Глава 6. Военное влияние французской политической и британской индустриальной революций. 1789–1840

Глава 6. Военное влияние французской политической и британской индустриальной революций. 1789–1840

Французская революция ошеломила современников, которым затем пришлось стать свидетелями того, как возбужденные толпы в гневе свергали монархов и правительства, чья власть считалась священной и неприкосновенной. Малозамеченная теми же современниками индустриальная революция поражает современных историков, которые пытаются найти ответ на то, как она вообще могла произойти, и каковы были ее причины. Идеи и надежды, выгода и голод, гнев и страх— равно как и групповые, классовые и национальные интересы, сыграли свою роль в обеих революциях. Данная глава рассматривает военные аспекты обоих событий, однако из этого не следует делать вывод, что я считаю организованную силу единственным определяющим фактором

Напротив, основным возмутителем стабильности Старого Режима как во Франции, так и в Англии в конце XVIII в. почти наверняка был рост населения, который и в Китае, и в Европе в основном определялся уровнем смертности от инфекционных заболеваний[230]. Каковы бы ни были причины, скачок численности населения в конце столетия является фактом, выразившимся в двойном росте— безработицы и населения городов Франции и Великобритании. Население Лондона увеличилось с 575 тыс. в 1750 г. до 900 тыс. в 1801 г. К 1789 г. население Парижа составляло 600–700 тыс. человек, из которых до 100 тыс. являлись сезонными жителями, не «укоренившимися» в городе в мере достаточной, чтобы быть занесенными в официальную перепись этого года[231].

Интеграция растущего числа новых членов в общество стала представлять серьезную проблему, поскольку новые рабочие места и источники продовольствия не появлялись сами собой. Экономические циклы подъемов и спадов стали опасной ловушкой для людей, на постоянной либо сезонной основе работавших в городе. Дело в том, что, несмотря на возросшие число и уровень мобильности городских масс, привязанные к приходской структуре старые методы социального управления и поддержки беднейших слоев оказывались совершенно непригодными[232]. Например, в Страсбурге число официально зарегистрированных жителей возросло с 26481 в 1697 г. до 49948 в 1789 г.; не менее 20 % жителей были безработными. Тщательно поддерживаемое прежде равновесие между городским населением и средствами существования оказалось серьезно нарушено[233].

Подобные обстоятельства делали возможным действия людских толп с размахом, определявшим ход событий на начальном этапе Французской революции. Лондон пережил подобное во время так называемых мятежей Гордона (1780 г.); и как видится, поддержка городскими толпами реакционного курса на противодействие католической эмансипации вместо попытки достичь изменения существующего правового порядка являла собой скорее случайность, нежели умысел. Попытка изменения существующего строя, начавшаяся в 1789 г. в Париже, всего через несколько месяцев привела к борьбе на уничтожение аристократов и других врагов народа[234].

Однако насколько несущественной ни была бы разница в стимуле, обусловившая реакционность лондонских толп и революционность парижских, она наглядно демонстрирует постоянную разницу между британским и французским подходами к разрешению новых проблем, вызванных ростом населения и урбанизацией. Если попытаться выразить разницу между этими двумя странами в двух словах, то получится приблизительно следующее: Франция «экспортировала» вооруженных людей и создала империю на большей части европейского континента; Великобритания экспортировала товары, а также людей (как с оружием, так и без), и подобным образом преуспела в основании поддержанной рынком системы власти. Несмотря на то, что большинство побед были одержаны французами, британская система оказалась и прочнее, и успешнее. Никто не планировал эту разницу в подходах — она сложилась в результате импровизирования и принятия отчаянных мер в чрезвычайных ситуациях.

Уместным будет также отметить, что рыночная основа британского могущества как в экономической, так и в военной областях отражала явственную еще с елизаветинских (или, быть может, с еще более ранних) времен тенденцию. Относительно Франции следует заметить, что их революционная приверженность командной мобилизации никогда не была полной — даже несмотря на революционную риторику 1793 г. Смешение революционным правительством практики принуждения в условиях зависимости от более или менее свободного рынка для мобилизации ресурсов для государственных нужд были, фактически, воспроизведением метода, к которому Людовик xiv и предшествовавшие ему короли прибегали во времена войн и внутренних смут. Несомненно, разница в подходах французов и британцев имела географические «корни» непохожести острова и континента, различимые в глубине веков вплоть до i тысячелетия до н. э[235]. Однако в конце XVIII в. (предположительно, благодаря новым горизонтам возможностей, которые открыли накопленные знания и растущее население) эта разница стала особенно наглядной.