Чудо

Чудо

Разве это не чудо?

И. Сталин

Таинственный, иррациональный характер происходившего не ускользнул от руководителей Октябрьского переворота, в первую очередь от Ленина. Революция была чудом, — не скрывал Ленин. Выступая на последнем в своей жизни съезде партии (1922), Ленин находит только мистическое объяснение неожиданному для него характеру государства, которое он строил четыре года: «Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то…» Таинственная рука повела советскую государственную машину не туда, куда должен был ее вести Ленин по научным законам, которые, как он верил, раскрыты ему до конца.

Чудо революции, чудо послереволюционного развития… Джордж Орвелл, подчеркивая превосходство романа Замятина «Мы» над романом Хаксли «Новый прекрасный мир», отмечает в первую очередь «интуитивное понимание /русским писателем/ иррациональной стороны тоталитаризма». В другом месте Орвелл говорит о могущественнейшем воздействии на умы «мистики революции». Надежда Мандельштам подтверждает наблюдение автора «1984»: «Слово „революция“ обладало такой грандиозной силой, что в сущности непонятно, зачем властителям понадобились еще тюрьмы и казни».

Мистическая цель — достижение Рая, повторение в гигантском масштабе эксперимента д-ра Франкенштейна и создание «по законам науки» Нового человека, превосходящего по всем статьям гомо сапиенс, созданного кустарным путем Богом — превратила «марксизм-ленинизм» в учение иррациональное, мистическое.

Цель, помещенная в будущее, непоколебимая убежденность в ее достижении (популярнейший лозунг «Коммунизм неизбежен!»), превращают чудо, перефразируя выражение Энгельса, в осознанную необходимость. Обещание чуда и ожидание чуда, необходимость чуда, становятся оборотной) стороной «научности» марксизма-ленинизма. Власть над материальными благами, власть над временем позволяют утверждать, что можно не только точно предсказать будущее, но и определить скорость прибытия к цели.

История советской системы становится историей обещания и ожидания чуда. Теория Ленина о слабом звене, которое позволяет разорвать цепь, превращается в учение об универсальном волшебном ключе, который открывает дверь в будущее. Октябрьский переворот был первым случаем использования «ключа»: революция в России должна была зажечь мировой пожар. Дверь приоткрылась лишь частично. Но это не смутило чародеев.

Открытие Лениным прямой связи между движением к коммунизму и цифрой (100 тысяч тракторов и мужик за коммунизм) дает чуду «научную» базу. Реальность чуда подтверждается цифрой. С начала 30-х годов она будет выражаться в процентах и приобретет магическую власть. Герой Александра Галича — идеальный советский рабочий, убеждая западно-германских туристов в преимуществах социалистического мира, легко доказывает: «И по процентам, как раз, отстаете вы от нас лет на сто!»

Идеология чуда строилась на двух элементах: спешке и гигантизме. Сталин открывает эру первых пятилеток лозунгом: темпы решают все! Гонку с капиталистическим миром под девизом «догнать и перегнать», вождь объявляет вопросом жизни и смерти: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет!» Сталин выбирает точное слово «пробежать» и дает ясное указание: 50—100 лет за 10 лет. Спешка одурманивает, не позволяет оглянуться, разобраться в происходящем, оценить средства и цели. Темпы — оправдывают все, становясь мощным психологическим средством принуждения, лишая одновременно воли к сопротивлению надеждой на близкое достижение Цели и передышку. Гигантизм — второй элемент идеологии чуда. Все работы, которые осуществляются в СССР, носят только колоссальные размеры. Во всяком случае так изображает пропаганда. В начале 30-х годов стали сооружаться совхозы-гиганты, получившие во владение десятки тысяч гектаров для производства невиданного количества зерна, мяса и других продуктов. Начинают сооружаться самые большие в мире гидроэлектростанции. Высаживаются лесные полосы, которые должны изменить климат страны. Строятся железные дороги, соединяющие континенты. Газопроводы, пересекающие Азию и Европу. Гигантские размеры работ изображаются, как чудо, возможное только в условиях социализма. Ироническое наблюдение — советские транзисторы самые большие в мире — хорошо выражает идеологическую потребность в гигантомании.

На протяжении семи десятилетий не прекращаются поиски универсального ключа: после мировой революции, тракторизации, электрификации, планификации, были «освоение целинных земель», превратившее миллионы гектаров земли в полупустыню и пустыню, посевы кукурузы на всей территории СССР, «химизация» и т. д. И каждый очередной волшебный ключ обещает решение всех вопросов. В сталинской магической формуле — «темпы решают все», меняется только первое слово: техника решает все, лесные полосы решают все, целина решает все, химия решает все, продовольственная программа (последний ключ Брежнева) решает все. Ю. Андропов начал новую эру старым лозунгом: дисциплина решает все.

Жажда чуда воспитывается во всех странах социалистического лагеря. Всюду ведутся поиски волшебного ключа, всюду магия цифр используется для одурманивания человека. «100 млн. тонн стали», которые потребовал Мао Цзе-дун, должны были «большим прыжком» перенести Китай в будущее; 100 млн. тонн сахара, которые во время «большой зафры» должны были произвести кубинцы в 1976 г., «вторая Польша», которую сооружал на западные кредиты Герек в 70-е годы — должны были открыть двери в рай.

Советский писатель В. Каверин говорит о том, что «ожидание чуда» получило «билет дальнего следования» в конце 20-х годов. В литературе ожидали чудесного появления — «шекспиров», которые не могли не появиться в советской литературе. Ожидание чуда, продолжает писатель, было перенесено «в лингвистику, в медицину, в физиологию. Т. Лысенко позаботился о том, чтобы в биологии оно получило поистине фантастическое развитие».

Надежда на чудо, необходимость в нем открывали широчайшую возможность для проходимцев и шарлатанов, знавших магические «слова» из идеологического словаря. Всемирную известность приобрела деятельность Т. Лысенко. Биолог Раиса Берг сравнивает деятельность Академии сельскохозяйственных наук, которой руководил Лысенко, с трудами академиков Лапуты, описанных Свифтом. Ученые в Лапуте вырабатывали новые способы повышения урожая. Они ставили своей целью заставить все растения плодоносить в назначенное им время и давать урожай в сто раз превышающий нынешний. Такие же цели ставили академики, работавшие под управлением Лысенко. Ни в Лапуте, ни в Москве результатов не было. Но академики там и тут настаивали на осуществимости проектов. Неудачи они объясняли происками врагов. Последователи Лысенко знали совершенно точно, что генетики, не верившие в чудеса, «блокируются с международной реакционной силой буржуазных апологетов», что те, кто утверждает «неизменность генов», утверждает одновременно «неизбежность капиталистической системы».

Привлекательность «учения Лысенко» для советских руководителей заключалась не столько в том, что он обещал вырастить сто колосьев там, где с трудом вырастал один, и таким образом подтвердить успех колхозного строительства. Деятельность Лысенко демонстрировала (должна была демонстрировать), что изменения внешней среды приводят к внутренним изменениям организма, которые передаются по наследству. Лысенко давал (обещал дать) главный волшебный ключ, — открывавший возможности переделки человека, создания Нового человека. Один из подручных Лысенко, выступая на знаменитой сессии Всесоюзной сельскохозяйственной академии в августе 1948 г., предлагал использовать этот «ключ» по отношению к врагам, сомневавшимся в справедливости «единственно правильной теории Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина»: «Пока мы не усилим наши «внешние воздействия» на умы наших противников и не создадим для них «соответствующие условия среды», нам их, конечно, не переделать». Наукоподобные выражения «внешние воздействия», «соответствующие условия среды» означали в данном случае требование ареста и заключения в лагерь биологов-генетиков.

Лысенко — наиболее яркий, принесший больше всего вреда — тип мошенника и проходимца, порождаемого ожиданием чуда. «Чудотворцы» появляются в советской ирреальности — и процветают до поры до времени — всюду. Широкую известность, например, получило «твердое обязательство» секретаря рязанского обкома партии А. Ларионова (в декабре 1959) увеличить за один год в три раза поставки мяса государству. Волшебное средство, найденное Ларионовым, поражало своей простотой: в области был забит весь скот, недостававшее мясо было куплено в соседних областях. Поняв, что на следующий год он не сможет повторить чуда, Ларионов застрелился. «Волшебное средство» секретаря рязанского обкома не было его изобретением — подобные методы практиковались в колхозном сельском хозяйстве постоянно. Колхозники Ленинградской области, например, от которых требовали сдачи богатого урожая кукурузы, очень плохо растущей на их почвах, но которая должна была расти, поскольку Хрущев нашел «ключ» кукурузации, ездили с картошкой на Украину, продавали там, покупали кукурузу и выполняли план.

Подводя итоги первой пятилетки, выполненной «в четыре года», Сталин повторяет как заклинание: «У нас не было черной промышленности… У нас она есть теперь… У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь… У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь…» Вождь представляет все эти достижения как чудо, как рождение на голом месте нового мира: достаточно было вождю махнуть волшебной палочкой. «Как могли произойти эти колоссальные изменения?… Не чудо ли это?» задает Сталин вопрос, зная, как всегда, ответ.

Чудом было изображение жизни — как чуда, придание реальности магического характера. Европейские принцы, нанимавшие алхимиков искать философский камень, искали чудесное средство, которое избавило бы их от материальных забот. Советский философский камень был действительно «философским», — от философии марксизма-ленинизма — но включал в сферу своего воздействия все население страны.

Чудом стала жизнь советских граждан. Надежда на завтра, ожидание чуда пронизывает бытие и быт советского человека. Илья Эренбург, на вопрос, почему он уцелел в годы террора, отвечал «не знаю», но добавлял: «Будь я человеком религиозным, я, наверное, сказал бы, что пути Господа Бога неисповедимы». Не будучи религиозным, Эренбург размышляет по-советски: «Я… жил в эпоху, когда судьба человека напоминала не шахматную партию, а лотерею». Писатель хочет сказать, что он спасся чудом, ибо выигрышный билет в лотерее — чудо, феномен необъяснимый рационально. Эренбург говорит: пути советской власти неисповедимы. С ним согласна Надежда Мандельштам: «То, что уцелели свидетели той эпохи и кучка рукописей, надо считать чудом». С ними совершенно согласен Никита Хрущев: «Вот это я и называю это лотерейным билетом, что я вытащил лотерейный билет, значит. И потому я остался в живых…»

Чудом становится спасение от ареста и получение после многочасового стояния в очереди мяса либо туалетной бумаги. Магический мир «реального социализма» отличается от магического мира первобытного человека только тем, что идол, которому все должны молиться, называется Планом, Наукой, познавшей точные законы природы и общества Партией. Чудо становится рациональной частью советской жизни. Слова Эренбурга и Хрущева о судьбе человека, напоминающей лотерею, верны не только для их времени, но и для следующих десятилетий — для советской системы. Особенность магического советского мира в том, что лотерея официально называется «шахматами».

После первых полетов спутников был выпущен антирелигиозный плакат, изображавший космонавта в небе, констатировавшего: «Бога нет». Наука и техники убедительно опровергли предрассудки, веру в религиозные чудеса! Поощряется в связи с этим вера в «подлинные» научные чудеса, в магию науки и техники.

Вера в «научное чудо», в волшебные способности «партии и правительства», поощряются, как средства, подменяющие веру в Бога. Атмосфера магии и колдовства объясняет поразительную восприимчивость советских людей к наукоподобным чудесам.

В конце 60-х годов приобрела популярность попытка объяснить происхождение христианства на строго научной основе. Филолог В. Зайцев опубликовал в журнале «Байкал» статью «Боги приходят из космоса». По его расчетам, около двух тысяч лет назад к западу или северо-западу от Египта приземлился космический корабль, с которого на землю сошел Иисус Христос. Все аргументы В. Зайцев черпал из «Библии»: Вифлеемская звезда — космический корабль, идущий на посадку; слова Христа: «Я сошел с неба», «царство мое не от мира сего», «царство мое на небесах» — объяснялись буквально: на небе, значит, в космосе.

Официальные идеологи сочли гипотезу Зайцева настолько опасной, что поручили ее опровержение сначала специалисту-астрофизику, который доказывал, что нет оснований предполагать будто Землю посетил космический корабль, а затем специалисту-пропагандисту, который обозвал В. Зайцева «объективным союзником богословов».

Необычайную популярность приобрела в СССР парапсихология. Советский писатель рассказывает о сеансе парапсихологии, организованном в театре: «И он вспомнил, где видел такие лица, — в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать». Жажда веры находит свое выражение в вере в «научное чудо»: наука становится легитимацией веры. Посещение церкви может иметь неприятные последствия, посещение «научных» сеансов, где показываются чудеса, поощряется, как свидетельство прогрессивного мировоззрения. Легенды о чудесных способностях грузинской целительницы Джуны приобрели характер научных законов, когда стало известно, что Джуна лечила руководителей партии и правительства — жрецов Единственной и Самой Передовой Науки. И даже — Самого — Верховного Жреца.

В журнале Союза белорусских писателей публикуется стихотворение, в котором поэт утверждает право советского человека звонить Ленину:

«Имеем право мы: Буди!

Имеем право мы: Звони!…

Не стерпишь ты, я не смолчу.

Мы все позвоним Ильичу!»

Телефонный звонок в мавзолей Ленину с точки зрения советского поэта совершенно реален, в нем нет ничего мистического, ибо со всех стен глядят на советских граждан слова партийной заповеди № 1: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить; Ленин — вечно живой. Телефонный звонок Ленину — одновременно обращение к мифу за помощью[8] и твердая уверенность в возможности чуда. В замечательном рассказе Верую Василий Шукшин представляет трагическое состояние советского человека, у которого ампутирована душа, который физически страдает от метафизической пустоты. Пьяный герой рассказа вместе с пьяным священником кричат, убеждая себя: «Верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В космос и невесомость! Ибо это объективно!.. Верую!…»

Мистицизм, непоколебимая вера в чудеса, в Чудо, неотделимы от «единственно верной» идеологии. Невозможность достижения обещанного рая, невозможность — повседневная — выполнения плана, невозможность удовлетворения бытовых нужд населения неизбежно ведет к мистическим объяснениям неудач и мистическим обещаниям Чуда. Неудачи на пути к неизбежной цели — результат препятствий, которые можно преодолеть «волевым усилием». Вожди, которых, как правило, и справедливо, обвиняют в цинизме, одновременно искренне верят в возможность чуда, устранения всех препятствий и сокращения дороги. Ален Безансон говорил, что они верят, что знают. Можно добавить: они твердо верят, что знают о неизбежности явления чуда.

В научно-фантастическом рассказе под выразительным заглавием Волевое усилие изложена — в сатирическом тоне — суть советской «научной мистики» или «мистической науки»: пришелец из будущего, явившись в сегодняшнее советское конструкторское бюро, обнаруживает, что порядки, вернее, беспорядки в бюро таковы, что нужные ему детали в срок, по плану, сделаны быть не могут. Поскольку детали ему совершенно необходимы, он прибегает к «волевому усилию», к способу, освоенному в будущем — и чудесным образом выполняет план, обеспечивая всех сотрудников бюро квартальной премией.24 В рассказе осуществляется мечта каждого советского человека: мечта о чуде, которое помогло выполнить план.

Вера в чудо объединяет руководителей и руководимых, создает между ними мистическую связь, исключающую иностранцев, чужеземцев. Мистическая вера в чудо — и есть основа советской идеологии. Советская идеология научна, ибо — недоказуема. Верна — ибо чудо, которое не пришло сегодня, может прийти завтра. Она не требует «веры» в марксизм-ленинизм, в коммунизм, какую нередко требуют от советского человека на Западе. В рассказе «Верую» пьяный герой прямо спрашивает священника, проповедующего пантеизм: «В коммунизм веришь?» И слышит в ответ: «Мне не положено». Этот уклончивый ответ выражает кредо советских идеологов. Советским людям, новому Советскому Человеку «не положено» верить в коммунизм, в теорию, вызывающую, как все теории, споры, дискуссии, нуждающуюся в проверке. Советскому человеку «положено» верить в Чудо, ждать Чуда. Как говорит персонаж пьесы А. Арбузова «Воспоминания», с успехом шедшей в 1982 г. на советских сценах: «Пока мы есть, мы ждем чудес…»

Необходимо только одно: соблюдение ритуала, использование ритуального языка, отказ от других верований.

Роль ожидания чуда, надежды на чудо в формировании менталитета была испытана в экстремальной ситуации — в лагере. Варлам Шаламов, принесший свидетельство о поведении человека перед лицом смерти на Колыме, в девятом кругу ада, категоричен: «Надежда для арестанта — всегда кандалы. Надежда — всегда несвобода. Человек, надеющийся на что-то, меняет свое поведение, чаще кривит душой, чем человек, не имеющий надежды». Тадеуш Боровский, переживший Освенцим, принес подобное свидетельство: «Никогда в истории человечества надежда не была такой сильной, но никогда она не причинила столько зла, сколько в этой войне, в этом лагере. Нас не научили отказываться от надежды и поэтому мы погибаем в газовых крематориях».

Александр Солженицын подтверждает наблюдения Шаламова и Боровского. Заключенный инженер Бобынин, осужденный на 25 лет, вызванный к министру государственной безопасности Абакумову, заявляет, что его нельзя заставить работать, ибо у него нет ничего: «Вообще, поймите и передайте там, кому надо выше, что вы сильны лишь постольку, поскольку отбираете у людей все. Но человек у которого вы отобрали все — уже не подвластен вам, он снова свободен».

Ожидание чуда, которое воспитывают в советском человеке, становится опиумом, позволяющим ему довольствоваться своим положением.