Воспитание

Воспитание

Зачем народу, чтобы его воспитывали? Какая дьявольская нужна гордыня, чтобы навязать себя а воспитатели!… Стремление к образованию народа подменили лозунгом об его воспитании.

Надежда Мандельштам

Первый пятилетний план, утвержденный в 1929 году, официально начался в 1928 г. 13 октября 1928 г. Известия сообщили: «В нашей системе научного планирования одно из первых мест занимает вопрос о плановой подготовке новых людей — строителей социализма. Наркомпрос создал уже для этого специальную комиссию при Главнауке, — комиссию, которая объединит разрозненную работу педагогических, психологических, рефлексологических, физиологических, клинических институтов и лабораторий, организует по единому плану их усилия по изучению развивающегося человека, вольет это изучение в русло практического обслуживания задач социалистического воспитания и социалистической культуры». Было естественно, что важнейшим объектом «социалистического воспитания» становится ребенок. Выступая на Тринадцатом съезде партии (1924), Бухарин объявляет: «Судьба революции зависит сейчас от того, насколько мы из молодого поколения сможем подготовить человеческий материал, который будет в состоянии строить социалистическое хозяйство коммунистического общества».

Школа

Начальным этапом обработки «человеческого материала» была школа. В числе первых актов советского правительства было уничтожение старой системы образования. Чтобы построить новую школу, — писал В. Лебедев-Полянский, один из руководителей наркомпроса, — надо убить старую школу. Радикальность «Положения о единой трудовой школе», закона, принятого в ноябре 1918 г., не уступала радикальности Октябрьского переворота. Ликвидировались все «атрибуты старой школы»: экзамены, уроки, задания на дом, латынь, ученическая форма. Управление школой передается в руки «школьного коллектива», в который входят все ученики и все школьные работники — от учителя до сторожа. Отменяется слово «учитель» — он становится «школьным работником», шкрабом. Непосредственное руководство осуществляется «школьным советом», включающим всех «шкрабов», представителей учеников (с 12-летнего возраста), трудового населения и отдела народного образования.

«Новая школа» решительно отвергла старые методы обучения, обратившись к наиболее современным педагогическим теориям, как русским, так и иностранным. В частности, большим успехом пользуются книги американского философа Джона Дьюи, которые в большим количестве переводятся на русский язык. Советская школа 20-х годов — самая передовая в мире — по методике преподавания, по формам самоуправления. Педагоги-революционеры предвидят в скором времени полную победу: «Государство отмирает. Мы переходим из царства необходимости в царство свободы… В той же степени меняется значение педагогики… Познание человека и способность воспитывать человека приобретают решающее значение…» Школа, — утверждают теоретики-марксисты, — возникла вместе с государством, вместе с ним она исчезнет. Она станет местом игры, клубом. Ее заменят: коммунистическая партия, советы депутатов, профсоюзы, заводы, политические собрания, суды.

Авторы революционных педагогических теорий были убеждены в том, что «новое» и «революционное» — синонимы, что революционное тождественно новому и наоборот.

В конце 20-х годов они обнаруживают, что ошибались. Государство не собирается отмирать. Оно начинает крепнуть с каждым днем: Сталин не жалеет для этого усилий. Одновременно меняется отношение к школе. В 30-е годы ей возвращаются все атрибуты «схоластической феодальной школы». Все эксперименты в области методов и программ обучения объявляются «левацким уклоном» и «скрытым троцкизмом». Знаком разрыва с политикой строительства «новой школы» была замена на посту наркома просвещения Анатолия Луначарского (занимавшего этот пост с ноября 1917 г.) партийным деятелем, долгие годы занимавшим должность начальника Политуправления Красной Армии, Андреем Бубновым.

Поворот был на 180°: вместо самоуправления — единоличная власть директора и «твердая дисциплина», вместо коллективной формы обучения («бригадный метод») — традиционные классы, уроки, расписание. В 1934 г. вводятся «стабильные» учебные планы и «стабильные учебники»: по всему Советскому Союзу все школы в одно и то же время учат то же самое по тем же самым учебникам. По каждому предмету вводится один учебник, утверждаемый ЦК.

Поворот на 180° не означал изменения цели. И Луначарский, и Бубнов были старыми большевиками, знавшими чего они хотят. Спор о характере школы касался не принципа, но методов, техники обработки человеческого материала. Основная проблема заключалась в необходимости сочетать воспитание нового человека и его образование. В первые послереволюционные годы революционная школа была необходима, в первую очередь, как инструмент разрыва с прошлым. разрушения дореволюционных общественных связей. В 1918 г. на съезде работников народного просвещения было сказано ясно и недвусмысленно: «Мы должны создать из молодого поколения поколение коммунистов. Мы должны из детей — ибо они подобно воску поддаются влиянию — сделать настоящих, хороших коммунистов… Мы должны изъять детей из-под грубого влияния семьи. Мы должны их взять на учет, скажем прямо — национализировать. С первых же дней их жизни они будут находиться под благотворным влиянием коммунистических детских садов и школ. Здесь они воспримут азбуку коммунизма. Здесь они вырастут настоящими коммунистами».

По мере созревания советской системы, в сталинскую эпоху, когда с помощью режущих, колющих, стреляющих инструментов моделировался новый мир, менялся облик школы. «…Интересы государства и школы, — пишет советский историк, — слились воедино, идея автономии школы приобрела контрреволюционный характер…» Изменились родители, родилась советская семья и государство берет ее на службу, как помощника в деле воспитания молодежи. Цель остается прежней. Проф. Медынский, один из активнейших педагогов сталинского времени, повторяет в 1952 году формулу 1918 года почти без изменений: «Советская школа, в том числе и начальная, воспитывает своих учащихся в духе коммунистической морали». Проходит четверть века и опять: «Центральной задачей воспитательной работы является формирование у молодежи коммунистической нравственности». Цитата из Ленина дополняет неизменную формулу: «В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма. Вот в чем состоит и основа коммунистического воспитания, образования и учения». В преамбуле проекта ЦК КПСС о направлениях реформы советской школы, опубликованного в январе 1984 года, утвержденного ЦК и Советом министров в апреле того же года, цитировались указания Ю. Андропова: «Партия Добивается того, чтобы человек воспитывался у нас не просто как носитель определенной суммы знаний, но прежде всего — как гражданин социалистического общества, активный строитель коммунизма…» Закон о школе, утверждавший проект ЦК, заканчивается указанием: «Повысить авангардную роль и ответственность учителей-коммунистов за коренное улучшение качества обучения и коммунистического воспитания подрастающего поколения».

Советская школа была самой революционной в мире, затем она стала самой реакционной, и наиболее консервативной в мире. Но ни на минуту партия не упускала из виду цель: создание Нового человека. Школа на всем протяжении советской истории остается могучим инструментом достижения этой цели. В 20-е годы, когда для обучения используются самые передовые для того времени педагогические теории (прежде всего западные), виднейшие советские педагоги утверждают: без коммунизма нам не нужна грамотность.

Необходимость обладания «определенной суммой знаний», как выражался Андропов, не отрицалась: практическая нужда в них была очевидна. Но обучение «знаниям» носило всегда вторичный характер, было, как бы, необходимым злом, дополнительным элементом воспитания, убеждения, формирования. История советской школы может рассматриваться как история поисков наилучшего сочетания воспитания и образования, как история разработки технических методов, позволяющих превратить образование в носителя воспитания, пронизать все учебные предметы «идейностью».

Автор «методики политграмоты», обязательной в начале 20-х годов, настаивал на возможностях, скрытых, например, в арифметике. Учителям предлагалось строить задачи так: «Восстание парижского пролетариата с захватом власти произошло 18 марта 1871, а пала парижская коммуна 22 мая того же года. Как долго существовала она?» Автор методики добавляет: «Естественно, что в этом случае арифметика перестает служить оружием в руках буржуазных идеологов». Во второй половине 50-х годов в ученом труде о сказках указывались направления их «правильной трактовки» при работе с детьми: «В сказках о животных правдиво показана исконная классовая вражда между угнетателями крепостными и угнетенным народом… „Баба-яга“, „хозяйка“ леса и зверей, изображена, как настоящий эксплуататор, угнетающий своих слуг-зверей…» В конце 70-х годов в методическом пособии академик И. Кикоин, говоря о теории относительности, подчеркивал ее значение тем, что «В. И. Ленин, не будучи физиком, глубже понял значение теории относительности А. Эйнштейна для физики, чем многие крупные ученые того времени…»

Подкрепление авторитета А. Эйнштейна всемогущим авторитетом В. И. Ленина наиболее выразительный пример подчиненности «знания» — «идейности». Дело не только в том, что «Материализм и эмпириокритицизм», в котором, якобы, Ленин «понял значение теории относительности», был написан в 1908 г., опубликован в 1909 г., а первая статья Эйнштейна была опубликована в 1905 г., но в окончательном виде его теория была изложена только в 1915 г. Дело не только в том, что Ленин не упоминает Эйнштейна, ибо не знает его в 1908 г. В 1953 г. теория Эйнштейна считалась антинаучной», в 1954 г. автора теории относительности упрекали в том, что «под влиянием махистской философии» он дал «извращенное, идеалистическое толкование» своей теории. Только в 1963 г., через десять лет после смерти Сталина, «Философский словарь» объявляет, что «теория относительности целиком подтверждает идеи диалектического материализма и те оценки развития современной физики, которые были даны Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме».[15] В 1978 г. объявляется, что значение теории Эйнштейна определяется прежде всего тем, что Ленин первым обнаружил ее значение.

Задача, поставленная перед советской школой, объясняет живейший интерес, который проявляется с начала 20-х годов к физиологии и психологии, как инструментам воспитания, убеждения. Поскольку «главным практическим вопросом», выдвинутым новым общественным строем, был «вопрос об изменениях массового человека в процессе социалистического на него влияния», постольку вопрос этот являлся «педологическим»: «Именно в детстве в эпоху развития, роста человека среда оказывается наиболее могущественным, решающим фактором… определяющим все основные перспективы дальнейшего бытия человека». В поисках «энергичного ускорения нашей творческой изменчивости», педологи в первую очередь обращаются к учению физиолога Ивана Павлова об условных рефлексах, потому что «центр этого учения в внешней среде и ее раздражителях».

Воспитатели мечтают об использовании новейших достижений советской науки, которая в 20-е и 30-е годы активно ищет возможности переделки психологии и физиологии человека. Ученые и псевдо-ученые объявляют о чудесных открытиях и «открытиях», которые дают возможность вернуть молодость, начать изготовление — на конвейере — социалистического человека. Повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце», написанная в 1925 г. и никогда не опубликованная в СССР, хорошо передает атмосферу времени — ожидания чуда, эликсира молодости, вечной жизни. Александр Богданов, философ и врач, один из основателей русской социал-демократической партии, умирает в 1928 г. в результате неудачного опыта по переливанию крови, сделанного для доказательства возможности омолаживания и теории о всеобщем братстве людей. Исследовательский институт был передан в распоряжение проф. Казакова, объявившего, что он нашел чудодейственное лекарство — лизаты. В 1938 г. И. Казаков, арестованный по делу Бухарина и обвиненный в убийстве председателя ОГПУ Менжинского, был расстрелян. Из его показаний следует, что он лечил своими волшебными лизатами прежде всего советских руководителей. В 1937 г. наркомздрав создал в Ленинграде клинику восточной медицины на 50 коек, способную обслуживать 200–300 пациентов в месяц. Быть может, лучшим свидетельством, характеризующим атмосферу ожидания чуда, веры в него, было имя руководителя новой клиники — специалиста по тибетской медицине — доктор Бадмаев. Это же имя носил один из предшественников Распутина при царском дворе — монголо-бурятский врачеватель Бадмаев.

Различие между Жамсарыном Бадмаевым, который чудесными травами лечил царскую семью, и доктором Н. Н. Бадмаевым, советским врачом, лечившим «трудящихся СССР», было в том, что последний работал «по плану» и на основе «материалистической философии».

Условные рефлексы, лизаты, тибетские травы, изучение «мозгового барьера» — подлинная наука и шарлатанство прекрасно уживались, если делали своей отправной точной утверждение о прямой связи между внешней средой и психикой, если обещали воздействуя на внешнюю среду переделать психику человека. В этой атмосфере появление крупнейшего из шарлатанов двадцатого века — Т. Лысенко — было неизбежно. Если бы замечательная идея переделать природу на основании учения Сталина не пришла в голову агроному в Гяндже, она бесспорно пришла бы кому-нибудь другому. Эта идея носилась в воздухе, была необходима, она выражала дух времени, суть «рациональной» советской идеологии.

Талантливый психолог А. С. Выготский обосновывает роль воспитателей в обществе, развивая теорию И. Павлова о второй сигнальной системе — промежуточной структуре, которая фильтрует стимулы-сигналы физического мира. Мозг ребенка или человека только что обученного грамоте, — объяснял Выготский, — обуславливается взаимодействием стихийных и нестихийных концептов. Авторитарная воспитательная система, питая ум объекта организованными концептами, позволяет оформлять и контролировать стихийные элементы.

Вывод из всех этих теорий был очевиден: возможность обработки человеческого материала научно доказана, ее следует начинать как можно раньше. Доктор Залкинд констатирует в конце 20-х годов, что в СССР «вскрыты совершенно новые, богатейшие педагогические возможности в яслевом возрасте, — возможности неизвестные западной яслевой практике». Он продолжает: «Не менее богатый и не менее оптимистический материал по вопросу об изменчивости доставил советской педологии дошкольный возраст… Появился новый дошкольник, растущий при нашей педагогической целеустремленности».[16] А. Луначарский категоричен: «Мы знаем, что развитие тела ребенка, включая нервную и мозговую систему, является действительным объектом нашей работы… Человек представляет собой машину, которая функционирует таким образом, что вырабатывает то, что мы называем правильными психическими Феноменами… Человек… это кусок организованной материи, которая думает, чувствует, видит и действует».

В последующие десятилетия произошли немалые внешние изменения: в 1936 г. была ликвидирована педология, объявленная «буржуазной антинаукой», вычеркнуты из памяти многие имена корифеев педагогики, психологии, физиологии и биологии — знаменосцев науки сталинского периода, исчезла присущая послереволюционной эпохе откровенность мечты о чуде. Постоянным остается стремление обрабатывать ребенка, начиная воздействие как можно раньше. Устав детского сада, утвержденный в 1944 г., гласит: «Воспитывать любовь к советской Родине, к своему народу, его вождям, Советской Армии, используя богатства родной природы, народного творчества, яркие события в жизни страны, доступные пониманию детей». Новая «Программа дошкольного воспитания в детском саду», одобренная в 1969 г., предлагает уделять внимания «формированию с малых лет таких важных моральных чувств, как любовь к Родине, советскому народу, основоположнику Советского государства В. И. Ленину, уважительного отношения к трудящимся разных национальностей».

Продолжаются интенсивные «психофизиологические и педагогические исследования» детей раннего возраста, свидетельствующие «о больших познавательных возможностях детей двух первых лет жизни», о роли «ориентировочных рефлексов». В Институте дошкольного воспитания Академии педагогических наук ведутся специальные психологические и психолого-педагогические исследования развития эмоциональных процессов в дошкольном возрасте, «их значения для формирования общественных мотивов поведения».

Внешние изменения, происходившие в области воспитания в первой половине 30-х годов, точно отражавшие процесс строительства социалистической утопии, знаменовали переход к новой технике обработки человеческого материала. Главным направлением становится не изменение среды, которое повлекло бы за собой изменение человека, но тренировка, которую, как обиженно писал А. Залкинд, «злейшие враги называют дрессировкой детей».

«Дрессировка, методы гипнотического, террористического давления на детей» были точным определением техники, используемой советской педагогикой. Постепенно, с начала 30-х годов, техника воспитания совершенствуется. Меняется отношение к идеологии: она перестает быть системой взглядов, основанных на определенных незыблемых понятиях, и превращается в систему сигналов, излучаемых Высшей Инстанцией. Исчезает необходимость в «вере»: истребление «идейных марксистов» в годы террора сигнализировало начало новой эпохи.

Великолепной иллюстрацией неограниченных возможностей, которые открылись перед педагогикой, может быть песенка, которую поют дети в яслях, едва научившись говорить. Два десятка лет советские дети пели: «Я маленькая девочка, играю и пою. Я Сталина не знаю, но я его люблю». В середине 50-х годов текст был изменен: «Я маленькая девочка, играю и пою. Я Ленина не знаю, но я его люблю». Значение имеет выражение любви к неизвестному божеству, не имеет никакого значения его имя.

Метод тренировки (или дрессировки) требует неустанного повторения одних и тех же движений — или слов. Необходима также модель, демонстрирующая правильные движения, говорящая: делай как я! После поколения, натренированного на модели Сталина, растут поколения, тренируемые на модели Ленина. Сигнал — «Ленин» — поступает в мозг советского ребенка сразу же после рождения. Открыв глаза он видит портреты Вождя, среди первых звуков — имя Вождя, среди первых слов — после слова «мама» — «Ленин». «Когда приходит в первый класс простой веснушчатый мальчишка, он это слово первый раз читает в самой первой книжке». Так, совершенно точно, констатирует поэт М. Дудин подлинный факт: первое слово, прочитанное советским ребенком — Ленин. Рекомендательный список книг для чтения для школьников первых восьми классов озаглавлен: «Ленин — партия — народ — революция». Первая рекомендованная книга: «Жизнь Ленина». Избранные страницы прозы и поэзии в 10 томах. В списке, насчитывающим 78 страниц, десятки книг о Ленине: стихи, проза, пьесы, воспоминания.

Тысячи анекдотов, высмеивающих обожествление Вождя, это попытка вырваться из гипнотического сна, в который погружают советского человека. Но и высмеивающие Ленина анекдоты имеют своим сюжетом Ленина. Культовая модель позволяет создать ритуал поклонения, который остается неизменным, в котором имя наследника Ленина может заменяться как отработанная деталь машины. Девятнадцатый съезд Комсомола (1982) заверил партию, что «будет растить сознательных борцов за коммунистические идеалы, воспитывать ребят на примере жизни и деятельности великого Ленина…», добавив: «Ярким примером беззаветного служения делу коммунистического обновления мира является для нас жизненный путь верного продолжателя дела великого Ленина, выдающегося политического и государственного деятеля современности, неутомимого борца за мир и социальный прогресс, мудрого наставника молодежи товарища Леонида Ильича Брежнева». Ровно через два года молодой рабочий московского завода заверял нового генерального секретаря: «У нас есть с кого брать пример, у кого учиться… Перед нами Ваш яркий жизненный путь, Константин Устинович». Назвать жизненный путь К. У. Черненко «ярким» — возможно самая большая гипербола с тех времен, когда Сталин был назван величайшим гением всех времен и народов. Но молодой рабочий не искал гипербол, сравнений, он не выражал собственных чувств — он участвовал в ритуале.

Вождь — основная модель, основной образец. По его образу и подобию создаются работниками культуры — писателями, кинематографистами, художниками и т. п. — уменьшенные модели — положительные герои. ЦК КПСС в очередном постановлении («О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства») дает все тот же заказ: «Новые поколения советских людей нуждаются в близких им по духу и времени положительных героях».

Особое место в галерее положительных образцов занимают герои детской литературы. Детские писатели воспевают мальчиков и девочек, готовых на подвиг, совершающих героические поступки, жертвующих собой ради Родины. Детей убеждают в необходимости уничтожать врага и умирать. Автор очерков по истории советской детской литературы подчеркивает исключительное достоинство творчества классика литературы для детей Аркадия Гайдара: «впервые в детской литературе Гайдар вводит в книгу, повествующую о советском детстве, понятие «измены». Павлик Морозов стал первым положительным героем детской советской литературы, ибо он разоблачал «измену» (отца) и погиб, выполнив свой долг. Отмечая 50-летие со дня смерти юного отцеубийцы «Комсомольская правда» подчеркивала значение «легендарного подвига» в деле воспитания советских детей и взрослых. Через полвека после рождения «легенды» о Павлике, журнал «Юность» опубликовал повесть Е. Марковой «Подсолнух», рассказывающую о молодом, талантливом художнике, который служит пограничником. Заметив с вышки уходившего за границу врага (никто другой «нарушать» границу не может), советский пограничник прыгает: «Он прыгнул на ту ненавистную спину, чувствуя в себе сто лошадиных сил. Услышал чужое прерывистое дыхание и стиснул зубы на соленой шее». Юноша разбивается насмерть, но выполняет свой долг. Перед смертью, в больнице, он сознает, что поступил совершенно правильно, что иначе советский человек поступить не мог. Женщина-врач, пришедшая к умирающему, выражает общие чувства: «То, что он сделал, достойно самых высоких слов…»

Галилей в пьесе Брехта говорит: несчастна страна, которая нуждается в героях. Если согласиться с этим, то нет сомнения, что Советский Союз — самая несчастная страна в мире. Не только потому, что ей нужно бесчисленное количество героев — популярная песня гласит: когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой. Несчастье страны определяется прежде всего тем, каких героев она хочет иметь. Советских детей, молодежь учат на примерах героев-солдат и героев-полицейских. В 1933 г. Горький с удовлетворением отмечал: «…Мы начинаем создавать красноармейскую художественную литературу, которой нигде не было — и нет». Сегодня миллионными тиражами выходят книги о войне, разведчиках, милиционерах, работниках «органов». О них рассказывают кино- и телефильмы, пьесы, песни, картины, скульптуры. В Центральном музее МВД СССР специальная экспозиция посвящена А. М. Горькому, объявленному шефом милиции и «органов». Вдохновленные этими героями, школьники участвуют в регулярно организуемых военно-спортивных играх «Орленок» и «Зарница». В организации и проведении этих игр участвуют: ЦК ВЛКСМ, министерство обороны, министерство просвещения, министерство высшего и среднего специального образования, Госкомитет по профтехобразованию, ЦК ДОСААФ СССР, Спорткомитет СССР, Союз общества Красного Креста и Красного Полумесяца СССР.

В «Зарнице» участвуют школьники младших классов (первый — седьмой), в «Орленке» — ученики старших классов (восьмой — десятый). В 1984 г. в «военно-спортивной игре „Орленок“ участвовало 13 миллионов школьников»: они соревнуются в стрельбе, метании гранаты, преодолении заграждений, преодолении местности пораженной атомным взрывом (в специальном защитном костюме), в военной маршировке. «Орлята», сообщает советский журналист с восторгом описывающий «игру», «изучают историю Советских Вооруженных Сил, занимаются тактической подготовкой…» В «Зарнице» и «Орленке» участвуют и мальчики, и девочки.

Командование военными играми (профессиональные военные в генеральских чинах), кроме «Орленка» и «Зарницы» регулярно проводит, начиная с 1973 г.: в октябре — юнармейское троеборье, в ноябре-декабре — конкурс «Дружные и сильные», в январе-феврале — операцию «Дорогой героев», в марте — операцию «Защита», в апреле — операцию «Снайпер», в мае — «Дельфин».

«Военно-патриотическое воспитание» начинается с яслей, продолжается в детском саду и в школе, — оно составляет важнейший элемент советской системы воспитания и образования. «Основная образовательно-воспитательная задача советской школы, — говорится в работе, подготовленной сотрудниками Академии педагогических наук СССР, — сформировать у молодого поколения марксистско-ленинское мировоззрение, воспитать убежденных материалистов, стойких борцов за мир». Ответственнейшая задача — пропитать каждый учебный предмет «системой основных мировоззренческих идей». Методистам вменяется в обязанность помнить о необходимости «воспитания в процессе обучения и подчеркивать «идейную направленность» каждого учебного предмета.

Достаточно сравнить методические указания, отделенные четвертью века, чтобы обнаружить их непоколебимое постоянство. В 1952 г.: «Курс истории имеет большое воспитательное значение — подводит учащихся к марксистско-ленинскому пониманию истории». В 1977: «Особое значение для воспитания в школе имеет цикл историко-обществоведческих гуманитарных наук. В школе закладываются основы научного понимания развития общества, марксизма-ленинизма». Совершенно очевидно, что гуманитарные науки особенно удобны для внедрения в них идейности». Но советские методисты не забывают и естественных наук. В 1952 г. указывалось: «С 1949 г. преподавание анатомии и физиологии человека в значительной степени перестроено на основе учения великого русского физиолога И. П. Павлова, а преподавание основ дарвинизма строится на учении И. В. Мичурина». В 1977 г.: «Изучение цикла биологических дисциплин влечет за собой убеждение в отсутствии в природе божественного начала, помогает формированию твердой атеистической позиции». В 1952 г. в числе главнейших задач курса химии: «Ознакомить учащихся с научными основаниями химических производств и с ролью химии в военном деле; содействовать развитию у учащихся материалистического мировоззрения». В 1977 г.: школа должна познакомить с основами ядерной физики и химии, которые дают возможность школьнику, «глубоко обдумывающему эти явления не прибегать к гипотезе бога… Физика и математика… это не только техника, но и экономика, это и производительность труда; следовательно, это и общественная категория, имеющая прямое отношение к строительству коммунизма». В 1984 г., уже после утверждения нового закона о школе, подчеркивается: «Весь учебный процесс должен в гораздо большей мере стать носителем мировоззренческого содержания. Задача эта решается в процессе преподавания практически всех предметов и гуманитарного, и естественного цикла».

Особый характер советского образования, которое прежде всего является воспитанием, определяет «новый психолого-дидактический подход к изучению учебной программы». В его основе дедуктивный метод изложения материала. Советская педагогическая наука установила, что «более раннее теоретическое обобщение получаемых знаний делает обучение более осознанным…» Все «обобщения», все исходные теоретические данные «опираются на марксизм-ленинизм». Метод обучения состоит в изложении материала «от известного» к «известному»: от марксистско-ленинских обобщений к марксистско-ленинским фактам. Таким образом устраняются возможности самостоятельного мышления, вопросы, сомнения. От советских школьников требуется — «для повышения теоретического уровня образования» — изучение «произведений классиков марксизма-ленинизма, важнейших документов КПСС и советского государства, международного коммунистического и рабочего движения на уроках истории, обществоведения, литературы и других предметов».

За этим перечнем «теоретических текстов» скрываются речи очередных генеральных секретарей, очередные постановления ЦК. «Повышение теоретического уровня» сводится в конечном счете к заучиванию актуального политического словаря.

Демонстрацией универсальности методов формирования советского человека был анализ польских школьных учебников, сделанный в 1980 г. Богданом Цивинским. Он выделил четыре переплетающиеся идеологические задачи, выполняемые учебниками: формирование марксистского взгляда на мир, человека, общество, культуру, экономику и различные исторические и современные социальные проблемы; атеизация сознания; подчинение исторической и актуальной информации русским и советским интересам; всестороннее представление современного польского государства, как социалистической родины, единственного безусловно достойного объекта подлинных патриотических чувств.

Английский историк Сетон-Уотсон с неукротимым оптимизмом констатировал в 1975 г.: «Рост материального благополучия /в СССР — М.Г./… сопровождался быстрым развитием образования на всех уровнях… Следовавшие одно за другим поколения молодых людей учились думать». Английский историк не учитывал, что советский метод обучения имеет целью помешать школьникам думать.

Поскольку партия руководит школой, ЦК КПСС подготовил проект школьной реформы, утвержденный в апреле 1984 г. Но даже КПСС не может обойтись в школах без учителей, «ваятелей духовного мира юной личности», как говорится в законе о школе. Роль учителя, как инструмента проведения партийной политики, как «ваятеля» советского человека, объясняет его положение в обществе. «Социологические исследования свидетельствуют, что престиж учительской профессии среди молодежи недопустимо низок», — с горечью констатировал в 1976 г. советский учитель. В повести Вениамина Каверина «Загадка», опубликованной в 1984 г., учительница жалуется: «…Я, например, в незнакомом обществе, где-нибудь на пляже, стесняюсь признаться, что я учительница. Бывают профессии престижные: директор обувного или продовольственного магазина, художник, товаровед, артист, заведующий гаражом. А преподавание — профессия, которая, увы, не вызывала уважения». Учительница знает причины неуважения к ее профессии: «Учителям не доверяют». Есть и другие причины: низкая зарплата, очень большая занятость, потеря авторитета у школьников. Главная — недоверие к педагогу. Оно рождено прежде всего тем, что дети понимают: учитель говорит им неправду. Хорошо понимают это и учителя. «…Я поступила бы честно, — говорит героиня Каверина, — если бы оставила преподавание, которое я люблю, потому что учить надо прежде всего правде, а уже потом географии или физике». Невозможность «учить правде» вынуждает лгать, лицемерить, обманывать. Учительский обман очевиден для всех школьников, начиная с самых младших классов, ибо он выражается прежде всего в том, что отметки ученикам ставятся не в зависимости от их знаний, а от нужд выполнения плана успеваемости. Работа преподавателя оценивается в зависимости от процентов плана успеваемости. Так же оценивается работа класса, школы, района, области, республики. «Принцип количественного подведения итогов, — пишет московский учитель Г. Никаноров, — насажден у нас сверху донизу». Французский министр просвещения, посетив Москву, пришел в восторг, обнаружив, что «второгодничество практически в советской школе не существует, его уровень не превышает 1%». Наблюдение было совершенно точным, министр не понимал, однако, что наблюдает эффект планификации. В самом начале учебного года, — сообщает московский учитель, — «процент успеваемости поднимается нередко до девяноста девяти с десятыми…» Учитель, следовательно, обязан ставить удовлетворительные, а еще лучше — хорошие отметки даже тем ученикам, которые ничего не знают, чтобы не сорвать выполнения плана классом, школой, районом, республикой.

Выдвижение в качестве первой «педагогической» задачи выполнения плана влечет за собой намеренное снижение уровня обучения, рассчитанного не на хороших, а на неуспевающих учеников. В основе этой политики не только «планификация» всей жизни страны, но и педагогическая концепция, сформулированная еще Макаренко: «А. С. Макаренко неустанно повторяет мысль о том, что смысл педагогической работы не в выявлении той или иной направленности ребенка, определяющейся ее индивидуальными, в том числе и биологическими потребностями, а в общем процессе организации детской жизни, общественных и коллективных отношений, в ходе которых личность ребенка формируется». Перед советскими педагогами ставится задача разъяснять учащимся, что «сохраняется потребность в таких видах труда, которые нельзя назвать интересными и творческими, но которые абсолютно необходимы…» Педагоги обязаны разъяснять, что государство определяет, кто будет выполнять «интересный», а кто — «необходимый» вид труда.

Неуважению к преподавательскому труду способствует очень низкая зарплата. В повести Марии Глушко «Возвращение» учитель горько шутит: «Поскольку зарплата у нас небольшая и украсть нам нечего, мы… вынуждены жить богатой духовной жизнью. Конечно, мы могли бы брать взятки, да никто не дает». Последняя фраза должна вызывать улыбку советского читателя, хорошо знающего, что взятка не остановилась на школьном пороге, что учителя включены в магический круг дающих и получающих взятки.

Поступление в школу, первый шаг из семьи в жизнь, сталкивает ребенка с реальностями советской системы. В еще большей степени, чем знания, которые дает педагог, поседение педагога становится важнейшим фактором воспитания — началом тренировки советского человека. Личные качества учителя: честность, любовь к профессии, талант, желание хорошо делать свое дело не могут существенно воздействовать на ход системы. Едва система ощущает хотя бы малейшее сопротивление — она выбрасывает помеху. Владимир Тендряков, писатель, внимательно следивший за советской школой, посвятил повесть «Чрезвычайное» скандалу, возникшему в маленьком провинциальном городе, когда обнаружилось, что преподаватель математики верит в Бога. Он никогда ни слова не сказал своим ученикам о религии, его предмет никакого отношения, казалось бы, к религии не имел. Его вынудили уйти из школы, ибо своим присутствием он мешал «системе», свидетельствовал о возможности выбора. Он мешал «тренировке».

Школьник, несмотря на личные желания педагога, воспринимает учителя, как нож в руках государства, как исполнителя приказов, вынуждающих его лгать, лицемерить. Дети видят, что за эту мучительно тяжелую работу он получает мизерное вознаграждение, не имеет авторитета в обществе. Так начинается жизнь.

Все дети неизбежно становятся взрослыми. Студенты хорошо еще помнят школу, их отношение к профессорам окрашено их отношением к учителю. В множестве повестей и романов о студентах в центре конфликта — проблема измены профессору. Студенты предают своих профессоров — донося на них, разоблачая их на собраниях — под нажимом партии, обнаружив, что это единственная возможность сделать карьеру. Для советских писателей — Д. Гранина, Ю. Трифонова, И. Грековой, В.Тендрякова, В.Гроссмана — измена профессору это символ системы, давящей на человека. В этом конфликте есть также и месть учителю, который предавал ученика с первого класса школы.

Слово «реформа» употребляется в советском словаре — по отношению к советской системе — очень редко. Постановления ЦК КПСС и Совета министров, касающиеся разного рода изменений, употребляют оптимистические выражения: «повысить», «улучшить», «расширить», «укрепить» и т. п. Подчеркивая значение изменений в школьной системе, утвержденных законом, принятом в апреле 1984 г., их назвали «реформой общеобразовательной и профессиональной школы». Апрельская реформа создает «школу в условиях совершенствования развитого социализма», школу двадцать первого века: «Речь идет о том, чтобы советская школа могла растить, учить, воспитывать юные поколения, с более точным учетом тех условий, в которых им предстоит жить и работать через 15—20 лет и далее — в грядущем двадцать первом веке».

Закон о школе точно регистрирует состояние советской системы после семи десятилетий существования и мечты ее руководителей о будущем. Направления школьной реформы свидетельствуют о решении входить в двадцать первый век задом, наглухо загородившись от всего нового, что может нарушить энтропию советской системы, тотальную власть партии. С поразительной непреклонностью новый закон о школе подтверждает стратегическую цель: «Незыблемой основой коммунистического воспитания учащихся является формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения». Реформа определяет новые тактические направления достижения цели, учитывая «грядущий двадцать первый век». Она регистрирует неполную удачу советской системы воспитания.

Главная задача, которая ставится перед школой, состоит в «формировании у подрастающего поколения осознанной потребности в труде». Для выполнения этой задачи, удивительной в государстве, рожденном пролетарской революцией и руководимой партией рабочего класса, закон обязывает школу «обеспечить тесную взаимосвязь изучения основ наук с непосредственным участием школьников в систематическом, организованном, посильном, общественно полезном, производительном труде».

Меняется структура школы. Обучение начинается с шести вместо семи лет. Снижение возраста поступления в школу связано, бесспорно, с желанием начать обработку ребенка как можно раньше. С этой целью вводится новая структура: начальная школа (первый — четвертый классы), неполная средняя школа (пятый — девятый классы), полная средняя (десятый — одиннадцатый классы). Вместо обязательного десятилетнего обучения, существовавшего до сих пор, вводится девятилетнее обучение и дополнительное — двухлетнее — для тех, кто получает возможность продолжать обучение в высшем учебном заведении. Девятый класс становится порогом, на котором будет производиться отбор: большинство — на производство, меньшинство — в вуз. В связи с реформой число школьников, идущих в профтехучилища или прямо на производство, увеличится примерно вдвое. Следовательно вдвое уменьшится число кандидатов на поступление в вуз. В 1950 г. примерно 80% выпускников средней школы поступали в вуз, в конце 70-х годов — не более 18%. Видимо, и это слишком много — советское государство обнаружило на пороге двадцать первого века, что оно нуждается прежде всего в рабочих. Отбор школьников будет производиться «в соответствии с потребностями народного хозяйства, с учетом наклонностей и способностей учащихся, пожеланий родителей и рекомендаций педагогических советов школ».

Чтобы 15-летние юноши и девушки после 9 классов могли работать на производстве, закон обязывает школу обеспечить овладение школьниками профессии во время обучения, а также предусматривает «обязательное участие школьников в общественно полезном, производительном труде…», в том числе в период летних каникул. Передовая журнала министерства просвещения с удовлетворением отмечала: «Опыт 1981 г. показал, что расширяются масштабы привлечения к общественно полезному труду во время летних каникул учащихся 4–6 и даже 1–3 классов. Эту тенденцию надо поощрять и развивать». Закон о школе сделал «эту тенденцию» обязательной.

Школа, подчеркивает «Правда», будет уделять «особое внимание воспитанию потребности в труде». Следовательно не только учить профессии, но — прежде всего — воспитывать чувство необходимости работать там, куда пошлет партия и правительство. Так сливаются воедино две задачи: коммунистического воспитания и профессиональной подготовки.

Третья основная задача — советская школа двадцать первого века должна стоять на трех столпах — усиление «военно-патриотической подготовки». Не удовлетворяясь всем тем, что сделано в этой области, авторы нового закона включают в него параграф из закона о воинской повинности, принятого в 1968 г. Школа получает задание: «Положить в основу военно-патриотического воспитания учащихся подготовку их к службе в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитание любви к Советской Армии, формирование высокого чувства гордости за принадлежность к социалистическому отечеству, постоянной его защите. Повысить уровень и эффективность военной подготовки к общеобразовательной и профессиональной школе».

Ни одна школа в мире, не считая, возможно, Ирана Хомейни, не знает военной подготовки, начинающейся в самом раннем детском возрасте. «Военно-патриотическое воспитание» ставит своей целью подготовить будущих солдат к службе в армии, но не менее важной задачей является выработка у школьников с первого класса (с 6 лет по новому закону) солдатских добродетелей, т. е. прежде всего — дисциплины и беспрекословного подчинения приказу, ненависти к врагу, которого называет учитель. В школе резко возрастает роль военрука — преподавателя военного дела.

«Военно-патриотическое воспитание» окрашивает преподавание всех предметов. Новый закон уделяет особое внимание русскому языку в нерусских республиках, требуя «принять дополнительные меры по улучшению условий для изучения наряду с родным языком русского языка, добровольно принятого советскими людьми в качестве средства межнационального общения». Закон требует: «Свободное владение русским языком должно стать нормой для молодежи, оканчивающей средние учебные заведения». Особое внимание русскому языку объясняется не только тем, что он используется как мощный носитель советского мышления, как средство советизации населения, но и прямым требованием армии. Статья закона о русском языке непосредственно отвечает на жалобу маршала Огаркова: «К сожалению, немало еще молодых людей приходит сегодня в армию со слабым знанием русского языка, что серьезно затрудняет их военную подготовку».

Текст закона о советской школе примечателен не только тем, что в нем есть, но и тем, что в нем опущено. В частности, молча санкционируется наблюдавшаяся последние годы тенденция к сокращению учебных часов, предназначенных на преподавание иностранных языков. В 1980—81 учебном году языку отводился в старших классах один час в неделю. Учитывая, что в советских школах изучается только один иностранный язык, очевидно, что это умышленная мера, преследующая целью изоляцию советских граждан от несоветского мира. Необходимое количество специалистов, знающих языки, готовится в специальных учебных заведениях и школах. Наиболее важное умолчание связано с НТР: закон о школе, детально указывающий как усилить идеологическое воздействие на молодежь, как подготовить их к работе на производстве, как воспитать из них солдат, отделывается одной туманной фразой о необходимости «вооружать учащихся знаниями и навыками использования современной вычислительной техники, обеспечить широкое применение компьютеров в учебном процессе». Законодатели говорят о необходимости «вооружать» знаниями новейшей техники в условном наклонении — когда компьютеры будут.

В сентябре 1984 г. «Учительская газета» сообщила, что «компьютеризация советской экономики произойдет через 15 лет», к этому времени школы будут ежегодно выпускать по одному миллиону юношей и девушек, владеющих компьютерной техникой. В 1985 г. школы должны — по плану — получить 1131 компьютеров личного пользования «Агат», изготовленных в СССР.

Отказ от «компьютеризации» школы объясняется принципиальными, идеологическими причинами. Широкий доступ к информации, особые навыки аналитического, самостоятельного мышления, необходимые при работе с новой техникой, идут вразрез со всей системой воспитания и образования в СССР.

Советский журналист утверждающий, что в стране «зрелого социализма» нужны не «личные компьютеры», а только большие машины, признает, что появление компьютеров можно сравнить только с укрощением огня или изобретением алфавита. Но он считает совершенно естественным, что в Советском Союзе огонь, алфавит и компьютеры находятся в распоряжении государства: оно выдает и контролирует спички, буквы, кибернетическую технику. Необходимое число программистов, как и знатоков иностранных языков, всегда может быть подготовлено в специальных заведениях. Программа новой школы упоминает — кроме Маркса, Энгельса, Ленина — имена двух педагогов: Н. К. Крупской и А. С. Макаренко. Эти имена подчеркивают неизменность модели советской школы. Задача воспитания, сформулированная создателем «подлинно научной системы воспитания коммунистической личности», отцом советской педагогики А. Макаренко почти полвека назад, остается основной целью и на будущее: «Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком».