Труд

Труд

Каждая система производственных отношений формирует особый, соответствующий ее сущности, социальный тип человека, как экономического деятеля, в первую очередь — специфический тип работника…

Карл Маркс

Государство осуществляет контроль за мерой труда и потребления.

Конституция СССР

Действующая советская конституция ограничивается очевидностью: государство контролирует труд и потребление, как оно контролирует все. В предшествующей, сталинской, конституции (1936 г.) отношение государства к трудовой деятельности граждан выражалось красочнее и выразительнее: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина…» В этой формуле очень четко выражена особенность советского труда — принудительная обязанность и «дело чести». Конституция использовала одно из самых знаменитых изречений Сталина: «Труд в СССР есть дело чести, дело доблести и геройства». Частично войдя в основной закон, полная формула стала украшением ворот всех советских лагерей.

Две стороны советского труда — его специфическая особенность — нашли свое полное отражение в сочетании формулы Сталина и места, которое она украшала. В послесталинское время перестали цитировать покойного вождя. Отказываясь от славного прошлого, изменили даже текст конституции. Но лозунги, которыми украшаются послесталинские лагеря, неизменно настаивают на магических свойствах советского труда: «Честный труд — путь к досрочному освобождению». Труд и свобода, т. е. жизнь вне лагеря — неразрывно связаны, точно так же, как в знаменитом лозунге, украшавшем гитлеровские лагеря: «Арбайт махт фрай».

Цель революции, ее сверхзадача — создание нового человека, определила с первых же дней после захвата власти большевиками их отношение к труду. Трудовая деятельность рассматривается одновременно, как функция созидательная (строительство нового мира) и воспитательная (строительство нового человека для нового мира). Следовательно, кто плохо работает, тот мешает строительству коммунизма, рая на земле. Труд становится этической категорией: поскольку, по словам Ленина, морально то, что способствует строительству коммунизма, тот, кто хорошо трудится для коммунизма, тот — хороший, моральный человек, кто не желает трудиться — плохой, неморальный человек, враг.

Самой большой неожиданностью для новой власти в первые месяцы после революции оказалось нежелание работать, выраженное пролетариатом. В соответствии с теорией было естественным, что против пролетарской революции выступают ее естественные враги — представители буржуазных классов. Все теоретические предсказания нарушил отказ рабочего класса, от имени которого и для которого партия совершила революцию, трудиться.

Изобретается множество слов, которые должны выразить неожиданное поведение рабочих. Слово «забастовка» подходило для определения поведения бывших чиновников, отказывавшихся работать на советскую власть, даже учителей, зараженных «мелкобуржуазными» взглядами. В пролетарском государстве не могли бастовать пролетарии: они «бузили», «саботировали», «дезертировали с трудового фронта». Все эти слова означали, что заводы останавливались, производительность труда на действующих предприятиях резко падала. В 1919 г. объем валовой промышленности снизился по сравнению с 1913 г. в 6 раз, а число рабочих в промышленности почти вдвое. Производительность труда начинает стремительное падение в 1917 г., достигнув в 1920 г. 27,1 % уровня 1913 года.

Рабочие бросают работу и уходят, ибо за свой труд не получают почти ничего. Бросавшейся в глаза причиной разрушения народного хозяйства и оправданием разрухи была гражданская война, начавшаяся летом 1918 года. Главной причиной была революция, взорвавшая экономические и социальные основы старого строя.

Три лозунга позволили большевикам захватить власть в октябре 1917 года: мир народам; земля крестьянам; рабочий контроль над производством. Два первых носили конкретный характер и были общепонятны. Третий — абстрактный и теоретический — свидетельствовал, что партия, рвавшаяся к власти, не представляла себе, что делать с пролетариатом и с народным хозяйством. И мало задумывалась над этим вопросом: для Ленина единственной серьезной проблемой была власть. Управлять государством могла, как он считал некоторое время, даже кухарка.

Рабочий контроль очень быстро «совершенно дезорганизовал работу фабрик, заводов и копей». Причиной была очевидная неподготовленность рабочих «контролировать» производство. Тем более, что и новая власть не знала, что такое «контроль над производством». Новая власть хорошо, однако, знала, что рабочие должны «контролировать» или «управлять» от имени государства, в интересах авангарда рабочего класса — партии. Сразу же после революции партия начинает наступление на рабочие профсоюзы, отрицая за ними права и прерогативы, которые они завоевали в борьбе с царским правительством. Резко увеличивается число членов профсоюзов: в профессиональные союзы зачисляются все рабочие данного предприятия, членские взносы автоматически высчитываются при выдаче заработной платы. Профсоюзы превращаются из организаций сознательных, активных рабочих, знающих и борющихся за свои права, в государственный придаток. В новых уставах профсоюзов вычеркивалось слово «забастовка», их задачей становилась не борьба за экономические условия, а организационно-хозяйственная деятельность под руководством государства. Один из основоположников русского профессионального движения П. Н. Колокольников писал в феврале 1919 г.: «Профессиональные союзы все более утрачивают свой боевой характер, все более превращаются в правительственные учреждения, все более становятся хозяйственными организациями, все охотнее защиту интересов рабочих, как продавцов рабочей силы, меняют на осуществление прав предпринимательской власти».

Дезорганизация, вызванная «контролем над производством», и нежелание превратить его в систему самоуправления, побуждают Ленина перейти к национализации всех средств производства. Происходит переворот, значение которого, может быть, оценено лишь десятилетия спустя. Совершается эксперимент, исхода которого не знали авторы. «Рабочий класс для Ленина, — писал Горький, — то же, что для металлистов руда. Возможно ли при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому невозможно, однако — отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?» На второй вопрос М. Горького ответить легко — Ленин не рисковал ничем. На первый вопрос: можно ли «отлить из этой руды социалистическое государство» — ответ менее однозначен. Он требует прежде всего определения понятия «социалистического государства». Бесспорно, Горький в 1917 г. имел в виду нечто иное, чем Ленин. Бесспорно и то, что «из этой руды» — из российского рабочего класса, затем из крестьянства — было «отлито» государство неизвестного ранее типа, называющее себя социалистическим. Советская история свидетельствует также о том, что в ходе «плавки» из имевшейся «руды» был создан новый материал. В процессе плавки», потом будут говорить «перековки», важнейшее значение сыграла национализация средств производства. Обобществление, огосударствление фабрик, заводов, железных дорог, мелких предприятий, торговли родило новое отношение к труду. Теоретически все становится «нашим», общим». Как выразился Ленин: «Происходит величайшая в истории человечества смена труда подневольного трудом на себя». Практически все принадлежит государству.

Возникает конфликт: рабочие ждут от государства улучшения своего положения, государство требует от рабочих самопожертвования, новых и новых усилий, поскольку они работают на социализм, т. е. на себя. Разочарованы обе стороны. Рабочие — ибо их положение после октябрьского переворота резко ухудшилось. Государство — ибо рабочие не оправдали его надежд. Ленин знал, чего он хотел: «Коммунистический труд… есть бесплатный труд на пользу общества… труд добровольный, труд вне нормы, труд даваемый без расчета на вознаграждение…» Русские рабочие оказались, как быстро понял Ленин, недостаточно зрелыми, недостаточно сознательными — они отказывались работать бесплатно. Вождь революции приходит к выводу, что рабочие не хотят работать, не умеют работать.

Даются разные «научные» объяснения причин нежелания работать: по Ленину — наряду с несознательностью, недостаточной зрелостью пролетариата, важное значение имела пресловутая «русская лень» — «русский человек это плохой работник по сравнению с передовыми странами…»; по Троцкому — «человек, как правило старается избежать работы. Ему не присуще усердие…»

В годы пятилеток родилась формула замечательно выражавшая отношения между руководителями и руководимыми: не можешь — научим, не хочешь — заставим. Открытие насилия, как средства решения всех трудностей, происходит раньше — в первый же день революции. В марте-апреле 1918 г. Ленин приходит к выводу, что необходимо применить насилие по отношению и к рабочему классу, что необходимо заставить его работать и научить работать. «Дисциплина» становится волшебным словом, чудодейственным ключом. Вождь партии и государства говорит весной 1918 г. о «железной дисциплине», о «беспрекословном повиновении воле одного лица, советского руководителя, во время труда». Воспитание «новой дисциплины» объявляется «новой формой классовой борьбы в переходный период» — т. е. «классовой борьбой» с пролетариатом, нежелающим работать в новых условиях. Идеолог «рабочей революции» В. Махайский, беспощадно критикуя «ленинский социализм», как обман пролетариата, указывал на то, что «без принуждения нельзя заставить раба прилежно работать на своего эксплуататора. Голодный не станет добровольно носить на своей спине сытых паразитов». Руководители коммунистической партии великолепно это понимали: призывы к дисциплине, законодательно оформленные в апреле 1918 г. декретом о трудовой дисциплине, стали исходным пунктом для создания теоретического оправдания необходимости принудительного труда.

Ленин, убедившись, что бесплатный коммунистический труд пока недостижим, излагает новую концепцию труда в переходный период, при социализме: «Социализм предполагает работу без помощи капиталистов, общественный труд при строжайшем учете, контроле и надзоре со стороны организованного авангарда… Причем должны определяться и мера труда, и его вознаграждение». Партия, «организованный авангард», должна контролировать, надзирать, определять норму и оплату труда. Троцкий, в полном согласии с концепцией Ленина, дополняет ее откровенным определением принудительного труда: «Мы идем к типу труда, социально регулируемого на базе экономического плана, обязательного для всей страны, т. е. принудительного для каждого рабочего. Это — основа социализма…» Совершенно согласен с Лениным и Троцким Николай Бухарин: «…С точки зрения пролетариата, как раз во имя действительной, а не фиктивной, свободы рабочего класса необходимо уничтожение так называемой «свободы труда». Ибо последняя не мирится с правильно организованным «плановым» хозяйством и таким же распределением рабочих сил. Следовательно, режим трудовой повинности и государственного распределения рабочих рук при диктатуре пролетариата выражает уже сравнительно высокую степень организованности всего аппарата и прочности пролетарской власти вообще». Вожди октябрьского переворота правильно оценили значение принудительного труда, его связь с планированием и прочностью власти. Полвека спустя советские юристы назвали важнейшими элементами «социалистической организации труда»: «планомерное привлечение граждан к труду и распределение их между отдельными отраслями, отдельными предприятиями, подготовка кадров, регулирование заработной платы, обеспечение социалистической организации производства, охраны и дисциплины труда…»

На заре революции вожди партии пришли к выводу, что принудительный труд на основе железной дисциплины является не временной мерой, обусловленной чрезвычайными обстоятельствами революционной ломки, но «закономерностью» социалистического строительства. Анонимный автор статьи в правительственной газете «Известия» в 1919 г., выражая распространенные в партийном руководстве взгляды, настаивал: «Политическая диктатура пролетариата требует и экономической диктатуры… Необходимо ввести дисциплину на каждом предприятии и назначить диктатора… Без таких мер, как сдельная работа, премии, штрафы, увольнения и диктаторские меры специалиста-администратора, экономика страны… не будет восстановлена…» В 80-е годы, когда советское государство считало себя «супер-державой» и требовало «паритета» с США, экономические словари выделяют слово «дисциплина», как основу основ социалистической системы. Кроме статьи дисциплина», в словарях имеются статьи: дисциплина государственная; дисциплина плановая; дисциплина производственная; дисциплина технологическая; дисциплина трудовая. Политический словарь Дополняет этот набор термином: дисциплина нравственная.

Наиболее удачная формула отношения к труду, как идеологической категории, сочетающей общественно полезную деятельность с воспитательной функцией, была предложена председателем ВЧК Дзержинским. Излагая в феврале 1919 г. цели концентрационных лагерей, действовавших уже более полугода, Дзержинский предлагал «оставить эти концентрационные лагеря для использования труда арестованных, для господ проживающих без занятий, для тех, кто не может работать без известного принуждения… за недобросовестное отношение к делу, за нерадение, за опоздание и т. д.» Председатель ВЧК чеканит формулу: «Предлагается создать школу труда…» Концентрационный лагерь — высшая форма принудительного труда — должен был вызывать страх у тех, кто не был арестован, учить работать тех, кто был арестован.

Сталинский гимн «труду в СССР» на воротах советских лагерей, восхваление воспитательных достоинств труда в сегодняшних советских лагерях, свидетельствуют о неизменности отношения к трудовой деятельности в Советском Союзе.

Вписанный в первую же советскую конституцию закон — «кто не работает, тот не ест» — не был так однозначен, как могло бы казаться. Революция, перевернувшая социальную пирамиду России, узаконила новую иерархию так же и в трудовой деятельности. Работа перестала равняться работе. Было необходимо работать, но вид труда определял положение человека в новом мире. Конституция прежде всего отнесла крестьянский труд к низшему разряду человеческой деятельности по сравнению с промышленным трудом: первый был индивидуальным, порождал мелкую буржуазию, второй — коллективным, порождавшим класс, которому предназначалось будущее. Иерархия труда была отражена в конституционных правах: во время выборов в советы голос одного рабочего равнялся пяти голосам крестьян; значительная группа крестьян, «использовавших наемный труд», вообще лишалась права голоса. Торговля, объявленная непродуктивным трудом, была ненужной, вредной деятельностью — пережитком капиталистических отношений. Частная торговля была ликвидирована, торговцы лишены права голоса, готовилась замена государственной торговли, существовавшей в годы военного коммунизма только на бумаге, социалистическим распределением.

Частная торговля, разрешенная в годы НЭПа, оставалась малопочтенным занятием, допущенным из милости в социалистическую систему буржуазным элементом. Уголовный кодекс делал границу между разрешенной «торговлей» и строго наказуемой «спекуляцией» чрезвычайно зыбкой, неопределенной. Слово «нэпман», определявшее всех представителей «частного сектора», было синонимом замаскировавшегося врага, который будет неминуемо разоблачен. Минуло семь десятилетий после революции, но отношение к торговле, к сектору обслуживания остается прежним: это труд низшей категории, обязательно ассоциирующийся с обманом, воровством, коррупцией.

Период НЭПа был временем испытания, сравнения двух систем: государственного сектора и частного сектора. Несмотря на все административные и финансовые препятствия, воздвигаемые на пути развития частных предприятий (прежде всего сельского хозяйства, но также небольших фабрик, иностранных концессий, магазинов и т. п.), их успех не вызывал сомнений и в значительной степени способствовал восстановлению страны. Экономический успех частного сектора подчеркивал его идеологический вред. Сохраняя и развивая капиталистические отношения в государстве, приступившем к строительству социализма, частники задерживали приход к цели, мешали воспитанию нового человека.

Возвращение к системе военного коммунизма, но в значительно усовершенствованном виде, стало неизбежным. Сталин дает сигнал к второму «большому прыжку» в конце двадцатых годов.

Период «реконструкции», как называли годы первых пятилеток и коллективизации, создает благоприятные условия для выработки советской модели народного хозяйства с особым, советским отношением к труду. Гигантские армии малоквалифицированных, часто неквалифицированных рабочих (в большинстве своем вчерашних крестьян) используются для сооружения гигантских комбинатов, заводов, плотин, железных дорог. Трудовая деятельность носит преимущественно экстенсивный характер, позволяющий успешно использовать стратегию «больших батальонов». Индустриализация становится войной, в которой масса, толпа, под водительством комиссаров — представителей партии, использующих, строго контролируя, техников, совершает подвиги, неудержимо продвигаясь вперед. Каждый построенный завод, каждый кубометр бетона или километр железнодорожной дороги, изображаются как выигранные битвы войны, победа в которой неизбежна.

Милитаризация труда, на необходимости которой настаивал Троцкий в 1920 г., осуществилась в конце двадцатых годов. Сталин отказался от некоторых внешних форм троцкистской модели, сохранив ее суть, подтвердив точность формулы Троцкого: «Милитаризация труда… неизбежный и основной метод организации нашей рабочей силы… в соответствии с нуждами социализма в период перехода от господства капитализма к коммунистическому государству».

Армия становится моделью рабочего класса. В стране, которая изображается осажденной крепостью Красная армия защищает границы от внешнего врага, рабочий класс и колхозное крестьянство ведут войну с природой, с техникой, с внутренними врагами, мешающими строить социализм. Как от бойцов Красной армии, так и от бойцов «трудового фронта», требуются дисциплина и энтузиазм. Дисциплина обеспечивается предельным обострением трудового законодательства в 1929—34 гг. «История советского государства и права» констатирует: «Трудовые законы периода первой пятилетки повышали ответственность работника за выполнение трудовых обязанностей». Имеется в виду — уголовная ответственность. Например, «выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции» наказывался «лишением свободы на срок не ниже 5 лет». Впервые «вводилась также уголовная ответственность за злостное нарушение трудовой дисциплины». Были изданы «уставы о дисциплине» для рабочих отдельных отраслей промышленности — наподобие армейских дисциплинарных уставов. Было установлено «единоначалие», дававшее директору предприятия диктаторские права, в том числе увольнения и передачи в суд рабочих. В 1933 г. профсоюзы, которые давно уже защищали только интересы администрации, были тем не менее сочтены излишними и ликвидированы, путем слияния с народным комиссариатом труда. Они были восстановлены во время войны.

Суровые административные репрессии никогда не были единственным средством «мобилизации масс». Одновременно с «палкой» всегда использовались вера в возможность подлинного улучшения жизни, надежда на исчезновение «временных» трудностей. Энтузиазм, который несомненно воодушевлял часть населения в первые послереволюционные годы, был важным элементом строительства «сталинской» модели. Но партия, руководившая процессом, никогда не позволяла чувствам трудящихся, даже наиболее правоверным, развиваться стихийно. Энтузиазм находился под строжайшим контролем, направлялся туда и в таком количестве, какие казались нужными партии.

Идея «социалистического соревнования», т. е. «соревнования широких слоев трудящихся, направленного на улучшение и повышение темпа социалистического строительства», была впервые изложена Лениным. В апреле 1929 г. конференция ВКП (б) принимает резолюцию об организации социалистического соревнования, а в мае ЦК партии принимает специальную резолюцию, регламентирующую «энтузиазм масс». Рождается высшая форма «проявления активности и энтузиазма трудящихся масс» — ударничество.

Ударник — передовой рабочий, перевыполняющий план. Появление этого понятия не только обогатило формирующийся словарь советского языка — обозначался поворот в политике по отношению к пролетариату, начинался новый этап формирования советского человека. Рождению «ударничества» сопутствовало введение сдельной оплаты труда, отмененной после революции, как особенно отвратительной формы эксплуатации. «Ударничество» становится замечательным аргументом в борьбе против устаревшего понятия «равенство», которую начинает Сталин. «Равенство» объявляется понятием мелкобуржуазным, ему дается уничижительный синоним «уравниловка».

Слово «ударник» первоначально обозначало часть затвора стрелкового оружия или орудия для разбивания капсюля патрона при выстреле. В годы первой мировой войны возникло понятие «ударных» воинских частей, предназначенных для выполнения особых операций, нанесения врагу концентрированных «ударов». Использование термина из военного словаря не было случайностью: труд изображался войной за социализм. Но появление «ударников» означало раскол на «передовых» и «отстающих», тех, кто не только не идет в первых рядах, но мешает продвижению фронта. Рождается и культивируется антагонизм между «передовыми» и отстающими. Из ударников, прежде всего комсомольцев, создаются «отряды легкой кавалерии», контролирующей работу «отстающих» на предприятии, совершающих налеты на их жилище для проверки их образа жизни. В. Вересаев в рассказе «Первая волна» изображает осознание молодым рабочим-ударником Юркой необходимости подгонять своих товарищей. Юрка преодолевает старые, ставшие вредными чувства рабочей солидарности: «В первый раз всей душой ощутил он в этих рабочих /отстающих — М.Г./ не товарищей, а врагов, с которыми будет бороться не покладая рук. И сладко было вдруг осознать свое право не негодовать втихомолку, а в открытую идти на них, напористо наседать, бить по ним без пощады, пока не научатся уважать труд!»

В ночь с 30 на 31 августа 1935 г. молодой шахтер Алексей Стаханов вырубает за смену вместо 7 тонн по норме 102 тонны, перевыполняя план в 14 раз, на 1400%. Рождается высшая форма ударничества — стахановское движение. Героем — вместо ударника — становится стахановец. Стахановское движение провозглашается специфически «советской, социалистической формой труда». Алексей Стаханов рассказывает журналистам, как он и его товарищи сделали замечательное открытие: работа идет лучше, если один член бригады рубит уголь, а другие выполняют подсобные функции. Таким образом «рационализация» (издавна известная всем шахтерам мира) сочеталась с энтузиазмом — подстегивая друг друга они позволяли перевыполнять и перевыполнять План. Два элемента «новой формы труда» дополнялись материальным стимулом. Четкая социальная иерархия, определяемая процентами выполнения плана, получила материальную базу — иерархию заработной платы. «Газета Труд» рассказала 20 января 1936 г., что на одной из донецких шахт 60 рабочих получают от 1000 до 2500 рублей на человека — это передовики-стахановцы, 75 шахтеров — от 800 до 1000 рублей, 400 — от 500 до 800 рублей, все остальные по 125 рублей в среднем.

Но не эти официальные элементы стахановского движения — рационализация, энтузиазм, материальная заинтересованность — делали его специфически «социалистической формой труда». Перевыполнение нормы в несколько, иногда в несколько десятков раз, требовало тщательной подготовки, особой организации труда. Это было возможно лишь при согласии и участии администрации.

Администрация, власть на производстве, определяла, кто будет «стахановцем». «Передовики производства», «стахановцы» — награждаются деньгами, орденами и медалями, которые превращаются в видимый знак места человека в советском обществе, привилегиями. Возвращается понятие «знатные люди»: это уже не аристократия, но «стахановцы». В это же самое время те же самые понятия используются в нацистской Германии, где широкую популярность приобретает лозунг: работа облагораживает (Arbeit adelt). Bce эти блага дает новой «знати» власть, ибо по ее милости они были избраны. По ее воле они могут быть сброшены с пьедестала. Призывая усилить «бдительность», Сталин подчеркивал: «… Настоящий вредитель должен время от времени показывать успех в своей работе, ибо это — единственное средство сохраниться ему как вредителю».

В тридцатые годы, во время второй революции, значительно более радикальной, чем Октябрьский переворот, осуществляется национализация человеческого труда: работа перестает оцениваться по ее результатам, критерием становится отношение власти к работнику. Единственными необходимыми достоинствами становятся преданность партии, которую обозначают термином «идейность». Десятки лет спустя остается в силе важнейший принцип советской модели: «В основе настоящей социалистической деловитости — высокая идейность и компетентность». Сначала — идейность, только потом — компетентность, т. е. профессиональные качества.

В первые послереволюционные годы, когда новая власть еще не имела собственных специалистов, «идейность» на производстве осуществляли «красные директора»: члены партии, не имевшие необходимых профессиональных знаний, но дававшие гарантию преданности делу революции. Они выполняли роль комиссаров при «спецах» — пережитках проклятого прошлого. По мере формирования «красных специалистов» функция «внесения идейности» на предприятие переходит к секретарю партийной организации. Секретарь значительно важнее всех других представителей администрации, ибо только он заботится о выполнении плана и воспитании работника. Только благодаря ему происходит то, что советский социолог называет «чудом преображения», которое «совершается путем приобщения к труду».

В одном из первых советских звуковых фильмов — «Встречный» (1932, Ф. Эрмлер, С. Юткевич) — представлена модель деятельности секретаря партийного комитета: только переделка человека позволяет перевыполнить план, только перевыполнение плана позволяет перевоспитать человека — совершить чудо!

Национализация труда — понятие неизвестное ранее — включает все виды деятельности, в том числе и партийную работу. Партийный секретарь — представитель верховной власти — имел значение лишь постольку, поскольку он был эманацией власти. Подчеркнув хрупкость положения «стахановцев», Сталин рассеял все надежды членов партии на иммунитет: «Нынешние вредители и диверсанты… это большей частью люди партийные, с партийным билетом в кармане… Сила современных вредителей… состоит в партбилете…»

Фильм «Партийный билет» (1936, сценарист К. Виноградская, постановщик И. Пырьев) убедительно иллюстрировал слова Сталина: власть и привилегии принадлежат партбилету, а не тому, кто его имеет. Власть у Партии, а не у членов партии. Цензор и критик О. Литовский назвал фильм «подлинной, волнующей поэмой о партийном билете…» Партбилет, как и звание стахановца, даются и отбираются по воле Высшей инстанции.

Коллективизация деревни завершала процесс национализации труда: управление обработкой земли переходило в руки партии. Крестьянский труд становился обезличенной деятельностью по указаниям сверху. Значительно опережая сельскохозяйственные машины, магические «сто тысяч тракторов» Ленина, в советскую деревню приходят План, Дисциплина, Идейность. «Передовые» колхозники, успехи которых организуются теми же методами, что успехи «стахановцев», украшаются орденами и медалями, награждаются привилегиями и денежными премиями — входят в категорию «знатных людей».

Советское отношение к труду в значительной степени складывается под влиянием лагерного труда. «Школа труда», как назвал концлагерь на заре его существования Дзержинский, в конце двадцатых годов начинает неудержимо расти. Лагерные островки дают метастазы во все районы страны: организуется невиданная в истории по размерам и количеству обитателей лагерная империя.

До середины тридцатых годов советский лагерь официально называется — концентрационный лагерь. Нелояльная конкуренция гитлеровцев, присвоивших название, вынуждает оставить в советском юридическом языке определение: исправительно-трудовой лагерь. В названии советских лагерей точно выражена двойственность функций советского труда. Лагерь, оставаясь важнейшим инструментом террора, формирования страхом, превращается в модель «социалистического труда».

Троцкий и другие большевистские теоретики, утверждавшие, что рабский труд может быть производительным, были правы. С тем только, что речь шла о новых критериях «производительности». Советские рабы — заключенные — работали плохо, потому что рабы обычно стараются работать плохо, потому что советские рабы голодали, жили в чудовищных, нечеловеческих условиях. Но низкая выработка рабов возмещалась их количеством. Рабов подстегивали, неразрывно связав процент выполнения плана и количество выдаваемого хлеба: невыполнение плана означало сокращение пайка хлеба до минимума, означавшего смерть.

Лагерь организуется, как идеальная модель, на которой испытываются возможности «социалистического труда»: биллионы заключенных становятся той «трудовой армией», о которой мечтали большевики после Октября. Гигантские отряды заключенных легко перебрасываются из одного конца шестой части земного шара на другой, они работают по плану, под строгим надзором, выполняя задания, приходящие из Центра. Труд становится предельно коллективистским, ибо человек, как личность, как индивид, перестает существовать, он доподлинно превращается в «человеческий материал».

Твердое убеждение Ленина в том, что коммунизм будет построен из «массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостничества, капитализма…», легло в основу не только практики, но и теории. Не был случайностью факт, что «подлинно научную систему воспитания коммунистической личности» создает в 30-е годы Антон Макаренко, педагог, руководивший многие годы колониями для малолетних преступников. Макаренко исходит в своей «подлинно научной системе» из твердого убеждения, что если ему удавалось — в колониях — перековывать преступников, наихудший сорт человеческого материала, то не может быть сомнения в возможности переделки каждого человеческого материала — «в новых социальных условиях». В «Педагогической поэме», в теоретических работах педагог-идеолог представил свое открытие: условием переделки человека, создания коммунистической личности является заключение индивида в коллектив. «Коллектив, — по определению Макаренко, — это свободная группа трудящихся, объединенных единой целью, единым действием, организованная, снабженная органами управления, дисциплины и ответственности». «Свобода» трудящегося (Макаренко включал в это определение и школьников, студентов — всех, кто занимался «общественно полезной деятельностью») выражалась — по убеждению педагога — в понимании «необходимости» стать членом коллектива. Идеалом коллектива были для А. Макаренко — армия и лагерь. В колониях для малолетних преступников, которыми он руководил, педагог-теоретик вводил элементы армейской дисциплины и ритуала (форма, маршировка, знамена и т. п.).

Законодательным оформлением успехов борьбы за «социалистический труд» было постановление правительства о введении с 15 января 1939 г. трудовых книжек — документа, без которого нельзя было поступить на работу: в трудовой книжке отмечались причины ухода с предыдущего места работы, взыскания, поощрения. «Правда» в статье «Социалистическая дисциплина труда» приветствовала решение правительства: «Введение трудовых книжек, установление отличий за самоотверженную трудовую деятельность, за выдающуюся ударную работу, установление высшей степени отличия — звания Героя Социалистического Труда, проведение ряда мероприятий по упорядочению трудовой дисциплины с большой радостью встречено советским народом. Все это знаменует новую страницу в славной истории борьбы за социалистическую дисциплину труда».

Замечательная формула — «славная история борьбы за социалистическую дисциплину труда» — точно выражает особенность «социалистического труда»: вместо работы идет борьба за дисциплину. Она не прекращается ни на минуту. Постановление Совета министров СССР и ВЦСПС от 6 сентября 1973 г. «О трудовых книжках рабочих и служащих», вводящее новый образец документа, повторяет формулу 1938 года: «… в целях повышения их воспитательного значения в деле укрепления трудовой дисциплины». Первыми словами Ю. Андропова после его избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС были: дисциплина, борьба за дисциплину. В первой большой речи К. Черненко после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС на видном месте проблемы «укрепления порядка, организованности, дисциплины».

«Славная история борьбы» за «укрепление» дисциплины, за «повышение» производительности труда шла, идет и будет продолжаться, ибо это история национализации трудовой, творческой деятельности человека — растления труда.

Даже в самых секретных архивах ЦК вряд ли хранится проект растления труда, извращения естественной нормальной человеческой функции. Но вся деятельность коммунистической партии со дня революции, несмотря на внешние изменения, кажущиеся отклонения от первоначальных идей, смену вождей, была направлена на трансформацию человека. Удар по отношению к труду ставил целью разрушение сути «старого» человека. Человек не хочет работать, — утверждал Троцкий, — «как правило старается избежать работы». Ему вторит — почти семь десятилетий спустя — К. Черненко: «Трудиться — трудно, тут уж ничего не попишешь». Вывод был и остается простым: без контроля со стороны партии, без принуждения человек работать не будет. Меры, принятые партией, под руководством которой создавалась советская экономическая модель, неминуемо вели к растлению труда.

Централизация и планификация убивали энтузиазм, творческую инициативу, веру в необходимость работы. Процесс разложения труда, занявший в Советском Союзе несколько десятилетий, был повторен в ускоренном темпе в других социалистических странах. «Человек из мрамора» — фильм Анджея Вайды (сценарий Александра Сцибора-Рыльского) — замечательно представляет этот процесс, рассказывая о судьбе молодого польского рабочего, горящего желанием строить, трудиться, быть первым — ударником, стахановцем, и обнаруживающего, что его обманули, что партия украла его энтузиазм, используя в своих целях.

Социалистическое отношение к труду рождалось у людей ручного труда — рабочих и колхозников, видевших, как организуется «ударная работа», как повышаются нормы и падают заработки. Социалистический труд становится синонимом плохой работы, низкой производительности труда. Рождается афоризм, авторство которого приписывают себе все социалистические страны и в каждой из них он мог возникнуть: они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем.

Ручной труд окончательно теряет свою привлекательность и престиж. Социалистическая идеология непрерывного прогресса, движения к Цели, осуждала на низкое положение в обществе «ручных рабочих», как выражался Махайский. Диплом высшего образования и «умственная работа» (включая все виды деятельности в государственном аппарате) становятся знаками общественного успеха.

Плохая работа «ручного рабочего» становится формой самозащиты трудящихся. Этого оружия нет у колхозников, обладающих единственной возможностью выразить свою неудовлетворенность бегством из деревни. Рабочий имеет возможность шантажировать своего непосредственного руководителя, отвечающего за выполнение плана, и требовать от него, например, увеличения заработка.

Среди немалого числа художественных произведений советских писателей, рассказывающих о трудностях возникающих в отдельных случаях, когда малосознательные рабочие плохо работают (недостаточно хорошо) и требуют дополнительной (сверх законной) оплаты, выделяется повесть Владимира Войновича «Хочу быть честным». Руководитель строительных работ хочет всего лишь работать по мере своих способностей: «В конце концов хорошая у меня работа или плохая — она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка». Он не может работать, как хотел бы: он хочет быть честным, условия работы этого не позволяют. «Хочу быть честным, — заявляет он своему начальнику. И слышит в ответ: — Кому нужна твоя честность?» Она не только не нужна, она вредна — ибо подвергает сомнению систему, социалистическую модель экономики и общества.

В страстном изображении сталинской системы — «Нашей юности полет» — А. Зиновьев приводит в качестве примера «сталинского стиля руководства» историю «великой стройки», стоившей множества жертв и «бессмысленной с экономической и иной практической точки зрения». «Великий исторический смысл стройки», по мнению героя, заключается в том, что она была «прежде всего формой организации жизни». Бессмысленная работа десятков тысяч людей, мучения и жертвы, имели, следовательно, идеологическую функцию. Как формулирует герой: «Наша жесткость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения…»

Нравственность «сталинского типа», которую книга объявляет «исторически необходимой», отвергает «честность» героя повести Войновича. Характерно, что герой объявляет «нравственность» сталинского времени «максимальной», т. е. высшего типа, превосходящей «низшую» нравственность, существовавшую ранее.

«Максимальная нравственность» создает особую связь между управляющими и управляемыми — соучастие в обмане, в нарушении «низшей» нравственности. Юрий Орлов, физик, создатель Московского Хельсинкского комитета, многолетний узник, в статье «Возможен ли социализм не тоталитарного типа?» рассматривает в частности вопрос о «праве на труд» в обмен на беспрекословную лояльность по отношению к государству. Советский человек, пишет проф. Орлов, при условии абсолютной лояльности получает «освобождение от значительной доли ответственности за результативность своего труда». Он присваивает себе право «работать хуже, иногда намного хуже, чем он мог бы». Государство соглашается на это, ибо, как говорит Юрий Орлов, «диктатуре полезно, если средний гражданин обладает некоторым комплексом вины и благодарности за снисхождение».

Молчаливое, не зафиксированное государственными документами, но очевидное, согласие на плохую работу, развращая трудящихся, вырабатывает у них убеждение в необходимости — для них же — воспитателей, контролеров, дозорных. Испытания советской системы смертью Сталина, история послесталинского периода, продемонстрировали невозможность ее трансформации. Стало очевидным, что советская система, как яйцо идеально приспособлено для выполнения своей функции, но — как яйцо — не может быть изменено, только разбито.

Два главных испытания — реформой и «научно-технической революцией» — выдержала, преодолев их, советская система. Хрущев, стремясь улучшить сталинскую модель, использует излюбленный сталинский прием: укрупнения и разукрупнения министерств, создания новых административных единиц. Хрущев, выражаясь фигурально, переносит яйцо с места на место, подновляя на нем облезшую краску. В азарте «реформ», он добивается единственной подлинной реформы советской системы: принимается решение разрезать яйцо пополам, разделить коммунистическую партию СССР на две коммунистические партии: промышленную и сельскохозяйственную. После этого падение Хрущева стало лишь делом времени. Вторая половина 60-х годов, начало эры Брежнева, — время оживленных разговоров об экономической реформе, многочисленных публикаций — журнальных, газетных статей, книг. Многие виднейшие советские экономисты предлагают в конечном счете одно и то же — введение в советскую экономику элементов рынка, ослабление давления «директивного планирования», ограничение излишеств централизации. Экономисты указывают, что реформы решительным образом повлияют на отношение советских людей к труду, на психологию.

В 1983 г. стал известен «Новосибирский документ» — «закрытый» доклад, прочитанный на специальном семинаре, организованном экономическим отделом ЦК, Академией Наук и Госпланом СССР. По дошедшим сведениям, доклад был подготовлен сотрудниками Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии Наук под руководством академика Татьяны Заславской. Попав на Запад, доклад вызвал многочисленные комментарии: Т. Заславская откровенно говорила о «недостатках» советской экономической системы, о тенденции к снижению темпов роста национального дохода, «которые не обеспечивают ни требуемых темпов роста жизненного уровня народа, ни интенсивного технического перевооружения производства». Но главное внимание было уделено в докладе «производителям», об этом свидетельствует заголовок сообщения: «О необходимости более углубленного изучения в СССР социального механизма развития». Главным «недостатком» советской «системы управления экономикой» Т. Заславская считает ее «неспособность обеспечить нужные способы поведения трудящихся в социально-экономической сфере».

Основная проблема очевидна для всех: «производители» производят, работают очень плохо. Необходимо «изменить их поведение». Очевидны способы решения проблемы. Академик Заславская констатирует: «Административные методы управления здесь бессильны». Очевиднее всего, однако, нежелание менять что-либо в механизме системы. Нежелание партии.

Доклад Т. Заславской, произведший на Западе некоторую сенсацию откровенностью суждений о недостатках советской экономики, свидетельствует только о том, что особенности советской модели хорошо известны в СССР. Периодически становятся известны критические замечания специалистов, предлагающих улучшить «яйцо». В 1965 году, например, специалист по математической экономике А. Г. Аганбегян ставший позднее членом-корреспондентом Академии Наук в лекциях, прочитанных «для специалистов», говорил то же, что говорила 18 лет спустя Т. Заславская. Заславская отмечала, что тенденция к заметному снижению темпов проявилась в советской экономике «за последние 12—15 лет». Аганбегян относит ее еще дальше: «За последние 6 лет темпы развития нашей экономики снизились примерно в три раза». В 1982 г. директор Института автоматики и управления АН, академик В. Трапезников, остро критиковал систему центрального планирования. В 1982 г. критиковались те же недостатки, что в 1965 и в 1983 годах. Предлагались те же панацеи.

Еще более убедительно, чем крах всех попыток «реформировать» экономическую систему, о невозможности ее изменения свидетельствует отказ от волшебного ключа «научно-технической революции». Еще в 1954 г. «Краткий философский словарь» был совершенно категоричен: «Кибернетика — реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны… Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения — его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машин, в орудие производства и орудие войны». Не проходит и десяти лет, как партия полностью реабилитирует бывшую лженауку: «Кибернетика — наука об общих чертах процессов и систем управления…» Указывается на «перспективность» применения методов кибернетики в разных областях. В 60-е годы кибернетика становится модной, ибо обещает решение всех трудностей: единственно правильный научный метод понимания мира — марксизм-ленинизм получил единственную научную технику применения метода — кибернетику. Формулой коммунизма становится: советская власть плюс компьютеризация всей страны. В 1984 году заместитель министра внешней торговли СССР горевал: «Сначала кибернетику называли лженаукой, а теперь платим за импортные компьютеры миллионы рублей. И это не только чисто технологические или материальные потери». Заместитель министра хочет сказать о психологической «цене одной ошибки». В 60-е годы «ошибку» пытаются исправить.

Американский историк наук Лорин Граам вспоминает, что в начале 70-х годов ему показывали в Москве планы гигантской компьютерной системы, которую намеревались создать для «научного управления» экономикой. В конце 70-х годов советское руководство убедилось в принципиальной несовместимости компьютера и коммунизма. Электронные машины используются, естественно, там, где без них невозможно сегодня обойтись, т. е. прежде всего в военной промышленности. Отвергнут принцип «компьютеризации страны», как метода совершенствования системы, как метода существования модели.

Советское руководство поняло, что компьютеризация экономики станет подлинной реформой общества. Опасность состоит не только в необходимости давать правдивую информацию, монополия на которую укреплена очередным андроповским законом об «охране государственной тайны», не только в освобождении компьютериста из-под контроля.

Главная опасность в том, что компьютеризация лишает труд его идеологической функции. В популярной в 70-е годы пьесе Г. Бочкарева «Сталевары» положительный герой заявляет: «Тот, кто варит хорошую сталь — хороший человек». Но только руководство предприятия определяет, кто будет варить хорошую сталь, выполнять и перевыполнять план — кто будет «хорошим человеком».