, безвозвратно канули в прошлое. Москва четко усвоила, что надо бить одних татар при помощи других. Не имея в обозе готового на все марионеточного правителя, в поход против мусульман ходить не стоит.
Уже в декабре 1505 года Василий III занялся «выведением» такого правителя. Как сказано в летописи, брат мятежного Мухаммед-Эмина, пленный царевич Куйдакул, живший под арестом в Ростове под присмотром архиепископа, вдруг испытал сильнейшее желание принять православие. 21 декабря он был крещен под именем царевича Петра, 28 декабря выпущен из заточения и принес присягу на верность Василию III. Жизнь новообращенного татарского царевича стремительно изменилась к лучшему: из тюрьмы он почти сразу попал на брачное ложе. 25 января Василий III женил его на своей сестре Евдокии и дал в удел Клин, Городен и 55 сел под Москвой[81]. Правда, уже в 1507 году Клин отберут, но это будет потом. Пока же из ростовского заключенного получился прекрасный кандидат на казанский престол.
Русские войска двинулись на Казань в апреле 1506 года. В бой были посланы полки удельных князей Дмитрия Ивановича Угличского (Жилки) и Федора Борисовича Волоцкого, а также дворяне князя Юрия Дмитровского. Выступил и великокняжеский полк под началом князя Ф. И. Бельского. Армия шла по Волге «в судах» и берегом — на конях.
«Казанская история» содержит здесь очередной сказочный сюжет: на Арском поле перед Казанью хан устроил грандиозный праздник, велел установить тысячу шатров, «и вельможи его в них пьянствовали, и пили, и веселились всякими развлечениями, уважая устроенный праздник, также и горожане все, мужчины и женщины, гуляя, пьянствуя, делая покупки, развлекаясь»[82]. Судя по описанию, имеется в виду что-то вроде большой ярмарки. Русские войска налетели на отдыхающих, быстро обратили их в бегство. Протрезвевшие гуляки разбежались по окрестным лесам и спрятались за стенами Казани. Далее автор «Казанской истории» сетует: если бы русские утерпели и хотя бы три дня осаждали Казань — город бы сдался. Но они были с марша, голодные, усталые — а тут брошенные шатры с выпивкой и закуской… «От высокоумия» воины «начали без страха есть и пить, и без разума упиваться скверной едой и питьем варварским, развлекаться, играть и спать до полудня». Судя по этому описанию, ярмарка никуда не делась, просто у нее полностью сменились посетители. Хан подождал три дня, пока русские упьются насмерть, и атаковал их, когда они спали. Спящих воинов Василия III было убито столько, что по всему Арскому полю и Царскому лугу в лужах крови плавали русские трупы: из 100 тысяч погибли 93 тысячи. Те, кто успел проснуться, были убиты при попытке к бегству на берегах рек. Волга, Казанка и Булак три дня текли русской кровью, а казанские татары могли ходить с берега на берег по всплывшим раздувшимся трупам. При этом хан захватил в качестве трофея гору золота.
Эта апокалиптическая картина, однако, меркнет при обращении к другим летописям. 22 мая судовая рать князей Дмитрия Угличского и Федора Волоцкого и великокняжеский полк Ф. Бельского высадились у стен Казани и начали осаду. Ошибка была в том, что воины все двинулись к стенам, не обеспечив охрану корабельной стоянки и своего тыла. Татары на конях обошли полки со стороны реки и ударили в тыл, отрезав войска от кораблей. Сказалось преимущество татарского конного войска над пешим русским. Кого рассеяли по полю, кого прижали к Поганому озеру и порубили саблями. Вот тут-то, в озере, и утонула часть детей боярских (речь может идти о нескольких сотнях или тысячах человек, но уж конечно никак не о 93 тысячах, как в «Казанской истории», — столько войска не было во всей России).
В Москву было послано известие о поражении, но армия от стен Казани не отступила. 9 июня горестное известие было получено Василием III. Он приказал выступить на подмогу полкам под началом князя В. Д. Холмского. К Дмитрию Ивановичу и воеводам была послана инструкция непременно дождаться Холмского. Но 22 июня под Казань наконец-то подошли конная рать А. В. Ростовского и дворяне князя Юрия Дмитровского. Осуществлявший общее командование князь Дмитрий решил не ждать полки Холмского и 25 июня приказал штурмовать Казань. Штурм оказался неудачным, татарам был нанесен некоторый урон в живой силе, но город устоял. Русская армия отступила к Нижнему Новгороду и Мурому. Единственным успехом стали действия отряда великокняжеского воеводы Ф. М. Киселева и татар на русской службе под командованием царевича Сатылгана, которые на реке Суре разбили татарский отряд, посланный за ними в погоню[83].
Новгородские летописи содержат несколько иную версию событий, в большей степени перекликающуюся с «Казанской историей». Они сообщают, что при первой атаке русских (после высадки судовой рати) казанцы применили прием, на котором они неоднократно ловили русские войска: они оставили свои позиции, побросав имущество. Русские воины отставили в сторону копья и мечи, достали мешки и с увлечением принялись мародерствовать. Тут татары и вернулись и опрокинули потерявшее построение войско (вернее, уже не войско, а толпу мародеров). Их загнали в реку и многих убили.
Какая версия верна — сказать сложно. Очевидно только одно — поход провалился из-за просчетов командования, неправильных решений прежде всего князя Дмитрия Ивановича. Историк А. А. Зимин считал, что Василий III трактовал проигрыш казанской кампании 1506 года своеобразно: государь решил, что во всем виноваты его удельные братья. Казанский поход 1506 года знаменателен тем, что это последний поход русской армии, когда ею командовали удельные князья. Больше общее командование им никогда не доверяли, они возглавляли максимум свои полки. Так казанские татары внесли свой вклад в низложение удельных порядков и построение единого «государства всея Руси»[84].
Представляется, что данная мысль не находит опоры в источниках. В них нигде не говорится, что виноваты удельные князья как таковые — речь идет о персональной полководческой неудаче Дмитрия Угличского. Ответственность за поражение в первом бою в равной степени лежит на Ф. Бельском, возглавлявшем великокняжеских детей боярских. Так что антиудельная позиция Василия III, на которую якобы повлияло поражение под Казанью, А. А. Зиминым сильно преувеличена. Речь должна идти о персонах — но не об удельном статусе этих персон.
К тому же оценка похода 1506 года как провального не вполне точна. Да, сама кампания была проиграна. Но должное впечатление на татар она произвела. Казанцы понимали, что Василий III проиграл сражение, но война еще далеко не окончена и русские придут под стены Казани снова. Поэтому уже в марте 1507 года хан прислал в Москву посольство «с грамотою, бити челом о том, чтобы князь великий пожаловал, проступок его отдал, а взял бы с ним мир». Выиграв кампанию 1506 года, татары сразу же стали искать пути к миру — пока не стало хуже.
Стороны помирились. Мухаммед-Эмин отпустил посла Михаила Кляпика, уцелевших купцов и запросил «братства, мира и дружбы», как было при Иване III. То есть протекторат России над Казанским ханством был восстановлен. Василий III мог торжествовать: военное поражение обернулось дипломатической победой. В январе 1508 года в Москву привезли грамоты, на которых Мухаммед-Эмин присягнул на верность московскому государю.