Коррупция

Коррупция

О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы позволим им грешить.

Ф. Достоевский

Английский журналист, рецензируя книгу Константина Симиса «СССР: секреты коррумпированного общества», приходит к стандартному выводу: «…русские это люди и они мало изменились в течение столетий…» Он вспоминает неизбежные «потемкинские деревни» Екатерины Второй и «Ревизора», написанного Гоголем в царствование Николая Первого.

Киты живут в воде, но было бы ошибкой считать их рыбами. Взятка широко практиковалась в России, но непростительной ошибкой было бы сравнивать русское взяточничество и тотальную коррупцию советской системы. Не говоря о том, что ситуация в России начала меняться после судебной реформы 60-х годов девятнадцатого века, есть принципиальная разница между русским и советским государством. Система взятки, «бакшиша» существовала, до сих пор существует, во многих странах. Нигде, однако, она не стала образом жизни, нигде не вошла в поры государственного и социального организма, так как в СССР. В тоталитарном государстве, которому принадлежит все, коррупция приняла тоталитарный характер, приобретя дополнительную — уникальную — идеологическую функцию — воспитания Нового человека. Например, низкие цены на потребительские товары, которых фактически нет в продаже, устанавливаются с тем, чтобы «создать иллюзию доступности этих товаров», иллюзию возможности их приобретения даже человеку с небольшим доходом, при условии ожидания в длинной очереди.

Взятка, «бакшиш» — способ преодоления барьеров, создаваемых бюрократическим аппаратом. Нигде, до Октябрьской революции и рождения советского государства, не было таких барьеров, ибо не существовал такой всесильный и вездесущий аппарат, выполняющий такие функции. Взятка, воровство — коррупция распространяется по мере того, как советское государство заглатывает все новые и новые области жизни. Важнейшими этапами триумфального шествия коррупции были коллективизация и планификация.

Планируемая экономика и система хронического дефицита приводит к созданию «цветных» — полулегальных и нелегальных рынков, которые позволяют выполнять план. Советская система планирования, объясняет экономист, «построена на принципе «силовой игры». По всей вертикали, начиная с Госплана и кончая рабочим местом, идет борьба между управляющими и управляемыми за назначение плана». План назначается во вторую очередь с учетом «интересов государства», в первую очередь плановые цифры определяются «силовой игрой»: управляемые стремятся получить как можно меньший план по выпуску продукции и как можно больший план затраты ресурсов. Низкий план позволяет легко выполнять и перевыполнять задание, получая премию, наличие большого количества ресурсов (например сырья) дает возможность обменивать его на дефицитные станки, инструменты, сырье.

В результате: «коррумпирование вышестоящих чиновников — явление массовидное, довольно безопасное». Наличие всесильного плана, выполнение которого является первым долгом всех советских руководителей, превращает коррупцию на всех этажах советской экономики в необходимость, следовательно — в добродетель. Невыполнение плана — преступление гораздо более тяжелое, чем подкуп или использование «цветных» рынков. Подкуп выше- и нижестоящих работников советского народного хозяйства, коррупция становится единственной возможностью движения «поезда». Поскольку вся советская экономика является плановой — все советские люди включаются в систему коррупции — в процессе трудовой деятельности. Коррупция действует как смазочное масло, позволяя действовать механизму, сочетающему «тотальный, перманентный контроль с тотальной, перманентной фальсификацией».

Система дефицита открывает для коррупции все без исключения области жизни советского человека. Дефицит порождает повсеместное воровство на месте работы: русский язык отметил этот феномен созданием специального слова «несун». В сознании советского человека «несун» — не вор, ибо он берет у себя на работе то, чего не может найти или купить в государственной торговой сети. Уголовный кодекс квалифицирует «несунов», как расхитителей социалистической собственности и строго наказывает — в тот момент, когда начинается очередная «борьба с коррупцией». Универсальность явления хорошо представлена в анекдоте: женщина, работающая в яслях, приносит домой ребенка, муж соглашается адоптировать его. Затем жена приносит другого, третьего. Когда муж начинает, наконец, возражать, жена отвечает, что ничего другого, кроме детей, со своего места работы, она вынести не может. Великое завоевание советского рабочего — право не работать — осуществляется только за взятку: рабочий дает взятку — деньгами, натурой (выполняя незаконные работы) — бригадиру, мастеру, которые «оформляют» зарплату. Рабочий зависит от мастера, которому дает взятку, мастер зависит от рабочего (выполняющего план) и дает ему взятку.

Создается заколдованный круг, из которого нельзя бежать: все необходимое для жизни можно получить либо воруя, «вынося», либо давая взятку. Дефицит превратил продовольственные товары в валюту, которая находится в руках продавцов, отпускающих ее за взятку деньгами или «натурой». Бесплатная медицина привела к огромной нагрузке и, в результате, плохому обслуживанию «бесплатных врачей» — только взятка обеспечивает внимание со стороны врача, возможность выбора врача. Только нелегально, на «черном» рынке можно купить нужную книгу, билет в театр, право приехать в большой город, где могут оказаться продукты, которые никогда не попадают в провинцию или в деревню. Шофер Юрий Александров, решивший отстать от туристской группы и остаться в Париже, рассказал об «условиях человеческого существования» в сибирском поселке в конце 1983 г.: «Три года у нас не было колбасы… Мы даже забыли, как она выглядит, эта колбаса… Про мясо мы уже забыли, когда ели».

Деревня так же как и город включена в заколдованный круг планирования, дефицита и коррупции. «Для крестьянина, — говорит самиздатовский автор, внимательнейший наблюдатель советской сельской жизни, — воровство — продолжение его борьбы за свою долю необходимого продукта… Крестьянское хозяйство невозможно вести без инвентаря, без хозяйственных построек, без тысячи мелочей: без мотка проволоки…, без машинного масла… без колес, без гвоздей…» Ничего этого купить нельзя.

Об этом же пишет корреспондент как нельзя более официальной «Литературной газеты». Он приводит разговор с честным советским человеком — профессором института. Профессор ремонтировал квартиру, нужны были несколько плинтусов. В продаже их не было. Он дал деньги знакомому и тот принес, сообщив, что купил их у сторожа магазина, в котором должны были торговать плинтусами. Профессор страдает: «Все зализываем, все лицемерим перед собой: „достал“, „купил у частника“. Нет чтобы прямо сказать: „украл“ и „купил краденое“».

Разлагающее действие тотальной коррупции советского типа в том, что она создает новую шкалу ценностей, новую шкалу престижа. В капиталистическом обществе наличие денег, престиж, связанный с их обладанием, являются естественным атрибутом данного типа общества. В советской системе обладание деньгами — феномен противоестественный. Продавец в мясном магазине, в условиях, когда мясо превратилось в дефицитнейший товар, приобретает вес, превышающий значение академика. Но все — начиная с мясника и кончая академиком — знают, что новый престиж противоречит официально гласимым основам советского общества. Позорное пятно, лежащее на торговле со времен революции не снято. Оно замаскировано условиями жизни и молчаливо признано, как ложь, необходимая для существования.

Колхозный рынок, строго регулируемый, но разрешенный, превратился в советском сознании в «явление головоломно сложное». Советский журналист сравнивает рынок по сложности с «атомом в представлении современных физиков». Сложность рынка, естественной операции по купле и продаже, известной человечеству тысячелетия, в его неполной контролируемости, следовательно, в «постыдности» самой операции. «Торговать стало стыдно, — отмечает публицист. — Стыднее, чем пьянствовать или красть».

Советский писатель И. Штемлер в романе «Универмаг», одном из бестселлеров советской литературы в 1982 году, убедительно демонстрирует, что «торговать» и «воровать» в советской системе — это синонимы.

Советская торговля красноречиво демонстрирует пределы научно-технической революции в СССР. Работники советской торговли успешно мешают проникновению автоматов в магазины самообслуживания, в кафе и т. д. В Ленинграде, например, с 1964 г. существует объединение, которое должно обслуживать автоматами 102 кафе и магазина по продаже вина, мороженого и табачных изделий. В 1976 г. ни в одном из этих магазинов не было автоматов. Подобная ситуация в других городах, в других магазинах.

Автоматы разрушают живую связь продавца с покупателем — мешают воровать. Беда автомата, как заметил Александр Галич, в том, что он не умеет жульничать.

Сочетание планирования и дефицита создает ситуацию, которая становится источником обогащения для тех, кто проявляет предприимчивость, энергию, инициативу. Деятельность на грани советского закона и за его пределами, то что иногда называют «второй экономикой», свидетельствует о живучести подлинных деловых качеств, которым социалистическая система объявила — казалось бы — решительную войну. Государство использует «вторую экономику», неумирающие предпринимательские инстинкты, не только для того, чтобы крутились колеса советской машины, но и для удовлетворения некоторых потребительских потребностей, которые заведомо промышленность удовлетворять не может и не хочет. Популярный автор детективных романов Аркадий Адамов написал много книг, рассказывающих о преступлениях, состоявших, например, в создании подпольных фабрик по производству трикотажных кофточек. «Возникло пустое место, — говорит следователь в одном из романов, — которое не хочет или не может занять государство». Это место занимает «подпольный предприниматель».

Дополнительные ресурсы, которые удастся получить — за взятку — в планирующих органах могут стать источником производства внеплановой продукции, которая пойдет на «черный рынок». Дополнительные ресурсы — станки, инструменты, сырье — могут быть приобретены на «черном» рынке, украдены. Евгения Эвельсон, долгие годы проработавшая адвокатом, подробно рассказала о 42 процессах по экономическим делам. На основании этих процессов и многих других судебных дел, она пришла к выводу, что «левая», «вторая» экономика может существовать в СССР прежде всего за счет «перекачки фондового сырья, крупного и мелкого оборудования из государственных резервов».

Размеры этого явления таковы, что термин «левая экономика» узаконен юридическими документами: судебными приговорами, директивами Верховного Суда СССР. Совершенно очевидно, что «левая экономика» может существовать только с согласия властей — плановых, административных, партийных. И совершенно очевидно, что согласие на «перекачку фондов» дается за взятку. «Левая экономика» необходима, но преступна, ибо существует в нарушение закона. Нарушение закона происходит с ведома его создателей и хранителей.

Многочисленные свидетельства — газетные отчеты о процессах (когда начинается очередная кампания «борьбы с коррупцией»), советская литература, воспоминания эмигрантов — убедительно демонстрируют разложение как населения так и аппарата власти: партийных органов, государственных органов, юстиции, милиции, КГБ. Двадцать шестой съезд КПСС (1981) утвердил перечень грехов, с которыми следует бороться: «…Нужно всеми организационными, финансовыми, юридическими средствами накрепко закрыть всякие щели для тунеядства, взяточничества, спекуляции, для нетрудовых доходов, любых посягательств на социалистическую собственность». К. Черненко зовет вести «энергичную борьбу со спекуляцией и хищением социалистической собственности, взяточничеством и стяжательством». Ему вторит министр внутренних дел: «Воспитание нового человека тесно взаимосвязано с преодолением таких антиобщественных явлений, как пьянство, хулиганство, тунеядство, взяточничество, спекуляция, хищения социалистической собственности».

Тотальная власть — первый стимул к коррупции, «взяточничеству и стяжательству», как выражается К. Черненко. К. Симис подробно описал систему «дани», которую взимают партийные секретари в своих угодьях, где они являются полными хозяевами. Второй стимул — неуверенность в легитимности власти. Борис Бажанов, служивший в 1923 году секретарем Сталина, рассказывает, что нашел в архивах Политбюро информацию о специальном «алмазном фонде Политбюро», созданном на случай потери власти для обеспечения членам Политбюро средств для жизни и продолжения революционной борьбы. Бажанов сообщает, что еще в середине 20-х годов этот фонд существовал и хранился у вдовы Я. Свердлова, носившей девичью фамилию и нигде не работавшей. Лидия Шатуновская, жена старого большевика, жила некоторое время в Кремле, а затем в московском Доме правительства, построенном для элиты власти. В своих воспоминаниях она приводит разговор в первые послевоенные годы с проживавшей в Доме правительства Клавдией Байбаковой — женой министра нефтяной промышленности, ставшего впоследствии первым заместителем председателя Совета министров и председателем Госплана. Шатуновская спросила как-то жену министра, торговавшую на черном рынке: «Зачем вы так спекулируете?… Ведь у вас и так все есть». Жена министра возразила: «Вы не понимаете нашего положения. Ваш муж профессор и будет профессором завтра… А мы калифы на час. Сегодня мой муж министр и у нас все есть, а завтра он может прийти в министерство и увидеть, что от него все отворачиваются. А придя к себе в кабинет, он прочтет в газете, что он уже не министр, что он — никто». Е. Эвельсон присутствовала в 1965 г., как адвокат, на закрытом процессе первого секретаря Бауманского районного комитета партии Галушко. Полноправный хозяин одного из центральных районов столицы, человек, находящийся на полном иждивении государства, живший как при коммунизме, был схвачен за руку при получении взятки в 35 тысяч рублей за содействие в прекращении дела нелегальной фабрики трикотажа. На вопрос судьи: Какие причины толкнули вас на совершение преступления? — подсудимый Галушко ответил: Неуверенность в завтрашнем дне. После смерти председателя Ленинградского городского совета, Николая Смирнова, близкого друга члена Политбюро Фрола Козлова, открыли служебный сейф: в нем нашли пакеты с драгоценностями и крупными суммами денег, принадлежавшие Смирнову и Козлову. Фрол Козлов оставался до смерти членом Политбюро, одним из претендентов на пост генерального секретаря.

Последние месяцы брежневской эпохи прошли под знаком скандала, вызванного арестом группы воров, взяточников, контрабандистов, связанных невыясненными официально узами с дочерью Генерального секретаря ЦК КПСС Галиной Брежневой.

Сознание нелегальности существования, того, что только за пределами закона можно получить все — от предметов первой необходимости до предметов роскоши — важный инструмент воспитания советского человека. Тотальная коррупция дополняется государственной системой доносительства, которая превращает в добродетель слежку за другими во искупление собственных грехов.

Размах коррупции, признание ее государством иллюстрируют распространившиеся с начала 80-х годов особые формуляры доносов. «Сигнальная карточка на лицо допускающее правонарушения», распространяемая в Литве в 1984 г., позволяет назвать имя «правонарушителя», подчеркнуть совершаемое им преступление, из готового списка и переслать в милицию. В формуляре говорится: «Подпись инициатора карточки не обязательна». Доносчик — «инициатор карточки» — может остаться анонимным. Представляет интерес перечень «нарушений», которые предлагается «сигнализировать»: «проживает на случайные заработки, нетрудовые доходы, уклоняется от уплаты алиментов, долгов по гражданским искам, уклоняется от органов следствия, правосудия, нигде не работает, ранее судим, не занимается воспитанием детей, пьянствует, употребляет наркотические вещества, совершает преступления и иные правонарушения общественного порядка и правил социалистического общежития».

Подавляющее большинство граждан Советского Союза может быть объектом «сигнальной карточки», либо — при желании — «инициатором», донеся на соседа. Практика «сигнальных карточек» увеличивает число «народных контролеров» в десятки раз. Поощрение доносительства приносит иногда неожиданные — слишком хорошие, сверхплановые результаты. Бакинский рабочий вынужден был жаловаться на поток доносов, заливший милицию и КГБ. Тем более, что — как огорчалась газета — «многие доносы не имеют ничего общего с „бдительностью“», будучи простым сведением личных счетов.

Новосибирский документ констатирует, что «социальный тип работника», формируемый «в настоящее время в СССР» не соответствует ни «стратегическим целям развитого социалистического общества, ни технологическим требованиям современного производства». Документ перечисляет качества «советских работников»: «Низкая трудовая и производственная дисциплина, безразличное отношение к выполняемому труду, низкое качество работы, социальная инертность, низкая самоценность труда как средства самореализации, ярко выраженные потребительские ориентации» невысокий уровень нравственности. Достаточно напомнить о широких масштабах деятельности так называемых «несунов», распространении различных «теневых» сделок за общественный счет, развитии «левых» производств, приписок, «выведении» заработной платы независимо от итогов труда».

Документ, оглашенный в апреле 1983 г., подчеркивает, что эти качества — стандартные грехи советского человека — присущи работникам, характер которых складывался «в последние пятилетки», т. е. в брежневскую эпоху, охватившую почти четыре пятилетки. Вывод, сделанный авторами документа, можно рассматривать как донос на деятельность умершего генерального секретаря новому генеральному секретарю. Точная, безжалостная оценка вырабатываемой «советским социальным механизмом» продукции — Советского Человека, не должна вводить в заблуждение. Сотрудники Сибирского института экономики и организации промышленного производства демонстрируют в «закрытом документе» свой высокий профессиональный уровень и предлагают «совершенствовать социальный механизм» испытанными методами — укреплением дисциплины, повышением «социальной активности» и ограничением «потребительских ориентации». Советские экономисты отлично знают, что пороки советской экономики являются достоинствами советской политической системы.

Круг замыкается: особой формой коррупции становится разрешение говорить — в узком кругу, среди посвященных — о недостатках, в том числе — о коррупции.